Текст книги "Избранные стихи"

Автор книги: Габриэла Мистраль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

А Бог его уже опустошил.

Перевод И.Лиснянской

30. Ваза

Я мечтаю о вазе из глины обычной с округлым боком,

Будет прах твой хранить возле глаз моих, станет моею щекою

Ее круглая стенка в жилище моем одиноком,

И тогда наши души найдут хоть подобье покоя.

Не хочу ни златого сосуда с медовым отливом,

Ни языческой чувственной амфоры. В глиняной вазе

Пусть укроется прах твой, я ссыплю его молчаливо

В эту вазу, как будто в подол этой юбки из бязи.

Глину я соберу у реки и замес несомненно,

Хоть и невольно, наполню своею сердечною дрожью,

Мимо женщины с луга пройдут с грузом мокрого сена -

Не поймут, что леплю я супругу последнее ложе.

Пусть прах твой заберет, сколько сможет, из глаз моих свету.

Уместится в ладонях моих горстка праха и сразу

Нитью плача бесшумно стечет в усыпальницу эту,

И потом поцелуем немыслимым я запечатаю вазу.

Перевод И.Лиснянской

31.

Мольба

Господь, ты знаешь, я взывала к Тебе, чтоб ты помог и тем,

кому души не отдавала. Но вот перед Тобой готова

вступиться дерзко за того я, кто для меня был в жизни всем:

моим глазам – сосудом света, губам – ячейкою медовой,

и кальцием – моим суставам, и смыслом моего труда -

руладами для стихотворства, и пояском – моим обновам.

Ведь я забочусь и о тех, с кем не делила никогда

и ничего. Начну о нем, – пусть взгляд не будет твой суровым!

Господь, он добрым был, поверь, Тебе я правду говорю:

как свет полудня, ясен был, как свет полудня, мягок нравом,

он мне, как день чудотворящий, дарил весеннюю зарю,

да наизнанку сердцем жил и потому ушел неправым.

Но Ты мне грозно возразишь, что всуе возношу мольбу,

что не отпели, что ему гроб не помазали. Нежданно

в ту ночь без знака Твоего он сам решил свою судьбу,

он вдребезги свои виски разбил, как хрупкие стаканы.

О Боже, всей своей мольбой свидетельствую пред Тобой:

как ныне нард ко лбу его, к его я сердцу прикасалась,

оно мне коконом казалось, в котором плачет шелк живой,

оно, нежнейшее, о жалость, чем только в жизни не терзалось!

А что бывал жесток? – Забудь! Ведь так любила я его,

и он своей считал ту боль, которая меня язвила.

А что навеки замутил он чашу счастья моего,

то пусть! О Господи, пойми, его любила я, любила!

Любить – тяжелое занятье (Тебе ли этого не знать?) -

набрякнут веки, но терпи, не дозволяй слезам пролиться,

при всем при этом лучезарно глазами надлежит сиять и

поцелуем освежать мучительную власяницу.

Есть у железа (знаешь Ты) такой приятный холодок,

когда вонзается оно, как в сено, в любящее тело,

свой крест нести не тяжелей, чем розе свой же лепесток,

(Царь Иудейский, помнишь Ты всю боль, что плоть Твоя терпела).

Лицом перед Тобой во прах упала, слух ко мне склони,

весь вечер буду говорить Тебе, Господь, одно и то же,

иль все, что отсчитает жизнь, все вечера мои и дни.

Молю, со словом поспеши, которого я жду, о Боже!

Не отведешь Ты от меня своих всемилостивых глаз,

и от потока слез моих не уберешь стопы Христовой,

молитвой утомлю Тебя, я плакать буду всякий раз,

я вылижу, как собачонка, край тонкий Твоего покрова.

Даруй ему прощенья слово! Произнесешь его – и ветер

то слово, словно запах мирры из сотен пролитых флаконов,

по миру разнесет – и зерна восстанут из бесплодных недр,

вода вся светом обернется, булыжник – солнышком на склонах.

От слова Твоего прощенья взор и у зверя увлажнится,

гора, которую из камня бесслезного Ты сотворил,

заплачет, радостно смежая снежновершинные ресницы,

и вся земля Твоя узнает: Господь простил!

Перевод И.Лиснянской

32.

Поэма о сыне

I

Сына, сына, сына! В минуты счастья земного

сына, чтоб был твой и мой, я хотела;

даже в снах повторяла твое каждое слово,

и росло надо мной сияние без предела.

Сына просила! Так дерево в крайнем волненье

весной поднимает к небу зеленые почки.

Сына с глазами, в которых растет изумленье,

сына в счастливой и сотканной Богом сорочке!

Руки его, как гирлянды, вокруг моей шеи;

река моей жизни с ним рядом, как с пышным лугом;

душа моя – аромат и прохлада аллеи,

чтоб скала на пути и та была ему другом.

Когда в толпе, с любимым об руку, мы встречали

будущих матерей, мы глаз с их лица не сводили;

и без слов мы столько вопросов им задавали!

А глаза ребенка в толпе, как солнце, слепили.

По ночам не спала от счастья, что сна чудесней,

но огонь сладострастья не спускался к постели.

Чтоб он родился, как птица, с волшебною песней,

себя берегла я и силы копила в теле.

Я думала: чтобы купать его, солнца мало;

над коленями плакала: для него костлявы;

от грядущего дара сердце во мне дрожало,

и сами лились слезы скромности, а не славы.

Нечистой разлучницы-смерти я не боялась:

его глаза тебя в небытие не пускали;

в предрассветную дрожь или в немую усталость

вошла бы под этим взглядом без всякой печали.

II

Мне тридцать лет. И на висках застывает

преждевременный пепел смерти. В ночах бессонных,

как вечный тягучий дождь, сердце мое заливает

злая горечь медленных слез, холодных, соленых.

Огнем отливает сосна, хоть солнца не знала.

Все думаю я, чем бы стал ребенок, рожденный

такою матерью, – я в жизни слишком устала, -

сын с сердцем моим – сердцем женщины побежденной.

И с сердцем твоим – цветущим плодом ядовитым,

с твоими губами, – ты б снова лгать их заставил.

Никогда любовью моей он не был бы сытым:

только потому что он – твой, меня б он оставил.

В каких же цветущих садах и проточных водах

он отмыл бы весной свою кровь от моей боли?

Я печальной была под солнцем и в хороводах,

и на раны его я бы насыпала соли.

А если бы вдруг губами, сведенными злобой,

он сказал мне то, что родителям я сказала:

"Вы живете в печали, – так зачем же вы оба

родили меня, чтоб такой же, как вы, я стала?"

Есть печальная радость в том, что спишь беспробудно

в земляной постели твоей, и мне не придется

сына качать, и сама засну без мысли трудной,

без угрызений, как на дне немого колодца.

Потому что я, обезумев, век не смыкала б,

все слыша сквозь смерть, вставала бы ночью украдкой

на колени истлевшие, костями стучала б,

если б в жизни трясла его моя лихорадка.

Отдыха божьего я не узнала б в могиле,

в невинной плоти пытали б меня изуверы,

вечно, вечно бы вены мои кровоточили

над потомством моим с глазами горя и веры.

Блаженная я, как последняя в книге страница;

блаженно чрево, в котором мой род умирает.

Лицо моей матери в мире не повторится,

и в ветре голос ее больше не прорыдает.

Лес, ставший пеплом, сто раз обновится,

рожая, и сто раз деревья падут и наново встанут.

Я паду, чтоб больше не встать во дни урожая,

со мной все родные на дно долгой ночи канут.

И вот как будто плачу я долг целого рода,

как улей, гудит и стонет моя грудь от горя.

Живу в каждом часе всей жизнью и всей природой,

а горечь течет и уходит, как реки в море.

Мои мертвецы глядят на закат опаленный

с безумной тоскою и слепнут со мною вместе.

Губы мои запеклись в мольбе исступленной:

прежде чем замолчу, прошу пощады для песни.

Я сеяла не для себя, не затем учила,

чтоб в последний час склонилась любовь надо мною,

когда из тела уйдут и дыханье и сила,

и легкий саван я трону тяжелой рукою.

Я чужих детей воспитала; песня мне ближе

брата была; лишь к тебе поднимала я очи,

Отче Наш, иже еси на небеси! Прими же

нищую голову, если умру этой ночью!

Перевод О.Савича

Песни в море

33.

2. Песня тех, кто ищет забвенья

Чудная лодка, ладная лодка,

Бок оторочен белою пеной.

К ребрам широким и просмоленным

Я приникаю в просьбе смиренной.

Вечное море, вечною солью

Сердце отмой мне, выкупай в пене.

Если для битвы – лоно земное,

Лоно морское – для утешенья!

Бедное сердце я пригвоздила

К лодке могучей, к лодке летящей,

Будь осторожна, милая лодка,

С этим сосудом кровоточащим.

Доброе море, сердце отмой мне,

Вытрави память едкою солью,

Или о днище сердце разбей мне, -

Так надоело жить с этой болью.

Всю свою жизнь я бросила в лодку.

Дай мне расстаться с прежней судьбою,

Жизнь мою за сто дней переделай,

И обручусь я, море, с тобою.

Сотнею вихрей выдуй былое,

Выкупай в пене, выкупай в пене...

Просят иные жемчуг у моря,

Я умоляю: дай мне забвенья!

Перевод И.Лиснянской

34.

Ясность

И после того, как мои потери -

тот яблочный сад, где ни в коей мере

из пепла сплошного не вырвется цвет,

судьба подарила мне реку и гору,

трагическую предвечернюю пору,

где кровью Христа продлевается свет:

я малых детей на коленях нянчу,

на щеки их глядя, больше не плачу

и, только мне стоит к подушке прильнуть,

я напрочь свою забываю кручину

и в сладостных снах прекрасному сыну

даю молоком напряженную грудь.

Теперь я, как тот, что владел бы всей новью

земли, – всей надеждою, медом, любовью,

однако, вот эти две жалких руки,

вот эти мои одинокие руки

ни перед разлукой, ни после разлуки

ни разу его не сжимали виски.

Брожу от зари до глубоких потемок,

новорожденный лежит ягненок

в подоле моем, как сияющий плод.

Нутро я свое распахнула пред вами

и благоухаю полями, садами,

и сердце, – как чаша, где теплится мед.

Я – в гору дорога, я – виноградник,

шалфей... Мне рассвет, мой вернейший соратник,

дарует чистейшую в мире лазурь.

Меня, как цветущий лен ярко-синий,

за то, что в долине пасусь и поныне,

Господь от своих охраняет бурь.

Но выпадет снег. И в пути без ночлега

Отдамся холодному жемчугу снега, -

в душе, для которой земля дорога,

зачнется пространство и время иное, -

и словно зерно, мое сердце земное

вберут в себя белых снегов жемчуга.

Перевод И.Лиснянской

35.

Спокойные слова

Открылась посреди пути земного

Мне истина, как чашечка цветка:

Жизнь – это сладость хлеба золотого,

Любовь – долга, а злоба – коротка.

Заменим стих язвительный и вздорный

Стихом веселым, радующим слух.

Божественны фиалки... Ветер горный

В долину к нам несет медовый дух.

Не только тот, кто молится, мне дорог, -

Теперь и тот мне дорог, кто поет.

Тяжка и жажда, и дорога в гору,

Но ирис нежный – все-таки влечет.

У нас глаза в слезах, но вот речонка

Блеснет, – и улыбаемся опять.

Залюбовавшись жаворонком звонким,

Забудем вдруг, как трудно умирать.

Спокойна плоть моя, – ушло смятенье,

Пришла любовь, – и нет былых тревог.

И материнский взор – мне в утешенье,

И тихий сон мне уготовит Бог.

Перевод И.Лиснянской

Природа

Пейзажи Патагонии

36.

1. Отчаяние

Туман непроглядный, вечный – чтоб я позабыла,

где выплеснута на берег соленой волною.

Земля, куда я ступила, незнакома с весною.

Как мать, меня долгая ночь от мира укрыла.

Вкруг дома ветер ведет перекличку рыданий

и воплей и, словно стекло, мой крик разбивает.

На белой равнине, где горизонт нескончаем,

я вижу закатов болезненных умиранье.

К кому же может воззвать та, что здесь очутилась,

если дальше нее одни мертвецы бывали?

Они лишь видят, как ширится море печали

между ними и теми, с кем душа не простилась.

В порту – корабли; паруса белесого цвета;

они из стран, чьих людей не звала я своими,

моряки, незнакомые с цветами моими,

привозят бледные фрукты, не знавшие света.

И вопрос, как бы я задать его ни хотела,

не сорвется с губ, когда провожаю их взором:

их язык – чужой, не язык любви, на котором

в счастливые дни моя мать свою песню пела.

Вижу: падает снег, – так сыплется пыль в могилу,

вижу: туман растет, словно сама умираю,

и мгновений, чтоб с ума не сойти, не считаю,

потому что долгая ночь только входит в силу.

Вижу равнину, где боль и восторг бесконечны, -

по доброй воле пришла я к пустынным пейзажам.

Снег, как чье-то лицо, всегда за окном на страже,

его совершенная белизна вековечна.

Он всегда надо мной, как бога взгляд беспредельный

и как лепестки цветов апельсина на крыше;

и, словно судьба, что течет, не видя, не слыша,

он будет падать вот так же и в час мой смертельный.

Перевод О.Савича

37.

2. Мертвое дерево

Сухого дерева белесый остов

над долом вдаль проклятье простирает.

В его ветвях, изъеденных коростой,

кружась, осенний ветер завывает.

Так, будто, стон моей души услышав,

мою он муку небу изливает.

Здесь лес шумел когда-то, но лишь этот

скелет в насмешку пощадило пламя,

хоть напоследок ствол его лизнуло.

Так мне любовь горячими устами

спалила сердце. Бурый мох пророс

над раною кровавыми строфами.

Придет сентябрь, но хоровод друзей

не зашумит зеленою листвою

вокруг него. Напрасно корни рвут

пожухлый дерн и, как слепец рукою

дрожащею, обшаривают дол

с такою человеческой тоскою.

Ночь полнолунья обернет его

в свой серебристый саван и протянет

до горизонта горестную тень.

И эта тень мерилом скорби станет

для путника, что странствуя в ночи,

вздохнув, на основ одинокий глянет.

Перевод Е.Хованович

38.

3. Три дерева

Три дерева у тропки

спилили и забыли дровосеки.

И вот они лежат, сплетясь ветвями,

и шепчутся, ослепшие навеки.

Закат им льет на раны

живую кровь свою, а ветер вешний

из свежих трещин пьет и вдаль уносит

смолы горчайший аромат нездешний.

Одно из них, кривое,

к другому ветвь с трепещущей листвою

протягивает, и зияют раны,

как очи, полные немой мольбою.

Пускай они забыты дровосеком.

Уж вечереет. Я останусь с ними,

и ночью мне они наполнят сердце

кипящими слезами смоляными.

И станем мы под утро

неразличимы в погребальном дыме.

Перевод Е.Хованович

39. Терновник

Терновник ранящий да и ранимый

в безумной судороге ворошит пески,

он врос в скалу – пустыни дух гонимый -

и корчится от боли и тоски.

И если дуб прекрасен, как Юпитер,

нарцисс красив, как миртовый венец,

то он творился, как вулкан, как ветер

в подземной кузне и как Бог-кузнец.

Он сотворен без тополиных кружев,

трепещущих тончайшим серебром,

чтобы прохожий шел, не обнаружив

его тоски и не скорбел о нем.

Его цветок – как вопля взрыв внезапный,

(так Иов стих слагал, вопя стихом),

пронзителен цветка болезный запах,

как будто прокаженного псалом.

Терновник наполняет знойный воздух

дыханьем терпким. Бедный, никогда

в своих объятьях цепких, в цепких космах

он не держал ни одного гнезда.

Он мне сказал, что мы единотерпцы,

и я ничья здесь, да и он ничей,

и что шипы его вросли мне в сердце

в одну из самых горестных ночей.

И – я терновник обняла с любовью

(так обняла бы Иова Агарь):

мы связаны не нежностью, а болью,

а это – больше, дольше, верь мне, верь!

Перевод И.Лиснянской

40. Тучкам

Тюлевые точки,

легкий хоровод,

унесите душу

в синий небосвод,

далеко от дома,

где страдаю я,

и от стен, в которых

умираю я.

Ненароком к морю

с вами уплыву,

чтоб напев прибоя

слушать наяву,

и волну сестрою

в песне назову.

Мастерицы лепки,

вылепите мне

облик тот, что время

плавит на огне.

Без него стареет

сердце и во сне.

Странницы, оставьте

на судьбе моей

след воздушно-влажный

свежести морей.

Иссушила губы жажда

стольких дней!

Перевод О.Савича

41. Гора ночью

Зажжем огни в горах и на вершинах!

Глухая ночь спустилась, дровосеки!

Она не выпустит светил на небо.

Зажжем огни, поднимем свету веки!

Сосуд с горящей кровью пролил ветер

на западе, – коварная примета!

И если мы вокруг костра не встанем,

нас одурманит ужас до рассвета.

Похож далекий грохот водопадов

на скачку бешеных коней неутомимых

по гребню гор, а шум другой, ответный,

встает в сердцах, предчувствием томимых.

Ведь говорят, что лес сосновый ночью

с себя оцепененье отряхает;

по странному и тайному сигналу

он по горам медлительно шагает.

На снежную глазурь во тьме ложится

извилистый рисунок: на погосте

огромной ночи бледною мережкой

мерцает лед, как вымытые кости.

Невидимая снежная лавина

к долине беззащитной подползает;

вампиров крылья равнодушный воздух

над пастухом уснувшим разрезают.

Ведь говорят, что на опасных гребнях

ближайших гор есть хищник небывалый,

невиданный: как древоточец, ночью

грызет он гору, чтоб создать обвалы.

Мне в сердце проникает острый холод

вершины близкой. Думаю: быть может,

сюда, оставив город нечестивый,

приходят мертвецы, чей день не дожит.

Они ушли в ущелья и овраги,

не знающие, что такое зори.

Когда ночное варево густеет,

они на гору рушатся, как море...

Валите сосны и ломайте ветки,

и пусть огни бегут с горы, как реки;

вокруг костра тесней кольцо сожмите,

так холодно, так страшно, дровосеки!

Перевод О.Савича

42. Вершина

Час закатный, вечерний, который,

Своей кровью кровавит горы.

В этот час, в час вершины алой -

Ужас женщины, что теряет

Грудь единственного мужчины,

Грудь, к которой она, бывало,

Всем лицом, всей душой припадала.

В чье же сердце вечер макает

окровавленную вершину?

А долина уже во мраке

И готова к ночному покою,

Но из глуби своей наблюдает,

Как сливается алость с горою.

В этот час, как всегда, хоть тресни,

Затеваю все ту же песню:

Да не я ли сама багрянцем

Горьких мыслей кровавлю гору?

Прижимаю к сердцу три пальца -

Ощущаю влагу меж ребер.

Перевод И.Лиснянской

43. Звездная баллада

1

– Звезда, я тоскую!

Скажи, ты встречала

другую такую?

– Я с нею тоскую.

– Мне стало грустнее.

А та? А другая?

Что сделалось с нею?

– Ей много труднее.

– Гляжу со слезами,

как век я векую.

А та, за морями?

– Умылась слезами.

В печали горючей молю: – Дорогая,

откликнись, не мучай,

кто эта другая?!

И капля дрожит на небесной реснице:

– Неужто и ты

не признала сестрицы?

Перевод Н.Ванханен

44. Медленный дождь

Дождь боязлив и беспомощен,

Словно ребенок больной,

Изнемогает, приблизившись

К почве земной.

Смолкли и ветер и дерево.

И в безупречной тиши

Дождь, словно плач неутешенной

Нежной души.

Небо, как сердце огромное,

В горе раскрытое вновь.

Это не дождь, это медленно

Падает кровь.

Люди в домах и не чувствуют

Горькой небесной беды,

Что с высоты опускается

В виде воды.

Призвана влага разъятая

Долго и медленно течь,

Чтобы на землю дремотную,

Чуждую лечь.

Дождь... Как шакал обезумевший,

Мрак притаился в горах.

Что же земле уготовано

Нынче впотьмах?

Можно ли спать, если падает

С вечера и до утра

Эта вода, эта кровная

Смерти сестра?

Перевод И.Лиснянской

45. Сосновый бор

Бор сосновый, от ветра

чуть скрипя, напевает:

колыбельною песней

мое горе качает.

Спокойные сосны,

вы, как мысли, прямы;

услышите горе,

усыпите память.

Убийцу-память

усыпите без шума;

вы так же, как люди,

умеете думать.

Высокие сосны

ветер тихо качает.

Спи, воспоминанье,

спи, горечь немая!

Бор сосновый гору

пологом одевает.

Так большая любовь

всю жизнь закрывает.

Ничего не оставив,

чем бы ни завладела,

так любовь затопляет

и душу и тело.

Была гора на заре

розовой землею,

но сосны закрыли

ее чернотою.

(Как розовый холмик,

душа была прежде;

а любовь ее одела

черной одеждой).

Отдыхает ветер,

и бор замолкает;

так молчит человек,

когда сердце страдает.

И думают сосны,

черны и огромны,

как некто, с печалью

мира знакомый.

Бор сосновый, думать

с тобою не должна я:

боюсь припомнить,

что я – живая.

Нет, нет, не молчи,

дай уснуть в твоем шуме;

не молчи, словно люди,

погруженные в думы!

Перевод О. Савича

46. Гора Иксласиуатль

Эта гора наливает мне утро медовое, -

полною чашею света становится дом.

Этой горе приношу благодарное слово я,

ноги целую ее зачарованным ртом:

как я тебя обожаю, гора мексиканская!

Дева Пречистая, ты – благодати исток,

зори рождаешь, и каждая – роза гигантская,

что раскрывается за лепестком лепесток.

Плечи округлы твои, твои смуглые линии

небо смягчают и делают дали нежней,

нега такая в спине, что просторы долинные

льнут всею плотью полей к пояснице твоей.

Небо пьяняще, и ты в нем лежишь, опьяненная,

словно ослабнув от сна или впав в забытье,

но у вершины влечение неутоленное

к самому синему цвету – к супругу ее.

Склоны твои выдыхают туманы молочные,

сон твой заоблачен, а между тем твоя суть

дева невинная, но и голубка порочная

похоть в гортани, хоть целомудренна грудь.

Да и к тому ж, Кордильера, колдунья ты с длинною

челкой. О нет, ты, неистовая Юдифь,

сделала душу мою затвердевшею глиною,

глину обильно кровавою тканью смочив.

Вот и несу тебя в сердце, являясь творением

жизни твоей, что отнюдь не проста, не легка,

будучи дщерью твоей, со смятенным терпением

жизнь я свою на твои проливаю бока.

Перевод И.Лиснянской

47. Песни Сольвейг

I

В объятия дорог заключена,

Сладка земля, как губы человечьи.

И при тебе такой была она,

Любовь моя, я жду с тобою встречи!

Гляжу, как мчится времени река,

На водопад судьбы гляжу в тревоге

И жду, что ты придешь издалека, -

Всю землю опоясали дороги.

Тобою, как вином, живет душа.

Изранена тобой, но не убита,

Я вдаль зрачки вонзаю, не дыша:

Ах, вся земля дорогами обвита!

Меня в твоих объятьях видел Бог.

Когда умру, что я отвечу Богу,

Коль спросит, где ты задержаться мог

И почему забыл ко мне дорогу?

В долине заступа угрюмый стук,

И приближаюсь я к своей могиле,

И все-таки я жду тебя, мой друг,

Не зря дороги землю всю обвили!

II

Горный склон на своем пути

Сосны тенью покрыли синей.

Отдыхает на чьей груди

Тот, кого я люблю поныне?

По оврагу ручей течет,

К водопою спешат ягнята.

К чьим устам приникает тот,

Кто к моим приникал когда-то?

Ветер клены треплет, шутя,

И, смеясь, к земле пригибает,

Но как плачущее дитя,

Он к моей груди припадает.

Жду тебя уже тридцать лет

У дверей на своем пороге.

Снег идет, а тебя все нет,

Снег ложится на все дороги.

III

Закрыто небо тучей, стонут сосны, -

По-человечьи ветер бьет тревогу,

Земля накрыта тучей снегоносной, -

О как Пер Гюнт найдет сюда дорогу!

Густая тьма. Какая ночь скупая, -

Хотя б скитальцам жалости немного!

Глаза мои загубит ночь слепая, -

О как Пер Гюнт найдет сюда дорогу!

А хлопья снега все крупней и гуще, -

Кто к заплутавшим выйдет на подмогу?

Снег погасил уже костры пастушьи...

О как Пер Гюнт найдет сюда дорогу!

Перевод И.Лиснянской

Из книги "Нежность"

Колыбельные песни

48. Колыбельная

Море баюкает тысячи волн

Божественными речами.

Слушая любящие моря,

Родное дитя качаю.

Ветер-бродяга колышет хлеба,

Баюкает их ночами.

Слушая любящие ветра,

Родное дитя качаю.

Бог наклонился над люлькой миров,

Отчими смотрит очами.

Чувствуя тень от его руки,

Родное дитя качаю.

Перевод И.Лиснянской

49. Земля и женщина

Если день на белом свете, -

мальчик мой не засыпает:

над его головкой нежной с

вет с ним игры затевает.

Машет ветками аллея,

пляшут звонкие стрекозы,

тучки делают на небе

пируэты, словно козы.

В полдень громкая цикада

для него трещит так звонко;

ветер, легкий и проворный,

разбросает вдруг пеленки.

Ночь придет, сверчок лукавый

постучит и убегает;

звезды выйдут, – а уж эти

только знают, что мигают.

Матери другой шепчу я:

"Ты полна дорог и далей;

своего ты убаюкай,

и тогда уснет мой мальчик".

Терпеливая безмерно,

вся в сетях дорог и вод,

отвечает: "Убаюкай

своего, и мой уснет".

Перевод О.Савича

50. Находка

Я шла по полю,

нашла ребенка:

в стогу зарывшись,

он спал тихонько.

А может быть, я

в саду проснулась:

я гроздь искала,

щеки коснулась.

Глазам я больше

не дам закрыться:

не то росою

он испарится.

Перевод О.Савича

51. Роса

Жила-была роза,

полна росою.

Так сын в моем сердце

всегда со мною.

Сжимается роза,

чтоб роса укрылась,

избегает ветра,

чтоб роса не скатилась.

Роса приходит

из мирозданья,

любовь рождает

ее дыханье.

От счастья роза

все молчаливей,

среди всех роз

нет ее счастливей.

Жила-была роза,

полна росою. Т

ак сын в моем сердце

всегда со мною.

Перевод О.Савича

52. Кротость

Для тебя пою я песню,

в ней земля не знает зла;

как твоя улыбка, нежны

и колючки и скала.

Для тебя пою, – из песни

изгнала жестокость я;

как твое дыханье, кротки

и пантера и змея.

Перевод О.Савича

53. Неразлучные

Шелковистый мой комочек,

в сердце скатанный клубок,

спи, мой зябкий, спи, сыночек,

сон твой крепок и глубок!

Куропатка дремлет чутко,

клевер шепчется у ног.

Спи, мой мальчик, спи, малютка,

сон твой крепок и глубок!

Жизни слабая былинка,

удивленный стебелек,

спи, приникнув, спи, кровинка,

сон твой крепок и глубок!

Жизнь дает и отбирает,

только ты со мной, сынок!

Я не сплю, и сердце знает:

сон твой крепок и глубок!

Перевод Н.Ванханен

54. Ночь

Тихо мальчик засыпает,

и погас закат в окне.

Блеск? Одна роса блистает.

Свет? Лежит он лишь на мне.

Тихо мальчик засыпает,

на дороге тишина.

Вздох? Одна река вздыхает.

Жизнь? Не сплю лишь я одна.

Затопил туман лощину,

скрылся замок голубой;

лег на спящую долину,

Как рука на лоб, покой.

Я тихонько напевала,

и дитя качала я,

а под пенье задремала

вся усталая земля.

Перевод О.Савича

55. Печальная мать

Мой хозяин, мой владыка,

спи без страха и тревог;

но моей душе не спится,

нет у сна ко мне дорог.

Спи, и пусть твое дыханье

будет тише в легком сне

стебелька травы на поле,

шелковинки на руне.

Спит в тебе моя тревога,

и тоска, и боль обид.

За меня глаза смежаешь, -

я не сплю, но сердце спит.

Перевод О.Савича

56. В хлеву

Только полночь опустилась,

родила младенца Дева.

Сто голов зашевелилось

в темноте родного хлева.

И приблизились, робея,

любопытства не скрывая,

закачались к шее шея,

точно роща вековая.

И, дохнув травой оврага,

вол склонился в изголовье,

и на миг одела влага,

как туман, глаза воловьи.

И овца прильнула сбоку

к тельцу теплому ребенка,

и его лизнули в щеку

два дурашливых козленка.

Сто дроздов, десятки галок

разгорланились, незваны.

Налетели с верхних балок

утки, селезни, фазаны.

Гуси служат, как родному,

человеческому сыну:

взбили клювами солому, т

очно пухлую перину.

А щеглы, чей век недолог,

запорхали и запели,

и повисли, будто полог

небывалой колыбели...

И слегла робела Дева

в этой доброй суматохе,

где парят во мраке хлева

и молочно тают вздохи.

А Иосиф ждал спокойно,

что уснут ее тревоги,

и всю ночь шумело стойло,

будто роща у дороги.

Перевод Н.Ванханен

57. Счастливчик

Спи, моя мальчик, баю-баю,

в дверь стучится Рождество!

В Эфиопиях блуждая,

ты не слышишь ничего.

В царстве сна полно загадок,

там встречает новичка

стая горлиц, куропаток

и молочная река,

деревцо за-тень-спасибо,

и пустыня выпей-даль,

и карибский ангел-рыба,

и властитель наш Кецаль.

Я будить тебя не буду -

чудеса легко вспугнуть:

улететь позволишь чуду -

птицу после не вернуть.

Мой-то сон отняли люди,

мне не снится ничего.

Если плачу, то о чуде,

вспомнив сон под Рождество.

Перевод Н.Ванханен

58. Песенка о смерти

Переписчица седая,

ведьма-одиночка,

не ищи, в полях блуждая,

моего сыночка.

По проселкам тянет глухо

человечьим духом.

Не учуй сынка, старуха,

навостренным нюхом.

Ты ступай под новолунье

хоть какой дорогой,

злая мачеха, ведунья,

а сынка не трогай.

Ты охоться за другими

от него подале,

позабыв, какое имя

при крещенье дали.

Пусть летит к тебе ненастье

с Севера и с Юга,

и глаза песками застит

соляная вьюга.

Мы с сыночком, точно рыбки

под морской волною.

Обознавшись, по ошибке,

приходи за мною.

Перевод Н.Ванханен

59. Люлька

Плотник, сделай люльку

Принцу моему.

Не дождусь я люльки

У себя в дому.

От сосны, мой плотник,

Ветки отсеки,

Хоть нежны те ветки,

Как мои соски.

Был ты, рослый плотник,

Тоже малышом,

Вспомни мать и сделай

Люльку хорошо.

Пусть твой мальчик, плотник,

Спит, смеясь во сне.

Я качаю сына, -

Сделай люльку мне.

Перевод И.Лиснянской

60. Звездочка

Упала чудо-звездочка

на левое плечо,

глазам моим не верится,

а сердцу горячо.

С ней вместе в час предутренний

очнулась ото сна:

в моей косе распущенной

светилася она.

Своих сестер я кликнула:

скорей, скорей ко мне!

Неужто вы не видите

звезду на простыне?

Я выбежала в патио:

всем в мире докажу, -

не девочку, а звездочку

я на руках держу.

Соседки заполошные,

конечно, тут как тут:

мою звезду то чмокают,

то на руки берут.

Вкруг люльки, где так трепетно

горит моя звезда,

не дни пошли, а праздников

сплошная череда.

Зимою нынче инея

не увидать нигде, -

и сад живет, и скот не мрет

благодаря звезде.

Приходят люди добрые

меня благословлять,

спасибо, люди добрые,

но дайте ей поспать.

Она всем тельцем светится,

я плачу в три ручья,

укачивая звездочку:

она моя, моя!

Перевод И.Лиснянской

Ронды

61. Дай руку

Дай руку, идем с тобой танцевать,

а вот и моя рука.

Мы два лепестка одного цветка,

всего только два лепестка.

Мы песню с тобою одну поем,

танцуем в ритме одном,

в том ритме, в котором танцуют в полях

травы под ветерком.

Меня звали Роса, тебя – Пьедад,

или наоборот?

Не помню. Мы все – один хоровод,

один только хоровод.

Перевод Е.Хованович

62. Цветная ронда

Буйно синь и буйно зелен

парус в листьях и цветах.

В силе волн своих уверен,

пляшет синий вертопрах.

Только синий утомится -

зеленям уступит он.

Спляшут клевер и душица,

и зеленый дон лимон.

Ах, какая красота

разноцветные цвета!

Темно-красный, ярко-алый

вслед за ними ступят в круг -

розы пурпур небывалый

между палевых подруг.

Славно пляшут те и эти,

словно пляшут все подряд.

В ярко-красном жарком свете

блики жалят и горят.

Ах, какой безумный дар

этот танец и пожар!

Желтый цвет приходит свыше,

катит желтые круги.

Все бледнеют, точно слыша

Агамемнона шаги.

В нем небесная отрада,

поднебесная страна,

золотистость винограда

и шафрана желтизна.

Этот танец – жаркий бред!

Ах, какой безумный цвет!

Скрылось солнце – хвост павлина,

все исчезло – вот напасть!

Так отец уводит сына

или вор умеет красть.

Всякий гость земного пира

жил да был – простыл и след.

Умирает песня мира,

если мертв его Поэт!

Перевод Н.Ванханен

63. Ронда Радуги

Половинка ронды -

горю не помочь! -

половинка ронды

укатилась прочь.

Не ищи беглянку

в дальней стороне:

блещет спозаранку,

реет в вышине.

Разноцветным лентам

жизнь не дорога,

туго вздутым тентом

выгнута дуга.

Вспыхивая ярко,

вырвалась в полет.

Пляшущая арка,

кто тебя вернет?

Невидаль и небыль

былью облеклась.

Люди смотрят в небо,

плача и смеясь.

Половинка ронды

в дымке голубой,

если не вернешься,

унеси с собой!

Перевод Н.Ванханен

64. Хоровод древа сейбы

Сеет с земли до неба -

это зелень сейбы -

пламя всей Америки в

сейбе зеленеет.

Эй да, ай да сейба!

Сейба не рождалась,

возраст ее – вечность,

люди не сажали,

не поили реки.

Под нажимом неба

в бурю, будто кобры,

извиваясь, ветви

песнь поют Деборы.

Эй да, ай да сейба!

Не достигнет стадо,

не вопьются стрелы,

и огню, и пилам

сейба страх внушает -

если разъярится,

заливает в гневе

языки пожара

молоком священным.

Эй да, ай да сейба!

Возле великанши

шумно пляшут девы

вместе с матерями

мертвыми в обнимку.

Так протянем руки

и живым и мертвым,

так запляшем вместе -

женщины и сейбы...

Всюду свет сияет,

а в сиянье – сейба,

в сейбе зеленеет

пламя всей вселенной.

Перевод И.Лиснянской

65. Душистый хоровод

Ромашка с желтым сердцем,

душистый барбарис,

и белоснежный ландыш,

и взбалмошный анис

танцуют торопливо

под солнцем и луной,

качая стебель гибкий,

качая головой.

Их ветер рвет и треплет,

их раскрывает зной,

река им рукоплещет

певучею струей.

Когда расти повсюду

велела им земля,

"да, да! – сказал ей каждый,

отдай ты нам поля!"

И подорожник к мяте

прижался головой,

и обвенчался лютик

с куриной слепотой.

С безумцами давайте

сплетем мечты свои!

Ведь пять недель, не больше,

у них огонь в крови,

и гибнут не от смерти,

а гибнут от любви!

Перевод О.Савича

66. Хоровод огня

Фуксию – цветок извечный

с венчиком столепестковым,

полным неги и отваги,

мы зовем цветком огня.

Нам дарят этот цвет багряный

в ночь на Святого Иоанна.