Текст книги "Колыбелька из прутиков вербы"
Автор книги: Галина Артемьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Зигфрид
Да, о скуке рядом с Наташей и речи не шло. История ее первой любви полностью подтверждала это впечатление от ее яркой личности.
Первая настоящая любовь случилась у нее на втором курсе института. То есть раньше она, конечно, влюблялась, но вот чтобы точно понимать, что любовь пришла, такого не было. Она даже до этого удивлялась себе: может, ей вообще не дана способность любить? Или, возможно, слухи о существовании какого-то особого чувства людей друг к другу сильно преувеличены стихами и романами. Однако потом уверилась: любовь существует.
Она в свое время поступила в свой нефтегазовый институт только потому, что, во-первых, ей было все равно, куда идти, а во-вторых, это учебное заведение находилось рядом с ее домом. Пять минут пешком – зачем еще что-то искать? Она училась легко, хорошо, особенно по математике, физике, химии. Литература, история – это все казалось потерей времени. Не понимала она, зачем это все. Почитать ведь можно и так, без всякого школьного предмета. Захочется – и почитаешь. А не захочется, зачем мозг насиловать? Смысл какой? Вот с техническими предметами все было так четко и логично, что вопросов не было. Она собиралась получить диплом и выйти замуж. Работать, конечно, пришлось бы, чтобы дома не сидеть целыми днями, чтобы людей видеть и жизнь чтобы шла. Но до этого было еще далеко. Поступила легко, сразу после школы. И училась без проблем. Парней вокруг было много, причем очень даже приличных парней. Времени впереди было предостаточно, чтобы основательно оглядеться и выбрать себе достойного партнера. И вот в начале второго курса заглянула Наташа на кафедру в поисках препода, который назначен был ее руководителем по курсовой работе. Препода не нашла, зато познакомилась с Зигфридом.
Она как увидела его, так и обалдела от невиданной мужской красоты. Высокий, крепкий, загорелый, синеглазый и светловолосый человек вызвал у нее единственную ассоциацию.
«Викинг!» – ахнула про себя девушка.
После секундного замешательства она нашла в себе силы спросить у викинга, не знает ли тот, когда должен быть Вандышев.
– Скоро будет, я сам его жду, – ответил красавец с легким акцентом.
За то время совместного ожидания профессора они и познакомились. Прекрасного незнакомца звали Зигфрид. Приехал он из Германии. Оказывается, он когда-то закончил этот самый институт, потом сразу остался в аспирантуре и защитил кандидатскую. За этот период ГДР уже влилась в ФРГ, он стал работать в фирме, связанной с добычей и транспортировкой газа, а теперь вот набралось много материалов, решил, почему бы не защитить докторскую, если есть такая возможность. Профессор Вандышев был его научным руководителем, когда кандидатскую готовил. Сейчас вот собирается по докторской с ним проконсультироваться.
– Ничего себе! – наивно поразилась Наташка, – вы же молодой еще. А уже докторская.
– А зачем тянуть? – вполне по-русски ответил Зигфрид. – Жизнь короткая. Надо все успевать.
– Точно, – согласилась девчонка, – только я ничего что-то не успеваю. Мне бы курсовую как-то соорудить.
– Главное, из Интернета ничего не скачивай. Вандышев не простит. Лучше сама делай, пусть не очень хорошо, но сама. Он тогда поможет. А заметит, что не свое ему принесла, прогонит.
– Да знаю я, – обреченно вздохнула Наташа, – уже наслышана. Вот и боюсь его как незнамо кого.
– А хочешь, я помогу тебе? – предложил викинг. – Я на три недели приехал. Могу в свободное время быть полезным.
– Хочу! Очень хочу! – просияла она.
И принялся Зигфрид весьма усердно помогать. Очень дельные советы давал, план подробный составил, даже со списком литературы помог. В течение двух недель они виделись каждый вечер. Без исключений. Наташа сгорала от безответной любви, но даже виду на подавала. Она старательно работала над курсовой. И над своей влюбленностью работала тоже, объясняя себе, что нечего тратить время на несбыточные мечты. Помимо рабочих бесед происходили у них и простые разговоры о том о сем. Ей о себе особо нечего было рассказывать: папа-мама, школа, экзамены, мечты. Мечты у нее тогда бродили в голове смешные: путешествовать по всему миру, а еще выйти замуж по сильной любви, чтоб до конца жизни вместе быть неразлучно, ну и родить детей побольше.
– Сколько? – пытался уточнить Зигфрид.
– Много, – смеялась Наташа, – откуда я знаю, сколько именно? Ну, сколько получится, хоть десять.
– Я тоже хочу много, – поддерживал ее стремление Зигфрид. – Я вот один у родителей, и это плохо.
– Я тоже одна, – вздыхала девушка, – скучно жить одной. Я своих столько просила, они никак. Жизнь, говорят, тяжелая. А она не такая уж тяжелая. Не знаю, чего они трусили.
– И я все детство мечтал о брате или сестре.
– И чего? У вас же все хорошо вроде было, лучше, чем у нас, – не понимала Наташа.
– Не знаю. Не могу понять. Они выстроили огромный дом. Просто огромный. И живут в нем одни. Я в другом городе работаю, редко приезжаю. Но они счастливы в этом доме. Исполнили свою мечту.
– Значит, им так правильно кажется, раз счастливы, – мудро подводила итог девушка.
– Наверное, да. Но у них еще другое. Сложный разговор. И ты можешь не понять.
– Почему это я могу не понять? Пока на ум не жаловалась.
– А для некоторых вещей нужен не столько ум, сколько личный опыт. Или большая способность к сочувствию. У нашего народа ужасный исторический опыт. Поэтому ты вряд ли поймешь. У вас своя точка зрения на историю, своя боль. Поэтому ты можешь воспринять все по-другому.
Наташа настаивала, а когда она настаивала, устоять не мог никто. И однажды вечером она услышала рассказ Зигфрида о собственных ощущениях его – человека, ни в чем не виноватого перед другими, но по рождению, по приговору истории несущего на себе бремя вины за свой народ.
Наташа, конечно, знала про войну, у нее дед воевал, и она гордилась жизнью деда и тем, что он не струсил, не спрятался, а с июля 1941-го по май 1945-го отстаивал их (всего народа) право жить на своей земле, говорить на своем языке и по-своему обустраивать жизнь. Она слышала о том, как молодые парни освобождали города своей родины и находили там не дома, а пепелища, не родных, а могильные холмы. И как они мечтали о мести немцам. А когда оказались в поверженной Германии, желание мести куда-то улетучилось.
– Почему, деда? – настойчиво выспрашивала Наташа. – Надо было им наподдать как следует. Чтоб знали.
– Лежачего бить – грязное дело, – неизменно отвечал дед.
И вот сейчас она слушала историю Зигфрида, человека, как выходило, из стана бывшего врага, хоть и родившегося много лет после войны, но все равно – от тех, кто был противником.
Зигфрид говорил о том, что вырос с ощущением стыда. Он с детства знал, какие чудовищные вещи творились в Европе по вине его страны. Все ли были преступниками? Все ли были виновны? В том-то и дело, что преступниками были далеко не все. В его семье, например, так получилось, что никто не воевал. Деду его просто несказанно повезло: умер в 1939-м от воспаления легких. А отец на фронт не попал по молодости лет. То есть лично на их семье нет преступлений. А вина есть. Потому что историческая вина ложится на весь народ. И жить с грузом этой вины очень и очень тяжело. Оправданий-то никаких быть не может тому, что изобрели и совершили тогда нацисты.
– Ты догадываешься, что это такое – думать обо всем своем народе как о носителе вины? – вглядывался в глаза девушки Зигфрид, пытаясь увидеть в них понимание.
– Я не знаю, – опускала глаза Наташа, по уши влюбленная и потому не смеющая судить.
– У нас был философ, Карл Ясперс, он написал целый трактат «Вопрос о вине». Тебе надо прочитать, я знаю, на русском это тоже есть. Мне в свое время очень помогло это чтение. Я как-то разобрался в себе. Я там очень хорошо запомнил про принцип «горе побежденным». Да, мы были побеждены. И справедливо, и правильно. Но что нам оставалось? Умирать всем? Это не выход. Значит, жить. И делать то, что требует победитель. А это бывает нестерпимо. И Ясперс первый призвал к тому, чтобы с достоинством взять на себя вину, осознать ее характер и не увиливать от личной ответственности. У немцев много времени ушло на то, чтобы вернуть себе чувство собственного достоинства. Не уверен, что оно полностью вернулось. И это больно.
Зигфрид снова внимательно посмотрел на девушку.
– Вот тебя не удивляет мое имя, конечно. Потому что для тебя оно обычное иностранное имя, правда? – спросил он.
– Нет. Не обычное, – сказала Наташа, – я как раз с самого начала, когда мы познакомились, подумала, что у тебя имя какое-то оперное, что ли. Не слышала в обычной жизни таких имен. Ну, часто встречались Дитрих, Ханс, Фридрих, Дитер, Мартин. А Зигфрид – это редкость.
– Ты молодец! Я не ожидал, – искренне восхитился собеседник, – все точно. Имя оперное. Вагнер. Но до всяких опер есть сказания немецкого народа «Песнь о Нибелунгах». В них – народная душа, доблесть. У каждого народа есть свои герои, о которых из поколения в поколения детям рассказывают. У нас Зигфрид. Он был сыном короля и с юных лет прославился красотой, благородством, прекрасным воспитанием, смелостью. Его считали украшением страны. Для него долг и честь были превыше всего. И потом Зигфрид победил нибелунгов, овладел их кладом, золотом Рейна. Но он – герой трагический. В юности он убил дракона. Кровь убитого дракона попала ему на руку, и он почувствовал, что кожа его словно покрывается броней. Тогда он решил, что должен весь искупаться в крови дракона, чтобы стать неуязвимым и непобедимым.
– Фу, – сказала Наташа, – ни за что бы не стала купаться в крови дракона.
– Даже если это сделало бы тебя сильнее всех людей? – удивился потомок нибелунгов Зигфрид.
– А я не хочу быть сильнее всех людей. Все равно когда-нибудь умирать придется. Чего всю жизнь в этой бронированной коже ходить? И потом – это же какая гадость – драконья кровь!
– Видишь! У каждого народа – свое. А я в детстве мечтал встретить дракона, вступить с ним в схватку и победить его.
– А почему он трагический, раз непобедимый? – задумалась девушка.
– Хороший вопрос. Очень правильный. Когда он купался в крови дракона, ему на спину между лопаток упал листочек с липы. И он не заметил этого. Но кровь дракона не попала на это место. Так что он был уязвим. И знал об этом. По наивности он рассказал об этом своей жене Кримхильде. А та поведала об этом Хагену. Она-то думала, что тем самым защищает своего любимого мужа, что Хаген будет страховать ее мужа со спины во время боя. А он только и мечтал убить Зигфрида. И у него это получилось. Кримхильда не знала, что Хаген на самом деле преданный вассал Гунтера, с которым у Зигфрида был конфликт. Хаген втерся к ней в доверие, она и мысли не допускала, что он такой жестокий и коварный. И зря. Верить никому нельзя. Язык надо всегда за зубами держать.
– Жаль, – сказала Наташа, – глупо как происходит. У каждого героя находится уязвимое место. У греков, помнишь, был Ахилл? И у него пятка была беззащитная. Так это его, когда он был младенцем, богиня купала в специальной воде, держа за пяточку. Это как-то мило. А кровь дракона… Бррр…
– Да! – обреченно кивнул Зигфрид. – Да! У нас – кровь дракона. Я только сейчас подумал: может быть, у народа судьба такая, что в основе всего нашего представления о силе плещется кровь дракона.
– Так тебя в честь него назвали? В честь вашего героя?
– Именно так. И ты не понимаешь, что в этом был своего рода вызов. Хотя даже ты почувствовала, что имя необычное.
– Про вызов понимаю, – не согласилась Наташа, – это как если бы у нас вдруг ребенка Ильей Муромцем назвали. Люди бы удивлялись.
– Ну, и у нас удивлялись. Потому что все эти истории с героическим немецким духом очень культивировались в нацистские времена, понимаешь. А отец счел необходимым именно так проявить собственное достоинство. И всегда внушал мне, что на нас вины нет, есть ответственность за то, чтобы подобного не повторилось. Он считал, что мы должны помнить о наших древних героях.
– Ну и ладно, – миролюбиво заметила Наташа, – пусть. Красивое имя. И сейчас уже вроде все успокоились. Вы давно уже в полном порядке.
– Так кажется со стороны, – печально ответил Зигфрид.
На следующий день он принес ей ту самую книгу Ясперса на русском языке, о которой упоминал в разговоре.
– Вот, прочитай.
– Мы же все обсудили, Зигфрид. Все же ясно и понятно. Зачем мне это читать? – спросила Наташа.
– Потому что я люблю тебя! – пылко воскликнул ее прекрасный герой. – Люблю! И хочу, чтобы мы поженились. И чтобы у нас были дети. Много. Сколько ты захочешь. И жили бы долго и счастливо. И чтобы ты меня понимала. А я буду стараться понимать тебя.
– Ты – ты сейчас… Ты правда это сказал? – не поверила своим ушам Наташа.
– Да! – последовал решительный ответ.
Наташа выхватила из его рук книгу Ясперса о политической ответственности Германии и прижала ее к груди как самую заветную добычу.
– Да! – выкрикнула она. – Да! Да! Да! Я буду читать твою книгу. Я буду понимать тебя. И жить всю жизнь с тобой – буду. И все остальное – да!
И были они счастливы как два первобытных человека. Вообще ни о чем не думали, смеялись и радовались, говорили, как кто из них влюбился (оказалось, что оба – с первого взгляда), как долго боялись даже надеяться…
До Зигфрида у Наташи было несколько влюбленностей. Со всеми вытекающими последствиями, то есть с близостью и все такое. И то, что принято было называть отношениями, ее как-то не особо впечатляло. Ожидания были всегда прекраснее их торопливого и малоэстетичного осуществления. Она даже как-то смирилась с этим, решив, что прекрасные стороны секса придуманы сказочниками и лучше ничего не ждать.
Когда у них с Зигфридом все произошло, оказалось, что близость может быть прекрасной, гораздо даже прекраснее любой мечты о ней. Зигфрид думал о своей возлюбленной, стремился сделать ее счастливой, не спешил, был нежен, внимателен и великолепен в своей нежности.
Потом он улетел, они каждый день общались, скучали неимоверно. Она начала учить немецкий. Он вернулся через месяц, и она уже могла кое-как говорить с ним на его языке. В тот приезд Зигфрид сделал ей официальное предложение. Родные не возражали.
– Германия – культурная страна, пусть едет, – разрешил дед, – а если что – мы в обиду не дадим.
Свадьбу решили сыграть летом, после Наташиной сессии. Как раз у Зигфрида в мае должна была состояться защита докторской. А потом и погуляют. Наташа почему-то очень боялась говорить подругам о грядущем невероятном счастье. Ей страшно было спугнуть свою удачу. Она решила, что когда вернется осенью из Германии с кольцом на пальце, тогда и расскажет всем, какая радость с ней приключилась.
У Зигфрида, как и у легендарного немецкого героя, чье имя он носил, имелась генетическая тяга к подвигам. Но какие подвиги можно совершать в наше время, когда драконов всех перебили давным-давно? Однако – было бы желание, а возможности для геройства найдутся всегда. Зигфрид с юности увлекался альпинизмом. В покорении горных вершин он видел огромный смысл. Так укреплял он свой дух и свое человеческое достоинство. Наташа никогда не общалась с альпинистами и никогда не была в настоящих горах. Видела горные вершины, отдыхая у моря, любовалась, но что такое горы, представляла себе плохо. Она совсем не боялась за любимого: он был сильным, умным, рассудительным. Он столько гор уже покорил! Что с ним может случиться? И к тому же Зигфрид пообещал (хотя она его об этом даже не просила), что после свадьбы он берет на себя полную ответственность за свою семью, то есть за нее, Наташу, за их будущих детей, поэтому этим восхождением он завершит занятия альпинизмом. Наташа даже расстроилась за него:
– Зачем завершать? Если тебе нравятся горы, ты же вполне можешь продолжать. Я только рада буду, что тебе хорошо.
Зигфрид растроганно засмеялся:
– Ты просто не представляешь себе всю степень риска, любимая. И хорошо, что не представляешь. Впрочем, тебе не придется за меня волноваться. Мы всегда будем рядом.
В общем, все было совсем-совсем готово. Язык она освоила и говорила бесстрашно, хоть и с небольшими грамматическими ошибками (падежи в немецком не легче, чем в русском, для иностранца), но вполне чисто, почти без акцента. Виза невесты, билет, чемодан с нарядами для торжественных встреч с родственниками жениха. Они договорились, что Зигфрид встретит ее в аэропорту.
– Если получится, я еще позвоню накануне, но может и не получиться, не волнуйся, – заранее предупредил любимый.
Он не позвонил. Она не волновалась. Полетела ранним, утренним рейсом. У него там было еще на два часа меньше, не до звонков.
Наташа летела в самолете, закрыв глаза. Она не спала, нет, все время полета она представляла себе их скорую встречу: его прекрасное лицо, его улыбку, распахнутые для объятия руки…
Она удивительно быстро прошла паспортный контроль, получила свой багаж, устремилась к выходу, чтобы быстрее, быстрее обняться со своим ненаглядным.
Зигфрид ее не встречал. Сначала она даже не встревожилась, решила, что жених опаздывает, и приготовилась спокойно ждать. Но тут взгляд ее упал на высокого пожилого человека, держащего в руках плакатик с ее именем и фамилией. «Не смог встретить, прислал таксиста», – так думала Наташа, подбегая к встречающему ее немцу.
– Здравствуйте! Это я! Вы меня встречаете! – радостно обратилась она к шоферу на немецком.
– Наташа! – воскликнул человек. – Ах, Наташа!
Девушке показалось, что она слышит голос Зигфрида. И вообще… Встречающий был очень похож на ее жениха – и ростом, и всем обликом. Только волосы седые.
– Вы – папа Зигфрида, верно? – догадалась она.
– Да, это так. Поедем, девочка.
– А Зигфрид? Где он? Он здоров? – спрашивала Наташа, стараясь успеть за быстро шагающим к парковке будущим свекром.
– Сейчас приедем домой, и ты все узнаешь, – ответил отец.
Что-то кольнуло ее в сердце. Чуть-чуть.
– Зигфрид заболел, да? – спросила она снова, но ответа не дождалась. Может быть, отец не услышал ее вопрос?
Машина быстро и почти бесшумно мчалась, приближаясь к отчему дому ее любимого. Скоро все само откроется. Надо спокойно ехать и молчать, раз ей не отвечают. Она стала смотреть по сторонам на домики, садики, газончики. Красиво все выглядело, ухоженно, добротно. Но все-таки гораздо приятнее было бы ехать мимо всей этой красоты с Зигфридом.
Они подъехали к большой эффектной вилле с садом дивной красоты. Ворота сами собой открылись, пропуская хозяйское авто.
Наташа вышла, ожидая, что вот теперь уж наверняка к ней выйдет Зигфрид. Даже если болен, все равно вый дет. Он такой. Упрямый и сильный.
Но Зигфрид не вышел. На пороге дома появилась статная женщина с измученным лицом, невероятно похожая на Наташиного жениха. Ясно, что мама. Отец с матерью провели ее в дом, усадили за огромный стол в гостиной и только тогда сообщили все. Зигфрида больше не было на этом свете. Он перестал существовать. Разбился в горах уже на спуске с вершины, почти перед самым завершением своего заключительного путешествия в горы.
– Он много раз говорил, что это его последнее восхождение. Оно и стало последним, – повторяла несчастная мать.
Она не плакала. Глаза ее лихорадочно блестели, губы потрескались. Но голос почти не прерывался. Только говорила она очень медленно, словно переводя дух перед каждым словом.
– Мы не стали тебе сообщать заранее. Думали, так лучше. Зигфрид очень любил тебя и уважал. Мы одобряли его выбор. И сейчас… Нам хотелось, чтобы ты подольше побыла в неведении. Каждый день неведения – это лишнее время твоего безоблачного счастья. Как бы ты летела к нам, если бы знала, что летишь не на встречу с женихом, а на его похороны? – объяснял их молчание отец.
Наверное, они были по-своему правы. Выдержка их железная поражала. Правда, Наташа тоже не плакала. Она, конечно, верила тому, что рассказывали ей родители Зигфрида. Понимала, что сын их действительно разбился в горах. Понимала, верила… И – не понимала и не верила! Единственное, что она осознавала как данность: они не поженятся с Зигфридом. И больше никогда не увидятся. Никогда-никогда. Если только в ее снах. Но разве это считается? Кстати, она не была уверена, что, если бы ей сообщили о гибели жениха, когда она была еще дома, в Москве, у нее хватило бы сил прилететь сюда. Мало того. Даже если бы Лутц (так звали отца Зигфрида) сказал ей о трагедии в аэропорту, она вряд ли нашла бы в себе силы ехать в их дом. Скорее всего, тут же поменяла бы обратный билет и улетела домой, к своим. Дома легче зализывать раны. Стены помогают, воздух помогает, все вокруг словно окутывает тебя в незримый кокон, смягчая удар.
Так что – правильно они все рассчитали. Если смотреть с точки зрения красоты траурной церемонии, людской молвы и былинной мощи страстей. Похороны состоялись на следующий день. Наряд для Наташи был уже готов. Вместо белого платья с белой кисейной фатой – черный костюм по фигуре и маленькая шляпка-таблетка с густой черной вуалью. Родители позаботились обо всем.
Наташа очень жалела, что ей пришлось увидеть Зигфрида в гробу. Ей было бы гораздо легче не помнить его бездыханное тело, его почти до неузнаваемости загримированное лицо с незнакомым выражением бесполезной непреклонности. Лучше бы она думала о нем как о живом, просто уехавшем далеко-далеко. Но взглянуть пришлось. На долю секунды. Она наклонилась и сделала вид, что поцеловала Зигфрида в лоб. Только сделала вид. Ей совсем не хотелось прикасаться губами к этому гриму для мертвецов, которым они покрыли всю его кожу. И еще: он весь был пропитан каким-то странным запахом, не противным, но не живым, химическим, который хотелось поскорее забыть навсегда, как одну из примет ужаса.
На прощание с Зигфридом собралось очень много людей. Все подходили к ней, выражали свое соболезнование. Наташа кивала, радуясь, что несостоявшаяся ее свекровь позаботилась о густой вуали, что никто не может видеть ее лицо, глаза, губы. Только общие очертания. И этого вполне достаточно для жадно любопытных глаз.
Потом тело кремировали, все попрощались и разъехались по домам. Даже поминок не устроили, как это в России полагается. В тихом безжизненном доме они уселись за пустой огромный стол в громадной столовой. И все. Тогда Наташе, несмотря на ошеломление и ощущение, что она никак не может проснуться, находясь в самом эпицентре ночного кошмара, пришло в голову рассказать, как прощаются с ушедшими в мир иной у нее на родине. Они недавно хоронили дальнего родственника, так что она была в курсе всех деталей. Кутья, блины, красная икра (черную тоже можно, но она очень дорогая, а красная – в самый раз), водка. И пить нужно не чокаясь. И говорить о покойнике. Вспоминать, какой он был. И произносить: «Пусть земля будет пухом» и «Вечная память». Родители слушали с интересом. Видно было, что они цепляются за любую возможность смягчить свое горе.
– Хотите, я испеку блины? – предложила Наташа.
– А я съезжу в русский магазин за икрой и водкой! – подхватил Лутц.
– А я на стол накрою, – взялась за дело Бруна.
Через час они уже сидели на кухне перед горкой блинов и поминали Зигфрида по русскому обычаю.
– Я прошу тебя, оставайся у нас навсегда, будь нашей дочкой. Мы все бумаги оформим: вид на жительство и прочее… Нам пойдут навстречу. Это особый случай. Будешь жить с нами, мы все оставим тебе, – упрашивал Наташу Лутц.
– Зигфрид очень любил тебя. И я всегда мечтала о дочке, – подхватывала Бруна, – оставайся с нами. Ты не пожалеешь. Тебе будет хорошо, увидишь.
Наташа и мысли не допускала, что останется жить в их доме. Она бы тут, у них, никогда не выкарабкалась из своего горя. Это ей стало понятно с первых часов пребывания там. Но и уехать сразу она не смогла. Уж очень жаль ей делалось этих несчастных родителей. В память о Зигфриде, ради него продержалась она достаточно долго, больше трех недель, рядом с ними. И это было незабываемое время! Несколько вечеров подряд Лутц и Бруна просили Наташу испечь блины. Им очень понравились поминки, то облегчение, которое им приносил алкоголь, и разговоры о детстве сына. Очень пышно, с разнообразными деликатесами и изысканными винами отметили девять дней. И потом Наташа велела передохнуть. Потому что, по всем приметам, после девяти дней немного легчает, отпускает чуть-чуть.
– Будем отвлекаться иначе, – сказала она, лихорадочно стараясь что-то придумать.
А Лутц и Бруна придумали для Наташи сюрприз. Они постучались к ней в ее спальню, когда она уже переоделась в ночнушку и готовилась улечься спать, и вручили непонятную коробку, перевязанную красивой ленточкой.
– Вот, – сказал Лутц, – это чтобы тебе не было грустно в кровати одной. Развлекись.
Бруна приветливо улыбалась, кивая тому, что произносил супруг.
– Это отличная штука, мы самую дорогую выбрали, – подбадривающе произнесла она.
Оставшись одна, Наташа открыла красивую подарочную коробку и глазам своим не поверила: в ней оказался мужской… ну, как это помягче сказать… член! Пенис, культурно выражаясь. Совершенно натуральный, как живой. Ей даже смотреть на это было неприятно. Как издевательство какое-то. Она поначалу никак не могла понять людей, которые невесте погибшего сына дарят такую штуку. Вот у них дома такое даже в голову никому бы не пришло. Все-таки существуют какие-то границы. Мы же не животные. У нас есть душа. И наша любовь – она другая, чем у животных. Во всяком случае, так принято считать. Разве, потеряв так жестоко и несправедливо любимого человека, она о его причиндалах тоскует? Ей души его не хватает, тепла! Наташа разглядела штуковину, поняла, что это какой-то многофункциональный вибратор, и снова оскорбилась. Неужели ей теперь вот этим надо довольствоваться?
Она встала перед зеркалом, скинула рубашку и посмотрела на свое молодое стройное тело, словно у него спрашивая, возможно ли ей обрести настоящее счастье, будет ли у нее любовь, нежность, страсть? Родятся ли дети? Что ее ждет вообще-то?
– Все будет, – обещало тело, – убери эту ерунду с глаз долой. Еще чего выдумали!
Полночи Наташа не спала, пытаясь разобраться в мотивах такого подарка. Потом решила, что никакого желания оскорбить или даже унизить ее не было у несчастных родителей Зигфрида. Они действительно искренне хотели ее развлечь! Видимо, эта догадка оказалась верной, потому что как раз после нее она и заснула крепким девичьим сном.
Утром девушка вернула коробку Лутцу.
– Это не живое. Мне нужен Зигфрид, а не это. Любовь, а не механика, – стараясь быть любезной, проговорила Наташа.
– Я понимаю, – вздохнул несчастный отец. – Это холодное, да?
– Да. Холодное. Не живое, – нетерпеливо повторила девушка, желавшая скорее избавиться от подарка.
Оставшееся время они куда-то ездили, смотрели достопримечательности, ходили по магазинам. Родители стремились накупить Наташе кучу дорогущей одежды, всякие бессмысленные вещи, которые могли бы подарить радость, если бы был жив человек, к которому она так стремилась.
Приглядываясь к немецкой жизни, Наташа убеждалась в том, что нравы и привычки их народов имеют ряд серьезных несходств. Например, в доме у Бруны и Лутца был бассейн. А она как раз обожала плавать. По утрам перед завтраком она проплывала раз десять туда и обратно и выходила из воды бодрая и полная сил. Однажды к ней присоединилась и Бруна. Она подошла к бортику в халате, скинула его и оказалась совершенно голой. Наташа потупила взор.
– Ты зря в купальнике плаваешь. Зачем? Гораздо приятнее так, – спокойно произнесла хозяйка дома, спускаясь по ступеням в воду.
И тут показался Лутц. Тоже совершенно голый! Спокойный такой. Как будто так и надо! Плюх в бассейн! И поплыл.
Ничего себе развратники, подумала тогда Наташа.
– Ты стесняешься? – спросила ее потом Бруна.
– Да, – ответила девушка, – у нас так не принято. Я не смогу.
– Хочешь, мы тоже будем плавать в купальниках? – участливо предложила мать Зигфрида.
– Вы делайте, как вы привыкли. А я буду – как я, – сказала тогда Наташа.
Но родители с тех пор при ней голышом не плавали.
То, что это был никакой не разврат, Наташа поняла, когда они ездили по всяким курортным местечкам, останавливались в отелях на водах. И всегда немцы плавали голышом. И никто не краснел, не стыдился, не убегал в ужасе. Такие традиции. Они проще относились к своим телам, без смущения. Наташа, обогащенная опытом путешествий, понимала теперь, что и тот странный подарок сделан был от души и чистого сердца, с искренним желанием доставить удовольствие. Ну, разные мы в этом, что поделаешь!
Перед ее отлетом домой супруги торжественно показали свои завещания. По ним выходило, что тот из них, кто покинет этот мир первым, оставляет все имущество живому партнеру. А после смерти этого одинокого человека все, чем они владели при жизни, достанется ей, Наташе.
– Да мне не надо! – отказывалась она. – Зачем вы?
– А больше некому, – отвечали Лутц и Бруна, – и нам радостно сознавать, что все достанется тебе. Нам жаль, что ты решила уехать. Но это можно понять. И все же – навещай нас.
– Конечно! Обязательно, – обещала Наташа, – и ничего мне не надо, никакого имущества. Зачем?
Она с тех пор вот уже десять лет навещает этих одиноких людей в годовщину гибели их сына. Всегда одна. Мужу она ничего не рассказала о своей первой любви. Чего ради рассказывать? Это умерло и похоронено, глубоко-глубоко. И в институте никто так и не узнал о ее несостоявшейся свадьбе. Хорошо, что она тогда решила сообщить все задним числом. Как чувствовала. Знают о той беде только пятеро: Наташа и родители с обеих сторон.
К окончанию института она вышла замуж за этого своего нынешнего красавца. Он долго ее добивался, просто проходу не давал. Обещал вечную любовь. И она поверила. А ведь много было ухажеров, много других возможностей. Но этот был так убедителен! Сама в итоге увлеклась. И сама себе сказала: вот с ним и буду вместе – на всю оставшуюся жизнь. И вот оно как оказалось в итоге.
– А может, еще простишь? Может, он и не уйдет, когда ты ему о своем решении скажешь? – предположила Варя.
– Нет. Не прощу. И с ним не останусь. Кому как, а по мне, предательство – самая мерзкая штука. Вранье и предательство. Даже думать о нем не могу как о человеке. Все. Чужой и чужой. Отрезало. Ты бы видела эту картинку там, в ресторане, тогда бы и вопросов мне таких не задавала. Это же невозможно пережить. Вон Анна Каренина: просто так, из-за подозрений, что мать Вронского хочет его на ком-то там женить, что он ее разлюбил, занервничала до того, что под поезд бросилась. А мы теперь что? Железные? Мы даже в обмороки падать разучились. Сдерживаем эмоции. Так и эмоций вообще не останется. Никаких. А он пусть знает, что за все в жизни придется отвечать. И что любая ложь всплывет. Дерьмо не тонет. Именно поэтому оно и оказывается вечно на виду. Это тоже надо учитывать.
