Текст книги "Ветер вересковых пустошей (СИ)"
Автор книги: Галина Евстифеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
ГЛАВА 7
Вечер выдался на удивление холодным, ветреным и каким-то серым, словно сами боги были против всего живого в тот день, казалось, что наступила осень. Торинградский князь, словно решил бросить вызов богам, устроил праздничный ужин такой, что не посрамил бы самого великого конунга. В гриднице был затоплен очаг, целое дерево весело полыхало, давая тепло всем сидящим за княжеским столом. Огонь окрашивал стены в желтовато-оранжевый цвет, заставляя вспомнить о недавнем солнышке, что пригревало землю.
Княгиня Марфа потрудилась на славу, Торин, сколько не оглядывал гридницу, так и не смог найти какого-либо изъяна в приготовлениях хозяйки к пиру. Накануне вымытая дочиста, трапезная зала казалось очень уютной и светлой, выскобленные деревянные стены были цвета чистого песка. Создавалось впечатление, что в стенах этой залы был маленький островок тепла и уюта, который так и манил гостей и жителей Торинграда.
За застеленным белоснежной скатертью столом, собрались княжеские семьи и дружинники обоих князей. Во главе стола восседал князь Торин, одетый в четь праздничного пира в темно-синий кафтан [58]58
Кафтан – вид распашной одежды, который отличается тем, что имеет разрез спереди, а также полы, которые запахивали и застёгивали на пуговки или застёжки.
[Закрыть], расшитый спереди золотом, на плечо левое было небрежно накинуто корзно [59]59
Корзно – княжеский плащ, длиною до полу, застёгивающийся на правом плече с помощью красивой, драгоценной застёжки – фибулы.
[Закрыть], синие шаровары [60]60
Шаровары – широкие штаны, под коленом собирались в гармошку, подвязывались полоской материей, и сверху закреплялись ремнём или тесьмой.
[Закрыть]заправлены в сапоги из мягкой телячьей кожи, голову князя покрывала темно-синяя шапка [61]61
Шапка – древнерусский мужской головной убор, сферической форм, имевшей тулью с меховой опушкой.
[Закрыть], расшитая золотом, а по краю бобровым мехом.
По правую руку от князя Торина сидел князь Фарлаф – широкоплечий седой мужчина среднего роста с длинным крючковатым носом. Фарлаф был в сером кафтане и корзно, из-за этого он в неясном свете очага, казалось, был высечен из камня. Князь осматривался вокруг, стараясь делать это незаметно, не злить лишний раз Торина. Фарлаф прекрасно понимал горечь его друга, его горе от отсутствия наследника, но в тоже время Фарлаф ничего не мог поделать с собой – он радовался удаче, свалившейся на голову сына. Пусть сам Карн еще не понимал этого, но Фарлаф, который знал, как тяжело построить град, не мог не оценивать будущие владения сына.
Далее, за князем Фарлафом, сидели княжич Карн и княжич Рулаф, удивительно похожие между собой, они даже одеты были оба в зеленые кафтаны, что привело к тому, что их все путали между собой. Русые волосы обоих были коротко подстрижены, серые глаза с любопытством взирали на всё вокруг, единственным, что отличием братьев, было то, что щеки Рулафа еще не утратили детской округлости.
По левую руку от Торина сидела княгиня Марфа в богатой шитой золотом ферязи [62]62
Ферязь – старинное женское платье, застегивавшееся на множество пуговиц.
[Закрыть]красивого голубого цвета и повойнике, который венчал широкий золотой обруч. Рядом с княгиней сидела Прекраса, вся бело-розово-золотистая, красивая как никогда.
Княгиню и княжну редко приглашали трапезничать в гридницу, но сватовство делало их присутствие за столом желательным, особенно для княжича Карна.
Пир шел своим чередом: князья вели степенную беседу о погоде, урожае и охоте, дружинники негромко (всё-таки за столом княгиня) переругивались, спорили и тут же мирились. Яромир шутил и задирался громче всех, привлекая внимание не только воинов, но и рабынь, разносящих блюда, они то и дело пытались подсунуть ему кусок побольше, но он во хмелю не замечал этого. Княгиня Марфа изредка бросала полные нежности взгляды на Дага, но тот не видел ничего кроме своего кубка с брагой, он даже не замечал дружинных перепалок.
Княжич Карн довольно глядел на свою будущую жену, пригожа, что тут скажешь, услада для взора, много радости доставит её красота на ложе супружеском. И увидев, как княжна поспешно отвела свой взор от него, Карн довольно улыбнулся.
А княжича Рулафа не интересовало местное веселье, все помыслы его теперь принадлежали княжне Прекрасе, ибо был он покорен ею с первого взгляда. И черная зависть по отношению к брату терзала Рулафа, ведь именно Карну, рожденному на год раньше его, выпадет счастье иметь столь прелестную жену.
Сама же Прекраса осталась довольна внешностью жениха своего, ничего отталкивающего в нем не было, как и не было сияющей золотой красоты Яромира. А жаль, как жаль. Она стрельнула взглядом в сторону дружинников, где раскрасневшийся от выпитого Яромир что-то громко рассказывал соседям по столу.
– Княгиня Силье будет рада принять такую красивую дочь в своем доме, – довольно проговорил князь Фарлаф, – пока будем строить им двор, друг мой, Торин, твоя дочь станет нам родной и горячо любимой. Думаю, начнем строить со следующего травеня [63]63
Травень – май.
[Закрыть].
Марфа фыркнула про себя, не поверив, что холодная и надменная Силье сможет полюбить её дочь, но глаз поднять на князей не посмела.
– Да, ты прав, мой друг, как только сойдут снега, просохнут дороги, так и начнем возводить новый двор, а ты, Карн, собирай свою дружину, верных людей, на которых можно положиться в трудный миг. Наши с твоим отцом дружины не подвели нас ни разу, и мы теперь правители, так что запоминай и мотай на ус науку нашу, ведь оба мы тебе теперь отцами будем, – добродушно учил Карна Торин.
– Вот Карн и обзавелся ты еще одним отцом, – улыбнувшись, сказал Фарлаф – с такими родителями не пропадешь.
Княжич Карн улыбался и кивал, не смея встревать в разговор отца и родственника будущего, в этот момент взгляд его упал через стол на свою нареченную, которой в тот момент блюда меняли. И поднял княжич взор на девку теремную, блюда разносившую, и присвистнул про себя он от зрелища этого. Рыжая толстая коса спадала на плечо левое, молочно-белая кожа, с россыпью легких веснушек, пухлые губы и глаза светло-карие, лукавые, ох, и хороша же.
Агафья, почувствовав взор на себе чей-то, подняла глаза, и, увидев, как глядит на неё княжич, призывно улыбнувшись, пошла к выходу из гридницы. Возле двери она, словно случайно, обернулась, и послала томный взгляд неотрывно следившему за ней Карну.
Вот в этот момент и потеряла нареченная невеста для княжича былую прелесть, нет, он видел, что она красива чистой невинной прелестью, но мысли его занимала рыжая бесстыдница. И весь оставшийся пир думал Карн лишь о том, как заманить прислужницу в свою одрину, но так, чтоб об этом не прознали князья, ибо негоже жениху так вести себя в доме отца невесты своей.
А пир продолжался, дружинники из тех, что на ногах еще держались, перешли от стола к очагу и, рассевшись, слушали скальда [64]64
Скальд – певец у викингов, что рассказывал им легенды, сказания, пел песни, восхваляющие героев и богов.
[Закрыть]князя Фарлафа. Бьорн Путешественник рассказывал им об одном из славных норманнских героев, из тех, что не страшились никакого врага, и из сечи доброй выходили без царапины единой. Его рассказ плавно переходи от битвы к битве, скальд приукрашивал легенду, заставляя слушателей внимать ему с открытым ртом. Даже славяне почтительно притихли и жадно ловили каждое слово Бьорна, уж больно интересно им было услышать о чужой земле и странствиях смелого мужа.
В тот момент, когда скальд перешел к рассказу о самой захватывающей битве, отворилась дверь в гридницу и вошла молодая женщина. Мало кто обратил на неё внимание: князь Фарлаф переговаривался с сыновьями, Марфа и Прекраса сидели молча, не отрывая взор от блюд, боясь не угодить Торину, дружинники слушали скальда. И лишь князь Торин неотрывно следил за приближающейся к нему худенькой фигуркой.
Князь отмечал, что старшая его дочь по-своему красива, нет, её нельзя сравнить с Прекрасой, но ничего отталкивающего, неприятного взору в ней нет. Больно худа она, нет в её фигуре манящих округлостей, но зато держится гордо, будто хозяйка она здесь всем и всему.
Горлунг постаралась на славу и выглядела миловидной и даже хорошенькой: черные волнистые волосы длиной до пояса, удерживались серебряным обручем, тем самым, что когда-то подарила ей Суль. Бордово-красное платье, расшитое черными нитками, плотно облегало худощавую фигуру, подчеркивая тонкую талию, в вороте виднелась тонкая белоснежная сорочка, выгодно контрастирующая с кровавым цветом платья и смоляным волосом княжны. Черные брови казались мазками сажи на бледном лице, они плавно изгибались над черными глазами, беспокойными, жестокими, смелыми, зовущими…глазами его любимой Суль.
Сколько лет прошло, а этих глаз Торин не забыл и не забудет никогда, и вот такие же глаза у его дочери, удивительно. Князю всегда казалось, что Прекраса чем-то похожа на жену конунга Ульва, золотыми волосами, белой кожей, хотя он всегда осознавал, что у Суль локоны немного темнее, а кожа такого редкого оттенка, словно светлый мед. Но теперь Торин осознал, что самой привлекательной чертой в Суль были её глаза, страстные, беспокойные, злые. И как не смешно это не было, но все его златокудрые наложницы, рабыни, также мало напоминали Суль, как Марфа или Виллему. По-настоящему похожа на Суль была лишь Горлунг, и дело не во внешнем сходстве, нет, главное, что их роднило – это темная душа и жесткий взгляд черных зовущих глаз.
А Горлунг смело смотрела на князя Торина, но душу её сковал страх липкий, противный, всеобъемлющий, она ожидала, что Торин выгонит её из гридницы, изгонит с позором, не даст даже слова молвить, и тогда ей придется искать еще какой-нибудь повод, чтобы её увидел княжич Карн. Глядя на князя, Горлунг замечала, что он постарел с тех пор, когда она видела его в последний раз, это не могло не вызвать ликования в её душе, а еще больше радости вызывало в ней то, что недолго осталось ему жить здесь, в подлунном мире. Она это знала, также четко, как то, что завтра будет новый день.
Заметив, что князь нахмурился, Горлунг собралась, словно кошка перед прыжком, и, поравнявшись с его креслом, громко молвила по – норманнски:
– Приветствую тебя, конунг Торин.
Князья, услышав родную речь, встрепенулись, переглянулись, заметив это, княжна добавила:
– Приветствую тебя, конунг Фарлаф.
Фарлаф довольно кивнул, Торин последовал его примеру, оба они с интересом смотрели на Горлунг, не выказывая ни малейшего недовольства. От этого княжне показалось, что кровь побежала по её жилам быстрее, и оледеневшие от страха пальцы, стали согреваться.
Марфа испугалась, что появление старшей дочери может вызвать недовольство супруга, она сжалась в комочек, и только заметив интерес, с которым Торин взирал на дочь, расслабилась и тоже посмотрела на Горлунг. То, что она увидела, успокоила княгиню, старшая дочь не могла сравниться с её любимой Прекрасой. По-своему она привлекательна, но больно черны волосы, брови и глаза, чтобы быть красивой, да худа, словно не кормят её совсем, то ли дело статная округлая фигура её Прекрасы. Но одно лишь преимущество было у Горлунг перед Прекрасой – осанка княжеская, гордый поворот головы, прямая спина.
Прекраса, лишь мельком взглянув на сестру, нашла её некрасивой, бледная кожа, без намека на румянец, не то, что у неё, Прекрасы, черные волосы, словно у рабыни хазарской, злые глаза. Не соперница она ей. Кто позарится на такую только? Видно век ей придется куковать в покоях своих, лечить болячки девок теремных, да воинов. Не то, что ей, Прекрасе, жить мужем любимой.
Княжичи посмотрели на Горлунг без интереса, ибо все мысли их уже были заняты девицами местными.
И лишь князь Фарлаф понимал, о чем думает его друг, глядя на дочь свою старшую, кого он вспоминает. Вот значит она какая, внучка жены Ульва Смелого, но нет в ней ничего от сияющей красоты бабки, миловидности матери, в ней много от отца: тонкий нос с хищно вырезанными ноздрями, прямой жестокий взгляд. Только глаза, кого-то они напоминают, но кого? Фарлаф не помнил, память его не хранила воспоминаний о прекрасных глазах Суль. И всё же, решил про себя Фарлаф, нельзя от Горлунг глаз оторвать, что-то заставляет смотреть на неё.
А Горлунг, посчитав, что поприветствовала всех, кто заслуживает этого, продолжила:
– ОТЕЦ, – четко и громко сказала она, – я пришла узнать, помог ли тебе дар мой в охоте прошедшей? Али подвел тебя кинжал мой?
– Нет, не подвел, – медленно сказал Торин, – благодарю тебя, Горлунг за него, уважила ты меня.
– Вот и славно, – довольно сказала княжна, – ну, позволь, конунг, откланяться.
– Ступай – милостиво молвил князь.
И только после этого взгляд княжны упал на княжичей, в отличие от остальных, она сразу поняла, кто из них княжич Карн. Княжич, с которым могущественные норны связали её судьбу. Посмотрев в упор на Карна, Горлунг отвела равнодушный взгляд от своего будущего супруга, и пошла к выходу из гридницы. Дружинники, увлекшись рассказами Бьорна Путешественника, даже не заметили её визита в общую залу.
ГЛАВА 8
Пир окончился довольно поздно, гостьи засиделись допоздна, однако, князь Торин остался доволен тем, как прошла трапеза. Князья и княжичи разошлись по одринам, дружины были размещены в дружинной избе, тем же, кому места в избе не хватило, расположили прямо в гриднице.
Хмельные дружинники спорили и переругивались, голос Яромира было слышно даже во дворе. Дозорные несли службы на забороле, им тоже сегодня в честь праздника были поданы блюда с княжеского стола. Всё было покойно во дворе Торинграда, но в душах его обитателей бушевали грозы.
* * *
Князь Торин, находясь в хмельном подпитии, решил удостоить свою жену ночным визитом. И войдя, с кубком полным браги, в её одрину, окинув взором спящую Марфу, присел на край её ложа.
Волосы Марфы некогда густые и красивые, поседели и поредели, кожа на шее обвисла, она и раньше, по мнению Торина, не блистала особой красотой, но теперь он находил её просто отвратительной. Князя терзали мысли о том, что Суль, несмотря на свой возраст, сохранила красоту, и спустя десять солнцеворотов выглядела все также прелестно, как и в первую их встречу. А ведь на момент его свадебного пира с Вилемму, ей было лет примерно столько же, сколько и Марфе сейчас, но разве можно их сравнить? Нет, и еще раз нет. Ибо Суль исключительная женщина, почти богиня, а его жена просто баба.
И осушив большими глотками кубок, Торин грубо схватил Марфу за волосы. Княгиня проснулась и в ужасе смотрела, как её муж рвет на ней ночное одеяние. Муж, законный муж, которому и слово против сказать нельзя, которого сам Род [65]65
Род – божество плодовитости, покровитель семьи у древних славян.
[Закрыть]послал ей.
* * *
Княжна Прекраса от волнения долго не могла уснуть, ведь сегодня она наконец-то увидела своего суженного. Ох, он обязательно будет добр и нежен, ведь он так восхищенно глядел на неё! Хотя ближе к завершению пира, его мечтательный взгляд уже редко останавливался на ней. Прекраса нахмурилась, но никакие силы в подлунном мире не могли заставить её усомниться в своей привлекательности. Поэтому княжна пришла к выводу, что княжич Карн просто устал с дороги, да пир был долгий, утомительный.
И Прекраса продолжала рисовать в своем воображении красивые картинки своего будущего бытия, жизни мужней жены.
* * *
Княжичу Карну не спалось тоже, но в отличие от своей нареченной, его воображение не рисовало ему картины счастливой семейной жизни, нет, ему мечталось совсем об ином.
Убедившись, что всё смолкло во дворе князя Торина, Карн вышел из своей одрины на поиск рыжей красавицы. Он не боялся, что кто-то его увидит, ведь разве не может человек ночью выйти в уборную? Тихо ступая, княжич шел по пустым коридорам и покоям в поисках прелестницы, покорившей его бесстыдным взглядом. Но её нигде не было, коридоры были пусты, а из гридницы раздавался пьяный храп. Карн разочарованно вздохнул и развернулся, чтобы идти обратно в отведенные ему покои. Но в этот момент княжич увидел её.
Агафья стояла возле двери в ткацкую, перебирая пальчиками кончик косы. Увидев, что она замечена тем, ради которого она пришла, девка теремная медленно пошла по коридору в сторону одрин.
Княжич её быстро догнал и, зажав рукой ей рот, потащил в свою одрину, быстро, теперь уже боясь оказаться замеченным. Лишь только закрылась за ними дверь одрины Карна, он выпустил Агафью, она, выражая притворное возмущение, жарко зашептала:
– Что это ты, княжич, делаешь? Как не совестно тебе, нападать на девиц беззащитных в доме, где ты гость?
– Разве ты против этого? – улыбаясь, спросил Карн.
– Ага, против, меня же госпожа моя ждет, – сказала Агафья, – невзлюбит меня за нерасторопность еще.
– Как зовут тебя, красавица?
– Агафьей величают, – посмотрев на княжича лукавым полным обещания взглядом, ответила она.
– А госпожа, которая ждет тебя, это княгиня Марфа? – спросил Карн.
– Нет, княжич, это невеста твоя нареченная, – ответила она ему.
– И что сильно тебя невеста моя ждет? – лукаво осведомился княжич.
– Сильно, я же сказки ей рассказываю на ночь, без них она не уснет, – улыбаясь, молвила прислужница.
– Сказки? – усмехнулся он.
– Да, сказки о добрых молодцах и прекрасных девах, – молвила Агафья с придыханием.
– И что же в сказках делают добры молодцы и прекрасные девы? – поинтересовался княжич.
– Что боги велят, то и делают, – уклончиво ответила прислужница.
– И что же, ты только в услужении у княжны находишься? – спросил Карн.
– Нет, княжич, еще и княгиня Марфа дает мне указания.
– Сегодня княгиня Марфа велела тебе быть здесь, – прошептал ей на ухо княжич, – разве ты не помнишь? Неужели запамятовала? Как нехорошо, придется княгине пожалиться на тебя.
И с этими словами ладонь княжича легла на покатое плечо Агафьи, нежно поглаживая, а лицо склонилось к шее длинной, щекоча дыханием жарким. Она засмеялась и притворно испуганно зашептала:
– Ой, не губи, княжич, не жалуйся княгине, она ведь обязательно накажет меня за память плохую.
– Разве могу я такую красоту подвергнуть наказанию? Нет, не посмею. Мы – добры молодцы – народ жалостливый, – целуя её шею, шептал Карн.
И прижалась к княжичу Агафья всем телом, изогнулась, в объятьях его сильных, подставляя лицо для поцелуев жарких.
А после, лежа на плече княжича, укрытая лишь растрепавшимися косами, гладила Агафья тело Карна, заставляя его лишь сладко вздыхать и упрашивать:
– Приди ко мне завтра ночью, красавица.
Улыбалась она на просьбы эти и знала, что придет и завтрашней ночью, и следующими обязательно.
* * *
Княжна Горлунг сидела на своем ложе, глядя в оконце на луну, полная она нынче, знак хороший. Да, только не помог он ей, не полюбил её княжич Карн с первого взгляда, ошиблась Суль. Даже не глянул на неё сын князя Фарлафа, очарован Прекрасой проклятой. Почему так вышло? Ведь всё должно быть иначе. Она обхватила колени руками, вздохнула. Почему так вышло, поему? Где была ошибка? В чем она просчиталась? Горлунг не находила ответов на эти вопросы, и это пугало её.
Но руны и ей говорили, что их судьбы с Карном связаны, что суждено ей снять с него сапоги в брачную ночь [66]66
По древнему славянскому обычаю в брачную ночь жена должна снять с мужа сапоги, выражая этим покорность ему.
[Закрыть]. Сам княжич вызывал у Горлунг лишь ледяное презрение, мальчишка, крови в бою не проливший. Не о таком муже она мечтала, хотя какая разница, какой муж, если он восседает на княжеском престоле? Но, видимо, не быть ей женой князя.
И так горько было от этого на душе княжны, что слезинки покатились по щекам её бледным. Столько лет ждала она этого дня, и он не принес желаемого. Несправедливость её жизни терзала Горлунг, словно угли горящие. Обидно ей было, что младшей сестре все, а ей ничего, только покои дальние. Видимо, так и будет она жить, приживалка никому не нужная, никем не замеченная. Как же обидно всё это, как обидно! Несправедливо, ужасно неспрведливо.
В этот момент раздался громкий стук в дверь, Горлунг вздрогнула от неожиданности. Вскоре она услышала, как Эврар ворчит и нехотя плетется к двери.
– Чего надобно, окаянные? – спросил он.
– Впусти, раненый у нас, надобно, чтоб княжна поглядела, – раздалось из-за двери.
Горлунг быстро надела на сорочку платье из черной домотканой шерсти, то, которое не жалко и испачкать было, повязала голову платком. Когда она вышла из своей одрины, два дюжих дружинника укладывали раненого воина на ложе возле окна.
– Прости, княжна, что разбудили, – сказал один из них, – нашего воина ранил дружинник князя Фарлафа.
– Что брага пошла не на пользу? – хмуро спросила Горлунг.
– Ну, да только оба хороши были, – ухмыльнувшись, сказал другой – Яромир сам просил, чтоб его угомонили, так уж он нарывался, что даже мы им мстить не стали, заслужил он. Эх, и задира же наш Яромир!
– Чем ранили – то его? – равнодушно кивая в сторону раненного, спросила Горлунг.
– Ножом, княжна.
– Ступайте, сделаю все, что смогу, – пообещала она.
Дружинники ушли, а княжна, осмотрев рану Яромира, принялась её промывать, да накладывать мази целебные. Она делала всё это не задумываясь, шептала молитвы богам, чертила руны оберегающие, она смотрела на дружинника и видела лишь раненого человека, а не всеобщего любимца, красавца.
ГЛАВА 9
На утро после праздничного пира, устроенного в честь приезда сватов княжны, князья Торин и Фарлаф сидели в гриднице, потягивая холодную брагу. Выпитое давешня, давало о себе знать и оба князя страдали головной болью. Им было настолько плохо, что даже разговор не клеился, поэтому сидели князья молча, прикладываясь к кубкам, хмуро глядя по сторонам и надеясь втайне, что день сей невеселый для них скоро закончится.
Вдруг резко отворились двери гридницы и дозорные ввели четырех мужчин. С первого взгляда на них было видно, что это воины, сильные, тренированные и жестокие, прошедшие не один бой. Торин недовольно поморщился, вот только пришлых мужей ему сегодня не хватало!
На несколько шагов впереди остальных шел высокий темноволосый мужчина, волосы которого были слишком длинны и темны для славяна, зелено-голубые глаза под темными ресницами смотрели холодно и сурово. Лицо его украшала короткая темно-коричневая, почти черная борода, что придавало ему вид головника [67]67
Головник – преступник.
[Закрыть]с большой дороги. Поравнявшись с князьями, он сказал по-норманнски:
– Хвала, Одину [68]68
Один – верховный бог в скандинавской мифологии.
[Закрыть], конунг Торин, приветствую тебя, – голос его хриплый эхом раздавался в пустой гриднице.
Торин и Фарлаф обеспокоенно переглянулись между собой, второй день подряд слышать родную речь на просторах чужой земли им было непривычно.
– Князь Торин, – сказал один из воинов, что нес службу на забороле, – эти воины уверяют, что ты примешь их, будто знакомы они тебе.
Торин удивленно смотрел на вошедших мужчин, напрягая затуманенную вчерашней брагой память, стараясь вспомнить, видел ли он их ранее или нет. Но припомнить хотя бы одного из них Торин не смог.
– Приветствую тебя, незнакомец, хвала твоему богу Одину и моему Перуну, – хрипло ответил Торин, спустя некоторое время. Приняв, в первый солнцеворот на Руси, славянскую веру, князь всячески подчеркивал это, даже много лет спустя.
Воин удивленно вскинул темную бровь, но промолчал.
– Кто ты и зачем пожаловал на землю Торинграда? – спросил его Торин.
– Мое имя – Олаф Ингельдсон, я – сын конунга Ингельда Гудисона, прозванного Молчаливым, что много зим назад с тобой был в одном хирде. Помнишь ли ты своего старого товарища по походам?
– Неужели ты сын Ингельда? – удивленно спросил Фарлаф.
– Да, ты тоже знал моего отца, славный воин? – спросил Олаф, с интересом взглянув на князя Фарлафа.
– Я – князь Фарлаф, сын конунга Лидула, прозванного Жадным.
– Для меня честь встреча с тобой, конунг Фарлаф, – с уважением сказал Олаф.
– Присаживайся, отведай с нами трапезы, – предложил Торин, и после того, как тот сел на лавку, подле него, князь кивнул дозорным, чтоб те уходили.
Кликнув девок теремных и велев им принести приезжему блюда, князь Торин наказал прислужницам разместить и спутников Олафа. И когда сын Ингельда отведал яств со стола княжеского, начали князья расспрашивать его об отце.
– Расскажи нам, Олаф Ингельдсон, как поживает отец твой – конунг Ингельд, что творится на благословенной богами земле Норэйг, – спросил с жадным интересом Торин.
Оба князя еле дождались, когда Олаф утолит голод, уж очень не терпелось им узнать, как сложилась судьба старого товарища, того, к кому боги были столь благостны, что не пришлось ему искать удачи на чужой земле.
– Отец мой, – начал рассказ свой Олаф, – после того, как погибли его отец и братья, приехал в имение отца своего – конунга Гуди, и начал там править. У него одно из самых богатых имений в Норэйг, сам Тор [69]69
Тор – бог битв у древних скандинавов.
[Закрыть]благосклонен к нему, ибо все набеги, которые он снаряжал, приносили ему доход. У него есть наследник, который рожден от полной жены, а я признанный отцом сын от его булгарской жены.
– Ты из набега идешь? – спросил Торин.
– Да, мои драккары стоят у берегов твоих, конунг, – ответил Олаф, – отец мой, прознав, что я собираюсь идти на Гардар, просил разыскать тебя и конунга Фарлафа, узнать, как живете вы, и преподнести дар. Боги явили великую милость мне, я быстро нашел ваши земли и встретил вас обоих.
И Олаф, окликнув одного из людей своих, взял из рук его два одинаковых тяжелых, окованных железом, боевых норманнских щита. Преклонив колени перед старыми друзьями своего отца, Олаф вручил им дары конунга Ингельда. Эти дары приятно удивили князей, заставили проникнуться к гостю истинной симпатией.
– Ох, и порадовал ты мне сердце, сын Ингельда, порадовал, – улыбаясь, сказал Торин, – позволь мне пригласить тебя и твоих воинов отгостить в Торинграде хотя бы седмицу.
– Почту за честь принять твое приглашение, конунг Торин, – ответил Олаф, – ибо накопилась усталость в телах воинов моих, давно мы не спали на теплых матрацах, не ели вкусной пищи, а до дома еще так далеко.
Так Олаф Ингельдсон стал желанным гостем в Торинграде и получил приглашение отгостить во дворе Торина, дабы в полной мере ощутить на себе славянское гостеприимство. Но, приглашая Олафа остановится в Торинграде, князь Торин имел вполне честолюбивую цель – доказать Ингельду, что и в далекой стороне неплохо живет его старый друг.
* * *
Горлунг сидела на лавке, подле ложа, на котором спал раненный на пиру воин. Сон его был беспокойным, но достаточно глубоким, что не могло не радовать княжну. Это означало, что боги милостивы к этому красивому воину, вскоре Яромир должен поправиться.
Он совсем недавно нанялся в дружину князя Торина, поэтому княжна Яромира еще ни разу не лечила, боги хранили его на ратном поле. Но несколько раз Горлунг видела издали его статную широкоплечую фигура, слышала, как шептались об этом дружиннике девки теремные.
И теперь, глядя на Яромира, Горлунг начинала понимать, за что прозвали его «Любостаем», он был действительно очень красив. Настолько пригож был Яромир, что даже холодное сердце княжны начинало биться сильнее, стоило ей взглянуть на него. Его не портил даже шрам во всю щеку, нет, казалось, что он придавал ему особую прелесть, мужественность. Светлые волосы оттеняли загорелое лицо, полные губы были приоткрыты и обнажали ровные белые зубы.
Эврар, сидящий в углу, лишь качал головой, видя, что княжна слишком пристально смотрит на этого беспутного дружинника. А когда Горлунг, словно невзначай, провела тонкими пальцами по щеке Яромира, по белесому шраму, рында лишь вздохнул. Не к добру всё это, не к добру….
В это время дверь в покой отворилась и вошла одна из девок теремных вместе с высоким темноволосым мужчиной. Девка теремная, не глядя на княжну, промолвила:
– Князь Торин велел, чтоб рука воина зажила.
Горлунг усмехнулась: князь велел, чтоб рука зажила. Вот оно её положение, она такая же девка теремная, как и та, что привела дружинника, у неё лишь есть знания, что можно использовать во благо, а не было бы их, так же с подносами, да тряпкой бегала. И так Горлунг стало горько от этого, что, не удостоив воина приветствием, она кивнула ему на лавку подле стола. Девка теремная, увидев, что более не нужна здесь со всех ног побежала из покоев княжны.
Олаф, подняв взор на целительницу, потерял дар речи. Ему казалось, что никого прекраснее он до этого не видел. В прошлом осталась его светловолосая жена, теперь не она властительница его сердца, и, глядя, в черные глаза Горлунг, Олаф понял, что пропадает, совсем, навсегда.
А княжна, не заметив волнения воина, равнодушно посмотрела на него, волосы мужчины были еще мокрыми после бани и топорщились в разные стороны, глаза сине-зеленые, холодные, словно вода морская, смотрели жестко, ища, по мнению Горлунг, недостатки в ней. А их она знала и сама, чай не Прекраса, красотой немыслимой не блистала.
Указав ему, место возле стола, Горлунг отрывисто сказала:
– Показывай рану свою, дружинник.
Олаф, неплохо знавший язык славян, пожил на стол правую руку. Она болела у него давно, после того, как он устроил кровавую резню в одной из славянских крепостей. Из той сечи он вышел целым и почти невредимым, лишь порез неглубокий был на руке, но день ото дня пустяковая рана болела всё больше и больше. Олаф уже отчаялся, не раз и не два гибли воины от таких мелких ран. И когда Олаф спросил князя Торина, нет ли у него во дворе знахаря, тот сказал, что его руку посмотрит Горлунг. Олаф, ожидавший увидеть старуху – целительницу, был приятно поражен, увидев молодую красивую женщину с такими прекрасными глазами. Про себя он решил, что это рабыня, и он попросит князя продать её ему, уж больно понравилась Горлунг сыну Ингельда.
Олаф уже представлял, что сегодня же выкупит знахарку и будет делить ложе этой ночью с ней. Улыбаясь, следил он за тем, как ловко движутся руку Горлунг, как опускаются её черные ресницы, когда она моргает, как причудливо скользит ткань домашнего грубого платья по её тонкому стану стоит ей лишь повернуться в сторону.
Княжна, развернув грязную повязку, которой была замотана рука воина, увидела распухшую и покрасневшую рану. Покачав головой, Горлунг осторожно ощупала воспаленную кожу вокруг раны, воин вздрогнул.
– Надобно вскрыть рану, чтобы вышла хворь. Будет больно, но иначе нельзя, – сказала княжна.
Олаф кивнул, в тот момент, он позволил бы ей все, что угодно, а она попросила лишь вскрыть рану.
Княжна достала из стоящего рядом сундука тонкий нож, тряпицы, котелок и миску. Налив из кувшина воды в котелок, она добавила туда пучки каких-то трав, после чего повесила котелок на специальный крючок над очагом. В миску Горлунг положила немного барсучьего сала, сухих цветов ромашки, тысячелистника и быстро смешала всё это до образования кашицы.
Олаф глядел на её сосредоточенное лицо, хмурящиеся брови, темные полумесяцы ресниц, ему хотелось дотронуться до её косы, интересно, какая она на ощупь? Оглядевшись вокруг, он увидел, что покои обставлены скудно и бедно, платье на целительнице очень скромное, из самой простой ткани, после этого Олаф еще более укрепился в мысли, что она рабыня. Но ничего, он разодет Горлунг в шелка красные, голубые, золотые, только бы продал её Торин.
Тем временем закипела вода в котелке и Горлунг, сняв с огня его, бросила в воду небольшую тряпицу. Расстелила на столе полотнище, положив на него больную руку воина, спросила:
– Готов?
Олаф кивнул. В тот же момент, она быстро полоснула ножом по ране, затем еще и еще раз, она наносила небольшие надрезы по всей руке, там, где было воспаление. Из ранок в том месте, где был порез и откуда пошла хворь по руке, начал выходить гной. Горлунг надавливала на края ранок, чтобы как можно больше гноя вышло, когда из ранок пошла чистая кровь, княжна положила на руку тряпицу, смоченную в кипящем отваре, и меняла её трижды. Затем наложила на рану кашицу из миски и, забинтовав чистой тряпицей, промолвила:
