Текст книги "Шампанское с желчью (Авторский сборник)"

Автор книги: Фридрих Горенштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

А в отдел агитации и пропаганды ЦК Украины сынок Масляника будет назначен. Начнет Масляник расти, разбухать, научится сидеть в президиуме, положив руки на стол и сцепив пальцы меж собой борцовским «замком». Теперь его уж так просто чугунным замком не убьешь, теперь уж охрана за ним по пятам. Глядишь, к концу века член Политбюро, в Москву перебрался, на Кутузовский проспект, поскольку Украина – давняя житница руководящих кадров. Здесь их в большом количестве выращивают. Может, так и Масляника до высшей должности докуют – председателя комиссии по организации похорон.

Зацепа, тот книжки писал, а Масляник, говорят, читать любит. Не только Маркса, но и Энгельса, не только Ленина, но и Луначарского, Розу Люксембург, Георгия Валентиновича Плеханова, Льва Толстого, Бориса Пастернака. Говорят, и вовсе такие-растакие книжки у него на столе видели. Одни говорят, для сыскных целей, а другие опровергают: нет, действительно интересуется.

Может, все к лучшему? Может, воскресшему кулацкому замку мы должны быть благодарны так же, как ножу убийцы во времена Бориса Годунова, прикончившего в Угличе царевича Дмитрия Ивановича, сынка Ивана Грозного от пятой жены. Обнаруживал сынок жестокие наклонности, весь был в папашу, а то еще и похлеще. Конечно, Зацепа не царевич, но опыт последних десятилетний показывает: чтоб до Политбюро добраться, царевичем быть не обязательно. Правда, после убийства царевича Дмитрия один за другим пошли лжедмитрии. Однако, авось минет нас смутное время? Что поделаешь, мы идеалисты. Все надеемся, все верим, все ждем. Но, с другой стороны, как же без идеализма? Россия – не Голландия, где Бенедикт Спиноза создал свой теологический материализм. В России без идеализма жить тяжело, и о России без идеализма рассуждать невозможно. Чтоб это понять человеку постороннего происхождения, не обязательно отправляться в Мордовию, в Бурятию, в Караганду или Могилев. Посидите допьяна переодетым в ширпотреб Гарун аль-Рашидом в ресторане при Киевском вокзале Москвы, и, даже если в этот вечер никого не убьют, все равно вы с нами согласитесь.

Июль 1984 года

Западный Берлин

ФИЛОСОФСКИЙ КРЮЧОК В ГРЕЧНЕВОЙ КАШЕ
Басня в прозе

Говорят, мифологические сюжеты совершенно исчезли из нашей материалистической жизни. Это в принципе справедливо, но иногда для наглядности, что ли, бытовые жизненные факты сами по себе как-то складываются в басню. Ну, например, приемщица прачечной номер сорок семь баннопрачечного комбината во время обеденного перерыва пошла в столовую номер девять райтреста столовых и ресторанов перекусить. Что, казалось бы, может быть более далекого и от мифологии и от философий? Здесь от каждого слова таким реализмом веет, что прочти эту фразу какой-нибудь оголтелый мистик прошлого, хотя б дореволюционный писатель Мережковский, тут же его зубная боль бы и поразила. А между тем это и была завязка той самой басни, которую нам, погрязшим в будничной сутолоке, рассказывает сама жизнь. Тут надо, однако, оговориться – похитить огонь с неба гораздо труднее, чем это кажется на первый взгляд. Иными словами, ко всякому делу требуется предрасположение, и не случайно именно Тося, приемщица прачечной номер сорок семь, дала первородный толчок этой нерукотворной басне. Федор Достоевский, кстати, в свое время верно заметил: «Не люблю, когда при одном лишь общем образовании суются у нас разрешать специальности». Верно-то оно верно, однако добавим, лишь исходя из конкретного случая, что если направление ума предрасположено к размышлению, то приемка чужого грязного белья есть место вредное для работы такого человека, так же как работа в горячем цехе вредна для человека со слабым здоровьем, на психологию влияет. Но это задним уж числом стало понятно.

Теперь же вернемся к реалистическому факту, с которого начали – а именно: приемщица прачечной номер сорок семь Тося направилась в столовую номер девять райтреста столовых и ресторанов закусить. Взяла бульон с крутым яйцом, биточки с гречневой кашей и, разумеется, компот из сухофруктов. Но до компота дело не дошло, ибо все развернулось на биточках, вернее, на гарнире к этим биточкам. Положив вилкой в рот комок каши и собираясь его проглотить, Тося каким-то чудом не произвела этот роковой для себя глоток, а в последнюю секунду поперхнулась, прижала этот комок каши языком и разом ощутила во рту своем нечто враждебное, нечто полное острой ненависти к ее, Тосиной, жизни.

Кашлянув громко, Тося освободилась от опасности, и это нечто с металлическим стуком упало назад в тарелку. То было худшее из всего, что можно было придумать для пищевода в случае заглатывания. То есть рыболовный крючок с тремя остро отточенными кривыми зубьями и одновременно маленький, скользкий и коварный по форме. От такого крючка может спасти только немедленная операция, сделанная светилом хирургия, да и то при условии отсутствия безобразий и бюрократизма в работе «скорой помощи» (Тося знала из газет, что таковые в сфере медицинского обслуживания населения еще встречаются).

Кашель Тоси, хоть и был согласно обстоятельствам чрезвычайно громкий, не привлек к себе внимания обедающих и обслуживающего персонала, и теперь она сидела над тарелкой в одиночестве и совершенно ошеломленная, ибо, как известно, страху часто предшествует удивление, а удивляться было чему, даже если учесть отдельные безобразия в сфере общепита.

Вообще-то в первое мгновение Тосю вполне можно понять. Однако уже во второе она начала совершать ошибку за ошибкой. Разумеется, самое благоразумное, что можно было сделать в подобной ситуации, это завернуть рыболовный крючок в салфетку и, улучив момент, выбросить его куда-нибудь подальше в угол. Затем внимательно прощупать вилкой остаток гречневой каши, доесть ее, запить компотом и немедленно отправиться на свое рабочее место в приемный пункт прачечной номер сорок семь, вдыхая дорогой полной грудью свежий морозный воздух. Был и другой вариант – потребовать жалобную книгу, после чего явиться на работу с опозданием на полчаса, взмокшей, с нервно дрожащими руками, с горлом, охрипшим как после приличного трамвайного скандала, но зато все это на явной реалистической основе и без «ужаса воображения». А ужас этот настолько застрял в скромном рядовом сознании приемщицы прачечной номер сорок семь, что принял совсем уж величие гамлетовские размеры. Поэтому Тося осторожно встала из-за стола, и хоть завернула очищенный от каши крючок в салфетку, но не выбросила его, а аккуратно положила в карманчик своей кофточки, после чего вышла в странной какой-то задумчивости.

Придя к себе в приемный пункт прачечной номер сорок семь, она вынула крючок и, внимательно оглядев его, сказала Глаше – напарнице.

– Вот чуть не проглотила… В гречневой каше был…

– Жалобную книгу взяла? – глянув мельком, сказала напарница, считая наволочки.

– Нет, – сказала Тося, – зачем?

– То есть как зачем? – считая пододеяльники, сказала Глаша.

– Странно как-то все, – сказала Тося, – случайно языком удержала… А иначе б увезли на «скорой помощи». Лежала бы сейчас, в эту минуту, на операционном стопе… А я ведь физической боли не переношу… Мне про нее и подумать страшно…

– Taк радоваться должна, – сказала Глаша, считая кальсоны. – Радоваться, что все обошлось…

– Где ж там обошлось, – разглядывая крючок, говорила Тося. – Если человек с момента своего появления не в состоянии найти смысл жизни… Почитала б ты, Глаша, стихи поэта Лермонтова или книги классиков, тогда бы поняла, что жизнь смысла не имеет.

– Выходила б ты замуж быстрей, – сказала Глаша, считая полотенца.

– Да при чем тут замужество, – сказала Тося. – Если человеческой личности вроде бы как не существует…

– Это как же? – удивилась Глаша. – Что это ты, рехнулась, что ли?..

– А так, – сказала Тося. – После смерти своей человек опять является но как животное любое… Собака или лягушкой. Вот глотнула бы я этот крючок, а «скорая помощь» бы вовремя не подоспела или оперировал бы меня неумелый хирург, практикант из студентов, и, может, через полгода я у нашей дворняжки родилась бы иди у какой-нибудь подзаборной бродячей кошки…

– Да тьфу на тебя! – только и успела сказать Глаша, ибо в это мгновение в разговор вмешалось новое лицо.

Сунулось в окошко приемного пункта и говорит:

– Это, говорит, нехорошо, – это у вас, гражданка, не материалистическое мировоззрение…

– А вы, – говорит Глаша, – гражданин, не в свое дело не мешайтесь, а лучше спорите пуговицы с кальсон, согласно правилам приема белья от населения.

– Ах так, – говорит, – так давайте жалобную книгу.

– За что же жалобную давать? – говорит Глаша. – Здесь прачечная, а не агитпункт…

– А зато, – говорит «лицо», – что к вам сюда помимо прочих клиентов незрелая молодежь белье носит… Наслушается вашей фразеологии и в свою очередь начнет сомневаться в существующей реальности…

Чувствует Глаша, что у «лица» в таких делах опыт, к потихоньку на попятный.

– Да вы поймите, гражданин, – говорит. – Вы ведь сути не знаете… Моя напарница если и неправильно выразилась так исключительно под влиянием душевного волнения и страха. В столовой номер девять безобразия творятся… В котел с гречневой кашей рыболовные крючки бросают… Чудом не подавилась…

– Ах вот как, – говорит «лицо», и уши свои трет от возмущения, – если любая ерунда, какой-то там рыболовный крючок в гречневой каше подобное смятение в мировоззрении произвести может, что уж говорить о более серьезных испытаниях…

– Это верно, – говорит Глаша, понимая, что ее ход дал осечку, это безусловно… Но в принципе, дайте уж я сама вам пуговицы с кальсон срежу…

– Нет, – говорит «лицо», – я, – говорит, – свою жизнь честно прожил и напрасны ваши надежды на возможность подкупа и на беспринципный компромисс с моей стороны… Вы сперва мне жалобную книгу дайте… А пуговицы от кальсон я уж сам как-нибудь срежу… Пальцами от кальсон пуговицы оторву вместе с мясом… А не осилю, так назад белье понесу, невзирая на мороз, на мой пенсионный возраст и на мою сердечную недостаточность.

Ситуация складывалась скандальная, а тут еще Тося масла в огонь подлила.

– Глаша, – говорит Тося, пребывая в гамлетовской задумчивости, – дай-ка ты ему жалобную книгу…

– Да ты что, – приблизившись, быстрым шепотом заговорила Глаша, – премии хочешь лишиться?.. Лишние деньги у тебя?

– Так ведь бессмысленно все, – с со страдальческим изломом бровей говорит Тося и задумчиво по-гамлетовски головой качает, – жизнь смысла не имеет… Как сказано у Лермонтова: упал поэт, невольник чести, – и прямо после этих слов Тося достает жалобную книгу приемного пункта прачечной номер сорок семь и протягивает ее «лицу».

Однако, несмотря на то, что этого-то он и добивался, факт предоставления жалобной книги без дальнейшего ее утаивания оскорбил его почему-то особенно.

– Во-первых, – говорит, – не упал поэт, а погиб поэт… Бережней надо относиться к культурному наследию… А во вторых, – говорит, – как же это жизнь смысла не имеет? А прогресс? А созидательный труд? А акты творчества?.. Ну ничего, – говорит, – я вам сейчас впаяю… Развели здесь духовные шатания, понимаешь…

И «впаял», но как-то странно от волнения и возмущения, должно быть. И вот в жалобной книге приемного пункта прачечной номер сорок семь рядом с жалобой на ошибочно накрахмаленное исподнее появились следующие строки, причем озаглавленные: «Система или отдельные перегибы. Вскрыть до конца существо можно лишь, проанализировав конкретно. Для того чтобы завуалировать типичное мелкобуржуазная идеология цепляется за всякого рода утопические предположения…» Эти строки «лицо» написало одним махом, но затем заскучало почему-то и, недовершив мысль, принялось отрывать пальцами пуговицы от кальсон, согласно правилам приема белья от населения. Однако и здесь не окончив дела, оно торопливо собрало белье назад в корзинку и так и не сдав его, вышло на улицу из приемного пункта номер сорок семь.

– Что это такое он написал? – перечитывая, встревоженно сказала Глаша. – Надо же было тебе связываться… Попадется на глаза начальству, целый квартал премию получать не будем.

– А какая разница, – продолжает Тося свой «гамлетизм» и, вынув рыболовный крючок из кармана, вновь его разглядывает. – Жизнь есть омут… И, судя по сегодняшнему со мной случаю в столовой, человечество рано или поздно вернется к идее Бога…

– Да что ты трепешься? – говорит Глаша, оглядываясь. – Хорошо хоть тот гражданин, который кальсоны с пуговицами приносил, не слышит… И действительно, ты черт знает под каким влиянием находишься…

Тося же посмотрела этак кротко на подругу и вздохнула:

– Ах, Глаша, ничего ты в событиях вселенной не понимаешь.

А события далее действительно приняли следующий полифонический характер, который Тося и Глаша уже со стороны наблюдали, то есть из окошка приемного пункта номер сорок семь.

День, кстати говоря, выдался замечательный. Хоть и морозный, но в меру, да и к тому же сухой, солнечный. Вполне естественно, что в такой день старушка Софья Павловна, причем старушка со стажем, преклонных лет, но крепкая еще и опрятная, собралась навестить внучка своего, замечательного розовощекого младенца Климентия. «Дай, – думает, – навещу, а заодно и прогуляюсь». Но по дороге, зайдя в булочную купить гостинец, как-то рассеялась, что в ее годы объяснимо и позволительно, и, выйдя из булочной, пошла не туда, или, иными словами говоря – заблудилась. Ей бы надо мимо столовой номер девять, а она, наоборот, пошла мимо приемного пункта номер сорок семь и далее поворотила в сторону веселой снежной горки, с которой съезжала детвора. Очевидно, вид счастливой, забавляющейся детворы инстинктивно привлек к себе добрую старушку. Но, постояв некоторое время и порадовавшись жизни, она все-таки опомнилась, что «мол, пора к внучку моему, Климушке». А куда идти не знает, хоть название улицы помнит и адрес помнит. Даже растерялась немного Софья Павловна и забеспокоилась. Но тут, по счастью, с горки съехал на лыжах Витя Морковкин, пятиклассник. Съехал и совсем рядом со старушечкой Софьей Павловной затормозил, даже ее немного снежком обдал.

– Ах ты, озорник, – засмеялась Софья Павловна и спрашивает: – А как мне, милок, туды-то и туды-то пройти? – И в точности адрес называет.

Витя тотчас же все старушке объяснил, а для наглядности поднял лыжную палку, чтоб направление пути указать. И надо же такому явлению действительности случиться, а именно, «лицо» нам уже знакомое, выйдя из прачечной номер сорок семь в состоянии, правда, крайне возмущенном и полемическом, на эту самую лыжную палку почти что глазом напоролось, да так напоролось, что было на «скорой помощи» немедленно отправлено в больницу, где ему сделали успешную, великолепную по исполнению хирургическую операцию. Что же касается Тоси, наблюдавшей за всем этим из окна, то она еще несколько месяцев находилась на неверных мистических философских позициях.

И это невзирая на то, что ни разу более ей во время обеда не попадались ни в гречневой каше, ни в картофеле мятом с жиром, ни в макаронах по-флотски, ни в иных гарнирах к пище, а тем более в самой пище рыболовных крючков, битого стекла или других опасных для пищевода предметов.

Мораль

Собираясь осмыслить действительность в наш многосложный век всеобщей грамотности и усиления потока информации, помните, что жизнь не прощает ошибок разных степеней, качеств и направлений, условно говоря, при варианте «икс» она рано или поздно подбросит вам в гречневую кашу философско-рыболовный крючок, а при варианте «игрек» она обязательно нанесет вам справедливый удар лыжной палкой в глаз.

1969