Текст книги "Ветер вересковых пустошей (СИ)"
Автор книги: Галина Евстифеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Разговор по пути не клеился, хотя княжна старалась завести беседу, но Карн лишь хмуро отмалчивался. Дойдя до опушки леса, княжич покрепче схватил Прекрасу за руку и быстро повел в чащобу.
– Княжич, мы идем не туда, здесь нет ничего интересного, – пыталась образумить его Прекраса. – Куда ты ведешь меня?
Но он молчал, и упрямо шел вперед, Прекраса почти бежала, чтобы не отстать и напрасно пыталась вырвать свою ладонь уз пальцев воина. Когда они зашли довольно далеко, Карн остановился и, злобно взглянув на княжну, прижал её к себе.
– Ну, что, невестушка моя дорогая, вот и настал для тебя момент истины, – ухмыльнулся княжич.
– Пусти меня, Карн, пусти, мне не нравится, – жалобно запричитала она, – мне больно, пусти.
– А моему брату ты также говорила? – спросил Карн, – или только улыбалась, да шептала слова распутные?
Прекраса в ужасе на него смотрела, как он узнал? Кто ему донес? Неужели видел он их вместе? Княжна стала вырываться из его рук, она пиналась, била его кулачками, кусалась, но все её попытки были тщетны, Карн был сильнее.
И поняв по её поведению, что все, сказанное Горлунг, правда, Карн захотел её наказать, да, и само сопротивление невесты ему было по душе, поэтому, прижав её спиной к дереву, княжич заглушил её крики грубым поцелуем. Прекраса пыталась вырваться, но княжич держал её крепко, руки его уверенно скользили по статной фигуре, сжимая, гладя, подчиняя себе. Неожиданно для самой себя Прекраса поняла, что ей приятны прикосновения Карна и замерла в ужасе от своих мыслей. Княжич же её спокойствие принял за приглашение и, ухмыльнувшись, уверенно расстегнул на ней ферязь.
ГЛАВА 16
Вечером того же дня в Торинград прибыли князь Фарлаф и княгиня Силье, приехали они настолько поздно, что весь люд уже спал. Поэтому дозорные разбудили только княгиню Марфу, которая и расположила гостей дорогих, приехавших с вено за её дочь, в одрине просторной. Не успели они уснуть, как в одрину, отведенную им, вошел княжич Карн, пришел он не просто так, а с разговором серьезным. Настолько серьезным, что поведанное князю и княгине лишило их сна на всю оставшуюся ночь.
А на утро следующего дня в гриднице был накрыт богатый стол, ломившийся от яств различных, но ни у кого, из сидящих за столом аппетита не было.
Князь Торин, восседавший во главе стола, тяжелым взглядом смотрел за всем происходящим. Вчерашняя брага еще шумела в его голове, и всё это утреннее собрание было ему не в радость, да и сам повод не радостный – объявить своим наследником чужого сына. Но иного боги ему не дали, поэтому тяжко вздыхал Торин, глядя на яства.
Княгиня Марфа сидела печальная, не поднимая головы от своего блюда. Она заметила, с какой неприязнью смотрит княгиня Силье на Прекрасу, ох, не быть счастливой её единственной дочери в доме этой надменной женщины.
Князь Рулаф пытался скрыть свое нетерпение и ждал подходящий момент, чтобы объявить о своей любви к Прекрасе и попросить разрешения жениться на ней. Он нетерпеливо постукивал носком сапожка по деревянному полу, готовый в любой момент вскочить со скамьи и закричать на весь мир о своей любви.
Княжич Карн был собран и спокоен, отец накануне вечером одобрил его планы, и пообещал помощь. Поэтому Карн неотрывно смотрел в лицо брату, который на него даже не взглянул и проклинал его, вероломного, на чем свет стоит.
А сама княжна Прекраса сидела печальная, не смея поднять глаза ни на ладу своего милого, ни на жениха нареченного, постылого. Всю ночь она, не смыкая глаз, проплакала, кляня судьбинушку свою горькую. Но вера, что лада её милый, Рулаф, не покинет её несмотря ни на что, теплилась в душе княжны.
Наконец князь Фарлаф решился начать один из самых тяжелых и неприятных разговоров в своей жизни:
– Друг мой, Торин, мы с тобой знакомы давно, с тех пор, как оба были безземельными хирдманнами, многое вместе вынесли. Посему не вижу я особой причины подбирать слова, а скажу всё как есть, как разумею.
Торин рассеянно кивнул, и князь Фарлаф продолжил:
– Мы договорились с тобой объединить наши земли, породнив семьи наши. После нашей смерти мой сын и твоя дочь будут править землями нашими, объединенными, добытыми с таким трудом. Эти земли самое важное, самое дорогое, что есть у нас. Мне делает честь то, что ты захотел породниться со мной, ибо много достойных семей есть, но избрал ты мою. Но и я не меньше хочу стать тебе родственником, а не только другом, ибо узы крови связывают людей сильнее, чем все остальные.
Князь Торин сидел, молча, ему неинтересен был этот разговор, всё и так понятно, к чему лишние слова?
– Торин, – продолжил Фарлаф, он почувствовал, как жена сжала его пальцы под столом, выражая свою поддержку, – друг мой, Торин, когда мы сговаривались об объединении земель наших, то уговор наш был о браке твоей дочери и моего наследника – Карна. То, что этой дочерью будет княжна Прекраса, считалось решенным. Но тут вышло небольшое недоразумение, мой сын хочет жениться на другой твоей дочери. И, сказать по чести, считаю, что это будет более справедливым, поскольку Горлунг – дочь старшая, она должна первой познать жизнь семейную, снять сапоги с мужа.
– Что ты сказал? – хмуря кустистые брови, переспросил Торин.
– Карн хочет видеть своей женой княжну Горлунг.
Княгиня Марфа, Прекраса и Рулаф, как по команде облегченно вздохнули. Князь Торин непонимающе смотрел на них и на Фарлафа, затем перевел взгляд на Карна. Торин решительно ничего не понимал, что, о, боги, творится в его дворе?
– Князь Торин, – властно начала княгиня Силье, она держалась столь уверенно и надменно, что Торин не посмел ей указать на её место и не смог велеть замолчать, – супруг мой и я заявляем, что объединение земель и супружеский союз возможны только в том случае, если женой моего старшего сына, наследника моего мужа, будет твоя старшая дочь.
– Князь Торин, – поднялся со своего места Рулаф, – я прошу у вас разрешения взять в жены…
– Молчать! – рявкнул Торин.
Княжич Рулаф испуганно умолк и замер, потом сел на свое место, ощущая на себе недовольные взгляды родителей, брат же его больше не смотрел в сторону младшего княжича.
– Почему Карн хочет видеть своей женой Горлунг? – спросил князь Торин, яростно буравя взглядом своего старого друга.
Но князь Фарлаф не успел ответить, за него всё сказала его властная жена:
– Твоя старшая дочь – чистокровная норманнка, для нас это важно, кроме того, она непорочная и чистая девица, в отличие от княжны Прекрасы, – княгиня Силье бросила презрительный взгляд на княжну и Марфу, в её глазах и мать и дочь в равной степени были опорочены и виновны.
– Фарлаф, – яростно рявкнул Торин, – вели своей жене молчать, когда разговор ведут мужчины.
Княгиня Силье фыркнула и оскорблено отвернулась от князя Торина, она не привыкла, чтобы ей указывали.
– Зря ты, друг мой, так кричишь, – примирительно сказал Фарлаф, – что меняется в нашем уговоре, если Карн женится на старшей твоей дочери? Ничего. Какая нам разница? Никакой. Горлунг – дочь тебе, такая же, как и Прекраса, так в чем собственно дело?
– А чем Прекраса его не устроила? Разве есть кто краше её, веселее? Разве кто лучшее её поет, пляшет? Она ведь, словно Дева Лебединая, красивая, – не унимался Торин.
– Красива она, спору нет, – медленно сказал Фарлаф – да, только от жены не одна красота требуется. Жена должна быть непорочна и чиста, чтобы сомнений не было, чьего ребенка носит она в чреве своем. На наших землях княгиней должны быть женщина достойная, благочестивая, а не… – он не смог подобрать нужное слово и замолчал.
– И ты смеешь мне сказать, что дочь моя любимая не подходит в жены твоему сыну? – угрожающе спросил Торин.
И тут поднялся со своего места княжич Карн, посмотрев в глаза князю Торину, он горько сказал:
– Правда, это чистая, князь Торин, невеста моя, княжна Прекраса, не девица. Честь свою девичью отдала она не мне, как полагается это по законам людским. Не гоже князю, управляющему землями бескрайними растить дитя чужое, считать наследником своим. Да и, скажу по чести, есть у меня сомнения, что остальные дети Прекрасы будут от меня, ибо легкомысленная она больно. Поэтому и хочу жениться я на Горлунг. Во всем Торинграде не сыщется того человека, что скажет о ней дурное слово. Пускай она не так пригожа, как сестра её, но я от жены хочу не только услады для взора, мне надобно, чтоб жена моя будущая была похожа на мать мою, своим благочестием и хозяйственностью. А княжна Прекраса благочестием, мудростью и чистотой не отличается, сам я в этом убедился, не веря наветам.
– Как убедился? – вскакивая, воскликнул Рулаф.
– Так и убедился, – повернувшись к нему, ехидно ответил брат, – как мужчина может распознать, девица перед ним, али нет, так и я узнал, что невеста моя не девица уже. Или думал ты, что лишь тебя она ласками своими одаривает? Нет, меня тоже обласкала, как смогла. А ты – предатель, да ниспошлют боги кару на твою голову за то, что покусился на то, что не принадлежит тебе!
– Прекраса, как же ты…, как ты… могла – шептал Рулаф, глядя на княжну.
А Прекраса сидела, не смея глаз поднять на сидящих за столом, словно ребенок маленький, нашкодивший, она мечтала оказаться за тридевять земель от Торинграда, там, где никто не ведает о её позоре.
– Прекраса, это правда? – вставая со своего места во главе стола, спросил князь Торин.
Княжна молчала, подойдя к ней Торин, схватил её за плечи и поднял со скамьи, развернув её лицом к себе, такую красивую в белой, шитой перлами ферязи. Но красота её нынче не радовала отцовский взор, князь спросил еще раз:
– Прекраса, это правда?
Княжна стояла испуганная и, не поднимая глаз на отца, тихо прошептала:
– Батюшка, миленький, прости, но мне мил Рулаф…
– Я не спрашиваю, кто мил тебе! – закричал Торин. – Ты девица?
Прекраса смогла лишь отрицательно покачать головой, соленые слезы градом катились по её лицу и капали на сомкнутые руки.
В душе князя Торина поднялся такой гнев, что, не владея собой, со всего размаху ударил он любимую дочь по лицу. Ударил сильно, словно мужчину, сбив с ног. Прекраса, закричав, упала на присыпанный свежей соломой пол, венец её золотой упал с головы и покатился к очагу, усерязи повисли, запутавшись в разметавшихся локонах, но она этого не заметила.
– Пошла вон, волочайка [83]83
Волочайка – здесь грубое слово, означающее женщину, предлагающую себя мужчине.
[Закрыть], ты мне более не дочь, – в неистовстве кричал князь Торин.
Прекраса поднялась на четвереньки, затравленно глядя на отца, и, осознав смысл его слов, неловко встала. Она надеялась, что кто-нибудь встанет на её защиту, скажет хоть слово, которое сможет остудить отцовский гнев. Но таких не нашлось, и она, испуганно охнув, выбежала из гридницы, следом за ней вышел княжич Рулаф.
Князь Торин вернулся на свое место, поступь его была тяжелой, будто удар обрушился на него невероятной силы, что лишь истинному богатырю под стать выдержать. В гриднице стояла тишина: Фарлаф, Силье и Карн ожидали решения князя, а княгиня Марфа, вжав голову в плечи, со страхом думала о том, что грядет.
Наконец князь Торин, стукнув кулаком по столу, и сказал, глядя на князя Фарлафа:
– Свадебный пир твоего сына Карна и Горлунг состоится спустя два дня, приданым ей будут мои земли.
* * *
Княжич Рулаф догнал Прекрасу возле её одрины, лицо княжны было заплаканным, левая щека пунцовой, волосы разметались по плечам. Развернул её к себе, схватил за плечи хваткой железной и спросил:
– Это правда, Прекраса?
– Ох, Рулафушка, миленький лада мой, – запричитала княжна, сквозь слезы, – что же будет теперь?
– Прекраса, ответь мне, – встряхнув её, строго сказал княжич.
– Что ответить? – непонимающе спросила княжна.
– Правда ли, что ты и Карн познали друг друга, словно супруги?
– Рулафушка, – залепетала она, – я не виновата… он, словно коршун, налетел на меня, принудил, заставил, не хотела я, просила, молила его… а он … словно одержимый был…завел меня в чащобу лесную, я и убежать не могла…
– Заставил, – повторил, словно эхо, Рулаф.
– Да, я даже и сопротивляться не могла, ибо жених он мне…
– Жених? – перебил её княжич, – а я кто тогда?
– Ты – лада мой ненаглядный, – прошептала Прекраса, прижавшись к нему, – Рулафушка, забери меня отсюда, давай уедем.
Но княжич, казалось, уже не видел её, взгляд его был холоден и жесток. Рулаф смотрел на красивое лицо княжны, голубые глаза, пухлые губы, которые целовали другого, на золотые волосы, которые его брат наматывал на кулак, и познавал всю тяжесть разочарования.
– Нет, я уеду один, – тихо сказал он, – не нужна ты мне более. Какая же ты, Прекраса, и в правду волочайка!
И, приняв это непростое для него решение, княжич оттолкнул Прекрасу и быстро, не оглядываясь, пошел во двор. Там его оседланный скакун ждал своего хозяина для утренней прогулки, только будет она несколько длиннее, чем задумывалось. Княжич быстрым шагом приближался к нему и хотел как можно скорее покинуть этот двор, забыть все, что в нем произошло.
А Прекраса бежала следом за ним, еще не веря, что он уезжает один, без неё. Княжне казалось, что стоит ему только обернуться, посмотреть на неё, как поймет Рулаф ошибку свою и возьмет её с собой, куда бы он не ехал.
Во дворе, как обычно, было людно и шумно, дружинники, посмеиваясь, занимались ратным делом, девки теремные да чернавки хлопотали по хозяйству. Все замерли, увидев молодую госпожу, в слезах, бегущую за братом жениха своего.
Прекраса же не видела никого кроме Рулафа, она кричала ему в след:
– Рулафушка, ну, прости меня, прости, соколик мой ясный, возьми меня с собой… тебя лишь люблю я, лада, ты мой ненаглядный…
Но княжич, не оглядываясь, шел к своему коню, и только вскочив в седло, он обернулся и крикнул ей:
– Не жди меня, княжна. Забудь. Я тебя уже забыл.
И, повзрослевший за это нелегкое для всех утро, княжич Рулаф уехал прочь, оставив Прекрасу стоять посреди отцовских людей. А те, не смея глянуть лишний раз на госпожу молодую, лишь многозначительно переглядывались между собой, шушукались, надеясь, что Прекраса еще что-нибудь скажет, приоткроет завесу над этой тайной.
Княжна же, словно громом пораженная, глядела непонимающими взором на удаляющуюся фигуру Карна, стояла, опустив руки. Когда он скрылся за видокраем, Прекраса заплакала горько, безутешно, завыла, как раненый зверь, не замечая никого вокруг. Вот и закончилась её сказка.
ГЛАВА 17
Князь Торин в бешенстве вышагивал по своей одрине, гнев и злость тяжело стучали в висках, отдаваясь эхом во всем теле. Позор. Срам. В его голове не укладывалось, что Прекраса, дочь его любимая, цветок Торинграда, так его опорочила. Опозорила перед всеми, что теперь Фарлаф скажет? Стыд.
Девка, другого слова нет, словно нет в ней его крови, княжеской, крови правителя, будто всё взяла она только от Марфы. Марфа, вот кто виновен во всем. Её вина, что дочь не воспитала правильно. Растила её, словно не правительницу будущую, а обычную дочь воеводы, какой сама была. Да, откуда ей, простой славянской бабе, знать, как надо растить княгиню? Не надо было её в жены брать, не надо.
И князь, ища виноватых, не замечал, что его собственная любовь к Прекрасе, то, как он непомерно баловал её, потакал её капризам, тоже была одной из причин позора, постигшего его нынче утром. Со свойственным ему эгоизмом Торин пришел к неожиданному выводу, что виновата во всем Виллему. Именно она. Не вспоминавший о первой жене в минуты радости, князь живо воскресил в памяти её образ в минуту горести и печали.
Виллему виновата в том, что умерла рано, вон, Силье дождалась Фарлафа, и какой княгиней стала! Властной, надменной, холодной, хозяйственной, не то, что Марфа. Ходит изо дня в день, словно спит на ходу! Вздрагивает от каждого шороха, хороша княгиня! Это всё няньки виноваты, они забили голову Прекрасе бреднями своими о добрых молодцах да красных девицах. А нужно было учить её на сказаниях о чести и о долге! Настоящим нормандским сказаниям о героях и воинах, о верных женах и гневе богов.
Но что теперь, поздно, слишком поздно, что-либо менять. Норны сплели их судьбы и уже, изменить что-либо невозможно. Торин с силой ударил кулаком по резной столешнице, боль обожгла кисть, но злость от этого только усилилась. Внезапно он понял, что должен сделать и спешно вышел из княжеского покоя.
* * *
Князь Торин отворил дверь в светлицу Горлунг, он не бывал здесь ни разу. Взгляд его пробежал по пустой комнате, большой и холодной. Воздух был спертым, и в покоях стоял удушливый горьковатый запах трав, от которого хотелось чихать. У окна стояло ложе, видимо для тяжело больных и раненных, у стены сундук, старый и обтрепанный, посередине покоев – стол и две лавки. Дверь в одрину княжны была тоже открыта, там виднелось узкое ложе.
Бедная обстановка, присущая только жилью треплей, даже он не мог не признать этого. Торин невольно сравнил с покоями Прекрасы и поморщился.
Тут из одрины Горлунг вышла старуха – нянька и испуганно вскрикнула, увидев его.
– Где она? – спросил Торин.
– Приветствую тебя, конунг, – быстро ответила Инхульд, низко поклонившись, – светлая княжна Горлунг ушла собирать травы.
– Передай, что видеть её хочу, – буркнул князь и вышел из покоев дочери.
* * *
Князь Торин остался в гриднице после того, как Фарлаф с семьей и дружинники отошли ко сну. Он не хотел уходить, ему нравилось смотреть на пылающий в очаге огонь, как пламя лизало поленья, оно успокаивало князя, заставляло верить, что когда-нибудь сегодняшний позор вот также растворится, станет пеплом. Кроме того, Торин знал, что непременно пойдет нынче в одрину к Марфе и накажет её за дочь беспутную, ему хотелось убить жену в этот миг.
Дверь в гридницу отворилась и тихо вошла Горлунг. Подошла, посмотрела на него спокойным взглядом черных глаз и сказала:
– Инхульд сказала, что ты звал меня, конунг.
– Звал, – согласился он, – садись.
Горлунг присела на край скамьи по его левую руку. Она не говорила ни слова, ждала, что он ей скажет, смотрела прямо перед собой, словно видела в темноте что-то интересное. Торин невольно залюбовался дочерью: прямая спина, гордая посадка головы, черная коса змеится по плечу, сразу видно – перед ним сидит будущая княгиня, любо посмотреть.
– Спустя два дня ты станешь женой княжича Карна, – наконец молвил он.
Княжна кивнула, не сказав ни слова, молча, не повернув головы к отцу. Даже Торин был удивлен такой выдержке, поэтому спросил сам:
– Спросить ничего не хочешь?
– Хочу, – смело посмотрев ему в глаза, промолвила Горлунг.
– Спрашивай.
– Земли твои, конунг, и конунга Фарлафа объединятся этим супружеским союзом?
– Да, объединятся, – ответил князь и, помолчав, добавил, – это все, что ты спросить хотела?
– Да.
– Тогда ступай, – Торин махнул рукой в сторону двери, отпуская дочь.
Горлунг медленно пошла к выходу, но её остановил вопрос отца:
– Ты ведь знала, что так всё и будет? – не сдержавшись, крикнул ей вдогонку Торин.
– Да, знала, – не оборачиваясь, ответила она.
– И молчала, ни слова не сказала мне о своей недостойной сестре. А что еще ты знаешь? Скажи мне, немедленно молви, – грозно потребовал он.
– Я много солнцеворотов назад, еще в Норэйг говорила тебе это. Ты ведь не забыл моих слов? – повернувшись к нему, спросила княжна. И, помолчав, добавила, ответив за него: – Вижу, что не забыл, помнишь.
Князь, для которого день и так не сложился, перебрав браги, находился в состоянии хмельного безрассудства. В бешенстве, глядя на неё, Торин, потеряв контроль над собой, заорал:
– А, ну вернись, – и, не дожидаясь, пока она подойдет к нему, вскочил со своего места, и двинулся на встречу Горлунг, яростно схватив её за плечи, начал трясти, – ты, что возомнила о себе, ты, тварь? Думаешь предсказательница великая? То, что тебя эта сучка – твоя бабка научила нескольким своим приемам – ничего не значит. Поняла? Ты такая же, как все. Ничем не отличаешься ни от кого, просто девка. Такая же, как все остальные, может чуть поудачливее, чуть посмекалистей, но не более.
– Моя кровь, конунг, особая, в ней сила, и ты это знаешь, – прошептала Горлунг.
– Твоя кровь особая? – с издевкой повторил Торин, – да, особая, кровь раба в тебе течет. Твоя похотливая бабка, вышла за Ульва уже брюхатой твоей матерью, брюхатой от раба простого. Вот какая у тебя кровь. Не знала? А вот знай! Ты – никто и нет у тебя никаких особенностей. Ты, как все, ты даже хуже, потому что ты – отродье раба и сучки, что подол задирала перед каждым. А твоя мать, она была такой же, как Марфа, покорной тупой коровой. Нет никакого дара у тебя, не откуда ему взяться, дура – Суль вбила тебе в голову то, чего нет. Если бы ты была особой, ты вылечила бы Митяя, а он умер. Сколько умерло людей от твоего «целительства»? Сама-то помнишь? Али забыла? Знахарка, – с издевкой продолжил Торин, – ты просто глупая баба, такая же, как все, ты даже не настолько красива, чтоб мужчина захотел взять тебя на ложе свое, тощая, словно змея. Тебе надо без устали возносить молитвы богам, что у тебя будет муж. Не опозорь меня так Прекраса, коротать тебе жизнь одной.
– Может и так, может, я и такая, как все, может, и кровь во мне недостойная. Да только и твоя кровь течет в моих жилах, конунг, но она не лучше остальной во мне, – с вызовом сказала она.
И во второй раз за этот день князь Торин ударил дочь, только теперь старшую. Горлунг, не ожидавшая удара, упала, но быстро поднялась, глаза её лихорадочно сверкали, не владея собой, она закричала:
– Прокляну тебя, прокляну, страшные кары на голову твою посыплются одна за другой…
– Я не боюсь, – закричал в ответ Торин, – ибо ты – никто. Давай, прокляни меня, что медлишь? Боги защитят меня. Я тоже прокляну тебя. Слышишь? Боишься? Так вот, я проклинаю тебя, Горлунг, проклинаю! Пошла вон с глаз моих.
Горлунг непонимающе смотрела на отца, он, действительно её не боялся, не страшился её проклятий. Выходит, он прав, значит, всё это время она обманывала себя и всех вокруг. Каждым своим словом Торин выбивал землю у неё из под ног, лишал надежд. Князь оттолкнул Горлунг к двери, заставляя уйти, а она, будто громом пораженная смотрела на него, еще не веря тому страшному повороту в своей судьбе. Лжецелительница, о, боги! Как такое может быть? Наконец, Горлунг выскользнула из гридницы, оставив отца одного, и слепо побрела в свою светлицу. По той самой дороге, по которой она шла совсем недавно, шла победительницей, а теперь все так жутко изменилось.
* * *
Княгиня Марфа со страхом ждала ночи, ибо знала, что муж её придет в одрину, и ничего не ужасало княгиню больше этого. Ужас свернулся клубком в её животе, заставляя вздрагивать от каждого шороха. Когда отворилась дверь и вошел Торин, Марфа съежилась на ложе своем, боясь пошевелиться. Может, муж решит, что она спит и уйдет? Но нет, так не бывает.
Торин не сказал ни слова, просто начал бить расчетливо и беспощадно, словно не жена перед ним, а противник на поле брани, сильный и ненавистный. Марфа закрывала лицо от ударов, сыпавшихся на неё, подставляя плечи, спину, и с ужасом думала о синяках, которыми завтра будет покрыто её тело.
* * *
В своих покоях уничтоженная разговором с Торином, Горлунг, начала терять свое единственное богатство – веру, в то, что она иная, другая, не такая, как все. Слова Торина были настолько ужасны, что у Горлунг не возникло даже мысли о том, что это неправда, гнусная выдумка ненавистного родителя. Такое нельзя выдумать, просто невозможно, даже Торину.
В памяти Горлунг возникали давно забытые образы конунга Ульва Смелого и его хирда, старые сплетни треплей Ульва, все эти намеки, невзначай подслушанные слова и уклончивые ответы Суль. Неужели всё это было правдой? Неужто она внучка раба? И нет у неё никакого дара? Может, ошиблась Суль? Ведь не полюбил её Карн с первого взгляда, несмотря на предсказание бабки. С княжичем всё с самого начала пошло не так, вопреки словам Суль.
Горлунг нервно ходила по своим покоям, сжимая тонкими пальцами виски, так будто хотела силой изгнать из памяти слова Торина. Но у неё не получалась, они продолжали звучать в её ушах, мучая и терзая.
А ночью стало плохо Инхульд, и княжна ничем не смогла ей помочь, к утру нянька Горлунг была мертва. Горлунг расценила это как подтверждение слов князя Торина, боги карали её за самомнение и гордыню, не была она избрана богами, нет в ней дара к целительству. Она не ДРУГАЯ, всё это было ложью Суль.
