Текст книги "Приключения нежной Амелии"

Автор книги: Г. Де Растиньяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Что с вами, Эрнст? – мягко спросила она. – У вас такой вид, словно минуту назад вас посетило привидение.

Он вздрогнул от ее прикосновения. Побледневшие крылья носа затрепетали, когда он вдохнул исходящий от нее аромат. Ее тело все горело под бархатом платья, и он это отчетливо заметил, ибо она так близко наклонилась к нему, что ее темные локоны щекотали его щеку.

Дрожащими руками он сгреб бумаги, разложенные перед ним на столе.

– Вы так внезапно появились, Сюзетта! Я как раз размышлял о вас…

– Вам недоставало меня? – бегло спросила она с кокетливым выражением в голосе.

Эрнст отодвинул стул, на котором сидел, и вплотную приблизился к ней. Его горячее дыхание веяло над ней.

– Да, мне вас не хватало. В гораздо большей степени, чем я это могу выразить. И еще больше мне будет не хватать вас, потому что настало время прощаний.

Глаза Сюзетты недоверчиво округлились. Что с ним произошло? Его дыхание прерывисто, в его глазах суровость и сосредоточенность, а на шее – она ясно это видела – резко пульсирует жилка.

– Эрнст! Вы не желаете сказать мне, что произошло? – мягко спросила она и взяла его руки.

– Что произошло? Да ничего особого, любовь моя! Просто опекунша Амелии написала мне письмо, длинное, богатое разъяснениями письмо. Не угодно ли вам почитать его, мой милый друг?

И он дрожащими пальцами передал Сюзетте мелко исписанный листок, обильно увлажненный слезами скорби и гнева. Сюзетта пробежала глазами извилистые обороты письма, и хотя разум подсказывал ей, что тем самым окончательно открыта дорога к ее счастью, ее состояние менее всего можно было обозначить как торжество. Напротив, ею овладело страстное сочувствие к человеку, чья самозабвенная любовь была так ужасно предана.

Она уронила листок.

– Боже, Эрнст! Как это ужасно!

– Не говорите «ужасно», моя дорогая. Это целиком моя вина. Я должен был все предусмотреть. Эта мадам Дюранси – женщина-дьявол. Не сомневаюсь, что она всячески поощряла его. А Амелия… разве могла она одна, без моей поддержки, противостоять такому человеку как полковник?

Он оборвал себя и продолжил уже другим тоном.

– Я покидаю Сан-Доминго. Плантация принадлежит Амелии. Мне нужно лишь позаботиться, чтобы она как можно скорее получила ее в свое распоряжение.

Сюзетта сделала испуганное движение.

– Не говорите так, Эрнст! Как можете вы оставить Буамуатье? Вы здесь работали как негр, вы подняли это разоренное хозяйство, только благодаря вашей энергии плантация через пару лет станет образцовым имением! И теперь вы все это собираетесь бросить?

Ее глаза отчетливо договаривали то, что она, собственно, и собиралась сказать. Сюзетта сейчас была готова даже к тому, чтобы растоптать собственную гордость. А если в такой момент она бросится ему на шею, то получит его…

Но несчастный молодой человек не смотрел на нее.

– А что мне остается делать? Плантация принадлежит не мне. Или я вам нравлюсь в роли управляющего Амелии? – грубо спросил он.

Сюзетта утратила самообладание.

– Мне абсолютно все равно, что вы и кто вы, пока вы рядом! – выпалила она. После этих слов ее щеки запылали, но она упорно не опускала глаз и смотрела на юношу по-взрослому серьезно. – О, Эрнст, – сказала она упавшим голосом, – мне и в самом деле еще раньше надо было сказать вам, что я вас очень люблю!..

Она бросилась к нему и в следующий момент оказалась в кольце объятий, столь крепких, что она невольно вскрикнула. Эрнст словно взорвался. Еще недавно сдержанный и даже холодный в обращении, он был охвачен пламенем, жар которого должен был возместить ему все, что было упущено по причине бессмысленной верности Амелии. Прикосновение пылающей девичьей груди сделало его полубезумным от вожделения. Свои изнемогающие от жажды губы он прижал к ее рту, и тот с нежным вздохом приоткрылся ему навстречу, и дрожащий выпад ее нетерпеливого язычка побудил его язык к немедленным ответным действиям. Руки юноши судорожно стиснули два румяных яблочка Венеры, и пока красавица Сюзетта нетерпеливо стонала и металась в крепких объятиях и дыхание их смешивалось, он ощутил, как горячее пламя вожделения подымается от его бедер, охватывая его всего. Он подхватил Сюзетту на руки и перенес на диван, на котором он коротал свои одинокие ночи первые недели пребывания в Буамуатье. Тысячи крючков и петель ее выездного платья ожесточенно сопротивлялись влюбленным, хмельным рукам, и хотя на помощь поспешили желанные девические пальчики, потребовалось немало времени, пока ее пылающее тело смогло предстать его глазам, свободное от всяческих покровов. Сюзетта была до предела возбуждена. Она прерывисто дышала, глаза были затуманены, вновь и вновь она прерывала усилия Эрнста, чтобы поймать обожаемое тело своими руками. Юная девушка, которая ни разу, несмотря на свой темперамент, не созерцала мужчину во всей его силе, не могла никак насытиться зрелищем обнажившейся мужественности Эрнста. Она осыпала инструмент своего грядущего поражения градом самых темпераментных, хотя и совершенно невинных в своей естественности ласк, и вот уже переполненный восторгом Эрнст бросается перед ней на колени, его обласканное женскими ручками и изготовленное к бою орудие переходит в атаку и с губ Сюзетты срывается полуиспуганный вскрик. Но она показывает себя достойным противником, и на удары тарана, штурмующего крепость, отвечает взрывом страсти, и оба они уже у цели их вожделения, и только тонкая преграда – наследие до сих пор не сломленной девственности стоит на их пути.

Пронзительный крик на мгновение сотрясает ее, но тут же обращается в восторг, наполняющий ее блаженством, о возможности которого она до сих пор не смела даже мечтать. Она так исступленно бросается всем своим распаленным телом навстречу любовнику, как будто хочет целиком вобрать его в себя, и хотя она ощущает в своей сердцевине замирающие судороги его наслаждения, что-то мешает ей отпустить его. Так они и падают, тесно переплетенные, в пропасть блаженного бессилия, забывая обо всем на свете. Потребовалось немало времени, прежде чем Эрнст оказался в состоянии оторваться от губ, неотрывно вкушавших его. Экстаз, пережитый им благодаря вакхической самоотверженности Сюзетты, оказался тем острее, что вот уже несколько месяцев своей жизни он вел образ жизни аскета и при этом постоянно жаждал обладать Сюзеттой.

Когда он, тяжело дыша, смог обратиться к ней, его сознание молнией пронзила мысль о всей серьезности содеянного. Следы только что произошедшего и абсолютно необратимого вторжения были отчетливо видны на сладострастно раздвинутых бедрах Сюзетты. Зрелище, представшее перед его глазами, подействовало отрезвляюще на виновника случившегося. Что же он натворил! Разве после этого он лучше недавно осуждаемого им развратника? Сюзетта слепо доверилась ему, и он использовал момент ее слабости! Но теперь это свершилось и вспять не повернешь. Даже единственный способ компенсации с сегодняшнего дня невозможен. Разве осмелится он в нынешнем своем положении предлагать свою руку и свое имя богатой наследнице преуспевающего плантатора, пусть даже для восстановления ее чести?

Смятение и угрызения совести, терзавшие юношу, достигли пределов неразрешимого отчаяния, когда Сюзетта открыла свои большие, влажно поблескивающие глаза и с улыбкой неописуемого блаженства посмотрела на него.

– Ну, мой любимый, я тебя сделала счастливым? – непринужденно спросила она. Эрнста внезапно поразила мысль, насколько же беспечным было поведение самой Сюзетты в данной ситуации. Он невольно опустил глаза перед ее счастливым, сияющим взором.

– Сюзетта, как вы могли довериться мне? – неуверенно пробормотал он. – Я поступил в отношении вас как подлец, и все, что я могу предложить вашему отцу в порядке искупления, это моя несчастная жизнь.

Глаза молоденькой девушки округлились от удивления и неверия.

– Милый, о чем ты говоришь? Мы будем так счастливы вместе! – Она сладко потянулась на его глазах, и ее груди заколыхались от сладострастного вздоха. – О, Эрнст, ангел мой, как я желала всего этого, и вот, наконец-то добилась! – бормотала она, нежно прижимаясь к его груди.

Он грубо уклонился от нее.

– Сюзетта, прошу тебя возвращайся домой. То, что произошло, весьма скверно. Поверь мне, я ничуть не сожалею о том блаженстве, которое на миг заставило меня позабыть обо всем на свете. Но мне до глубины души больно, что за твой драгоценный подарок, столь щедро и бескорыстно преподнесенный мне, я не могу абсолютно ничем заплатить. Ты получила представление о всей плачевности моей ситуации и знаешь, что я никогда не осмелюсь даже надеяться на наше совместное счастье.

Глаза Сюзетты сузились.

– Ты говоришь ерунду, сердечко мое! Я ни капельки не сомневаюсь, что ты принесешь мне счастье. Разве ты чудовище и способен бросить на произвол судьбы девушку, отдавшую тебе все? – прибавила она с хорошо сыгранным возмущением.

Истинно женским чутьем она разобрала, что является источником дурного настроения Эрнста и попыталась сыграть на струнах мужской чести.

Эрнст смотрел на нее с мукой на лице.

– Любимая моя Сюзетта, – сказал он со вздохом, – я самый жалкий человек на свете. Моя честь требует отказать тебе в том единственном, что ты по праву требуешь от меня, и она же не позволяет отказываться.

Он смолк, смущенный ее гневным взором.

– Честь, честь! – прервала его Сюзетта. – Неужели у тебя в голове и в самом деле нет ничего, кроме этой смехотворной чести? Нежели ты готов принести наше счастье в жертву какой-то химере? Это весьма сомнительная честь, если она не позволяет тебе возместить мне то, что я так слепо доверила тебе! – с упреком воскликнула она. Эрнст, который не мог остаться глухим к подобным доводам, нежно привлек ее к своей груди.

– Ты не понимаешь, чего ты требуешь, – со вздохом бормотал он ей на ухо. – Я, моя милая, совсем бедный человек, а тебе написано на роду выйти замуж за одного из богатейших людей Сан-Доминго.

Она засмеялась.

– Кто тебе сказал, что мне это нужно? И потом, ты просто не понимаешь, что ты говоришь. Па уверен, что из тебя выйдет великолепный плантатор, а Буамуатье станет очень скоро прекраснейшей плантацией в округе. О, Эрнст, если ты меня просто любишь, то все остальное не имеет никакого значения, – прошептала она ему.

Его лицо осталось мрачным.

– Буамуатье – не моя собственность, – с горечью сказал он. – Мне не принадлежит ни пяди этой земли. Когда ты пришла, я как раз был занят расчетами. Амелия получит свою собственность из моих рук до последнего франка.

Сюзетта отпрянула от него.

– Ты рассуждаешь как олух, друг мой! Амелия совершенно не вправе распоряжаться Буамуатье. Да, ты приобрел поместье на деньги отца, но все, что сверх этого – плод твоего труда. Нечего ломать над этим голову, мой милый, деньги, которые ты должен Амелии, ты получишь у меня взаймы, а через пару лет вернешь их мне с ростовщическими процентами, если это потешит твою знаменитую мужскую честь.

Как тебе известно, мое приданое достаточно велико, а со временем Мэзон д'Орфей тоже перейдет в нашу собственность.

По ходу слов до нее вдруг дошла мысль, что все не так просто. Если Оливия будет столь же целеустремленно двигаться к своей цели, то однажды ее сыновья могут оказаться хозяевами плантации, при том, конечно, условии, что цвет их кожи не будет действовать вызывающе на окружающих. Впрочем, Сюзетте сейчас было не до подобного рода размышлений.

Она неотрывно смотрела на его лицо. Ей было больно за него, таким расстроенным он выглядел. В его глазах застыла безнадежная покорность, когда он сказал:

– Ты права, любовь моя! Самое малое, что я могу для тебя сделать, это наступить на горло своей гордости и согласиться с той ролью, которую ты уже приготовила для меня.

Неизбывная горечь сквозила в его голосе. Сюзетта, всхлипнув, залилась безудержным плачем.

– Боже, Эрнст, милый, не говори так. Мне ничего не жаль, лишь бы ты был счастлив! Даже в том случае, если ты никогда не сможешь любить меня так, как эту проклятую Амелию, – с отчаянием выкрикнула она.

Эрнста захлестнуло смятение. Он прижался губами к мягкому, податливому, желанному телу, и, обжигая поцелуями ее лицо, шею, груди, начал уверять, что он ее любит, но раскаивается в своем неосмотрительном поступке.

– Я привязался к тебе, сам того не желая, – говорил он, разрываясь от боли. – Я очень-очень люблю тебя, душа моя! Но мне кажется, что я не принесу тебе счастья. Боже, как я несчастен! Это какое-то проклятье: я приношу несчастье каждому, кто сталкивается со мной.

Сюзетта не отвечала, но ее губы, ищущие губы Эрнста, были красноречивее всяких слов. И пока ее ноги страстно обвивались вокруг него, а ее язык завязал сладостный диалог с его языком, ее руки не прозябали в праздности и столь выразительно ласкали его, что он, наконец, забыл о своих опасениях и с удвоенной энергией повторил ту ошибку, которую минутой назад он столь мучительно переживал. И вот уже Сюзетта чувствовала, как вместо терпких слез отчаяния ее затопляет несравненно более сладкая роса. Извиваясь и устремляя к нему свое тело, она не успокоилась до тех пор, пока он, забыв обо всем, не обрушился на нее с силой исступления и они не слились в общем бесконечном экстазе…

В тот же вечер Жерар Дюклюзель заполучил в зятья человека, которого он первоначально и видеть не желал на этом месте. Сюзетта, сторонница быстрых решений, и без того слишком долго дожидалась своего часа, а потому настояла на том, что Эрнст должен вместе с ней поехать в Мэзон д'Орфей. Запутавшийся в своих чувствах Эрнст безропотно подчинился всем ее требованиям. Он смутно понимал, что не его, а ее воля водила его языком, когда он со смущением просил у месье Жерара руку его дочери. Тот, подготовленный Оливией, был готов пойти навстречу капризу дочери, тем более, что в Эрнсте он давно распознал человека характера. Он дал согласие на брак, не подозревая, что жених и без отеческих слов успел вкусить тех плодов, доступ к которым ему сейчас великодушно открывался.

Было решено, что помолвка станет грандиозным праздником, на который будут приглашены все аристократы местных плантаций. Что касается финансовых сложностей, то Жерар заявил: он позаботится о полном удовлетворении притязаний Амелии на имущество ее покойного отца.

Прежде чем Эрнст успел возразить, последовал звонок служанке, чтобы она позвала Оливию. Минутой позже та пришла, холодная и сосредоточенная как обычно. Сюзетта тщетно пыталась отыскать на ее лице хоть намек на ту танцующую и заражающую своей страстью жрицу, которую она видела в ночь полнолуния на тайном обряде воду. Лицо квартеронки было невозмутимо, на коже ее играли сполохи от вишнево-красного платья. Сюзетта с некоторым замешательством отметила для себя, что Оливия очень красива.

Белокожая рабыня на миг остановилась в дверном проеме.

– Я вас слушаю, месье Жерар? – Она говорила в манере элегантной дамы-парижанки.

Жерар поднялся и подошел к ней.

– Оливия, любовь моя, – сказал он и взял ее за руку, – я хочу, чтобы ты узнала об этом первая в доме. Сюзетта скоро превратится в мадам Лувэ!

По губам Оливии пробежала улыбка.

– Самые сердечные пожелания счастья с моей стороны! – любезно сказала она. По интонации совершенно невозможно было определить о ее истинном отношении к событию.

Жерар отпустил ее руку.

– Не прикажешь ли ты одной из служанок принести шампанское? Самого старого разлива, из тех бутылок, которые хранятся в подвале, – весело сказал он.

Сюзетта поняла, что замыслил ее отец. В этот вечер, который стал для нее началом новой жизни, он предоставил Оливии случай войти в роль, которую, вероятно, давно уже расписал для нее. Ей надлежало занять место хозяйки дома, ранее принадлежавшее Сюзетте, по крайней мере на тот период, пока ей удается замыкать на себе страстную натуру Жерара. В том, что этот период будет долгим, Сюзетта не сомневалась. Однако вскоре она забыла и эту мысль, и связанное с нею чувство неловкости. В конце концов, что значит Мэзон д'Орфей и весь белый свет против счастья, которое она надеялась обрести в объятиях Эрнста?

Тем временем Амелия, ничего не подозревающая о том, что обманута в лучших надеждах своей юной жизни, проводила дни досуга в сильном беспокойстве. Настала осень, и мадам Дюранси переехала в Париж. Дворец на Кэ д'Орсэ был отремонтирован как раз накануне приезда и встретил мадам и ее свиту с подобающей роскошью. Выручки от урожая хватило в руках мадам как раз для того, чтобы устроить несколько роскошных балов, которые привлекли к ней любопытство света. Когда был упакован последний чемодан и заколочены двери, мадам твердо решила продать имение Сен-Фара, чтобы обратить выручку от сделки на свой разорительный парижский образ жизни. Те недели, которые последовали за отправкой рокового письма, мадам провела в понятном беспокойстве: а вдруг Эрнст вопреки всем ожиданиям вернется, чтобы убедиться в справедливости ее слов?..

Афера с предстоящим замужеством Амелии была лишь одной из сторон намеченного ею треугольника, и полковник пока что оставался по своему статусу тем же, чем был и раньше, – холостяком. Он и в Париже почти каждый день был гостем в доме мадам, и Александрина льстила себя мыслью, что жар ее объятий является тому причиной не в меньшей степени, чем томная прелесть бедняжки Амелии, которая что ни день все глубже запутывалась в сетях, расставляемых ее соблазнителем.

Полковник, внимательно следивший за малейшей переменой чувств своей жертвы, в полном блеске проявил свой незаурядный актерский талант. А поскольку, с одной стороны, Александрина заботилась об утолении его чувственного голода, а с другой – он при случае не упускал возможности полакомиться сладостными плодами в саду Элизы, де Ровер лишений не испытывал и с каждым днем все больше нравился себе в роли нежного трубадура.

Пока что он не допускал себе в отношении Амелии ничего, что могло бы отпугнуть ее, а она позволяла ему самое главное – шаг за шагом продвигаться вперед, к цели. Он обжигал ее своими взорами и смущал словами, двусмысленность которых могла бы вогнать ее в краску, если бы порядочность и невинность сердца не закрывали от нее их глубинный смысл. Она так привыкла к его ежедневным визитам, что начинала беспокоиться, если он день-другой не показывался – фокус, который он сознательно, проделывал время от времени для того, чтобы она ощутила значимость его персоны.

С тех пор как мадам перебралась в Париж, он взял на себя еще более значительную роль, тратя немало времени на то, чтобы показать Амелии достопримечательности столицы. Для нее этот сезон в Париже был первым в жизни, и полковник делал все, чтобы переключить внимание девушки на себя и отвлечь ее от мыслей о далеком Эрнсте.

Амелию было решено вывести в свет на празднике, который маркиза д'Авалон давала в своем дворце. И она не была бы молоденькой девушкой, если бы не ожидала этого события с трепетом, тем более, что мадам Дюранси не поскупилась одеть свою подопечную по самому высокому разряду. И когда она под руку с полковником, не пожелавшим лишить себя подобного удовольствия, вступила в роскошную залу дворца маркизы д'Авалон, то увидела, что все глаза обратились в ее сторону. В белом атласном платье, лиф которого был усеян серебряными и светло-зелеными цветами, она была очаровательна. Ее волосы были завиты в тысячу поблескивающих локонов, а большие, мягко поблескивающие глаза преисполнены таким прелестным выражением девического смущения, что все сердца без боя оказались на ее стороне. Мадам Дюранси, шелестя юбкой, также прошла в зал в роскошном туалете из темно-зеленой, вышитой золотом парчи, с тайной досадой отметив восхищение, которым свет встретил появление Амелии. Дряхлая маркиза д'Авалон, восседавшая в конце зала на своего рода троне и обозревавшая с него происходящее в зале, сделала прелестной девушке знак подойти поближе к ней и сказала самым глубоким басом, который Амелии приходилось когда-либо слышать от женщины:

– Я хорошо знала вашего отца, дитя мое. Живо, целуйте меня в щеку и позаботьтесь о том, чтобы после сегодняшнего вечера как можно меньше молодых людей, уже пожирающих вас глазами, стрелялись от неразделенной любви.

Амелия послушно дотронулась до вялой щеки старой дамы своими губками, прохладными как лепестки розы. Полковник, не отводя глаз от своей милой жертвы, со смехом обратился к маркизе.

– Этим молодым людям придется немного потерпеть, мадам, – сказал он и галантно поклонился. – Свой первый танец мадемуазель обещала мне, и я буду настаивать на своем праве!

Амелия быстро вздохнула и покраснела. Она любила танцевать с полковником. Он был чудесным партнером, и прикосновение его рук пробуждало в ней нечто, для чего она не могла подобрать определения.

Маркиза ударила полковника по плечу веером.

– Ну, что же, вперед, неотразимый сердцеед! Я не собираюсь стоять на пути вашего счастья. Но чтобы мне никто не говорил, что вы обижаете мадемуазель! – добавила она со смехом. Полковник в ответ сверкнул глазами.

– Мадемуазель всегда найдет во мне преданного друга.

Он любезно поклонился старой даме и галантно предложил руку Амелии.

Вечер мог получиться просто волшебным, если бы мадам Дюранси своей искусной режиссурой не превратила его для Амелии в катастрофу всей ее жизни. Юная девушка танцевала много и самозабвенно. Она чувствовала, как играет в жилах шампанское, которого она довольно много пригубила в этот вечер, и впервые за долгое время она забыла печаль, уже ставшую привычкой ее нежного сердца. Полковник с восторгом заметил, что во время танца она доверчивее, чем когда-либо раньше прижимается к его рукам. Ее глаза оживились, и она смеялась больше и беспечнее, чем когда-либо в его присутствии.

Около полуночи маркиза пригласила гостей в буфет, располагавшийся в соседнем салоне. Там все и свершилось. Мадам Дюранси удобно устроилась на диване в соседней комнате и разговаривала с рослым загорелым мужчиной. Тот любезно смеялся в ответ на ее слова, а затем она знаком подозвала к себе Амелию. Девушка приблизилась.

– Амелия, ангел мой, позволь представить тебе месье д'Эстрэ! Тебе, конечно же, интересно будет узнать, что месье только что вернулся из путешествия по Центральной Америке, – многозначительно сказала она. Что-то в ее взгляде пробудило в Амелии подозрительность, сердце у девушки на секунду сжалось, но она овладела собой и протянула загорелому иностранцу руку.

– Вероятно, вы были также и в Сан-Доминго? – тихо спросила она.

Мужчина любезно поклонился ей.

– Я как раз оттуда, мадемуазель. Смею заметить, что провел там несколько чудесных дней.

– О! Может быть, вы… Вы не встречали там месье де Лувэ? Эрнста де Лувэ? – осведомилась она и густо покраснела при упоминании этого имени. Эрнст… А ведь она за весь вечер ни разу не вспомнила про Эрнста! Зато сейчас его образ так живо стоял перед ней, будто она видела его несколько минут назад.

– Я давно не имею никаких вестей о нем, – немного смущенно прибавила она и тут же вздрогнула от прикосновения: это мадам взяла ее за руку и увлекла к себе на диван.

– Амелия… Любовь моя… Я собиралась немного позднее обсудить эту тему, но может быть даже и лучше, если ты все услышишь сама.

Глаза Амелии испуганно перебегали от мадам к чужестранцу, который с неприкрытым интересом рассматривал ее.

– Мадам и я как раз беседовали об этом интересном молодом человеке, – сказал он наконец. – Я сожалею, мадемуазель, если сообщу невольно плохую новость. Но месье де Лувэ – если мы с вами имеем в виду одного и того же человека – за два дня до моего отъезда обвенчался с дочерью тамошнего плантатора. Сюзетта Дюклюзель, его невеста, родилась и выросла там. Смею предположить, что она безумно влюблена в своего жениха, поскольку отказалась от большого числа значительно более выигрышных партий.

Он продолжал говорить, но Амелия уже не слышала его слов. Как только она узнала, что Эрнст ушел к другой женщине, в ее ушах воцарилась мертвая тишина. Она сидела перед мадам на диване, прямая, ничего не чувствующая, не видящая и не слышащая…

– Поедем домой, Амелия, ангел мой! – громко сказала мадам. Жизнь движется дальше, и я, если говорить честно, всегда сомневалась в преданности Эрнста.

Амелия ничего не ответила. Ее губы непроизвольно дрожали, и несколько больших капель сбежали по ее щекам.

– Я бы хотела уехать домой, – сказала она наконец; голос ее был неузнаваем.

Месье д'Эстрэ, почувствовавший себя в высшей степени неудобно перед лицом происходящей сцены, неуверенно пробормотал извинения и с разрешения дам покинул их. В дверях он столкнулся с полковником, на мужественном и сдержанном лице которого начал подергиваться какой-то мускул, когда он увидел Амелию, окаменело сидевшую возле мадам. На какой-то момент де Ровером овладел порыв искреннего сочувствия к девушке, чьи надежды только что были безжалостно разбиты. Но разве не было несчастье Амелии платой за его собственные удовольствия? И потом он, конечно же, сумеет вскоре восполнить ее утрату, которая в его собственных глазах была скорее выигрышем. Полковник ни минуты не колебался, поскольку понял, что пришло время действовать.

Быстрыми шагами он подошел к Амелии и схватил ее за руку.

– Амелия, любовь моя, что с вами? – взволнованно воскликнул он. Его самого удивило такое неравнодушие к чужим страданиям, такая отзывчивость на горестное выражение ее лица. С какой охотой он бы поднял ее на руки и унес прочь отсюда! Но большим напряжением воли он сумел овладеть собой, повторив про себя, что сейчас нужно быть вдвойне осторожным, чтобы не загубить все в последний момент. Амелия без сопротивления доверила свои руки теплому, приободряющему пожатию его широких ладоней.

– Уведите меня отсюда! – почти беззвучно попросила она. – Никого не хочу видеть!

Боковым зрением удерживая в поле зрения мадам, полковник приложил руку девушки к своим губам.

– Все, что вам угодно, дорогой друг! Мадам, вы разумеется простите нас?

Александрина с хорошо сыгранным изнеможением обмахивалась веером.

– Дитя мое, Амелия! Какое несчастье! Представьте себе, Шарль, бедная девочка только что узнала, что она ужасно обманута. Эрнст де Лувэ женился на другой. А мы-то всегда почитали его честным человеком, – добавила она, недоуменно разводя руками. Амелия на миг повернулась к ней.

– Не будем больше об этом, мадам! Мне хотелось бы никогда не возвращаться к этому предмету, – сдержанно сказала она. – Я обманулась, и этим все сказано. Эрнст не заслуживает упреков. Он свободен делать все, что считает нужным. Разумеется, он любит эту… другую женщину гораздо больше, чем когда-либо любил меня.

Полковник, предвидя, что она недолго сможет удерживать свое внешнее спокойствие, поспешил увести ее прочь. Он рассчитывал в отсутствие назойливых свидетелей до конца насладиться тем моментом, когда она, зарыдав, бросится в его объятия.

– Позвольте выразить вам свое восхищение, мой дорогой друг, – мягко сказал он, когда она упала рядом с ним на подушки сиденья и экипаж тронулся. – Вы и в самом деле обладаете редкой стойкостью, любовь моя!

Амелия, не заметив того, разорвала на части кружевной носовой платок, который мяла в своих руках.

– В сущности, я предполагала это с самого начала, – тихо пробормотала она. – Это был чудесный сон, не более того. Я любила Эрнста, как только может человек любить человека… Но это пройдет, – торопливо добавила она и губы ее вздрогнули.

Полковник порывисто схватил ее руку и прижал к своей груди.

– Позвольте мне прийти вам на помощь, милый друг, – сказал он с жаром. – Я всегда завидовал этому молодому человеку, который столь незаслуженно стал обладателем такого сокровища, как вы. Я почел бы за счастье, если бы мне хотя бы отчасти была ниспослана такая благодать!

В его голосе сквозило подлинное волнение, давно не испытываемое им чувство. Самоуверенный и горделивый мужчина с удивлением признавался самому себе, что этот миг, когда он рядом с ней едет сквозь затянутую туманом ноябрьскую ночь и держит у своего громко стучащего сердца ее ледяные руки, – один из тех немногих моментов в его жизни, которые действительно чего-то значат. Что-то от переживаний Амелии проникло и в его сердце и не давало ему сейчас успокоиться. Что было особенно удивительно, эти чувства ни в коем случае нельзя было назвать обычным чувственным влечением, которое он испытывал при виде всякой хорошенькой женщины и которое почти всегда и без задержки воплощалось им в жизнь. Одним из качеств де Ровера, из которых складывалось его искусство соблазна, было умение безошибочно точно выбирать подходящий момент для решающего шага. Он никогда не брал силой то, что привык воспринимать как своего рода изысканную дань своей неотразимой мужественности.

В сущности, полковник был несложным человеком. В минувшие века, когда ценность суровых мужских добродетелей не была еще разъедена ржавчиной праздности, он имел все шансы стать заметным человеком. Это был его рок, что его чеканная мужественность не находила для себя иного выхода, помимо бесконечной охоты на женщин и дуэлей по случаю. В Париже поговаривали о паре-другой громких скандалов, в которые он оказался замешан будучи еще юным лейтенантом с неотразимой внешностью. Между тем, пришла пора более степенного возраста, и элегантный дамский мир парижских салонов принял завзятого холостяка с бархатным голосом и стальным взглядом в распростертые объятия с плохо скрытой смесью ужаса и восхищения.

Пока кучер гнал экипаж по ночному Парижу, полковник невольно задавал себе вопрос, как будет воспринят в свете предстоящий вскоре брак де Ровера с прелестной малышкой де Сен-Фар; в том, что это произойдет, он уже не сомневался. Он неотрывно смотрел на застывшую в осознании своей боли молоденькую девушку и молчал.

– Шарль, – тихо, но решительно подала она голос, – если вы мне и в самом деле друг, то уведите меня прочь от мадам Дюранси. Жить рядом с ней просто невыносимо! Я видела ее глаза перед тем, как месье д'Эстрэ сообщил мне ужасную новость… В них было выражение радости, Шарль! Я знаю, эта женщина ненавидит меня и желает мне всяческих бед.

Сухой короткий всхлип вырвался из ее горла. Полковник отпустил ее руку, но лишь затем, чтобы мягко обнять ее и прислонить ее голову к своему плечу.

– Успокойтесь, мой бедный друг, – сказал он своим бархатистым голосом. – Вам никто не желает зла, но если вы полагаете, что не сможете жить в доме мадам… – Он оборвал себя и странно настойчивым взглядом посмотрел на ее бледное лицо.

– Амелия, подумали ли вы, что есть только один способ исполнить ваше желание? Способ, на который я боюсь даже намекнуть, хоть он и сделал бы меня счастливейшим человеком в мире. Амелия, мой любимый друг, вы в самом деле желаете, чтобы я в вашей боли обрел мое величайшее счастье?