Текст книги "Большая волна"

Автор книги: Галимов Брячеслав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

На середине пути

Майские дожди

Запах дождя смешивался с густым терпким ароматом цветов и трав. Испарения, поднимающиеся от кедровника, благоухали смолой и хвоей, а туман, плывущий от озера, был наполнен влагой большой воды.

Теплые дожди шли с самого начала мая. Они были тихими и благодатными, дающими силу всему живому. Птицы не прекращали петь во время этих дождей, звери не прятались в своих убежищах и шумно плескались рыбы в озере. Дятел стучал в лесу, на дорожках парка шумные воробьи хватали выползших из земли червяков; громко квакали лягушки в маленьких прудах, и раздавался откуда-то пронзительный крик цапли…

Сэн и Сотоба копались на клумбах, а рядом бегали любопытные трясогузки. Устав от работы, старики смыли с себя грязь водой из бочки и пошли домой. Там они переоделись в сухое, уселись на веранде, и Сэн начал разговор.

– Обильные дожди в этом мае, обильные, – говорил Сэн, – и зима была снежной. Реки сейчас, наверно, вышли из берегов. Помните:

 
Разлив на реке.
Даже у цапли в воде
Коротки ноги.
 

– Да, да, – кивал Сотоба.

– Это хорошо, что много воды в мае. Много в мае воды – много летом еды. Год будет урожайным.

– Да, это хорошо, – кивал Сотоба.

– Наша бочка переполнилась. «А майский дождь все льет и льет…» Совсем, как в стихотворении.

– Да, – кивнул Сотоба.

– Как радуется теплому дождю все живое! Как расчирикались воробьи, как возятся они на дорожке! А у берега летают ласточки, не боясь дождя.

– Да, – кивнул Сотоба.

Сэн замолчал, внимательно посмотрел на него, и тут же отвел взгляд.

Наступила долгая пауза. Затем Сэн несколько раз кашлянул, привлекая внимание. Не дождавшись ответа, он робко спросил:

– Как вы себя сегодня чувствуете, уважаемый Сотоба?

Сотоба, сидевший в глубокой задумчивости, встрепенулся.

– Хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра, – проговорил он.

Сэн горестно покачал головой.

– Может быть, болезнь уйдет?

– Нет, это не болезнь. Это смерть предупреждает меня о своем приближении, – сказал Сотоба просто и твердо.

Сэн глубоко-глубоко вздохнул и потупился.

Наступила пауза.

– Простите меня, уважаемый Сэн, если я расстроил вас, – прервал молчание Сотоба. – Но я привык смотреть смерти в лицо, не боюсь ее и не хочу от нее прятаться. Сказать по правде, меня злит, что костлявая насылает на меня болезни и слабость, – она хочет убить во мне жизнь еще до того, как заберет ее окончательно. Но я не дам победить себя, я буду сражаться до самого последнего момента. Смерть – достойный, очень достойный противник, но и я кое-чего стою!.. Однако хватит об этом. Вы говорите, что всё вокруг радуется дождю? Вы правы, уважаемый Сэн, это прекрасно! А вы замечали, как по-особому горят фонари вечером, в мае, когда идет дождь?

 
Майские дожди.
Как моря огни, блестят
Стражи фонари.
 

– Да, – ответил Сэн, но голос его прозвучал глухо, и теперь уже Сотоба пристально посмотрел на Сэна.

Наступила пауза.

– А где Йока? Опять, наверно, играет со своим ребенком? Вот, нашла себе живую куклу! – весело сказал Сотоба. – Йока сама еще ребенок. Ребенок с ребенком.

– Она заботливая мать, – заметил Сэн.

– Да, конечно. Но все-таки она еще ребенок. И Такэно, к тому же, никак не едет. Она сильно скучает по нему.

– Такэно хотел приехать на день рождения сына, – вы же знаете, за три года он его видел всего два раза, – но князь не разрешил ему. Скоро может снова начаться война…

– И тогда Такэно, наконец, получит самурайское звание! – подхватил Сотоба. – Он станет самураем уже этим летом, уверяю вас, уважаемый Сэн.

– Пусть помогут ему великие боги и спасут от всех напастей, – сказал Сэн.

В разговоре наступила пауза.

– Странно, – задумчиво произнес Сотоба, – когда старый князь строил это поместье, он думал, что будет доживать здесь свой век, – однако был тут не более трех-четырех раз, а после умер в своей столице. Его сын, наш нынешний князь, был здесь три раза на моей памяти, – а ведь и он уже не молод. Зато мы с вами живем в этом поместье, живет Йока, а теперь еще живет ее ребенок, маленький Такэно. Поистине, когда человек строит дом, он не знает, кто будет в нем жить.

– Да, это так, уважаемый Сотоба.

– Судьба. Судьба – везде, во всем, всегда… Я не думал, что окончу свои дни здесь. Я много раз мог быть убит и мой прах смешался бы с прахом других воинов на общем погребальном костре, но я заканчиваю свою жизнь садовником в княжеском поместье. Если бы кто-нибудь сказал мне об этом в молодости, я бы не поверил.

– Да, в молодости мы не видим старости.

– Я предпочел бы погибнуть на поле битвы… Но я еще брошу вызов смерти. Я не могу остановить ее, но сразиться с ней я могу. Могу даже навязать ей свою волю.

Сэн с тревогой взглянул на Сотобу и тут же отвел глаза.

– Я преклоняюсь перед вашим мужеством, уважаемый Сотоба, – сказал он.

– Благодарю вас, уважаемый Сэн… «А дождь все льет, и бочка переполнилась», – как верно подмечено!.. Еще раз благодарю вас, уважаемый Сэн, за ваше участие. Ваше присутствие рядом со мною – это последний дар судьбы.

* * *

Йока знала о мире намного больше, чем обычно знают девушки, ибо старик Сэн, воспитывавший ее и Такэно, сумел многое передать ей. До того, как у Йоки родился ребенок, она гордилась своим знанием, но после рождения сына поняла, что все это не главное. Весь мир был заключен в этом крошечном существе и был он несоизмеримо больше, значительнее, интереснее и умнее, чем весь окружающий мир до самых крайних его пределов и глубин. Ни один мудрец на свете не мог бы постичь необъятную вселенную маленького человечка, и ни один поэт не был способен передать богатство чувств и переживаний ребенка. Только мать, с ее любящим сердцем, могла понять и ощутить тысячи неуловимых оттенков постоянно меняющегося внутреннего мира своего дитя, и познание это давало ей такую радость, какую не могло дать никакое творчество, с его искусственными страстями и умозрительными построениями.

Маленькому Такэно исполнилось уже три года, и за это время в его жизни и жизни Йоки случились великие события, настолько значимые, что они вызывали замирание духа у счастливой матери и благоговейный трепет перед их величием. Первый крик Такэно, только что появившегося на свет, первое кормление, первая улыбка при виде Йоки, первые игры, первая попытка сесть, первые слова, первые шаги – и еще многое и многое другое; не было ни одной эпохи в истории человечества, вместившей себя за какие-то два года столько величайших свершений, такого стремительного развития. И развитие это не останавливалось и не замедлялось, но уверенно, сильно и мощно шло вперед – как же было не замирать при виде его и не преклоняться ему со священным трепетом? Понятно, что маленький Такэно по своей значимости превосходил для Йоки весь пантеон великих богов; даже самого Будду она любила и боготворила меньше, чем своего ребенка.

…Сейчас Такэно-младший играл под навесом около одного из прудов в парке. Вначале он бросал камешки в воду и весело смеялся, когда ему удавалось забросить их подальше. Потом он старался веткой ивы вызвать волнение на пруду, и огорчался оттого, что волны были слишком маленькими. В конце концов, его терпение закончилось, и он кинул ветку в воду, – после чего высунул голову из-под навеса и подставил широко открытый рот под капли дождя. Но и это скоро ему надоело; тогда, присев на корточки, Такэно принялся ловить рыбок-мальков, которые стайками бегали над песком и камнями в прозрачной воде у берега.

Сперва Такэно пытался схватить их сверху, быстро опуская руку в воду, но лишь намочил рукава своей курточки.

– Такэно, осторожнее, не упади в пруд, – услышал он голос мамы.

Он продолжал ловлю рыбы, но стал действовать хитрее: теперь он положил руку на дно, рассудив, что мальков легче поймать, когда они проплывают над его открытой ладонью. Правда, рукава куртки мальчика совсем промокли, но он не обращал на это никакого внимания – его мама должна, кажется, понять, что в серьезном деле нельзя брать в расчет подобные мелочи. Йока, впрочем, ему и не мешала, с интересом наблюдая за его занятиями.

Вот вода всплеснула, и Такэно с торжеством поднес к своим глазам сжатый кулак, будучи уверенным в том, что там находится рыбка. Осторожно разжимая пальцы, он вглядывался в изгибы своей ладони, – но произошло невероятное: на ладони не обнаружилось ни единой рыбешки!

Мальчик вскрикнул от досады, но не сдался, решив еще раз попробовать тем же способом. Увы, и вторая, и третья, и четвертая попытка были столь же безуспешными, как и первая! Хлопнув по воде рукой, Такэно заплакал от огорчения.

Тут уже вмешалась Йока. Она присела на корточки, и, подняв широкий рукав своего халата, тоже опустила ладонь в воду:

– Ну-ка, может быть, у меня получится.

Любопытные рыбки немедленно приплыли посмотреть, что тут еще делается. Йока быстро сжала ладонь, и Такэно взвизгнул от восторга.

– Мамочка, покажи, покажи мне! Дай мне посмотреть!

Йока разжала руку – на ладони не обнаружилось не единой рыбешки.

– О-о-о! – разочарованно протянул Такэно, а на глазах его опять показались слезы.

Йока прижала его к себе, поцеловала в лоб и таинственно прошептала в маленькое ушко:

 
В воде рыбешки
Играют, а поймаешь —
В руке растают.
 

Слезы Такэно моментально высохли.

– Значит, рыбки были в моей руке? – так же шепотом спросил он.

– Конечно, сынок. Их можно видеть, можно играться с ними, но их нельзя удержать. Тебе покажется, что они у тебя в руке, а разожмешь ее – пусто.

Мальчик посмотрел на свою ладонь.

– Нельзя удержать… – задумчиво проговорил он.

– Ой, ой, гляди! – сказала Йока. – В бутоне ириса сидит огромный шмель. Сидит, не шевелится. Наверное, спрятался от дождя и уснул.

– Где?

– Да вот, сбоку от тебя, на клумбе, прямо около навеса! А рядом на камне уселся воробей. Какой мокрый – ему тоже хотелось бы спрятаться в цветке! Но там уже занято, пусть найдет себе другое укрытие. Давай скажем воробью:

 
Воробей, не тронь
Душистый бутон цветка.
Шмель уснул внутри.
 

– «Воробей, не тронь цветка. Там спит шмель», – повторил мальчик, а потом воскликнул:

– Ага, улетел! Он меня понял! Полетел другой цветок искать.

– Конечно, миленький мой. Конечно, он тебя понял. Надо объяснить, как следует, и тебя поймут.

– Мам, а давай построим домик из песка, – вдруг предложил Такэно.

– Обязательно построим. Придем сюда, когда закончится дождь, – и построим.

– Нет, давай сегодня построим.

– В дождь строят дома только плохие строители. Построенный в дождь дом будет сырым и непрочным. А мы с тобой хотим построить хороший дом, правда? Мы придем сюда, когда закончится дождь, и построим очень большой, очень красивый и очень крепкий дом. А сейчас у нас с тобой есть важное дело.

– Какое?

– Дедушка Сэн и дедушка Сотоба уже поработали, наверно, в саду и вернулись домой. Они устали и озябли; к тому же, ужасно проголодались. Мы должны позаботиться о них, – старым людям очень, очень нужны помощь и забота.

– Дедушка Сэн такой смешной, – хихикнул Такэно. – Он показывал мне, как журавль ходит по болоту и ловит лягушек. Вот так вот, мама, смотри!..

Йока расхохоталась, вместе с ней принялся хохотать Такэно, и они долго не могли остановиться.

– Ну, пошли! – Такэно потянул маму за руку, когда они, наконец, перестали смеяться. – Дедушка Сэн и дедушка Сотоба нас ждут. Пошли, пошли скорее!

Йока вдруг вырвала свою руку из руки сына, подхватила полы халата и побежала босиком по лужам.

– Не догонишь, не догонишь! – закричала она.

– Ах, так! – взвизгнул Такэно. – Это нечестно, ты не сказала, что побежишь! Стой, стой, говорю тебе! Догоню, все равно догоню!

…Грязные, насквозь мокрые, но ужасно счастливые пришли они домой.

Горные розы

В замке князя давался спектакль для особо приближенных господ. Их было приглашено ровно столько, сколько было мест в небольшом зале придворного театра.

Актеры разыгрывали пьесу из жизни Ниниги – внука Богини Солнца, которого она послала на землю для управления людьми, и который стал основателем династии князей Радужной долины. Играть роль Ниниги было почетным и ответственным делом, поэтому в этой роли выступил сам руководитель театра, – старейший актер, которого отдали учиться этому ремеслу еще в пятилетнем возрасте, и который уже более пятидесяти лет не покидал сцену. На молодого человека, коим являлся Ниниги по сюжету пьесы, пожилой и грузный исполнитель не был похож совершенно, но это никого не смущало: зрители воспринимали исключительно создаваемый им образ. Для облегчения восприятия актер надевал маску молодого человека; помимо того, сопровождающий действие хор постоянно напоминал зрителям, что перед ними молодой человек.

Маски одевали и другие актеры, – ведь их персонажи должны были быть узнаваемыми; маски также содержали точное указание на характеры героев: один был злым, другой – коварным, третий – наивным, и так далее. Было бы нечестным скрывать от публики все эти черты, и было бы унизительным для нее оставлять место для догадок, ибо, по сути, это означало подвергать испытанию умственные способности зрителей.

Точно так же, из глубокого уважения к публике, хор дотошно разъяснял все происходившее на сцене и давал необходимые ремарки, например, «он пришел издалека, был в дороге не менее трех дней», или «с тех пор, как они расстались, минул целый месяц». Самой собой разумеется, что хор выражал и отношение к героям пьесы: «вы только подумайте, какой негодяй!», или «какое благородство, сразу видна высокая душа!».

Движения актеров были размеренными и отточенными – подобно тому, как иероглифы отражают слова или слоги, каждое из этих движений являлось символом определенного чувства или оттенка переживания. Если актер, к примеру, застывал на сцене, приподняв отставленную в сторону правую ногу и приложив полусогнутую левую руку ко лбу, то это означала глубокое душевное переживание, окрашенное грустным раздумьем.

Понятно, что при быстром ходе действия публика могла не успеть уловить все эти тонкости, поэтому спектакль разворачивался неспешно, с большим числом пауз, которые заполнялись музыкой. Звучали бамбуковая флейта и лютня с тремя струнами – эти инструменты, как никакие другие, могли передать восторг, счастье, гнев, ненависть, печаль, скорбь, отчаяние, и конечно, любовь.

Музыка дополнялась танцами. Здесь уже вступали барабан и губная гармошка, задававшие особый ритм исполнения. На зрителей это производило сильнейшее впечатление, ввергая их, временами, в состояние потусторонней отрешенности, а иногда вызывая у них бурный чувственный взрыв.

Все внимание публики сосредотачивалось на актерской игре, поэтому декораций на сцене почти не было: два-три раскрашенных полотна и конструкция из деревянных планок служили изображением и неба, и земли, и моря; они были изображением дворца Богини Солнца и лачуги нищего, с которым, по ходу пьесы, беседовал Ниниги.

Спектакль начался утром, а закончиться должен был вечером. В перерывах театрального действия зрителей вкусно кормили, а специально обученные молодые женщины угощали их чаем и развлекали их утонченной беседой – последнее было нововведением, выдумкой князя, и, несмотря на преклонение перед своим повелителем, далеко не все приглашенные были довольны присутствием женщин. По мнению этих гостей, женщины нарушали особый дух чисто мужского общения, которому претили болтливость, легковесность, слабоумие и капризность. Пригласить женщину в компанию мужчин – все равно что пригласить ребенка для участия во взрослом разговоре. «Женщина может лежать в постели мужчины, но не должна влезать в его душу, – шептались недовольные гости. – Великие боги щедро наградили женщин, позволив этим низшим существам даровать жизнь существам высшего порядка – мужчинам; да не посмеет женщина требовать большего!..»

Такэно, впервые приглашенный на театральное представление, с интересом смотрел на все происходящее, но боялся совершить какую-нибудь оплошность в поведении. Когда миловидная девушка подала ему чашку с чаем, он смутился и невнятно пробормотал что-то. Девушка улыбнулась ему и сказала:

– Позвольте присесть рядом с вами, господин?

«Позволить или не позволить? – подумал Такэно, застыв в растерянности. – Женщине сидеть рядом с незнакомым мужчиной вот так, запросто… Прилично ли это? Но, с другой стороны, вон там женщина села с мужчиной, и там тоже, и вот тут… Ну, и потом, наш владыка, князь, устроил все это, а он бы не допустил чего-нибудь неприличного в своем доме».

– Садитесь, – проговорил Такэно.

Девушка уселась около него, подогнув ноги.

Такэно искоса разглядывал ее, отпивая чай маленькими глотками. Лицо и шея девушки были покрыты белилами, губы покрашены яркой красной помадой, сине-черные волосы стянуты красным бантом. Нижнее платье девушки тоже было красным, в мелкий белый горошек, а широкий укороченный халат был светло-зеленым с рисунком больших белых хризантем и тонких коричневых ветвей с багряными листьями. Халат стягивался под грудью узорчатым алым поясом, завязанным на спине.

Девушка ничуть не смутилась под взглядами Такэно. Продолжая улыбаться, она спросила:

– Дозволено ли мне будет узнать ваше имя, господин?

Такэно назвался.

– Красивое имя, – сказала девушка.

– А тебя как зовут?

– Роза.

– Просто «Роза»?

– Мою старшую сестру звали «Благоухающая Роза», а меня назвали «Свежей Розой», когда я прошла обучение. Но для моих друзей, – вы хотите стать моим другом? – для моих друзей я просто «Роза».

– Откуда ты родом, Роза?

– Из горной деревушки. Мои родители жили бедно, они не могли прокормить всех своих детей, поэтому отдали мою старшую сестру и меня в специальную школу для девушек, которую открыл наш повелитель. Я умею играть на лютне и танцевать, знаю поэзию и немного знакома с мудростью древних. Вам не будет скучно со мной, мой господин Такэно.

– Но я женат, у меня есть сын.

Роза тихо засмеялась, рукавом халата прикрывая рот.

– У многих самураев есть подруги, причем, жены знают об этом, – сказала она. – Разве жене может быть плохо оттого, что ее мужу хорошо? Когда мужу хорошо, хорошо и жене.

– Но разве можно любить двоих?

– Хотите ли вы поговорить о любви, мой господин Такэно?

Он смутился.

– О любви? Ну, я не знаю… Пожалуй, нет.

– Пусть вас не беспокоит, мой господин, что девушка начала с вами такой разговор. Как я вам почтительно сообщила, я прошла обучение в специальной школе и могу говорить о многом, о чем другие девушки не могут сказать, а иногда боятся даже подумать. Древние мудрецы учат нас, что для женщины нет большего счастья, чем любить и дарить свою любовь любимому. Быть любимой – счастье меньшее, потому что та женщина, которую любят, не прилагает к этому усилий. Она берет то, что ей дается, – но легко приходящее, легко и уходит. Когда же женщина любит, она отдает любимому всю себя, безропотно и безо всяких условий, – так, как мы отдаем себя великим богам. В этой полной отдаче себя тому, кого она любит, и состоит высшее счастье женщины. Без этого прекратился бы род людской, говорит Лао Цзы, потому что если бы женщины не находили в этом счастья, они возненавидели бы своих детей и не стали бы больше рожать. Ведь женщины отдают свое лоно ребенку, свою кровь и плоть, а потом терпят страшную боль для того чтобы родить его, и их любовь от этого лишь возрастает.

– Но я видел детей, брошенных матерьми, даже умерщвленных матерями, – возразил Такэно с досадой, так как его несколько раздражали умные рассуждения девушки, которые были похожи, к тому же, на поучения.

– Такие матери перестали быть женщинами. А женщина, переставшая быть женщиной, становится злым демоном. Бывает, впрочем, что и мужчины превращаются в оборотней и вампиров. Все они будут наказаны.

– Велика мудрость древних, – сказал Такэно. – Но я люблю свою жену, а она любит меня, и не надо мне другой любви. Не обижайся на меня, Свежая Роза. Я всем сердцем сочувствую тебе и понимаю, что привело тебя сюда. Я сам родом из маленькой деревушки, и знаю, что такое бедность. Я уверен, ты найдешь себе друга, который оценит твою красоту, твои таланты и твой ум. А я, кстати, еще и не самурай, хотя и состою на службе князя и побывал уже в битвах. Наш господин пока не удостоил меня звания, но оказал высокую честь, приблизив к себе.

– Вы будете самураем, господин Такэно, обязательно будете, – девушка поклонилась ему и вдруг коротко расхохоталась.

– Чему ты смеешься? – спросил Такэно, сам невольно улыбаясь.

– Мне еще надо многому учиться. Такая неудача с первым же мужчиной: он отверг меня во имя своей жены! Среди десятков мужчин, собравшихся здесь, я выбрала не придворного и не самурая, да еще верного мужа! А вы говорите, мой господин, что я умна и талантлива.

– Да, говорил и не откажусь от своих слов. Нас с тобой ждет удача, моя милая Свежая Роза. Тебя на твоем поприще, меня – на моем.

– И девушки из деревни будут завидовать мне, – подхватила Роза и прочитала заученные стихи:

 
Горные розы,
С грустью глядят на вашу
Красу полевые цветы.
 

– С грустью… – задумчиво повторила девушка и вдруг совершенно непоследовательно прибавила:

– А все-таки жаль, что я не осталась в своей деревне!

* * *

Спектакль закончился. Божественный Ниниги победил злых демонов, хотевших установить свои порядки на земле, в честь этой победы основал первое святилище и положил в нем на хранение бесценные реликвии, символы верховной власти – меч, ожерелье и зеркало. Поскольку ныне эти реликвии находились в одном из храмов столицы Радужной долины, намек на происхождение княжеской династии от великих богов был ясен.

Хор в финале пьесы напомнил зрителям об учении величайшего из философов, Конфуция, который убедительно доказал, что власть правителя тесно связана с Небом и поэтому должно повиноваться ей подобно тому, как мы повинуемся великим богам. Добродетельные, трудолюбивые и смиренные подданные будут отмечены и возвышены – и земным владыкой, и богами. Развращенных же, ленивых и буйных ждет кара, – как и на земле, так и на небе.

При последних словах хора разом замолкли барабаны, флейта и лютня, и актеры застыли, как вкопанные. Это был впечатляющий финал, потрясенные зрители долго еще сидели в полном молчании.

Затем все встали и низко поклонились князю, а актеры на сцене опустились на колени, выражая свою горячую благодарность за то, что он дал им возможность выступить и соблаговолил досмотреть представление до конца.

Распрощавшись с повелителем, знатные господа отправились на лодках по реке в свои городские усадьбы. Пристани у княжеского замка на правом и левом рукавах реки освещалась сотнями бумажных фонариков. Огни были видны и в городе: на террасе каждого богатого дома, как обычно, горели фонари, а у домов, где ждали возвращения хозяев, были выставлены еще и факелы.

Вода пошла на спад после весеннего половодья и майских дождей, но тянуть лодки против течения было, все же, трудно. Тем не менее, хорошо отдохнувшие за целый день слуги бодро шагали по берегу, впрягшись в веревочные постромки, а кормчие на лодках ловко гребли веслами, не давая своим суденышкам прибиться к прибрежным камням или уйти на стремнину. Лодки доходили до городской окраины, и там слугам приходилось уже труднее – надо было идти по колено в воде, а местами и по пояс, чтобы миновать нависающие над рекой постройки. Бедняки, собравшиеся здесь, наперебой предлагали свою помощь за небольшую плату; щедрые господа соглашались на это, а скупые заставляли слуг тянуть лодки до самого дома.

У Такэно не было лодки, поэтому он направился в город пешком. Не успел он пройти перешеек, который отделял княжеский замок от города, как был настигнут посыльным князя.

– Мой господин, наш повелитель приказал вам прибыть к нему, – сказал посыльный, спрыгнув с коня и низко поклонившись Такэно.

– Приказание нашего повелителя – закон для меня, – ответил Такэно, тоже с поклоном. – Когда я должен прибыть?

– Немедленно, мой господин.

– Что, прямо сейчас? – удивился Такэно.

– Да, мой господин.

– Хорошо. Я иду.

– Позвольте предложить вам моего коня.

– Благодарю вас, но замок рядом. Я дойду.

– О, нет, мой господин! Князь приказал вам прибыть немедленно. Возьмите моего коня, прошу вас, – взмолился посыльный.

– Да исполнится воля нашего повелителя всегда и во всем, – сказал Такэно, забираясь в седло.

В замке Такэно проводили в ванную комнату. Князь сидел в большом деревянном чане с водой, банщик разминал шею и плечи повелителя, а прислужники воскуривали ароматические травы, испарение которых было приятно для обоняния и полезно для здоровья.

– А, Такэно! – расслабленно произнес князь, завидев юношу. – Я хотел спросить тебя кое о чем.

– Почтительно вас слушаю, мой господин, – Такэно встал на колени.

– В битве с войсками князя Мицуно у Старого Города ты сражался на левом фланге нашей армии. Расскажи мне, что там произошло.

– Мне лестно ваше внимание, мой повелитель, но я боюсь, что не вспомню подробности.

– Рассказывай! – голос князя стал суровым.

– О, мой повелитель, если я в чем-нибудь провинился перед вами…

– Если бы ты в чем-нибудь провинился, ты давно был бы наказан. Провинившимся самураям я посылаю приказ убить самих себя, а тебя попросту казнили бы перед строем, – ты, ведь, еще не самурай.

– Но мой господин, я не чувствую никакой вины за собой! – звонко воскликнул Такэно, от обиды забыв про этикет.

Князь выдержал тяжелую паузу, сверля Такэно взглядом, а потом вдруг рассмеялся.

– Ты удивительно дерзкий мальчишка. Если бы не твоя отвага в боях, тебе следовало бы проучить бамбуковыми палками. Перестань дуться, как обиженный ребенок, и рассказывай.

Такэно вздохнул и принялся говорить:

– Мы стояли на левом фланге, около леса. Никто не думал, что противник там будет наступать. Однако он решил перехитрить нас. Отряд мечников князя Мицуно пробрался через лес, чтобы ударить нам во фронт, а лучники обошли нас с тыла и затаились за вершиной холма. Если бы мы начали отступать под натиском первого отряда, то попали бы под обстрел лучников, причем, мы находились бы в низине, и они стреляли бы по нам сверху.

– Отличный замысел! – прервал рассказ князь. – И безошибочный. У тебя было так мало солдат, что ты обязан был отступить.

– Мой господин, если я…

– Продолжай!

– Когда мечники ударили по нам, я понял, что отступать нельзя. Низина позади нас могла стать ловушкой, если враг придумал какую-то хитрость. Мы бросились вперед, разбили мечников, а затем я отправил разведку посмотреть, нет ли у нас в тылу вражеских солдат. Лучники противника были обнаружены и сдались после нашей внезапной атаки, – они ее совсем не ждали.

– Твой поступок был безумен с точки зрения здравого смысла, но он принес тебе победу, – задумчиво сказал князь. – Ты разбил врага, который был сильнее тебя; ты разбил его по частям, используя ярость своего внезапного натиска и быстроту своих перемещений. Повторяю, только безумный мог решиться на такую атаку, но только безумие и могло спасти тебя в данном случае. Ты, Такэно, молод и неопытен, у тебя нет мудрости, поэтому ты совершаешь безумные поступки, – и ты побеждаешь. Мудрость и опыт мешают нам совершать безумные поступки, но эти-то поступки и бывают необходимы, чтобы добиться того, в чем нам отказывает здравый смысл. Порой мудрость становится слабостью, а безумие – силой… А сколько ты, лично ты поразил врагов в том бою?

– Я не считал, мой повелитель.

– Одного, двух, десятерых?

– Видимо, около десяти человек, мой повелитель.

– Мне об этом не докладывали. Люди так забывчивы в отношении чужих успехов, – усмехнулся князь.

Такэно промолчал.

– Ладно, можешь идти, – сказал ему князь. – А завтра мы отправимся в путь: ты будешь сопровождать меня в числе других моих людей в паломничестве в горный монастырь Микото. Ты не спрашиваешь, зачем я беру тебя с собой?

– Ваше приказание священно для меня, повелитель. Я не смею задавать вам вопросы.

– Какой скромник! А недавно еще дерзил мне, мальчик из бедной рыбацкой деревушки! Ничего, Такэно: тот, кто хорошо служит, будет вознагражден, – ты запомнил эти слова из сегодняшней пьесы? Очень многие еще будут завидовать тебе… Ступай, и завтра на рассвете будь готов к отъезду!