Текст книги "Виновник торжества"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава четвертая
И снова консерватория

Ночью снились женские голоса. Они звонко смеялись, дразнили, увлекали своей беспечностью, суля наслаждение... Он пытался разглядеть – кто же его заманивает, но голоса доносились отовсюду, перекликаясь и насмешничая, а сами обладательницы не показывались, прячась за плотной завесой черного тумана.

– Дай руку! – попросил он кого-то – Я же не вижу, куда идти!

– Сам иди, сам иди, – дразнил голос, но никто не показывался.

«Не пойду! – думал он, тщетно вглядываясь в черноту тумана. – Там край, там пропасть...»

Но голоса звали так волнующе, что сладкая истома охватила его, и он ринулся вперед, не видя ничего, наугад, туда, где в темноте множество женских нежных рук стали его ласкать, невидимые губы покрывали его тело поцелуями – о-о-о, как хорошо, как сладко... еще... еще...

Он проснулся мгновенно. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Напряженное тело вытянулось на диване. Он закрыл глаза и стал вспоминать свои ощущения, пытаясь силой воли вернуть их, – сладкая боль не возвращалась. Опять открыл глаза – глубокое разочарование перешло в полное опустошение. Полежал еще какое-то время с закрытыми глазами, надеясь на что-то. Прозвенел будильник. Начинался новый рабочий день.

Днем его мозг неожиданно зафиксировал слово «сегодня». Ему показалось, что его произнес кто-то рядом, даже хотелось оглянуться. Но тут же понял, что слово нахально проникло в его мозг, чтобы остаться и не оставлять его в покое, как это уже было с ним однажды. Тогда оно пришло крадучись, осторожно, ему даже удавалось некоторое время с ним бороться, отгоняя и делая вид, что оно забылось. Но потом слово осмелело и, когда он с ним свыкся, раскомандовалось.

А он уже и не сопротивлялся, когда слово разрослось в ликующее ожидание. «Сегодня!» – повторял он про себя, выступая из темноты вслед за девушкой со скрипкой в руках. И желание, разрывающее его нутро, наконец принесло ему долгожданное наслаждение. Его тело билось в конвульсиях, судорога сводила руки, и они сомкнулись на нежной шее девушки. Какая у нее прекрасная безззащитная шейка... И как прекрасны ее глаза, если смотреть в них близко-близко и знать, что он последний, кого она видела. Она не могла его не любить в это восхитительное мгновение, ведь он так ее любит, и он последний у нее...

Он сидел в темноте у окна. Мерцающие звезды притягивали его взор. Звуки скрипичного концерта Баха навеивали легкую грусть. Сегодня старый Новый год. Сочетание слов лишено логики, но звучит так забавно. Неожиданно в мозгу запульсировало: «Сегодня».

Он включил свет и посмотрел на часы. Пора. Находясь под впечатлением чарующей музыки, он решил не противиться внезапно возникшей фантазии и вышел на улицу.

Дверь консерватории распахнулась, и стайка девушек высыпала на улицу. Они остановились, оживленно переговариваясь, кто-то весело напомнил:

– Девочки, еще салаты готовить, мальчики обещали шампанское принести. Пошли уже...

– Как я люблю январь – одни праздники! – подхватил еще один голос. – Два раза Новый год встречать – круто!

– Почему два? А третий? Мы еще и китайский Новый год отпразднуем. Пригласим китайцев с рынка, они нам риса наварят... – расхохоталась какая-то развеселая девушка.

– Зачем с рынка? Своих консерваторских пригласим. Их человек пять наберется. Я с одной знакома, Сяо Дин зовут... Клевая девчонка, меня китайскими семечками угощала. Ей мама прислала. Ну и семечки, скажу я вам! Едва зубы не сломала, такие твердые.

А она их обожает, говорит – тоскует без них!

– Вот-вот, пускай со своими семечками приходит, а остальные с рисом, – опять покатилась от смеха хохотушка. – У них еще есть такие мясные колбаски, откусишь – тоже с трудом, твердые такие, да к тому же совсем сладкие. Гадость такая! Меня Лю Ган с третьего курса угощал. И мясо сушеное тоже давал, твердое – ужас. Жевать соскучишься...

– У китайцев зубы, наверное, потому и плохие, что все с трудом откусывается...

– А как же рис? Они ведь рис в основном едят.

– А у тех, кто ест рис, зубы хорошие. У Вана зубы классные. А Лю Гану я бы все вырвала, а вместо них челюсть бы засандалила. В магазине приколов продается, я видела. Зубки белые-белые, красивые-красивые, большие-большие, прямо сахарные, и размерчик как у сахара-рафинада. – Последовал очередной взрыв хохота.

– Ну ладно, пятерых консерваторских пригласим, остальных с рынка доберем! – Девочки дружно рассмеялись шутке подруги. От них отделилась хрупкая фигурка в длинном пальто и направилась прочь.

– Инга! – крикнул вслед веселый девичий голос. – А ты разве не в общагу?

– Нет, я к друзьям, попрощаться. Послезавтра ведь уезжаю в Ригу, – прозвучал в ответ приятный голос с милым акцентом. – Но я ненадолго, не больше чем на час...

– Ну, тогда до встречи! Смотри, осторожно, одна во дворы не заходи, помни, что где-то бродит маньяк! – крикнул тот же голос и девушки помахали вслед удаляющейся фигурке. Она уже переходила улицу. Видно, тоненькое пальто не очень спасало ее от холода, потому что девушка шла, глубоко засунув руки в карманы, зажав футляр со скрипкой под мышкой. Она не оглядывалась по сторонам, погруженная в свои мысли. Было еще не поздно, репетиция не затянулась, наверное, дирижер тоже спешил домой. Друзья жили недалеко, минут двадцать пешком. На транспорт тратиться не хотелось, и Инга утешала себя тем, что после целого дня, проведенного в консерватории, прогуляться по морозцу очень даже полезно.

В ушах все еще звучала музыка только что сыгранного вальса Штрауса. Настроение было замечательное. Инга считала себя абсолютно счастливой. И в этом состоянии она пребывала уже пять месяцев. С тех пор как выиграла конкурс скрипачей в музучилище в родной Риге. Заняв первое место, осуществила свою мечту – ее приняли в Петербургскую консерваторию. Конечно, ужасно не хватает Язепа, но придется потерпеть. Она так долго стремилась к исполнению своей мечты. Да и ему совсем недавно наконец улыбнулась удача – его приняли в штат солидного журнала и теперь не нужно бегать по редакциям, предлагая свои статьи. Он звонит ей два раза в неделю и рассказывает, как растет маленькая Эрика. Какое счастье, что жива еще ее бабушка, и с ее помощью Язеп вполне справляется с воспитанием малышки. Инга все свободное после занятий время играет, а когда совсем уж соскучится по домашним обедам, ходит в гости к друзьям Петровским, в единственную знакомую семью в Питере. Позапрошлым летом они познакомились на Рижском взморье. Эрика тогда была совсем крошкой, и когда они ходили на пляж, Язеп гордо катил перед собой коляску, а все вокруг улыбались. Очень забавное зрелище представлялось окружающим. Язеп – худощавый, невысокий, в длинном халате и любопытная мордашка Эрики, выглядывающая из коляски. С Петровскими они несколько раз сталкивались на пляже. Но познакомились на четвертый день отдыха, в лесу. Язеп с Ингой гуляли по широкой протоптанной тропинке, Эрика сидела в рюкзаке-кенгуру за спиной у Язепа и разглядывала окрестности. Из-под белого кружевного чепчика выбивались льняные кудряшки, голубые глазки таращились с любопытством, она была похожа на ангелочка. Навстречу не спеша шагала высокая рослая пара. Мужчина нес объемистую хозяйственную сумку, откуда выглядывала головка годовалой девочки в косыночке в горошек. Вторая девочка лет четырех носилась вокруг с радостными воплями:

– И здесь грибок, и здесь!

Лето было дождливое и очень урожайное на грибы. Язеп с Ингой каждый день ходили за добычей, Инга жарила грибы или варила из них суп, и это здорово поддерживало их бюджет. И теперь она ревнивым взглядом следила за девочкой и ее мамой, которая собирала грибы в большой полиэтиленовый пакет.

– Смотри, два амбала таких крох пасут, – как обычно насмешливо заметил Язеп.

Когда они поравнялись, мужчина взглянул на Эрику, перевел взгляд на свою девчушку в сумке и, улыбнувшись, произнес:

– Все свое ношу с собой!

– Своя ноша не тянет! – парировал Язеп.

Инга указала взглядом на пакет:

– На обед собираете?

– На ужин. На обед у нас сегодня капуста.

– А мы на обед. В связи с финансовым кризисом перешли на подножный корм.

– Нам это знакомо, сами экономим как можем. – И решив, что экономические лишения обеих семей вполне могут служить основанием для их знакомства, представился:

– Бюджетный работник, кандидат наук Николай Петровский.

– Вольный художник, без всякого бюджета, Язеп Куоколис, – ответил Язеп и протянул руку.

У них нашлось столько общих тем, что весь отпуск они провели одной веселой и дружной компанией, расставаясь только тогда, когда пора было укладывать детей. Как-то Язеп и Инга затащили Петровских на дачу к знакомым художникам. Народу собралось довольно много – художники, искусствоведы, музыканты. Все они съезжались на лето из Риги в приморский городок Саулкрасты много лет подряд и по вечерам собирались в своеобразный интеллектуальный клуб у тех, кто владел собственной дачей и не боялся большого нашествия гостей. В этот раз пили чай и грызли сухое печенье с тмином на просторной террасе у известного латышского художника Альгирдаса Даудзвардиса. Пожилой хозяин дома, лысоватый, приземистый и довольно суровый человек сидел во главе большого стола и до поры до времени в разговор не вмешивался. Общая беседа о современной латышской живописи велась на русском языке из уважения к единственным русским гостям – Петровским. Потом как-то незаметно перешли на тему взаимоотношений русского и латышского народов. Все проходило тихо и мирно, пока Альгирдас не вмешался в разговор:

– О культуре народов можно говорить сколько угодно. Но не в обиду нашим гостям хочу рассказать о моих первых впечатлениях о Москве. Я тогда был совсем юным студентом. Конец сороковых годов, Латвия – бывшее буржуазное государство, сумевшее сохранить свою культуру и приличный внешний облик, хотя Советская Россия оккупировала наши земли еще в 1940 году. Я подчеркиваю, именно оккупировала. Вам, конечно, хочется оспорить мои слова – обратился он к Николаю и Галине Петровским, заметив недоумение на их лицах. И продолжил: – Чтобы не быть голословным, открою справочник «Народы мира» и зачитаю цитату: «... в ходе социалистического строительства латыши консолидировались в социалистическую нацию». Напомню, «консолидация» – латинское слово, переводится как «упрочение», «укрепление». Возникает вопрос: неужели латыши сами вдруг консолидировались в социалистическую нацию? Всем известно, этот процесс происходил насильственным образом. Но он не изменил ни наше национальное самосознание, ни культуру. В данном случае я имею в виду культуру быта. Наши мужчины, даже самые бедные, ходили в костюмах. И на улицах Риги я ни разу, заметьте, ни разу не видел пьяного или шатающегося человека. Тем более, валяющегося в подворотне или в трамвае. В Москве же меня поразило, что мужчины ходили в ватниках. Это что – в ознаменование торжества социализма русские изобрели новый безобразный вид одежды? И от какой такой счастливой жизни пьянство лишает ваших мужчин нормального человеческого облика? Мне это непонятно! Меня это бесит! – Альгирдас в гневе стукнул кулаком по столу.

– А достижения в промышленности за эти тридцать лет вы, уважаемый Альгирдас, не берете в расчет? А последствия войны и восстановление разрухи в стране, которая грудью встала на защиту Европы, вы не учитываете? – подал голос уязвленный неожиданным всплеском гнева Николай.

– Да все я знаю, все учитываю! – устало махнул рукой художник – Я не могу признать одного – по какому праву один народ подминает под себя другой? И по какому праву он же считает себя старшим братом множества других народов?

Инга и Язеп, впрочем, как и остальные гости Альгирдаса, разделяли его точку зрения. Поэтому, когда он поостыл, выплеснув свой гнев, накапливаемый годами, беседа опять вошла в привычное спокойное русло – обсуждали последние выставки художников, новости из музыкальной жизни.

Петровские не обиделись на явно националистические высказывания хозяина дома. У каждого из них был свой «cкелет в шкафу». Они не афишировали свои западноукраинские корни, родители приучили их скрывать некоторые детали родословной. Например, тот факт, что дед Галины был связным в отряде бандеровцев в 1946 году, а три брата бабки Николая были сосланы в 1948 году в Сибирь с семьями как кулаки, а все их небогатое хозяйство разворовали и разорили завистливые соседи. Тогда, в горячее время повальной борьбы с бандеровцами и кулаками, советской власти некогда было вникать в частности, и братья Кривенки, работавшие от зари до зари на своих скудных наделах и своим потом нажившие кое-какое хозяйство, были объявлены кулаками и сгинули в холодной Сибири. Только бабке повезло, она носила фамилию своего мужа, не вылезающего из нужды неудачника, поэтому и уцелела. Не нашлось в их маленьком селе Почиевичи предателя, который донес бы новым властям о кровной связи простой бабы Петровской с кулаками Кривенками...

Куоколисы и Петровские поддерживали связь, поздравляя друг друга с праздниками. И как только Инга переехала в Питер, они с искренней радостью стали приглашать ее в гости. Они радушно принимали ее и всегда кормили, понимая, что студенческая стипендия мизерная, а Язеп с его непостоянными заработками разрывался между Эрикой и Ингой...

Инга подошла к дому на Казначейской улице, одновременно с ней во двор завернула женщина с двумя сумками, и они обе направились к подъезду, где жили Петровские. Девушка пропустила женщину вперед и придержала дверь, боковым зрением заметив мужчину, который быстрым шагом зашел во двор, огляделся, взглянул на них, и так же быстро вышел. «Наверное, ошибся адресом», – подумала Инга, закрывая за собой дверь.

Петровские обрадовались ей и накормили борщом. Другой еды не оказалось, и ее друзья были этим несколько смущены. Разговор зашел о новостях в искусстве Латвии, и Инга показала свежий журнал с новой статьей Язепа, перевела, как смогла, фрагменты, которые сочла самыми интересными. Язеп был искусствоведом, и его рецензии, отличающиеся язвительностью, изобиловали такой иcкрометной иронией, что многие художники андерграунда его не любили за излишний сарказм. Порой Инга сама удивлялась, откуда в нем столько ехидства. В семье он был совершенно другим – чутким и добрым. Но потом решила, что это последствия сиротского детства. Родителей своих он никогда не знал, о детдоме не рассказывал, только менялся в лице, если кто-то пытался расспросить его о детстве. Это была запретная тема. Они говорили только о настоящем и никогда о его прошлом. И еще они мечтали о будущем. Когда Инга закончит консерваторию и они уедут в Германию. Это была страна их мечты. В Кельне жили их друзья, которые два года назад поехали в гости по приглашению к своим дальним родственникам и остались там – притом оба нашли работу. История была почти фантастическая. Лидия прихватила с собой виолончель, так, на всякий случай.

И гуляя по городу, они прочитали объявление, что в местной филармонии объявляется конкурс – приглашается виолончелист. Лидия оказалась в нужном месте в нужное время. Выпускница консерватории приятно удивила приемную комиссию техникой исполнения, и с ней тут же заключили контракт, выдав аванс, на который они сняли квартиру и смогли вполне прилично жить, пока ее муж Янис подыскивал работу. Полоса везения продолжалась, Янис нашел себе работу тоже по специальности – в рекламном агентстве.

И вскоре они смогли забрать двоих своих детей и уже родили третьего. Эта волшебная история вдохновила Ингу, и они поставили перед собой цель, которая казалась вполне осуществимой.

За приятными разговорами Инга как-то забыла о времени, и когда взглянула на часы – удивилась. Казалось, только что пришла, а уже почти одиннадцать. А собиралась посидеть не больше часа... Петровские ее не задерживали, все равно уложить спать было негде. В их единственной комнате в большой коммуналке не оставалось места даже для раскладушки. На одном диване, который на ночь развигался на полкомнаты, спали родители, на другом – девочки. Два письменных стола стояли у окна впритык друг к другу. А по периметру комнаты от пола до потолка на грубо оструганных досках теснились книги. Николай как-то признался, что эти доски он своровал на соседней стройке. Он таскал их оттуда каждую ночь в течение недели, а сторож преспокойно дрых в сторожке и ни разу не проснулся, даже когда Николай однажды, перелезая с досками через забор, уронил их с изрядным грохотом, не удержав в руках.

– Но я ему потом заплатил. – Петровский лукаво усмехнулся.

– Что, вы к нему явились с повинной? – удивилась Инга.

– Нет, в последнюю ночь я ему бутылку водки подбросил к сторожке. Он, наверное, так и не понял, откуда такое счастье привалило. А я решил: пусть это будет ему приз за то, что он меня ни разу не поймал. А то позору было бы... Кандидат наук доски ворует. В Эрмитаж бы сообщили, начальству... У меня приятель как-то отдыхал в Доме творчества под Москвой. Потом рассказывал, как случайно слышал разговор двух дежурных по этажу. Одна другой жаловалась на отдыхающего там писателя: «Писатель-то он писатель, а в туалете кусок мыла украл!»

Инга распрощалась и вышла на лестничную площадку. Пока лифт медленно спускался на первый этаж, успела рассмотреть себя в зеркале на стенке. Что-то она совсем похудела, побледнела, даже, кажется, веснушки еще сильнее проступили на бледной коже вокруг заострившегося аккуратного носика. «Занимаюсь много, – вздохнула она, – надо бы хоть немного отдыхать. А то так недолго и ноги протянуть...» Лифт остановился, и она спустилась на две ступеньки к парадной двери. Лампочка не горела, поэтому она не сразу заметила притаившегося в углу человека. Инга вздрогнула от неожиданности. Мужчина шагнул к ней. Он был почти вдвое выше ее. Его большое тело заслоняло узкое окошко, прорезанное в двери. Инга отпрянула, но он протянул руку и схватил ее за рукав пальто.

– Не пугайтесь, я не сделаю вам ничего плохого. – Голос был неожиданно тихим для такого крупного человека.

– А я и не боюсь, – звонко ответила Инга и решительным движением попыталась высвободить рукав. Но мужчина цепко ухватил ее за плечо, а другой рукой ловко зажал рот. Инга забилась в его руках, испытывая одновременно и ужас, и ярость. Но он, не обращая внимания на неистовое сопротивление, легко поволок ее к лифту, а там, втащив как пушинку, придавил своим телом к стене, нажал освободившейся рукой на кнопку пятого этажа, а потом «стоп». Лифт завис между этажами. Девушка продолжала отчаянно вырываться, но он уже сорвал с нее одежду и застонал от нетерпения. Она пыталась ему мешать, как юркий зверек, который затихает, только когда из него выходит жизнь. Но он ловил то ускользнувшее от него ранним утром непередаваемое ощущение сладкой боли, и когда наконец поймал, рот его широко раскрылся, хотя он не издал ни звука, а только смотрел и смотрел в ее глаза, чтобы она видела его последним в своей уходящей жизни, а руки его железным обручем сдавливали худенькую шейку, и когда она тихонько выдохнула воздух, сладкая боль еще раз пронзила его тело.

Салтыков пил свой утренний кофе и невидящим взглядом смотрел в окно. В доме напротив на балконе четвертого этажа мужчина с брюшком энергично делал зарядку. Когда он приступил к приседаниям, взгляд Юры сфокусировался, после тридцатого раза он сбился со счета, в голове мелькнула мысль: «И после такой нагрузки он еще не избавился от брюха? А может, оно у него было еще больше, и сейчас он сгоняет остатки?..»

– Ты меня совсем не слушаешь! – вывел его из оцепенения голос Любаши.

– Продолжай, продолжай, я тебя слушаю. – Салтыков отогнал дурацкие мысли и изобразил на своем лице полное внимание.

– Но билеты все-таки дорогие, по восемьсот рублей.

– Мы куда-нибудь едем? Я не могу, у меня дел под завязку! – Юра отреагировал мгновенно.

– Я так и знала! Когда ты делаешь сосредоточенное лицо, это означает, что ты меня совсем не слушаешь, – обиженно сказала жена. – Повторяю для глухих: хочу на концерт японских барабанщиков! Они всего на один день приехали. В новостях показывали – так классно барабанят!

– В Москву приехали? – уточнил Юра.

– Почему в Москву? – удивилась Любаша.

– Ну, я решил, что в стоимость билета на твоих барабанщиков входит проезд до Москвы...

– Юр, да ты что?! Вспомни, когда мы последний раз выходили в свет? Ты даже не знаешь, почем сейчас билеты! Когда был концерт итальянцев из Сан-Ремо, билеты по две тыщи стоили. А мы с Юлькой по четыреста купили, сидели в последнем ряду на галерке.

– А-а-а, вот куда мои денежки утекают! Я тут батрачу, как негр на плантациях, а ты на итальянцев глазеешь! Небось, уже и подцепить какого-то успела! Знаю я твою лихую натуру! – Юра вскочил и начал тискать Любашу, которая, весело хохоча, стала шутливо отбиваться.

– Ну ладно, не хочешь на японцев, тогда давай ремонт сделаем.

– Еще новость! Первое слово дороже второго! – вспомнил он детскую присказку, которую не раз слышал от сыновей. – Ты давай определяйся, дорогая, что тебе хочется. Но я лично за японских барабанщиков. При условии, что этим твоим барабанщиком буду я сам. Где там твое кимоно, которое тебе твой братец подарил? А побарабаню я тебе лучше всякого японца, я в студенческом джазе четыре года отбарабанил... На чем хочешь? На кастрюле или можно просто на табуретке? – Он нежно обнял жену и зарылся лицом в ее пушистые волосы, которые после утреннего душа стояли дыбом, потому что она не успела еще их уложить. Любаша потянулась губами к его губам и обняла за шею. Только он успел подумать, что воскресенье дается человеку не только для того, чтобы не ходить на работу, к тому же когда сыновья на два дня уехали погостить к бабушке, как противный звук телефонного звонка разрушил все очарование возникшего желания.

– Я этот телефон когда-нибудь выброшу с балкона! – пообещал Юра и нехотя выпустил из объятий податливое тело жены.

– Юр, привет, – услышал он взволнованный голос Валеры. – Извини, я тебя оторвал?

– Не только, – пробурчал Юра, – ты меня, можно сказать, из постели любимой женщины вытащил.

– А Любаша где? – В голосе Валеры прозвучало недоумение.

– Так она и есть любимая женщина! А ты думал?! Испорченный ты все-таки тип, Валера.

Молодой напарник смущенно усмехнулся. Но тут же продолжил, сменив игривый тон на деловой:

– Юр, наш маньяк опять объявился. Сегодня еще одну несчастную обнаружили. Картина та же – изнасилование и удушение.

– Да ты что?! – Юра от досады даже притопнул ногой. – А кто она?

– Опять молоденькая девушка, латышка. Прикинь, скрипачка. Рядом с телом скрипка лежала.

– А время?

– Убита ночью, обнаружена в семь утра.

– Еду, – коротко объявил Юра и положил трубку. Он постоял минуту у телефона, собираясь с мыслями, потом быстрым шагом направился в спальню переодеваться.

Взглянув не без сожаления на еще не застеленную постель, он решительно стал натягивать джинсы, прыгая на одной ноге. В дверях стояла Любаша и серьезным взглядом следила за каждым его движением. Вопросов она не задавала. Юра приучил жену к тому, что не все, что происходит на работе, стоит обсуждать дома.

– Японские барабанщики отменяются, – строго сказал он. – Можешь теперь мечтать о ремонте.

Из дома не выходить, никого не впускать, по ночам не шляться. Вернусь, допрошу с пристрастием! – Он привлек Любашу к себе и поцеловал долгим поцелуем.

У проходной общежития консерватории сидела пожилая полная женщина и пила чай из большой кружки, манерно оттопырив мизинец. Ее гладко зачесанные назад седые волосы, которые она собрала на затылке в жиденький узел, круглое белое лицо и злобные черные глазки напомнили Валере одну очень неприятную особу – учительницу математики пинской школы, где Володя провел десять лет своего хулиганского детства и отрочества. Она столько раз позорила его перед классом за проделки, с таким удовольствием ставила ему двойки в журнал и дневник, что он запомнил ее на всю жизнь. Даже во взрослой жизни она ему иногда снилась в кошмарах, притом в таких, что, проснувшись, он долго приходил в себя – весь мокрый от пота и с колотящимся сердцем. То ему снилось, что он бил ее утюгом по голове, ужасаясь своему поступку.

То однажды во сне он усилием воли превратил ее в зонтик-тросточку и сладострастно ломал этот зонтик, утешая себя мыслью, что сей предмет неодушевленный, и фиг с ним. Не жалко. Однажды ему приснилось, что он ее убил лопатой и зарывает ее тело прямо на дороге этой же лопатой, а потом старательно притаптывает и собирается закатывать асфальтом, радуясь, что никто не видел его преступления. Но тут невесть откуда появляется тетка и с угрозой в голосе говорит: «Ну, парень, скажу всем – и ты покойник». Почему-то этот последний сон его совсем расстроил. И он думал о нем весь день. Больше всего после этих кошмаров его мучило то, что он с легкостью лишает жизни ненавистную ему учительницу. Едва Валера попал в поле зрения вахтерши, она встрепенулась и рявкнула:

– К кому?!

– Не так! – строго ответил Валера.

– Что «не так»? – Тетка уже вскочила и мощной грудью заслонила амбразуру – узенький проход между стеклянной будкой, где она восседала, и стеной коридора.

– Не так, говорю, встречаете. Надо говорить: «Хенде хох!»

Парочка, стоящая у будки, громко расхохоталась. Тетка люто зыркнула на них и пригрозила:

– А ты, Русакова, молчи. Все равно не пущу твоего хахаля дальше порога. Он здесь не прописан!

– А нам и так хорошо! – Хахаль насмешливо посмотрел на тетку, обнял Русакову, и они повернулись к ней спиной.

– Чего надо? – Злобная женщина явно не поддавалась перевоспитанию, и Валера предъявил ей служебное удостоверение.

– Я к кому-нибудь из комнаты Инги Куоколе. Поговорить нужно.

Тетка все-таки поддавалась перевоспитанию. Она вздохнула и разрешила:

– Проходите, может, и выясните что-нибудь. Бедная девочка... Такая тихая была. Никогда никого не водила, – назидательно сказала она и уставилась на Русакову. – Поднимитесь на второй этаж, комната справа, № 18.

В девять часов вечера жизнь в общежитии кипела. По коридору сновали студенты, разноголосые звуки музыки доносились из-за закрытых дверей, на кухне что-то шкварчало и булькало, запах подгоревшей свеклы разносился по всему этажу. Эта кутерьма явно напоминала сумасшедший дом, но веселый и жизнерадостный.

Валера остановился у комнаты № 18 и постучал. Дверь открыла миловидная девушка в простеньком платьице. Ее печальные глаза вопросительно посмотрели на Валеру.

– Вы к кому?

– Можно зайти? Здесь жила Куоколе?

– Вы следователь? – догадалась девушка и пригласила: – Заходите!

В комнате было уютно и чистенько, на четырех кроватях сидело человек десять – и девушек, и ребят. Под любопытствующими взглядами Валера засмущался, но тут же преодолел свою стеснительность и обратился ко всем сразу:

– Я следователь из уголовного розыска, Валерий Крупнин. Пришел к вам за помощью. Хочу узнать, когда вы видели в последний раз Ингу. Кто из вас с ней разговаривал и что она вам говорила.

Одна из девушек, видимо, самая бойкая, стала рассказывать:

– У нас вчера репетиция была, мы отыграли всю концертную программу. Потом вышли на улицу и остановились у входа поболтать. Но Инга сразу попрощалась и ушла к друзьям. Больше мы ее не видели.

А сегодня нам сообщили, что ее убили... – У девушки дрогнул голос, на глаза навернулись слезы и она опустила голову. В комнате повисла тишина.

– В котором часу она ушла? – нарушил тишину Валера, с сочувствием глядя на шмыгающую носом девушку.

– Было часов восемь или начало девятого.

– А вы ничего не заметили? Может быть, ее кто-нибудь преследовал?

Девушки начали вспоминать, перебивая друг друга. Все сошлись на том, что видели, как она переходила дорогу, зажав скрипку под мышкой.

– На улице было еще много людей, вместе с ней переходили дорогу несколько человек, – уточнила веснушчатая девушка с непослушными кудряшками рыжих волос, которые падали ей на глаза, и она их время от времени поправляла.

– Вспомните, пожалуйста, много ли было людей, когда вы вышли на улицу. Может быть, кто-то стоял, ждал...

– Я видела, – вспомнила девушка, которая открыла Валере дверь. – Когда мы вышли, все стали расходиться, многие собирались встречать старый Новый год. А мы с девочками задержались, потому что некоторые наши подружки живут с родителями, им с нами не по пути. А хотелось еще поболтать. И тут я заметила мужчину, который стоял у дерева. Знаете, как бывает: когда все вокруг в движении, стоящий человек сразу выделяется. Я тогда решила, что он кого-то ждет. Потом отвлеклась, с девочками разговаривала. Когда взлянула опять, его уже не было. А тут все начали Инге махать руками, я тоже помахала. И его увидела. Он тоже переходил улицу.

– А почему вы обратили внимание именно на него?

– Он высокий очень, возвышался над всеми.

У меня друг баскетболист, у него рост сто девяносто. Так этот такой же. Может, чуть выше – издали не видно. Он шел позади Инги, хотя между ними были еще люди.

Валера почувствовал волнение. У него появилась надежда, и чем больше он думал об этом, тем больше убеждал себя в том, что у него в руках тоненькая ниточка, и стоит за нее ухватиться и потянуть, распутается весь клубок...

На улице он набрал телефонный номер Салтыкова.

– Юр, а сейчас я тебя ниоткуда не вытащил? Спать еще рано. А лучше и вовсе не ложись. Подумать надо. Кажется, стало чуть-чуть теплее. Помнишь, как в детской игре, когда надо найти спрятанную вещь – холодно, тепло, горячо...

В кабинет Гоголева набилось человек десять. Все они беспрерывно курили, и сизый туман колыхался над головами причудливыми волнами.

– Поскольку нашим штабом будет руководить заместитель министра МВД Степан Михайлович Полищук, а человек он крутой и нетерпеливый, немедленно приступаем к обсуждению плана действий. Кое-какие наработки у нас уже есть, но их крайне мало.

С более подробным заключением судмедэкспертизы вы можете ознакомиться чуть позже. А пока наш судебный медик Мартынов поделится своими соображениями.

– Я выезжал на все три места обнаружения трупов. По результатам проведенных осмотров трупов выявлены совпадения в механизме, характере и локализации повреждений на теле потерпевших. Вот снимки и расчеты, по которым можно судить, что удушение всех жертв было совершено одним и тем же лицом. Но главное – результаты генотипоскопической экспертизы. Исследование объектов биологического происхождения убийцы – следов слюны, спермы, микрочастиц – показало, что они принадлежат одному лицу. Убийца – высокого роста, более ста девяноста сантиметров, сильный, жертв в двух случаях душил одной рукой. Размер обуви сорок седьмой. Очень осторожный. Мы опросили много людей, ни в одном случае никто не видел никого похожего в районе действий убийцы. Выходит на охоту в темное время суток, действует в лифте. Все изнасилования совершены обычным способом, не в извращенной форме. Девушек после удушения приводит в более-менее пристойный вид и сажает у стенки. Аккуратный, сволочь, – не выдержал официального тона Женя, вспомнив по ходу сообщения, в каком виде он увидел несчастных девушек.