Текст книги "Русские богатыри (сборник)"

Автор книги: Галина Карнаухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Илья избавляет Царьград от Идолища

Едет Илья по чистому полю, о Святогоре печалится. Вдруг видит – идёт по степи калика перехожий, старичище Иванчище.

– Здравствуй, старичище Иванчище, откуда бредёшь, куда путь держишь?

– Здравствуй, Илюшенька, иду я, бреду из Царьграда, да нерадостно мне там гости л ось, нерадостен я и домой иду.

– А что же там в Царьграде не по-хорошему?

– Ох, Илюшенька, всё в Царьграде не по-прежнему, не по-хорошему: и люди плачут, и милостыни не дают. Засел во дворце у князя царьградского великан – страшное Идолище, всем дворцом завладел – что хочет, то и делает.

– Что же ты его клюкой не попотчевал?

– А что я с ним сделаю? Он ростом больше двух саженей, сам толстый, как столетний дуб, нос у него – что локоть торчит. Испугался я Идолища поганого.

– Эх, Иванчище, Иванчище! Силы у тебя вдвое против меня, а смелости и вполовину нет. Снимай-ка ты своё платье, разувай лапти-обтопочки, подавай свою шляпу пуховую да клюку свою горбатую: оденусь я каликою перехожею, чтобы не узнало Идолище поганое меня, Илью Муромца.

Раздумался Иванчище, запечалился:

– Никому бы не отдал я своё платье, Илюшенька. Вплетено в мои лапотки-обтопочки по два дорогих камня. Они ночью осенней мне дорогу освещают. Да ведь сам не отдам – ты возьмёшь силою?

– Возьму да ещё бока набью.

Снял калика одежду стариковскую, разул свои лапотки, отдал Илье и шляпу пуховую и клюку подорожную. Оделся Илья Муромец каликою и говорит:

– Одевайся в моё платье богатырское, садись на Бурушку Косматушку и жди меня у речки Смородиной.

Посадил Илья калику на коня и привязал его к седлу двенадцатью подпругами.

– А то мой Бурушка тебя враз стряхнёт, – сказал он калике перехожему.

И пошёл Илья к Царьгороду. Что ни шаг – Илья по версте отмеривает, скоро-наскоро пришёл в Царь-град, подошёл к княжескому терему. Мать-земля под Ильёй дрожит, а слуги злого Идолища над ним подсмеиваются:

– Эх ты, калика русская нищая! Экий невежа в Царьград пришёл! Наш Идолище двух сажен, а и то пройдёт тихо по горенке, а ты стучишь-гремишь, топочешь.

Ничего им Илья не сказал, подошёл к терему и запел по-каличьему:

– Подай, князь, бедному калике милостыню.

От Илюшиного голоса белокаменные палаты зашатались, стёкла посыпались, на столах напитки расплескались.

Слышит князь царьградский, что это голос Ильи Муромца, – обрадовался, на Идолище не глядит, в окошко посматривает.

А великанище Идолище кулаком по столу стучит:

– Голосисты калики русские! Я тебе, князь, велел на двор калик не пускать! Ты чего меня не слушаешь? Рассержусь – голову прочь оторву.

А Илья зову не ждёт, прямо в терем идёт. На крыльцо взошёл – крыльцо расшаталось, по полу идёт – половицы гнутся. Вошёл в терем, поклонился князю царьградскому, а Идолищу поганому поклона не клал. Сидит Идолище за столом, хамкает, по ковриге в рот запихивает, по ведру мёду сразу пьёт, князю царьградскому корки-объедки под стол мечет, а тот спину гнёт, молчит, слёзы льёт.

Увидал Идолище Илью, раскричался, разгневался:

– Ты откуда такой храбрый взялся? Разве ты не слыхал, что я не велел русским каликам милостыню давать?

– Ничего не слыхал, Идолище, не к тебе я пришёл, а к хозяину – князю царьградскому.

– Как ты смеешь со мной так разговаривать?

Выхватил Идолище острый нож, метнул в Илью Муромца. А Илья не промах был – отмахнул нож шапкой греческой. Полетел нож в дверь, сшиб дверь с петель, вылетела дверь на двор да двенадцать слуг Идолища до смерти убила. Задрожал Идолище, а Илья ему и говорит:

– Мне всегда батюшка наказывал: плати долги поскорей, тогда ещё дадут!

Пустил он в Идолища шапкой греческой, ударился Идолище об стену, стену головой проломил. А Илья подбежал и стал его клюкой охаживать, приговаривать:

– Не ходи по чужим домам, не обижай людей, найдутся и на тебя старшие!

И убил Илья Идолища, отрубил ему голову Святогоровым мечом и слуг его вон из царства прогнал.

Низко кланялись Илье люди царьградские:

– Чем тебя благодарить, Илья Муромец, русский богатырь, что избавил нас от плена великого? Оставайся с нами в Царьграде жить.

– Нет, друзья, я и так у вас замешкался; может, на родной Руси моя сила нужна.

Нанесли ему люди царьградские серебра, и золота, и жемчуга, взял Илья только малую горсточку.

– Это, – говорит, – мной заработано, а другое – нищей братии раздайте.

Попрощался Илья и ушёл из Царьграда домой на Русь.

Около речки Смородиной увидал Илья Иванчища. Носит его Бурушка Косматушка, о дубы бьёт, о камни трёт. Вся одежда на Иванчище клоками висит, еле жив калика в седле сидит – хорошо двенадцатью подпругами привязан.

Отвязал его Илья, отдал его платье каличье. Стонет, охает Иванчище, а Илья ему приговаривает:

– Вперёд наука тебе, Иванчище: силы у тебя вдвое против моей, а смелости вполовину нет. Не годится русскому богатырю от напасти бежать, друзей в беде покидать!

Сел Илья на Бурушку и поехал к Киеву.

А слава впереди него бежит. Как подъехал Илья к княжескому двору, встретил его князь с княгинею, встретили бояре и дружинники, принимали Илью с почётом, с ласкою.

Подошёл к нему Алёша Попович:

– Слава тебе, Илья Муромец. Ты прости меня, забудь мои речи глупые, ты прими меня к себе за младшего.

Обнял его Илья Муромец:

– Кто старое помянет, тому глаз вон. Будем вместе мы с тобой и с Добрыней на заставе стоять, родную Русь от врагов беречь!

И пошёл у них пир горой.

На том пиру Илью славили: честь и слава Илье Муромцу!

На заставе богатырской

Под городом Киевом, в широкой степи Цицарской, стояла богатырская застава. Атаманом на заставе старый Илья Муромец, податаманом Добрыня Никитич, есаулом Алёша Попович. И дружинники у них храбрые:

Гришка – боярский сын, Василий Долгополый, да и все хороши.

Три года стоят богатыри на заставе, не пропускают к Киеву ни пешего, ни конного. Мимо них и зверь не проскользнёт, и птица не пролетит.

Раз пробегал мимо заставы горностайка, да и тот шубу свою оставил. Пролетал сокол, перо выронил.

Вот раз в недобрый час разбрелись богатыри-караульщики: Алёша в Киев ускакал, Добрыня на охоту уехал, а Илья Муромец заснул в своём белом шатре…

Едет Добрыня с охоты и вдруг видит: в поле, позади заставы, ближе к Киеву, след от копыта конского, да не малый след, а в полпечи. Стал Добрыня след рассматривать:

– Это след коня богатырского. Богатырского коня, да не русского: проехал мимо нашей заставы могучий богатырь из казарской земли – по-ихнему копыта подкованы.

Прискакал Добрыня на заставу, собрал товарищей:

– Что же это мы наделали? Что же у нас за застава, коль проехал мимо чужой богатырь? Как это мы, братцы, не углядели? Надо теперь ехать в погоню за ним, чтобы он чего не натворил на Руси.

Стали богатыри судить-рядить, кому ехать за чужим богатырём.

Думали послать Ваську Долгополого, а Илья Муромец не велит Ваську слать:

– У Васьки полы долгие, по земле ходит Васька, заплетается, в бою заплетётся и погибнет зря.

Думали послать Гришку боярского.

Говорит атаман Илья Муромец:

– Неладно, ребятушки, надумали. Гришка роду боярского, боярского роду хвастливого. Начнёт в бою хвастаться и погибнет понапрасну.

Ну, хотят послать Алёшу Поповича. И его не пускает Илья Муромец:

– Не в обиду будь ему сказано, Алёша роду поповского, поповские глаза завидущие, руки загребущие. Увидит Алёша на чуженине много серебра да золота, позавидует и погибнет зря. А пошлём мы, братцы, лучше Добрыню Никитича.

Так и решили – ехать Добрынюшке, побить чуженина, срубить ему голову и привезти на заставу молодецкую.

Добрыня от работы не отлынивал, заседлал коня, брал па́лицу, опоясался саблей острой, взял плеть шелко́вую, въехал на гору Сорочинскую. Посмотрел Добрыня в трубочку серебряную – видит: в поле что-то чернеется. Поскакал Добрыня прямо на богатыря, закричал ему громким голосом:

– Ты зачем нашу заставу проезжаешь, атаману Илье Муромцу челом не бьёшь, есаулу Алёше пошлины в казну не кладёшь?!

Услышал богатырь Добрыню, повернул коня, поскакал к нему. От его скоку земля заколебалась, из рек, озёр вода выплеснулась, конь Добрыни на колени упал. Испугался Добрыня, повернул коня, поскакал обратно на заставу. Приезжает он ни жив ни мёртв, рассказывает всё товарищам.

– Видно, мне, старому, самому в чистое поле ехать придётся, раз даже Добрыня не справился, – говорит Илья Муромец.

Снарядился он, оседлал Бурушку и поехал на гору Сорочинскую.

Посмотрел Илья из кулака молодецкого и видит: разъезжает богатырь, тешится. Он кидает в небо па́лицу железную весом в девяносто пудов, на лету ловит палицу одной рукой, вертит ею, словно пёрышком.

Удивился Илья, призадумался. Обнял он Бурушку Косматушку:

– Ох ты, Бурушко мой косматенький, послужи ты мне верой-правдой, чтоб не срубил мне чуженин голову.

Заржал Бурушка, поскакал на нахвальщика.

Подъехал Илья и закричал:

– Эй ты, вор, нахвальщик! Зачем хвастаешь?! Зачем ты заставу миновал, есаулу нашему пошлины не клал, мне, атаману, челом не бил?!

Услыхал его нахвальщик, повернул коня, поскакал на Илью Муромца. Земля под ним содрогнулась, реки, озёра выплеснулись.

Не испугался Илья Муромец. Бурушка стоит как вкопанный, Илья в седле не шело́хнется.

Съехались богатыри, ударились палицами, – у палиц рукоятки отвалились, а друг друга богатыри не ранили. Саблями ударились – переломились сабли булатные, а оба целы. Острыми копьями кололись – переломили копья по маковки.

– Знать, уж надо биться нам врукопашную!

Сошлись они с коней, схватились грудь с грудью.

Бьются весь день до вечера, бьются с вечера до полночи, бьются с полночи до ясной зари – ни один верх не берёт.

Вдруг взмахнул Илья правой рукой, поскользнулся левой ногой и упал на сырую землю. Наскочил нахвальщик, сел ему на грудь, вынул острый нож, насмехается:

– Старый ты старик, зачем воевать пошёл? Разве нет у вас богатырей на Руси? Тебе на покой пора. Ты бы выстроил себе избушку сосновую, собирал бы милостыню, тем бы жил-поживал до скорой смерти.

Так нахвальщик насмехается, а Илья от Русской земли сил набирается. Прибыло Илье силы вдвое – он как вскочит, как подбросит нахвальщика! Полетел тот выше леса стоячего, выше облака ходячего, упал и ушёл в землю по пояс.

Говорит ему Илья:

– Ну и славный ты богатырь! Отпущу я тебя на все четыре стороны, только ты с Руси прочь уезжай да другой раз заставу не минуй, бей челом атаману, плати пошлины. Не броди по Руси нахвальщиком.

И не стал Илья ему рубить голову.

Воротился Илья на заставу к богатырям.

– Ну, – говорит, – братцы мои милые, тридцать лет я езжу по полю, с богатырями бьюсь, силу пробую, а такого богатыря не видывал!

Три поездки Ильи Муромца

Ездил Илья по чистому полю, защищал Русь от врагов с молодых лет до старости.

Хорош был у старого добрый конь, его Бурушка Косматушка. Хвост у Бурушки трёх саженей, грива до колен, а шерсть трёх пядей.

Он броду не искал, перевозу не ждал, одним скоком он реки перескакивал. Он старого Илью Муромца сотни раз от смерти спасал.

Не туман с моря поднимается, не белые снега в поле белеются, едет Илья Муромец по русской степи. Забелелась его головушка, его кудрявая бородушка, затуманился его ясный взор.

– Ах ты, старость, ты, старость старая! Застала ты Илью в чистом поле, налетела чёрным вороном. Ах ты, молодость, молодость молодецкая! Улетела ты от меня ясным соколом!

Подъезжает Илья к трём дорожкам, на перекрёстке камень лежит, а на том камне написано: «Кто вправо поедет – тому убитым быть, кто влево поедет – тому богатым быть, а кто прямо поедет – тому женатым быть».

Призадумался Илья Муромец:

– На что мне, старому, богатство? Нет у меня ни жены, ни деточек, некому цветное платье носить, некому казну тратить. Поехать мне разве, где женатому быть? Да на что мне, старому, жениться? Молодую взять мне не годится, а старуху взять, так на печи лежать да кисель хлебать. Эта старость не для Ильи Муромца. Поеду-ка я по той дорожке, где убитому быть. Умру в чистом поле, как славный богатырь!

И поехал он по дороге, где убитому быть.

Только он отъехал три версты, напали на него сорок разбойников. Хотят его с коня стащить, хотят его ограбить, до смерти убить. А Илья головой качает, приговаривает:

– Эй вы, разбойнички, вам убивать меня не за что и ограбить у меня нечего. Только и есть у меня кунья шубка в пятьсот рублей, соболиная шапка в три сотенки, да узда в пятьсот рублей, да седло черкасское в две тысячи. Ну, ещё попона семи шелков, шита золотом да крупным жемчугом. Да меж ушами у Бурушки камень самоцвет. Он в осенние ночи как солнце горит, за три версты от него светло. Да ещё, пожалуй, есть конь Бурушка – так ему во всём мире цены нет. Из-за этакой малости стоит ли старому голову рубить?!

Рассердился атаман разбойников:

– Это он над нами насмехается! Ах ты, старый чёрт, седой волк! Очень много ты разговариваешь! Гей, ребятушки, рубите ему голову!

Соскочил Илья с Бурушки Косматушки, хватил шапку с седой головы да и стал шапкой помахивать: где махнёт – там станет улица, отмахнётся – переулочек.

За один взмах десять разбойников лежат, за второй – и двадцати на свете нет!

Взмолился атаман разбойников:

– Не побей нас всех, старый богатырь! Ты бери с нас золото, серебро, платье цветное, табуны коней, только нас живыми оставь!

Усмехнулся Илья Муромец:

– Кабы брал я со всех золотую казну, у меня были бы погреба полные. Кабы брал я цветное платье, за мной были бы горы высокие. Кабы брал я добрых коней, за мной гнали бы табуны великие.

Говорят ему разбойники:

– Одно красное солнце на белом свете – один на Руси такой богатырь Илья Муромец! Ты иди к нам, богатырь, в товарищи, будешь у нас атаманом!

– Ой, братцы разбойники, не пойду я к вам в товарищи, да и вы расходитесь по своим местам, по своим домам, к жёнам, к деткам, будет вам у дорог стоять, проливать кровь невинную.

Повернул коня и ускакал прочь Илья.

Он вернулся к белому камню, стёр старую надпись, новую написал: «Ездил в правую дорожку – убит не был!»

– Ну, поеду теперь, где женатому быть!

Как проехал Илья три версты, выехал на лесную поляну. Там стоят терема златоверхие, широко раскрыты ворота серебряные, на воротах петухи поют. Въехал Илья на широкий двор, выбежали к нему навстречу двенадцать девушек, среди них королевична-красавица.

– Добро пожаловать, русский богатырь, зайди в мой высокий терем, выпей сладкого вина, скушай хлеба-соли, жареной лебеди!

Взяла его королевична за руку, повела в терем, посадила за дубовый стол. Принесли Илье мёду сладкого, вина заморского, жареных лебёдушек, калачей крупитчатых… Напоила-накормила богатыря, стала его уговаривать:

– Ты устал с дороги, умаялся, ложись отдохни на кровать тесовую, на перину пуховую.

Повела королевична Илью в спальную горенку, а Илья идёт и думает: «Неспроста она со мной ласкова: что королевичне простой казак, старый дедушка! Видно, что-то у неё задумано».

Видит Илья, что у стены стоит кровать точёная, золочёная, цветами расписана, догадался, что кровать с хитростью.

Схватил Илья королевичну и бросил на кровать к тесовой стене. Повернулась кровать, и открылся погреб каменный, – туда и свалилась королевична.

Рассердился Илья:

– Эй вы, слуги безымянные, несите мне ключи от погреба, а не то срублю вам головы!

– Ох, дедушка незнаемый, мы ключей и в глаза не видывали, ходы в погреба покажем тебе.

Повели они Илью в подземелья глубокие; сыскал Илья двери погреба: они песками были засыпаны, дубами толстыми завалены. Илья пески руками раскопал, дубы ногами растолкал, открыл двери погреба.

А там сидят сорок королей-королевичей, сорок царей-царевичей и сорок русских богатырей.

Вот зачем королевична зазывала в свои терема златоверхие!

Говорит Илья королям и богатырям:

– Вы идите, короли, по своим землям, а вы, богатыри, по своим местам и вспоминайте Илью Муромца. Кабы не я, сложили бы вы головы в глубоком погребе.

Вытащил Илья за косы на белый свет королевичну и срубил ей лукавую голову.

А потом вернулся Илья к белому камню, стёр старую надпись, написал новую: «Прямо ездил – женатым не бывал».

– Ну, поеду теперь в дорожку, где богатому быть.

Только отъехал он три версты, увидал большой камень в триста пудов. А на том камне написано: «Кому камень под силу свернуть, тому богатому быть».

Принатужился Илья, упёрся ногами, по колена в землю ушёл, поддал могучим плечом – свернул с места камень.

Открылся под камнем глубокий погреб – богатства несметные: и серебро, и золото, и крупный жемчуг, и яхонты!

Нагрузил Илья Бурушку дорого́й казной и повёз её в Киев-град. Там построил три церкви каменные, чтобы было где от врагов спасаться, от огня отсидеться. Остальное серебро-золото, жемчуг роздал он вдовам, сиротам, не оставил себе ни полушечки.

Потом сел на Бурушку, поехал к белому камню, стёр надпись старую, написал надпись новую: «Влево ездил – богат не бывал».

Тут Илье навек слава и честь пошла, а наша быль до конца дошла.

Как Илья поссорился с князем Владимиром

Ездил Илья в чистом поле много времени, постарел, бородой оброс. Цветное платье на нём поистаскалось, золотой казны у него не осталось, захотел Илья отдохнуть, в Киеве пожить.

– Побывал я во всех Литвах, побывал я во всех Ордах, не бывал давно в одном Киеве. Поеду-ка я в Киев да проведаю, как живут люди в стольном городе.

Прискакал Илья в Киев, заехал на княжеский двор. У князя Владимира идёт весёлый пир. За столом сидят бояре, гости богатые, русские могучие богатыри.

Зашёл Илья в гридню княжескую, стал у двери, поклонился по-учёному, князю Солнышку с княгиней – особенно.

– Здравствуй, Владимир стольно-киевский! Поишь ли, кормишь ли заезжих богатырей?

Не узнал его Владимир Солнышко и спрашивает:

– Ты откуда, старик, каким тебя зовут именем?

– Я Никита Заолешанин.

– Ну, садись, Никита, с нами хлеба кушать. Есть ещё местечко на дальнем конце стола, ты садись там на край скамеечки. Все другие места заняты. У меня сегодня гости именитые, не тебе, мужику, чета – князья, бояре, богатыри русские.

Усадили слуги Илью на худом конце стола. Загремел тут Илья на всю горницу:

– Не родом богатырь славен, а подвигом. Не по делам мне место, не по силе честь! Сам ты, князь, сидишь с воронами, а меня садишь с неумными воронятами.

Захотел Илья поудобнее сесть, поломал скамьи дубовые, погнул сваи железные, прижал всех гостей в большой угол…

Это князю Владимиру не понравилось. Потемнел князь, как осенняя ночь, закричал, заревел, как лютый зверь:

– Что же ты, Никита Заолешанин, перемешал мне все места почётные, погнул сваи железные! У меня между богатырских мест проложены не зря были сваи крепкие. Чтобы богатыри на пиру не толкались, ссор не заводили! А ты что тут за порядки навёл?! Ай вы, русские богатыри, вы чего терпите, что лесной мужик назвал вас воронами? Вы берите его под руки, выкиньте из гридни на улицу!

Выскочили тут три богатыря, стали Илью подталкивать, подёргивать, а он стоит, не шатается, на голове колпак не сдвинется.

– Коли хочешь, Владимир-князь, позабавиться, подавай мне ещё трёх богатырей!

Вышли ещё три богатыря, ухватились вшестером за Илью, а он с места не сдвинулся.

– Мало, князь, даёшь, дай ещё троих!

Да и девять богатырей ничего с Ильёй не сделали: стоит старый, как столетний дуб, с места не сдвинется.

Распалился богатырь:

– Ну, теперь, князь, пришёл мой черёд потешиться!

Стал он богатырей поталкивать, попинывать, с ног валить. Расползлись богатыри по горнице, ни один на ноги не может встать. Сам князь забился в запечник, закрылся шубкой куньей и дрожмя дрожит…

А Илья вышел из гридни, хлопнул дверьми – двери вылетели, воротами хлопнул – ворота рассыпались…

Вышел он на широкий двор, вынул тугой лук и стрелы острые, стал стрелам приговаривать:

– Вы летите, стрелы, к высоким кровлям, сшибайте с теремов золотые маковки!

Тут посыпались золотые маковки с княжеского терема.

Закричал Илья во весь богатырский крик:

– Собирайтесь, люди нищие, голые, подбирайте золотые маковки, несите в кабак, пейте вино, ешьте калачей досыта!

Набежали голи нищие, подобрали маковки, стали с Ильёй пировать, гулять.

А Илья их угощает, приговаривает:

– Пей-ешь, братия нищая, князя Владимира не бойся; может, завтра я сам буду княжить в Киеве, а вас сделаю помощниками!

Донесли обо всём Владимиру:

– Сбил Никита твои, князь, маковки, поит-кормит нищую братию, похваляется сесть князем в Киеве.

Испугался князь, задумался.

Встал тут Добрыня Никитич:

– Князь ты наш, Владимир Красное Солнышко! Это ведь не Никита Заолешанин, это ведь сам Илья Муромец, надо его назад вернуть, перед ним покаяться, а то как бы худо не было.

Стали думать, кого за Ильёй послать.

Послать Алёшу Поповича – тот не сумеет позвать Илью. Послать Чурилу Пленковича – тот только наряжаться умён. Порешили послать Добрыню Никитича: его Илья Муромец братом зовёт.

Улицей идёт Добрыня и думает: «Грозен в гневе Илья Муромец. Не за смертью ли своей идёшь, Добрынюшка?»

Пришёл Добрыня, поглядел, как Илья пьёт-гуляет, стал раздумывать: «Спереди зайти, так сразу убьёт, а потом опомнится. Лучше я к нему сзади подойду».

Подошёл Добрыня сзади к Илье, обнял его за могучие плечи:

– Ай ты, братец мой, Илья Иванович! Ты сдержи свои руки могучие, ты скрепи своё гневное сердце, ведь послов не бьют, не вешают. Послал меня Владимир-князь перед тобой покаяться. Не узнал он тебя, Илья Иванович, потому и посадил на место непочётное. А теперь он просит тебя назад прийти. Примет тебя с честью, со славою.

Обернулся Илья:

– Ну и счастлив ты, Добрынюшка, что сзади зашёл! Если бы ты зашёл спереди, только косточки от тебя остались бы. А теперь я тебя не трону, братец мой. Коли просишь ты, я пойду обратно, к князю Владимиру, да не один пойду, а всех моих гостей захвачу, пусть уж князь Владимир не прогневается!

И созвал Илья всех своих собутыльников, всю нищую братию голую и пошёл с ними на княжеский двор.

Встретил его князь Владимир, за руки брал, целовал в уста сахарные:

– Гой еси, ты старый Илья Муромец, ты садись повыше всех, на место почётное!

Не сел Илья на место почётное, сел на место среднее и посадил рядом с собой всех нищих гостей.

– Кабы не Добрынюшка, убил бы я тебя сегодня, Владимир-князь. Ну уж на этот раз твою вину прощу.

Понесли слуги гостям угощение, да не щедро, а по чарочке, по сухому калачику.

Снова Илья в гнев вошёл:

– Так-то, князь, ты моих гостей потчуешь? Чарочками маленькими!

Владимиру-князю это не понравилось:

– Есть у меня в погребе сладкое вино, найдётся на каждого по бочке-сороковочке. Если это, что на столе, не понравилось, пусть сами из погребов принесут, не великие бояре.

– Эй, Владимир-князь, так ты гостей потчуешь, так их чествуешь, чтобы сами бегали за питьём да за кушаньем! Видно, мне самому придётся быть за хозяина!

Вскочил Илья на ноги, побежал в погреба, взял одну бочку под одну руку, другую под другую руку, третью бочку ногой покатил. Выкатил на княжеский двор:

– Берите, гости, вино, я ещё принесу!

И опять спустился Илья в погреба глубокие.

Разгневался князь Владимир, закричал громким голосом:

– Гой вы, слуги мои, слуги верные! Вы бегите поскорей, закройте двери погреба, задёрните чугунной решёткой, засыпьте жёлтым песком, завалите столетними дубами. Пусть умрёт там Илья смертью голодной!

Набежали слуги и прислужники, заперли Илью, завалили двери погреба, засыпали песком, задёрнули решёткой, погубили верного, старого, могучего Илью Муромца!..

А голей нищих плётками со двора согнали.

Этакое дело русским богатырям не понравилось.

Они встали из-за стола не докушавши, вышли вон из княжеского терема, сели на добрых коней и уехали.

– А не будем же мы больше жить в Киеве! А не будем же служить князю Владимиру!

Так-то в ту пору у князя Владимира не осталось в Киеве богатырей.