Текст книги "Встретимся в суде"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Успокойся, Алеша. У следствия еще не все потеряно. У нас есть полковник Михеев, есть Барышников – начальник областного ГУВД... Они носом землю будут рыть, лишь бы привязать Баканина к убийству Айвазова.

– Разве мало мы им платили? Ну и где результат?

– Результат будет. Пообещаем удвоить гонорар в случае успешного проведения следствия по делу Баканина.

– А что же с адвокатами? – настойчиво спросил Нефедов. Он начал успокаиваться, только внутренние спазмы волнения порождали дрожь. На Ксению он смотрел, как ребенок на учительницу, которая должна растолковать ему, как правильно решить сложную задачу. – Ходят тут, ходят... Дело Баканина требуют показать...

– Надо было отправить их подальше, не пришлось бы сейчас возиться. Зачем ты адвокатов принял?

– Не мог не принять, ты пойми! По закону они ведь имеют право ознакомиться с делом. Если бы я им дал под зад коленкой, они бы вернулись в свою Москву и... было бы только хуже.

– И тогда было бы плохо, и сейчас невесело. Ну ладно! Если так получилось, дело мы им выдадим. Но не мешает москвичей припугнуть. Ты меня понял, Алеша?

– Понял.

– Хорошенько понял? Не до смерти. Всего-навсего припугнуть.

– Да понял, понял! Не зуди!

Александрбург, 21 марта 2006 года, 00.30.

Валентин Баканин

Зачем она приходила?

Наверное, нет смысла терзать себя, отнимая драгоценное время у сна этими бесконечными самодопросами по ночам. Но он должен, должен разобраться! Он должен воссоздать истинную картину прошлого, чтобы то, что происходит с ним сейчас, обрело хотя бы подобие смысла. Если смысла нет, тогда его окружает море случайностей. Но если смысл есть, тогда он, Валька Баканин, сознает свою вину. Он не виноват в том, в чем его обвиняют, однако в чем-то другом он все-таки виноват. И за это он расплачивается. Должно быть, он не первый мужчина, запутавшийся в отношениях с чужой женой. Но почему, почему именно он должен расплачиваться так жестоко?

...Законный брак не оправдал возлагаемых на него надежд. Юная Юля, веснушчатая и курносая, похожая на Валькину мать, диаметрально отличалась от нее по характеру, и летопись баканинских семейных отношений, подобно средневековой летописи нестабильного феодального государства, содержала сплошные описания военных действий. Там, где Валькина мама старалась смягчать трения, Юля их обостряла, там, где мама отступала, Юля нарывалась на конфликт. Валькины родители неизменно принимали сторону невестки, а дети (несмотря на ссоры, Валя с Юлей успели обзавестись двумя дочерьми) были на стороне отца. И все же это все как-то не разваливалось, держалось, и девочки подрастали, и ссоры переставали восприниматься так болезненно, и Валька, давно превратившийся в Валентина Викторовича, начал подумывать о том, что время – лучший лекарь, что и у него, пусть с запозданием, начнется счастливая семейная жизнь... И как раз в это время Юля подала на развод.

– У тебя кто-то есть? – спросил он, леденея. «Вот и расплата за то, что Шарова обманывал», – мелькнуло в голове.

– Это у тебя кто-то есть, – безжалостно ответила Юля. – И был все эти годы. Это ведь она? Марина, да? Вот ведьма. Я так и думала. Всем, что видит, старается завладеть. Все гребет под горячую руку, особенно чужое добро.

Валентин собирался уже закричать, опровергнуть, сказать, что все эти годы он был верен ей, но не выдавил из себя ни звука. Он не был верен жене. Физически – да, не прикасался ни к кому, кроме нее. Но помыслами он оставался с Мариной. Марине адресовались все те ласки, которыми он изнурял тело Юли – красивое, между прочим, тело, ничуть не хуже Марининого... Сознание непоправимой ошибки захлестнуло его с головой. Бедная Юля, в каком аду провела она годы супружества! Он потянулся прикоснуться к жене, утешить ее, как плачущего ребенка, как несчастное раненое животное, но Юля оскорбленно отбросила его руку. Ее серые глаза позеленели, как всегда в минуты злости, и Валентин подумал: уж не затем ли он злил жену, чтобы вызвать этот эффект? Чтобы в минуты свирепого секса, наступавшего вслед за ссорами в знак примирения, на него смотрели зеленые глаза – зеленые, как у Марины...

– Я ведь тебя любила, Валенька... – Валентин ждал от жены оскорблений, поэтому неожиданное признание резануло душу. – Когда ты сделал мне предложение, я видела, что ты меня не любишь, но подумала: ну и пусть. Каждый – кузнец своего счастья. Моей любви хватит на нас двоих. И вот все эти годы я тебя любила, любила, любила, вкладывала в тебя любовь, вкладывала, вкладывала... Пока ее запасы не истощились. Тогда я наконец посмотрела на нашу семейную жизнь трезво и поняла: нет, так дальше жить нельзя. Видно, нельзя заставить человека разлюбить другого, если он того не хочет. И влюбить в себя по указке тоже не получается... Ты свободен, – закончила Юля совсем в другом тоне. – Девочек я заберу с собой.

Все-таки он виноват перед Юлей. И, как бы в наказание, после развода на него посыпались эти несчастья с фирмой, разногласия с партнерами... Или, может быть, Юля служила неким громоотводом: все несчастья у Валентина раньше сосредоточивались в семейной жизни, а после того, как семейной жизни не стало, сконцентрировались в бизнесе? Какая ерунда в голову лезет! Так или иначе, ему в одиночку приходилось отражать атаки врагов, которые вчера были близкими друзьями.

И тогда пришла Марина.

Валентин не поверил своим глазам. Если бы в ту пору, когда между ними все горело и пылало – это было бы нормально. Но сейчас – зачем он ей? Вспомнить прошлое? Реанимировать молодость? Пришла в половине одиннадцатого вечера, позвонила в дверь его дома, до краев наполненного одиночеством. Валентин открыл и не поверил своим глазам. Марина? В такое время? Легкое пальто на груди распахнулось, демонстрируя полупрозрачную блузку.

– Что-нибудь с бизнесом? – обеспокоенно спросил Валентин, потому что «Уральский инструмент», «Уралочка» и «Зевс» в последнее время стали больными зубами, ни на минуту не позволяющими забыть о своем наличии.

Бывшие друзья не-разлей-вода обнаружили не лучшие черты своего характера, а это всегда мучительно. Но Марина... Сбросив на пол дорогое пальто, она прижалась к Валентину, обхватила его под мышками, проскользила по его телу своими не потерявшими формы маленькими грудями, которые слегка поддерживал снизу видимый через блузку кружевной лифчик.

– Марина, ты что, что с тобой? – попытался образумить ее Валентин, отступая в спальню, где оказали бы ему моральную поддержку призраки присутствия Юли и дочерей.

Вот еще не хватало: возобновить связь с женой Шарова, когда Шаров – один из немногих бывших «реаниматоров», что остались на его стороне!

– Я старая? – спросила Марина, вскидывая на него ресницы. – У меня появились морщинки, седые волосы?.. Ты меня больше не хочешь?

– Нет, не в этом дело, – раздраженно буркнул Валентин, стараясь не смотреть в ее глаза... В ее прежние глаза.

– Мне плохо, Вальчик. – Только Марина называла его так, и это смешное имя, которого он ни от кого больше не потерпел бы, в ее влажных губах звучало интимно. – Я знаю, тебе тоже плохо. Ты один, и я... знаешь, я, по существу, тоже одна. Наверное, в свое время мы с тобой совершили ошибку, что не остались вместе...

– Так хотела ты, – напомнил Валентин.

– Да, ошибку совершила я... Не знаю, как теперь быть... Ты такой теплый, как русская печка. А я почему-то замерзла...

Маринина кожа совсем не была холодной. Может быть, у нее действительно были и морщинки, и седые волосы, но Валентин их не замечал. Главное, что глаза у нее остались такими же зелеными, как молодой, насквозь просвеченный солнцем крыжовник. Совершенно юные, совершенно женские, совершенно прежние глаза...

Наверное, она неправильно истолковала его невольное движение в сторону спальни. Да нет, почему «неправильно»? Ведь в конечном счете все так и получилось...

После они отдыхали бок о бок на кровати, которая окончательно перестала быть супружеской. Валентин без радости и без печали думал о том, что призрак присутствия гневной Юли больше не будет его беспокоить: Марина сняла заклятие. Однако наложила новое: теперь он постоянно будет видеть на этой простыне ее тело. Ох, эти женщины, они все стремятся заселить своими фантомами! А, может быть, дело не в женщинах, а в нем? Наверное, это он – ненормальный мужчина. Наверное, он – из породы однолюбов. Крепко привязывающихся однолюбов...

– Ты зря подумал на Леню Ефимова, – вплыл в его рассуждения Маринин голос, и Валентин догадался, что перед этим он что-то прослушал, пропустил. Но тотчас ухватил нить:

– Ефимов? Если этот мелкий пакостник, – «крупный пакостник», мысленно поправил себя, – снова попытается захватить «Зевс», я ему...

– Ничего он не пытался! – возразила Марина с таким искренним видом, с таким распахиванием только что притуманенных любовью глаз, что Валентин не стал ее перебивать: пусть скажет все до конца. – Его подставили, неужели ты не понял? Вас хотят стравить!

– Кто?

– Конкуренты «Зевса»! Я не вникала в детали, но их несколько, и они, кровь из носа, хотят, чтобы вы перессорились... Леня приходил ко мне и Шарову жаловаться. Поговори с ним, я толком ничего не знаю! Я только вижу, что гибнет наша прежняя команда, наши молодые мечты, и мне это обидно... Для меня столько значите вы все, то есть мы все, когда мы все вместе...

Тогда Валентин размяк. Заверял Марину, что ему будет только приятно, если в грязном деле с «Новыми приборами» Ефимов окажется не замешан; настаивал, что, если все разъяснится, не станет держать на него зла... А теперь? Теперь он прокрутил события со стороны, словно фильм, и удивился: какой плохой режиссер его снимал? Весь древнейший сценарий обольщения мужчины, чтобы с помощью секса на него повлиять, шит белыми нитками. Понадобилась такая великолепная актриса, как Марина, чтобы эта пошлая мелодрама прошла на «ура». Но вряд ли тут дело в Маринином актерском таланте: дело в благодарном зрителе, которого вынудили сыграть роль простофили... «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад!»

Но если Марина действительно затащила бывшего любовника в постель для того, чтобы притормозить его действия против Ефимова, как это совпадает с ее вымечтанным образом? Получается, полжизни он был влюблен в женщину, о которой ничего не знал. Работал вместе с ней, постоянно общался, входил в ее тугое, плотно обхватывающее лоно – и после всего этого... Неужели она так ловко притворялась? Нет, скорее, были правдивы Валькины давние эротические сновидения: в Марине обитает много женщин. Он был знаком всего лишь с одной из них, возможно, лучшей. И упорно закрывал глаза на ее опасных сестер...

«Лучше бы я остался с Юлей», – подумал Валентин. Мысль показалась лишней, бессмысленной. Как будто ему теперь доступен выбор! Он останется не с Мариной и не с Юлей, он останется в тюремной камере. Надолго? Навсегда? Смертная казнь в России отменена, но существует пожизненное заключение, к которому могут приговорить его... За убийство, которого он не совершал!

Ночные стоны в следственном изоляторе никого не удивляют. Здешние обитатели стонут, бодрствуя, стонут и во сне. Стонут, вспоминая прошлое и предчувствуя будущее, как баран чувствует на шее первое прикосновение ножа.

Александрбург, 23 марта 2006 года, 16.08.

Юрий Гордеев

Юрий Петрович Гордеев был готов к тому, что его работа в Александрбурге затянется. Провинциальная медлительность, помноженная на круговую поруку работников правосудия, точнее, левосудия, создавала для этого отменные предпосылки. Но, получив на руки папку с делом Баканина на третий день своего пребывания в городе, он подумал, что даже для провинции это чересчур. Гордеев собирался высказать претензии, но при взгляде в лицо начальника следственного управления Макаровой решил оставить претензии при себе. Судя по выражению глаз и губ этой плотной решительной женщины, она считала, что ей должны выражать благодарность. «Скажите спасибо, что вообще что-то от нас получили», – читалось на этом лице.

– А где вы работаете в Москве? – с дотошной бдительностью спросила Макарова.

– Десятая юридическая консультация. – Гордеев слегка наклонил голову.

Макарова еще раз проверила его документы, в которых было сказано то же самое, не нашла к чему придраться и, кажется, рассердилась. Пухлые, намазанные оранжевой помадой губы сжались, сморщились, напоминая рифленую поверхность чипса.

– Все страницы пересчитаны и пронумерованы. Каждую из них я помню. Не вздумайте что-нибудь вытащить: вас сразу же уличат.

«Впервые меня, адвоката, принимают за вора», – едва не сказал Юрий Петрович, но Макарова уже вышла, по-гренадерски размашисто шагая, из кабинета управления следственного изолятора, временно предоставленного в распоряжение Гордеева. Кабинет походил на каземат: голые грязноватые стены, покрашенные отвратительной темно-зеленой краской, гуляющий по ногам сквозняк, колченогий деревянный некрашеный стол, который, ничуть не стесняясь гостей из Москвы, деловито пересекала по диагонали дорожка тараканов. Судя по тому, что жрать им тут было категорически нечего, шествие представляло собой великий тараканий исход. Гордеев не удивился бы, услышав скрежещущий поворот ключа в наружном замке: Макарова могла его и запереть, чтобы продержать здесь неопределенное время и выпустить когда заблагорассудится. Это на нее похоже! Своенравная дама! Не вполне уверенный, что такого не случится, некоторое время Гордеев периодически отрывался от чтения уголовного дела № 705509 по обвинению Валентина Баканина и поглядывал в сторону двери, на которой уцелело зарешеченное смотровое окошко. Позже эти нервные поглядывания прекратились: не потому, что Юрий Петрович уверился в благонадежности Макаровой, а потому, что дело поглотило его целиком. Гордеев читал его, как бульварный роман, нафаршированный исключительными ситуациями, ходульными характерами и невообразимыми объяснениями. И над каждой страницей, подобно Станиславскому, готов был восклицать: «Не верю! Не верю!» Действительно, было трудно поверить, что способно существовать такое уникальное дело – поистине рекордсмен по количеству процессуальных нарушений.

Однако оно существовало. Оно лежало перед ним...

Для начала напомним, что Валентин Викторович Баканин был депутатом Серпуховского городского совета, так как его фирма находилась на территории этого района Подмосковья. Это значит, что задерживать его можно было только с согласия прокурора города Серпухова. Однако горпрокурор Самощенко, с которым Гордеев успел связаться еще до поездки, ни сном ни духом не знал о происходящем.

Следуя закону, Баканина должны были вызвать в Александрбург повесткой или телефонограммой. Но в деле не было ни одного подобного документа. Не нашлось даже стандартного прокурорского постановления на исполнение отдельного требования об установлении местонахождения подозреваемого. Это постановление должен был составить следователь Алехин, а утвердить прокурор Нефедов. Выполнить это поручение должны были сотрудники ГУВД Московской области. Тем не менее вместо процессуальных действий, регламентированных уголовно-процессуальным кодексом (УПК) РФ, в Москву прилетел старший следователь по особо важным делам Александрбургской облпрокуратуры Сергей Алехин. Прилетел специально для того, чтобы задержать подозреваемого Баканина и вывезти его в Александрбург.

То, что адвоката Баканина не вызвали к следователю, а вместо него при предъявлении обвинения присутствовал вызванный Алехиным адвокат Борис Фадин, – тоже нарушение УПК из разряда серьезнейших... Юрий Гордеев откинулся на спинку стула, стряхнул на пол таракана, который с голодухи попытался напасть на бумажный лист, и задумался. Хотелось сделать хотя бы крошечный перерыв перед теми несообразностями, которые откроются ему на следующем шагу. А что откроются, в том сомнения не было: начало дела сулило мощное и плодотворное продолжение в том же духе.

Предчувствия его не обманули, и показания Петра Самойлова, объявившего себя киллером без каких-либо улик против него, так сказать, в результате чистейших угрызений совести, представляли собой новую пищу для размышлений. Самойлов называет организатора преступления, Вадима Мускаева, бухгалтера московского отделения фирмы «Уралочка». Казалось бы, согласно закону, следовало сразу арестовать бухгалтера «Уралочки» Вадима Матвеевича Мускаева. Если он организовал убийство Айвазова и его семьи, значит, кому же, как не ему, назвать заказчика? Но с арестом Мускаева следователь Алехин медлит. Вместо этого, предвидя мускаевские показания (телепатией увлекался, не иначе), следователь называет заказчика сам. Это – председатель совета директоров фирмы «Уралочка», шеф концерна «Зевс» и прочих фирм и корпораций Валентин Викторович Баканин!

В перечислении баканинских титулов брезжила какая-то нелепость, дефект, который Юрий Петрович никак не мог уловить. Но это, в общем, было не так уж важно, об этом можно поразмыслить на досуге. Важным представлялось как можно скорее выцарапать отсюда Баканина. Если за него взялись так всерьез, что состряпали целое дело буквально на пустом месте, значит, кому-то он крепко мешает. А если он кому-то до такой степени мешает, значит, определенные люди не остановятся и перед тем, чтобы его убить. Забить до смерти или задушить в камере. Потом, правда, Баканин получает шанс на оправдание... посмертно.

Дверь открылась. Гордеев обернулся, ожидая увидеть Ксению Макарову, но это была не Макарова. На пороге стоял Роберт, который за время ознакомления Гордеева с делом должен был добиться свидания с Баканиным.

– Наконец-то я вас нашел, Юрий Петрович! Тут с непривычки заблудишься... А что это здесь у вас тараканов столько?

– Тараканы, Роберт, чистые и невинные твари по сравнению с людьми. Я их не трогаю, они меня не трогают... А как насчет свидания?

– Не дают! – с каким-то даже восторгом провозгласил Роберт. – Сначала сказали, что Баканин болен. Я предлагаю навестить его в медсанчасти. Спрашиваю, в чем причина болезни, и требую заключения врача. Тут они все переигрывают и говорят, что Баканин здоров, только санитарная обстановка в СИЗО неблагоприятная... Одним словом, шестое чувство подсказывает, что застряли здесь надолго – и Баканин, и мы.

Третья картина из прошлого КАРЬЕРА, ЛЮБОВЬ И СВИНКА

Марина Криворучко, в придачу к своей привлекательной внешности и незаурядным умственным способностям, обладала редким талантом: она умела просыпаться... Нет, конечно, все люди просыпаются, за исключением тех, которые проводят годы в летаргическом сне, и худо-бедно у большинства этот процесс получается. Но дело в том, что у Марины просыпаться получалось не кое-как, а полноценно, обворожительно, точно она была ранней пташкой жаворонком. Никакой утренней отечности век, никаких надавленных подушкой отвисающих щек, никакой бесцветности лишенного косметики лица, способного перепугать мужчину, которому вчерашняя фея с утра кажется ведьмой. Счастливчик, просыпавшийся рядом с Мариной, видел на соседней подушке лицо, не утерявшее прелести, пожалуй, даже приобретшее новые краски спектра. Всегда выглядевшая моложе своих лет, Марина поутру напоминала девочку в ожидании праздника: широко раскрытые глаза, разметавшиеся пшеничными волнами волосы, разгоревшиеся щеки, губы, к которым прилила кровь. Как можно было удержаться, чтоб не начать целовать эти щеки, эти губы, эти трепещущие, словно бабочкино крыло, веки? Счастливчик, однако же, обыкновенно удерживался...

Здесь уместен вопрос: кто же был тот счастливчик, заполучивший в безраздельное пользование только что пробудившуюся Марину Криворучко? Ответ, должно быть, многих разочарует своей тривиальностью. Это постоянно и неизменно был ее муж, Руслан Георгиевич Шаров. Потому что, вопреки факту, что не с одним мужчиной Марина занималась тем, что на языке провинциально-стыдливых иносказаний обозначается словом «спать», в буквальном смысле она спала – то есть засыпала и просыпалась – на супружеской постели. А где супружеская постель, там и супруг. И никуда его не денешь.

Хотя так часто Марине хотелось его куда-то деть!

Тогда, на первом курсе, она ничего не понимала. То есть во всем, что касается науки и бизнеса, уже тогда она была умнее большинства своих сверстниц, но в жизни женщины она не понимала ничего, хотя бы из-за этого была глупа прямолинейной глупостью, полагающей, что перед сияющим лицом интеллекта чувствам полагается смириться. Марина привыкла, что в этой жизни, чтобы достигнуть того, что хочешь, приходится смиряться. Но – до поры до времени. Когда она достигнет всего, что хочет, она перестанет себя стеснять. А достижения предполагаются великие, учитывая ту нижнюю точку бытия, откуда Марина Криворучко начала старт. В Александрбург Марина вырвалась из маленького домика на окраине провинциального городка. Мать, отец – в одной комнате, бабка, братья, Марина – в другой, разгороженной занавесочками. Все школьное детство Марина стеснялась звать к себе в гости одноклассниц из-за того, что бабка сушила вонючие валенки на печи, братья то дрались, то с визгом и воем возили по стенам игрушечными машинками, изображая автогонки, а отец разгуливал по дому в одних трусах – семейных, черных, до колен: закалялся, видите ли. Утверждал, что нагота для тела полезна. В этом, собственно, не было ничего экстраординарного, учитывая местные нравы. У одноклассниц наверняка дома было не лучше, но они по этому поводу ничуть не переживали. Скорее всего, даже не подозревали, что у них или их родителей что-то не в порядке... Марина же постоянно обращала внимание на дикости окружавшего ее быта. В ней, как путеводная звезда, обитало откуда-то взявшееся и генетически не запрограммированное стремление к чистой, вежливой, опрятной, элегантной жизни, известной ей из литературы и кино, и, сравнивая с этим внутренним эталоном внешнюю убогость семьи Криворучко, Марина не могла не стыдиться. Вследствие этой стыдливости, принимаемой за пренебрежение коллективом, худенькую и глазастую молчаливую девочку, лучшую в классе по математике и физике, считали гордячкой. Сначала Марина переживала, что у нее нет подруг, но уже в подростковом возрасте, когда ее рано развившийся разум постоянно анализировал жизненные ситуации, пришла к выводу, что подруги ей ни к чему. Женская дружба – вещь эфемерная: сегодня обнимаются, как шерочка с машерочкой, а завтра предадут одна другую или поссорятся из-за парня. Мужчины надежнее. По крайней мере, мужчина точно знает, что он хочет от женщины...

Почему-то на первом курсе считалось, что Марина намеренно соблазнила Шарова. Гнусные инсинуации! На первом курсе Марина была нацелена на учебу. Марина была полностью невинна – во всех смыслах, включая физиологический. Честно говоря, впервые увидев профессора Шарова на празднике посвящения в студенты, где он в числе других преподавателей поздравлял свежеиспеченных политеховцев, Марина даже не поняла, сколько ему лет. С его равномерной гладкостью, округлостью, отсутствием морщин он был человеком без возраста – что, кстати, потом оправдалось, Шаров не менялся на протяжении всех этих двадцати лет супружеской жизни... Понравился ли он Марине? Да ей даже мысли такой в голову не пришло. Ей бессознательно нравились ровесники, а Шаров был слишком взрослый, слишком... чужой. Не отошел у нее еще стресс вступительных экзаменов, где такие, как Шаров, могли завалить умненькую девушку на элементарном вопросе, отбросить ее обратно в скучный маленький городок, к малоквалифицированной работе, печке и валенкам. Шаров был преподаватель, а она – студентка. Разве между представителями этих враждебных лагерей возможны нежные чувства?

Возможны, да еще и как! Сколько фильмов снято на эту тему, сколько книг написано... Марина не была опытной женщиной. Точнее сказать, она и женщиной еще не была. Но интерес к себе Шарова уловила на биохимическом уровне или, возможно, вычислила своим блестящим математическим умом. То, как Шаров наклоняется к ней, что-то объясняя, стараясь соприкоснуться... Как он выделяет ее среди всей группы, то ставит в пример, то ругает за то, что она, такая способная, чего-то не сделала, чего-то не поняла – ругает, хваля... Как он сулит ей большие перспективы, если она займется программированием...

Марина была очень неопытна. Однако математика приучила ее мыслить логически. И когда однажды Марина оказалась единственной, кто пришел на дополнительные занятия, и в аудитории остались двое – она и Шаров, Марина с математической простотой и откровенностью, точно о какой-нибудь формуле, спросила:

– Руслан Георгиевич, я вам нравлюсь, да?

Это стало открытием, потрясением! По крайней мере, для Шарова. Кажется, он сам скрывал от себя природу чувств, которую Маринин вопрос вывел на поверхность. В тот раз он ничего не ответил – просто сбежал из аудитории, взметнув вихрь своим обтекаемым китовым телом, а Марине пришлось объяснять добравшимся все-таки в аудиторию из столовой одногруппникам, что дополнительных занятий не будет. Зато, справившись с первоначальным шоком, Шаров буквально спятил со своего профессорского ума. Выслеживал Марину после занятий. Дарил ей цветы, преподносил скромные, по его разумению, но для студентки очень даже немаленькие презенты. В день ее рождения заказал институтскому радиоузлу поставить модную в тот год песню о Марине с глазами цвета ультрамарина... Словом, совершал глупости, за которые его не решались упрекать ни родители, ни коллеги. Родители, те даже радовались: впервые их дитятко, по уши увязшее в науке, проявило такой стойкий интерес к существу противоположного пола! И когда сын объявил, что решил жениться, со стороны старшего поколения Шаровых не последовало ничего, кроме полнейшей благожелательности...

А Марина думала. Рассчитывала своим математическим умом. Не стоит воображать, будто решающую роль в ее выводах сыграло проживание в общежитии, – после отчего дома общежитие казалось Марине раем земным: здесь было так чисто, тихо, спокойно! Нет, просто призрак вонючих бабкиных валенок все еще маячил на ее жизненном горизонте. Чтобы выполнить программу-максимум и сказать, что она никогда не вернется к быту своих родителей, Марине требовалось окончить институт, получить денежную работу в Александрбурге, заработать себе на квартиру, найти достойного мужа... А тут ей предлагали все это сразу – и без усилий с ее стороны. Она не любила Шарова – ну так что же, ведь никого другого она тоже не любила. А бывает ли вообще такая штука, как любовь? Можно прождать ее лет двадцать без результата и в итоге влюбиться в человека, который тебя унизит и исковеркает. В конце концов, возможно, здесь сыграла роль линия наименьшего сопротивления: так легко протянуть руку и взять то, что тебе предлагают! Марина взяла...

Взяла все, что предлагал Шаров, вместе с ним в придачу. Отказалась только от его фамилии: оставила свою. Не потому, что считала ее красивой, и тем более не потому, что хранила верность фамильным корням. Просто Марина не мыслила себя Шаровой: уж в ком, в ком, а в ней нет ничего округлого и шарообразного. Она острая, тонкая, подтянутая. Зато ее муж – выпитый Шаров! Так она и звала его все годы совместной жизни: по фамилии, которая так к нему подходила. Обращаться к нему «Руслан» без «Георгиевич» казалось неловко и смешно, и не любила Марина это имя – Руслан. Оно – для заросшего дикой густой бородой парня с Кавказа или для сказочного витязя с конфетной коробки. Зато Шаров – он и есть стопроцентный Шаров. Плотный, обтекаемый, спокойный. Невозмутимый. Словом, резиновый Будда...

Стоп-стоп-стоп! Резиновым Буддой он для нее стал не сразу. Прежде должно было кое-что случиться. И к этому кое-чему непосредственное отношение имел Валька Баканин. И Леня Ефимов. Оба они ее привлекали, но по-разному. Валька – он такой весь открытый, заводила, весельчак, светлый, но очень уж какой-то простой. Весь на виду: вот какой я есть, получайте меня и ешьте меня с кашей. Зато Ефимов – менее броский, однако в нем есть свой шарм. Остроумец, любящий уязвлять точным словом других, при том, что сам – болезненно уязвимый. Улавливалось в нем что-то... что-то надтреснутое, Марина не умела сформулировать точнее.

Оба – Валентин и Леонид – были для нее привлекательны. И оба были для нее запретны. Ведь она была замужем.

Впрочем, девственная Марина и в супружестве осталась почти столь же девственной. Лишение ее той крохотной перегородки, о которой она ничего не знала, которую никогда и не видела у себя, сопровождалось незначительным волнением и весьма малой кровью. А дальше потянулись будни. Шаров постоянно тискал ее, обнимал, обожал, точно огромный ребенок, присасываться к ее острой маленькой груди, однако до того акта, который соединяет мужа и жену, дело у этой четы доходило раз в месяц, не чаще. Ну, раз в три недели как максимум. Марина думала, что так и надо. Но что-то густое и темное, горячее и сладкое вздымалось внутри нее – что-то, чему не давали выхода по-куриному кратковременные сношения с Шаровым. И как ни старалась Марина загружать свой мозг числами, все же в нем оставалось достаточно места для неясных мечтаний. Она делалась то истерична, то нежна. Она накидывалась на Шарова, стремясь получить от него то, что он так неохотно давал. Он старался, но, очевидно, большие старания приводили к микроскопическим результатам, и Шаров решил поговорить с женой начистоту:

– Понимаешь, Марина, как бы это тебе сказать... Дело в том, что в детстве у меня была свинка.

– Что? – изумилась Марина. Прежде всего ей пришло на ум домашнее животное – свинья. Горожане, профессора, отец и мать Шаровы держали в доме свинью? Но Шаров уже поправил первое впечатление. В худшую сторону.

– Я перенес свинку. Это такая детская болезнь.

– А, я знаю. При ней лицо распухает. Одна моя одноклассница тоже болела.

– К сожалению, свинка затрагивает не только лицо. У мужчин... то есть у мальчиков, она иногда поражает тестикулы... яички. И если отек лица проходит, то поражения яичек остаются навсегда. Во взрослой жизни могут быть... затруднения... Я могу, как ты видишь... Я все-таки могу... Но не всегда на высоте...

Они сидели в разных углах пышной двуспальной супружеской кровати. Никогда не ведите подобных разговоров на супружеской кровати! Конечно, Марина тотчас же встала и направилась к Шарову, чтобы обнять его и слегка покровительственно погладить по голове. Чтобы сказать, что все это жуткие глупости и для нее, свинка или не свинка, не имеет ни малейшего значения. Но внутри себя все равно знала: имеет. Теперь они с Шаровым никогда больше не останутся наедине вдвоем. Третьим членом их союза неизменно будет свинья. Невидимая, но отчетливо представляемая. Гладкая, плотная, крупная. С голой белой кожей и небольшими глазками. С загадочной восточной улыбкой. Очень похожая на Шарова.