Текст книги "Когда он проснется"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Елена Александровна кивнула и снова подняла ладонь:

– Я все это знаю. Но мы с Игорем выбрали вас потому, что вы в свое время работали следователем Генпрокуратуры. И потом, с вашей помощью, вернее, с помощью ваших друзей мы бы могли негласно провести поиски Ольги. Ведь неизвестно, когда они позвонят, позвонят ли вообще и что потребуют за ее освобождение. Нам нужен негласный, но надежный контакт с правоохранительными органами.

Я задумался. Предложение, конечно, мягко говоря, не совсем по моему сегодняшнему профилю. Однако если подключить Турецкого... Ну и, конечно, Славу Грязнова, начальника МУРа, еще одного моего старшего друга... И потом, могу ли я отказать в просьбе о помощи?

– Ну как? – Елена Александровна с надеждой смотрела на меня. – Согласны?

– Ну что ж, пожалуй, я согласен.

Елена Александровна протянула мне руку:

– Спасибо... Разумеется, я в долгу не останусь. И все ваши усилия будут соответствующим образом вознаграждены.

Я махнул рукой, пустое, дескать. Хотя, надо сказать, деньги мне сейчас совсем бы не помешали.

В этот момент зазвонил телефон.

Мартемьянова взяла трубку:

– Да... Да... Нет. Костя? Что?

Лицо Елены Александровны изменилось. Она схватила телефонную трубку двумя руками, как будто ее кто-то собирался у нее вырвать. Я сразу понял, что звонивший сообщает нечто важное. И скорее всего, по поводу похищения Ольги.

– Ты видел?.. В машину?.. Костя, срочно приезжай. Срочно. Ты понял? Я сейчас пришлю за тобой машину. Где ты находишься?

Она черкнула что-то на бумажке. Потом положила трубку.

– Это Костя. Знакомый Оли. Он видел, как ее посадили в машину. Натянули на голову капюшон и увезли.

Мартемьянова без сил опустилась в кресло.

– Игорь, пошли машину в...

– Не надо, – сказал я, – я сам поеду за ним. И по дороге расспрошу. Может быть, сразу приму меры. А вам, Елена Александровна, лучше остаться здесь. Кто знает, может быть, бандиты наблюдают за домом.

Я взял бумажку с адресом и не мешкая вышел из квартиры.

Больше всего я в эту минуту хотел, чтобы мой «жигуль» не выпендривался и хотя бы один раз в жизни повел себя по-человечески. То есть завелся сразу.

– Ну давай, старина, – говорил я, поворачивая ключ зажигания. И мой железный друг услышал просьбу своего хозяина. Мотор мерно заурчал, и я как можно скорее поехал по указанному в бумажке адресу.

Костя оказался щуплым долговязым парнишкой в очках. Таких мы в школе, да и в институте, называли «ботаниками». Его фигура, похожая на гвоздь, торчала на углу Кутузовского проспекта и улицы 1812 года. Он жил где-то в глубине улочек, уходящих вправо от Кутузовского.

– Садись. – Я перегнулся через кресло и открыл дверцу.

Костя сел. Мне показалось, что делает он это не очень охотно.

– Меня зовут Юрий. Будем знакомы?

Костя слабо пожал мою ладонь. Длине его пальцев, наверное, позавидовал бы сам Ван Клиберн.

Я медленно повел машину в обратный путь.

– Итак, Костя, ты видел, как Ольга Мартемьянова садилась в машину?

Он кивнул.

– Когда это было?

– Около четырех.

– Где именно?

– Прямо напротив выхода с территории университета.

– Что за машина?

Костя вдруг посмотрел на меня и неожиданно задал вопрос:

– А вы кто?

– Я – адвокат.

– Адвокат? – удивленно протянул Костя. – И кого же вы защищаете?

Въедливый мальчишка. Настоящий «ботаник». Я немного подумал и ответил:

– В данный момент – никого. Тебе должно быть известно, что...

– А почему вы ко мне на «ты» обращаетесь? – неприязненно блеснул стеклами своих очков Костя.

Я скверно выругался. Про себя, разумеется. Эх, Гордеев, Гордеев... Быстро же ты забыл профессиональные навыки следователя. Как тебя учил Турецкий Александр Борисович? А? Ну вспоминай, вспоминай... «Вызвать доверие свидетеля – это самое главное. Если нет доверия и взаимопонимания, считай все коту под хвост. Ничего он не скажет. Просто из упрямства не скажет». И ты, Гордеев, об этом-то и забыл. Думал «ботана» очкастого нахрапом взять. Ан нет!

– Ну извини, – я посчитал, что в дискуссию о разнице в возрасте лучше не ввязываться, – могу обращаться и на «вы». Только ты... тьфу, вы имейте в виду, что от того, насколько быстро и точно вы будете отвечать на вопросы, зависит многое. Очень многое.

Я делал ударение на каждом «вы».

Костя смерил меня взглядом из-под стекол и произнес:

– Если вам так нравится, можете и на «ты». Просто я не люблю, когда без моего разрешения фамильярность проявляют.

Колючий мальчишка. Он мне, видите ли, «разрешил». Ну что же, придется терпеть его закидоны, ничего не попишешь.

– Итак, Костя, я тебя прошу отвечать четко, быстро и ясно. Как это было. По возможности в деталях.

– Ничего особенного. Мы вышли из ворот, постояли на остановке. Я сел в автобус. Тут остановилась машина, из нее вышли двое, схватили ее под локти и затащили в машину.

– Как они выглядели?

Костя пожал плечами:

– Обыкновенно. Спортивные штаны, кожаные куртки. На головах меховые шапки.

– Какие-то особые приметы?

Костя покачал головой.

– А ты что делал в этот момент?

– Я увидел, что Олю затаскивают в машину, ну и бросился к ней. Но не успел.

– Машину описать можешь?

Костя кивнул.

– А номер? Хотя бы приблизительно, – спросил я без особой надежды.

Костя почему-то тяжело вздохнул и произнес:

– Почему приблизительно? У меня очень хорошая память. Я помню номер.

Вот это свидетель!

– А куда мы едем? – поинтересовался Костя.

– Мы, Костя, едем к человеку, который поможет нам найти Олю.

– Да-а? – недоверчиво протянул Костя.

Я не мешкая вынул из кармана мобильник и набрал номер Грязнова:

– Алло, Слава?.. Есть дело... Да, срочное... Да, очень... Нет, встретиться лучше не на Петровке... Еду к тебе.

Через полчаса всем постам ГИБДД была разослана ориентировка, в которой приказывалось под благовидным предлогом задержать темно-вишневую «девятку», номерной знак «н976в RUS». Костя оказался действительно ценным свидетелем.

А на следующее утро в Генеральной прокуратуре под грифом «Совершенно секретно» было возбуждено уголовное дело о похищении гражданки Мартемьяновой Ольги Валерьевны. Расследование было поручено Александру Борисовичу Турецкому.

5

Поздним зимним вечером деревня казалась безлюдной, словно вымершей. Черные силуэты изб навевали воспоминания о «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Нигде никого. Только лай собак, разносившийся далеко в морозном воздухе, оживлял окрестности.

Над лесом на фоне иссиня-черного неба белела крупными каплями звездная россыпь.

– Какая красота! – вдыхая полной грудью чистый морозный воздух, сказал чубастый Богдан, выпрыгивая из машины и потягиваясь. – Звезды-то, звезды какие! Как груши...

Гораздо менее поэтично настроенный Михась молча направился к багажнику, открыл его и стал выбрасывать на снег коробки.

– Помоги, – буркнул он Леве.

Богдан все еще любовался пейзажем.

Дом, возле которого остановился «ниссан», стоял на горке. Внизу перед Богданом редкими огнями, как пунктиром, обрисовалось человеческое жилье: то ли большая деревня с бестолково раскиданными по холмам, далеко стоящими друг от друга домами, то ли несколько мелких деревень... Даже в темноте было видно, что дома внизу бедные, обычные деревенские дворы с покосившимися заборами, налепленными друг на друга дощатыми сараюшками. В стороне особняком за высоким забором высились три кирпичных особняка зажиточных московских дачников. Огней в них не было.

– Да, все-таки русская деревня скучная, – сделал вывод Богдан, озираясь по сторонам. – Ни хозяйства, ни сада. Земли вон сколько пропадает, голое поле до самого леса, хоть бы яблоню посадили, березу, так нет... Столбы одни, и те вкривь и вкось. А сараюшки-то, сараюшки! Покосившиеся, кривые, вот-вот завалятся! Нет чтобы каменные построить! Вот у меня в деревне дом, так я машину кубика пригнал, сарай отстроил – любо-дорого глядеть. И перед людьми не стыдно, и самому приятно.

– У них там сломанный трактор украшает пейзаж, – кряхтя, отозвался Лева.

Он тащил девушку под руки из багажника.

– Помоги-ка, чего рот разинул.

Богдан печально вздохнул и вернулся к работе. Он подхватил девушку за ноги.

– Еще раз предупреждаю, – сказал Лева, пока они вдвоем несли девушку от машины к воротам дома. – Бабуля моя того, немного с приветом, но не всегда, а только порой на нее находит. Будет вас чужими именами называть, бред всякий нести, не пугайтесь. Я ее с Украины несколько лет назад вывез. Она еще немецкую оккупацию пережила, так, видать, с тех пор у нее в голове что-то подвинулось не туда. Так что имейте в виду...

Михась открыл калитку. Лева и Богдан внесли девушку во двор дома и, увязая по колено в глубоком снегу, медленно стали пробираться к веранде.

– Как же твоя бабка одна тут живет? – удивился Богдан.

– А что, она самостоятельная, хоть и из ума выжила давно. Вся округа к ней за самогонкой бегает. И потом, она не одна живет, с ней дядька, ее сын, только он на месяц лег в больницу. Теперь пока вы тут с ней будете, потом я. В принципе делать ничего не надо, газовая колонка стоит, так что печки не топятся, а вот воды из колодца натаскать, в магазин сбегать, снег почистить – это надо... Уф, сгружай ее.

Лева опустил девушку прямо в сугроб перед дверью веранды.

– Надо ключ найти.

Он пошарил рукой в водосточной трубе и вытащил ключ от дома.

– Свет горит, – сказал Богдан, пытаясь заглянуть через заиндевевшее окно и посмотреть, что происходит внутри дома. – Кажется, телевизор смотрят.

Лева отпер дверь. Девушку втащили на веранду.

– Показывай, хозяин, куда ее? А то бабка сейчас увидит.

– Если она и увидит, то все равно не поймет, что происходит, и забудет через пять минут.

С веранды подельники внесли девушку в маленькие сени. Лева сдвинул ногой домотканый половик, обнажив гладкие ровные доски пола. Под половиком пряталась дверка подпола. Взявшись за кованое кольцо, Лева потянул на себя и открыл лаз в подпол.

В лицо Богдана дохнуло холодом и сыростью. Вниз, в темноту, вела крутая металлическая лестница.

Подпол занимал все пространство под сенями, его использовали для хранения картошки, домашних солений и всяческих припасов. Холодный торцовый угол, отгороженный дощатым заборчиком, делили кучи картошки, свеклы и моркови, по двум теплым внутренним стенам шли стеллажи из неоструганных досок, на них плотными рядами стояла батарея трехлитровых банок с огурцами, помидорами, капустой, солянками, маринадами, вареньем, компотами и всякой всячиной. Под потолком висело несколько домашних колбас. А внизу, у полок, стояло самое интересное – несколько десятков бутылок с мутной, прозрачной или зеленоватой жидкостью, плотно укупоренных, ждущих своего часа бутылок с первоклассным самогоном, по которому баба Люба, несмотря на свой маразм, была большим специалистом. Тут же, распространяя крепкий удушливый запах, стояла огромная бадья с доходившей брагой.

– Свет там включи, – попросил Богдан. – Шею свернуть можно.

Он спустился вниз первым. Затем в подпол опустили спящую девушку, осторожно, ногами вперед. Лева, кряхтя, поддерживал ее под руки, Богдан ловил.

В это время из дома в сени вышел третий заговорщик: невысокого роста здоровяк с детским пышнощеким лицом, носом-бульбиной и маленькими поросячьими глазками.

– Ну как все прошло? – по-украински обратился он к Богдану, с интересом заглядывая в подпол.

– Видишь, что нормально, – ответил за товарища Лева по-русски. – Целый день тут сидел, снег не мог во дворе почистить? Ворота не раскрыть.

– Я шуфля не знайшов, – флегматично ответил здоровяк. – У бабки твоей пытався, так она мовчит.

Наконец Богдан справился с задачей. Взвалив девушку на плечо, он отнес ее подальше от лестницы и положил на приготовленный заранее пружинный матрас, застеленный старыми одеялами. Под тяжестью тела пружины отозвались унылым скрежетом.

Опустив руки, Богдан некоторое время молча смотрел на похищенную.

Бледная, как полотно, девушка дышала чуть заметно. Иногда дыхание прерывалось, но через короткий промежуток опять восстанавливалось.

– Ну как она там? – сверху спросил Лева, засовывая голову в подпол. – Подымайся скорее, есть охота.

– А я знаю? – ответил Богдан. – Ты медик, ты и проверяй.

Тяжело вздыхая, Лева спустился в подпол, наклонился над девушкой. Отлепил от ее лица клейкую ленту, убрал платок. Посмотрел, почесал в затылке.

– Мда, кажется, переборщили мы с этим эфиром. Не хватало нам, ко всему прочему, еще и мокрухи. Ты знаешь, сколько нам светит по российскому законодательству за похищение?

– Сколько?

– От пяти до пятнадцати лет.

– Ого! – присвистнул Богдан.

– То-то и оно. Статья сто двадцать шестая. Часть третья. Так что сам понимаешь...

Большими пальцами рук Лева приподнял девушке веки.

Широкие черные точки зрачков не сузились, когда на них упал луч света. Роговицы глаз тускло, безжизненно поблескивали. Из угла полуоткрытого рта по подбородку тоненькой струйкой стекала слюна. Признаков жизни девушка не подавала.

Богдан даже испугался, но выдавать свой страх перед Левой стыдился...

– Прям как та обдолбанная чувиха из «Криминального чтива», – со смешком выдавил он, хотя у самого мурашки по спине поползли.

Лева не ответил, и Богдан решил, что дело совсем плохо.

– Она вообще не кончится? – испуганно прошептал он.

Лева пожал плечами и начал нащупывать пульс на шее девушки. Под пальцами ощущалась вялая, неритмичная ниточка пульса.

– Сердце слабо работает, – сказал он.

– И теперь что?

– Ничего, – ответил Лева, и трудно было понять, что звучало в его словах: равнодушие или спокойная уверенность. – Тут прохладно, отойдет. Пошли пока, перекусим.

– Как бы совсем не замерзла.

– Ничего с ней не будет. Я специально матрас у теплой стены положил.

Он взял с полок две банки с маринованными грибами и солянкой, сунул под мышку, кивнул Богдану:

– Огурцов еще с помидорами возьми, – и полез по лестнице наверх.

– А это? – Богдан с надеждой кивнул в сторону призывно поблескивающих бутылок.

– Не сейчас, – Лева нахмурил брови, – а то бабка бушевать начнет. Она по этому делу строгая. Мы потом, когда она уснет... Потом, пиво есть.

Люк подпола заперли сверху навесным замком.

– Плохо, что лестница приварена, не вытянуть, – сказал наблюдающий сверху здоровяк.

– Ничего страшного, ей отсюда не выбраться.

Левина бабка сидела в передней за круглым столом, покрытым клеенчатой скатертью, и с отрешенным видом рассматривала картинки в детской книжке. Читать она не умела.

– Здорово, старая! – оглушительным голосом поприветствовал бабушку Лева.

Старуха даже не повернула головы. Послюнив палец, она аккуратно перелистнула страницу.

Лева с грохотом выставил на стол перед бабкой стеклянные банки.

– Гера, ты тут целый день сидел, надеюсь, хоть пожрать приготовил?

Флегматичный здоровяк с детскими щеками лукаво улыбнулся. Ни слова не говоря, он исчез в сенях и появился, неся в обеих руках огромную сковороду жареной картошки, поставил ее на стол и снова исчез за дверью.

Богдан, не раздеваясь, сидел возле печи, уставившись в одну точку, и думал о чем-то своем. На лице его застыло задумчивое выражение.

Вошел Михась, одним взглядом оценил обстановку. По-хозяйски уселся в центре комнаты, у окна, бросил на стол нераспечатанную упаковку баночного немецкого пива.

Гера выставлял на стол все новые блюда. Была тут и яичница-глазунья на шкварках, и нарезанный толстыми ломтями голландский сыр, и грибы, и красные домашние помидоры в глубокой миске. В довершение всего он принес поджаренные в духовке румяные куриные окорочка.

Богдан засопел, с неодобрением поглядел на пиво и, набравшись мужества, произнес:

– А чего, баб Люба, самогонкой не угостишь?

Бабка, услышав знакомое слово, оторвалась от книжки и глянула на Богдана. В ее водянистых зрачках появился смысл.

– Дорог нынче самогон-то. Не укупишь, – произнесла она четко и раздельно.

– А мы постараемся. Заплатим, – весело сказал осмелевший Богдан, вытаскивая из кармана бумажник, в котором содержалась пухлая пачка, состоявшая из украинских гривен, российских рублей, литовских латов, польских злотых, американских долларов и даже узбекских сомов.

– Как в банке. Выбирай – не хочу, – сказал он и протянул пачку бабке. При этом Богдан подмигнул подельникам, мол, повеселимся сейчас.

Увидев деньги, бабка заблестела глазами и окончательно закрыла свою книжку. Чуть сощурясь, она безошибочно вынула из предложенной ей пачки зеленую десятидолларовую бумажку, профессиональным движением провела морщинистым пальцем по портрету, проверяя, не фальшивая ли, и мигом спрятала купюру в многочисленных складках своей одежды.

– В подполе пятилитровую бутыль возьмите, – сказала она и вернулась к своей книжке.

Все присутствующие, кроме, понятно, Богдана, прыснули со смеху. Последнему, конечно, жаль было десятки, но желание отведать бабкиного самогона оказалось сильнее. И Богдан, не без труда забыв о долларах, исчезнувших в руках ушлой бабы Любы, присоединился к всеобщему веселью.

Лева в это время куда-то незаметно отлучился и вернулся с традиционной пятилитровой бутылью, запечатанной самодельной пробкой.

– Грушевый, – с гордостью сказал он. – На кремнях. И еще марганцовкой очищена. Бабка свое дело знает.

Он с трудом, зубами вытащил огромную пробку и всем по очереди дал понюхать из горлышка. Гера облизнулся.

– Мне не наливай, – брезгливо поморщился Михась. – А ты що, хлопчина, зажурывся? – обратился он к Богдану.

Тот криво усмехнулся, пожал плечами и, стряхнув с себя оцепенение, подсел к товарищам. Однако задумчивое выражение так и не исчезло с его лица.

Налили, выпили. Самогон действительно оказался замечательным. Подельники с наслаждением выпили ароматной забористой жидкости. Потом каждый потянулся к приглянувшейся закуске. Завязался разговор на смеси украинского и русского, потому как Лева, хоть и был в душе «свядомым украинцем», на родной мове не говорил по причине своего «москальского» происхождения. Однако он понимал беглую речь и время от времени встревал в общий разговор. Отвечали ему по-украински, но потом, забывшись, переходили на русский.

Старуха, не принимая участия в застолье, сидела за столом. Время от времени она сурово поглядывала на гостей и на большую бутыль.

– Баба Люба, это хлопци с Украины! – гаркнул ей на ухо Лева.

Старуха пошевелила бровями, как филин, но ничего не ответила. Трудно было разгадать, понимает ли она вообще, что происходит. Видимо, единственное, что на время могло вернуть ей рассудок, была купля-продажа самогона.

Лева решил подурачиться:

– Глядите, глядите.

Он вынул из рук старухи детскую книжку и вложил вместо нее яркий иллюстрированный журнал с голой девицей на обложке. Все невольно замерли, ожидая бабулиной реакции.

Старуха внимательно посмотрела на девицу, послюнила палец и с тем же бесстрастным выражением на лице принялась перелистывать скользкие глянцевые страницы.

– Зря ты так на нее, – заявил Гера. – Я тут с ней день побув, так она получше некоторых соображает.

– Ага, – обиделся Лева. – Я-то ее получше знаю. Это она с виду божий одуванчик, а сама один раз мои права сожгла. Я их на ночь забыл спрятать, оставил тут на подоконнике, а ей ночью в башку ударило, будто война, а я свой партбилет на окне оставил. Ну корочки-то красные! И сожгла. Казала, «щоб немци не знайшли». Ну пришлось новые выправлять. А что делать?

Михась в разговоре почти не участвовал, ждал, пока хлопцы наедятся, а сам пил пиво, закусывая соленым арахисом, и переводил взгляд то на Богдана, то на Леву. Неожиданно он встал, поправил ремень с массивной металлической пряжкой и гаркнул:

– Богдан Мысько!

Лева даже вздрогнул. Богдан вскочил, по-военному вытянулся в струну, по-особому отдал батьке честь. Ладонь его сначала коснулась левой стороны груди, затем, сложив вместе указательный и средний палец, Богдан приложил их к правому виску.

Лева понял по интонации, что Михась требует от подчиненного доложить по всей форме о ходе операции, и струхнул. Не то чтобы он чувствовал за собой какой-то грешок, но его пугала вся эта казарменная атрибутика, окружавшая жизнь его товарищей из Львова.

«О Господи, ну зачем нужен этот театр? Как будто за идею нельзя бороться культурно, интеллигентно, без всяких «упал-отжался», – думал он, испытывая в душе страшный дискомфорт.

Что, если и его «батька Михась» станет вот так же дрессировать, приказывая, что ему делать? К счастью, до этого пока не дошло, но кто знает...

«Тут у нас своих баркашовцев хватает, не хватало только чужих», – шевельнулась предательская мыслишка.

Но Михась, получив от Богдана исчерпывающие ответы и наказав Геру за неубранный снег тремя сутками «аришту», обратился к цивильному участнику команды совершенно другим тоном:

– Тебя, Лева, благодарю за выручку. – Михась крепко пожал ему руку и сунул Леве в ладонь свернутые трубочкой доллары, от чего тот сразу расслабился. – Это на всякие расходы. Об остальном, как договаривались.

Лева, очень довольный, заулыбался.

Михась засобирался. Застегнулся, поправил шарф. Богдан и наказанный Гера вышли с лопатами во двор расчистить снег перед батьковой машиной. Лева держался от них особняком.

– Ты, как хозяин, за девчонкой приглядывай, не позволяй моим детюкам ее обижать, – улыбаясь, сказал на прощание Михась. – Будь за старшего. Без моего приказа ничего с ней не делать. Кормить, поить, и точка. Я вернусь через пару дней. Смотрите у меня тут, – добродушно улыбаясь, добавил он, – приеду – шкуру спущу.

Лева, скукожившись от холода в одном свитере, все же пошел провожать батьку до машины. На прощание Михась еще переговорил о чем-то со своими подчиненными. Лева в это время потихоньку разжал ладонь и полюбопытствовал, сколько ему обломилось от Михася. Оказалось, пятьдесят баксов.

Леву кольнуло легкое разочарование. Он надеялся, что Михась от щедрот своих отстегнет долларов сто.

«А батька жиловат, – подумал он. – Ну да фиг с ним, мог бы вообще ничего не отломить, мы же не договаривались. Хотя прокорми попробуй эту свору».

Он новыми глазами посмотрел на друзей-украинцев, бодро разгребавших лопатами снег с улицы к забору.

«Один Гера сколько сожрет. Да еще девчонка. Трое... А сколько они тут пробудут? Неизвестно. Так, пожалуй, они все сами и проедят».

Эта мысль его сильно огорчила, но он решил не подавать виду. Все равно внакладе он не останется. К тому же у Левы в голове созрел некий план...

Попрощавшись за руку с Михасем, Лева подождал, когда батькин «ниссан» тронется с места, и побежал назад, к дому.

Оля медленно отходила от наркоза. Ее душил сухой кашель, сильно саднило в горле: эфир вызвал раздражение бронхов. В полубреду, плохо осознавая, где она и что с ней, Ольга лежала на пружинном матрасе и пыталась припомнить, что же с ней случилось.

В подполе было темно, только сверху из узкой щели пробивался слабый лучик света: в сенях горела лампочка.

Рукой Оля нащупала стену. Она была холодной, шершавой.

«Кирпич», – подумала она.

Голова работала медленно-медленно, мысли словно пробивались сквозь толстый слой ваты.

«Вата», – эхом отдалось в мозгу.

Тело ее стремилось куда-то, торопило ее сознание. Так, бывает, просыпаешься рано утром в субботу, садишься рывком на постели, помня, что пора одеваться и куда-то бежать, а потом до тебя медленно доходит, что сегодня выходной и можно спать, спать...

Оля попыталась сесть. Тело ее помнило, что она должна была куда-то спешить, идти или ехать, но куда? Зачем?

Она села и спустила ноги на пол. Голова закружилась еще сильнее, словно она долго каталась на быстрой карусели. К горлу комом подкатила тошнота. Оля не смогла подавить ее, только успела приподняться, расставить пошире ноги, как ее вырвало.

В изнеможении она снова опустилась на матрас и потеряла сознание.

У нее в голове проплывали сцены из детства, мама, папа, Тимошка... Школа, институт... Костя...

Через некоторое время она пришла в себя и села, прислонившись спиной к холодной стене. Огляделась по сторонам.

После рвоты ей стало немного легче. Она провела по себе рукой, с удивлением ощутила под пальцами шелковистый мех.

«Я в шубе», – медленно проплыло в сознании.

Затем в памяти проплыла залитая солнцем, заснеженная улица, высокие сугробы... Пар изо рта... Запах бензина... «Лореаль – вы этого достойны»... Щит рекламы на автобусной остановке...

И вдруг разбитый на отдельные осколки день сложился в единое целое, как разноцветные стеклышки в калейдоскопе.

Оля вспомнила, как ее силой затолкнули в старые «Жигули», что стояли рядом с автобусной остановкой, и что за рулем машины сидел тот самый парень, которого она встречала несколько раз возле своего дома. Он выгуливал собаку. С ним был еще кто-то, он сел рядом с ней и заткнул ей нос и рот мятой тряпкой. Наверное, тряпка была пропитана каким-то химическим составом, от которого она сразу потеряла сознание...

Что же было потом? Она с трудом вспоминала. Все происходящее запечатлевалось в ее сознании как сквозь сон. А может, это и был сон? Кажется, в какой-то момент она пришла в себя, открыла глаза. Было темно. Вокруг горели огни. Какой-то многоэтажный дом, свет из окон... Высокая темная машина. Ее опять тащили куда-то. Потом узкое темное пространство... Сильная тряска... Холод...

«Меня положили в багажник», – догадалась Оля.

Она ощупала свои запястья. Так и есть, клейкую ленту, которой связывали ей руки, не распутали, а просто перерезали, и она осталась на запястьях.

«Там был кто-то третий», – подумала она.

Перед ее глазами четко встала картина: один человек связывает ей руки лентой, другой прижимает к ее лицу мокрую тряпку, от которой исходит все тот же тошнотворный запах... Но был кто-то третий, кто не участвовал во всем этом, а неподвижно стоял в стороне и наблюдал, опершись об открытую дверку багажника. Оля видела его одно мгновение, и свет из окон бил ему в спину, мешая ей хорошенько рассмотреть его лицо, но на мгновение они встретились взглядами, и взгляд этого неподвижно наблюдающего человека вызвал в ней ужас гораздо более сильный, чем все манипуляции с клейкой лентой...

Оля снова попыталась встать. Колени ее дрожали, хотя в принципе она почти не испытывала страха. По крайней мере, так ей казалось...

Глаза ее быстро привыкли к темноте. В скупом свете, падающем из щели в потолке ее камеры, Оля увидела тускло поблескивающие ряды стеклянных банок.

«Подвал!»

Она на ощупь пробралась вдоль полок. Пол был цементированный, стены кирпичные. Она наткнулась на загородку для овощей, потом на металлическую лестницу, ведущую вверх. С трудом взобралась по лестнице и осторожно толкнула крышку люка, ведущего в подпол. Но он не шелохнулся. Оля, конечно, и не питала больших надежд на то, что люк окажется открытым. Ее радовало, что между досками пола и дверцей есть небольшая щелочка, в которую она может видеть, что происходит наверху.

В сенях горел свет. Оля из своего укрытия видела покрашенный коричневой половой краской порог и кусок стены, обитой сосновой вагонкой, и большую голову кабана с клыками, висящую на стене.

«Чучело... Похоже на охотничий домик. Или дачу. Чей-то дом...»

Она услышала голоса, затем шаги. Прямо у нее над головой заходили половицы, и грубые черные ботинки прошагали мимо нее. Заскрипела дверная ручка, ботинки переступили через порог и скрылись. За ними прошагали кроссовки и еще одни ботинки: на модной добротной подошве из какого-то серого пластика, с коричневыми вставками. Снова послышались голоса. На этот раз Оле удалось разобрать слова.

– Если она орать задумает, на улице слышно будет?

– Только возле дома, и то вряд ли... Да сюда никто и не заходит. А решит орать, опять усыпим.

Ботинок на пластиковой подошве сдвинул половик на полу, и Оле в лицо посыпался сверху песок и мелкий сор. Она отпрянула от щели, а когда через некоторое время снова выглянула, то, к своему глубокому огорчению, убедилась, что люк подпола сверху закрыли ковром. Из щели больше не проникал свет. Ничего не оставалось, как спуститься с лестницы и вернуться на матрас.

В подполе было прохладно. Оля закуталась в шубу, положила голову на пыльный матрас и закрыла глаза. Мысли потекли своим чередом, и спустя несколько минут Оле даже показалось, что никакого похищения нет и что лежит она в своей комнате, сейчас ночь... А скоро наступит утро, пора будет идти в институт... Вот только ноги почему-то страшно мерзнут. Оля почему-то вспомнила, как в детстве хотела стать фигуристкой. А родители в шутку пугали ее, что, мол, отморозит ноги на льду... И еще много чего вспоминала Оля, пока ее мозг проваливался в сон...

...В детстве Оля мечтала заниматься фигурным катанием или балетом, но сначала их семья жила в маленьком районном городе, где не было ни балетной студии, ни катка. Потом мать перевели на работу в областной центр, и Оля смогла один год позаниматься в секции фигурного катания. Тренер считал ее перспективной для парного катания – маленького роста, не без таланта, с огоньком и внешними данными.

Но потом родился младший брат – Тимофей. Тимошка... Елена Александровна вышла на работу через три месяца после рождения сына, а Оля переквалифицировалась в няньку. На спорт времени не оставалось.

– Ничего, доченька, подожди, потерпи, – утешала ее Елена Александровна. – Скоро Тимошка вырастет, и ты продолжишь заниматься. Посмотри, как он быстро у нас растет. Всего одну зиму ты с ним побудешь, а потом я найду няню...

Первая нянька была дальней родственницей Мартемьяновых, то ли троюродной сестрой Олиного отца, то ли его троюродной племянницей. Все называли ее тетя Софа. Это была полная женщина с черными волосами, уложенными короной вокруг головы. Любой одежде она предпочитала яркие цветастые длиннополые халаты, у нее их имелось штук сто. Стоя в таком халате посреди кухни, уперев руки в бока и высоко подняв голову с царственной прической, тетя Софа вселяла в окружающих чувство уважения и полного порабощения. Елена Александровна перед ней заискивала. Оля просто ее боялась.

Тетя Софа нигде не работала, имела вторую группу инвалидности – еще в молодости, работая на швейной фабрике, она получила производственную травму. С тех пор она получала от государства двадцать пять рублей пособия и умудрилась на эти деньги купить машину, а каждую осень ездить по туристической путевке в Болгарию. Мартемьяновы считали ниже своего достоинства выяснять, откуда у тети Софы берутся деньги на эти житейские удовольствия.

– Лена, это не наше дело, – говорил Валерий Николаевич, когда на семейном совете решалось, приглашать или не приглашать тетю Софу.

Некоторое время спустя Оля слышала, как мать, секретничая со своей подругой, обронила фразу:

– Говорят, у нее любовник – генерал.

Когда подруга сделала большие глаза и молча кивком указала на Олю, игравшую в той же комнате, мать ответила:

– Да ну! Она еще ничего не понимает.