Текст книги "Расчет пулей"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Фридрих Евсеевич Незнанский
Расчет пулей

Глава 1
Помолвка

Все складывалось на редкость счастливо. Пока машина мчалась вдоль Садового кольца, Влад Пухальский всерьез думал о том, что удача идет к нему в руки не случайно, как некоторым другим, а вполне закономерно. Он заслуживал ее тем, что с рождения был хорош, умен и расчетлив.

Оттого весь мир создан как бы для него. Марина прижимается легким плечом – для него. С большой стены смотрят физиономии популярных артистов, предлагающих натяжные потолки, – ему интересно! Летящая дорожка рекламных огней радует его взор. А сидящая у дороги нищенка с трясущимися руками как бы показывает ему весь мир в гигантском разломе – с вершиной и пропастью. В этом мире он с рождения занял определенное место. И если переделать к лучшему мир он не может, то свое выгодное положение должен осознавать и использовать на все сто.

Марина сдалась наконец после двух недель осады. Вот она рядом. А разыгрывала девичьи капризы с таким искусством, что он чуть было не поверил. Но это понимание пришло позднее, когда уже в памяти всплывала ослепительно прекрасная обнаженная фигура. У этой юной хрупкой девочки оказались прекрасно сформированные бедра зрелой женщины, приготовленной самой природой к продолжению рода. Вот только голова была устроена по-другому и нацелена исключительно на праздник и удовольствия. Впрочем, в этом они с Владом Пухальским были единодушны. И он, клятвенно заверив ее в стремлении жениться как можно скорее, теперь лениво обдумывал пути отхода. Зачем себе портить праздник? Марина и так принадлежит ему. И пока женитьба не связала по рукам и ногам, у него никаких обязательств – одни права. Под тихую мелодию, доносившуюся из приемника мчавшегося автомобиля, они в нежном порыве сплели пальцы, и Влад вдруг обнаружил, что его рука в запястье тоньше, чем у Марины. Да и вся она не такая уж хрупкая. И вчера проявила себя умной и зрелой, когда, устав от сопротивления, вдруг произнесла будничным тоном:

– Ну ладно! Пойдем...

У него почему-то сразу пропало желание, и он выглядел не самым лучшим образом. Ему даже показалось позднее, что она изображала любовь и удовлетворение от близости. Но женщины в любовных играх искусные актрисы. Однажды уяснив это обстоятельство, он не слишком занимал себя подобными вопросами. А одной из подружек, которая жаждала продолжения любовной игры, ответил спокойно:

– Я свое дело сделал. Теперь делай ты свое.

Он знал, что Марина влюблена в него без памяти, и никакие силы не могли изменить этого положения. Он и сам за ней охотился долго и настойчиво. И дело заключалось даже не столько в хороших внешних данных очередной приятельницы, но и в прямом расчете. Ее отец был начальником Научно-исследовательского института криминологии, изучавшего, по словам Марины, причины возникновения и роста преступности. А все связанное с криминалом, как полагал Влад, должно было обязательно иметь отношение к «кормушке». Марина же была единственной дочерью этого куркуля. Тут следовало хорошенько поразмыслить.

Отец Влада тоже был при деньгах, хотя занимался неизвестно чем. И держал сына на расстоянии от своих занятий, снабжал только деньгами, но в дела не пускал. Он выглядел всегда жалким, тощим человечком. В сознании же Влада Пухальского прочный официальный статус всегда очень много значил.

Машину занесло на повороте, и Марина прижалась к Владу. По его расчетам, это была десятая в его жизни звезда, но самая яркая. Они договорились о помолвке, и это событие, безусловно, следовало отметить.

Влад мысленно подбирал подобающий такому случаю ресторан. Наконец выбрал увеселительное заведение недалеко от Кольцевой дороги, где бывал однажды. Он еще не сказал Марине о своем решении. По пути она хотела заехать домой, чтобы представить Влада отцу, а главное – взять еще денег и чувствовать себя полностью независимой, как она любила.

Против этого Влад Пухальский никогда не возражал. Более того – поддерживал.

Не без интереса вступил Влад в квартиру Марины Викуловой, примериваясь к тому, что со временем может стать ее владельцем.

Домик был из тех, которые строились недавно, но современный дизайн его не успел коснуться. Подъезд убран небрежно, на скорую руку. Вестибюль с дежурным охранником показался унылым, как и сам дежурный. Почтовые ящики, домофон – старой конструкции, такой же, как в исчезающих пятиэтажках. Из двух лифтов работает один. Обычная российская действительность. Но все-таки не надо подниматься пешком на девятый этаж. А если бы на шестнадцатый?

Влад уже представлял себе планировку и не ошибся. Небольшой холл, тесная кухня. Комнаты, правда, изолированные. Владелец криминальных тайн мог бы, по мнению Влада, подобрать себе жилье и побогаче. Пройдясь по комнатам, Влад скептически отметил, что у него в квартире прихожая гораздо шире. И комнаты просторнее. И люстра, не в пример ученому-криминологу, из чистого хрусталя.

Самого Викулова не было.

Большой портрет отца Марины на стене сразил Влада. Квадратное лицо с бульдожьими скулами, напряженный взгляд, точно Викулов шел на съемку с пространным рассказом об организованной преступности, о бесконечных преступных цепочках, которые скрупулезно исследует вверенный ему институт. И хозяин для большей убедительности стискивал зубы, чтобы не разразиться криком: «Ну я вам еще покажу!»

Заметив ироничный взгляд гостя, Марина с улыбкой пояснила, что портрет заказывали специально, так как у папы грядет юбилей. Она обдумывает, какой сделать подарок, и приглашает Влада принять участие. А значит, как понял Влад, приглашает на юбилей. Да иначе, по его теперешнему положению, и быть не могло.

С некоторой завистью Влад подумал, какой правильной и обеспеченной жизнью жила в этом доме Марина, окруженная родительской лаской и любовью, приученная, очевидно, ощущать себя самой лучшей, самой счастливой и красивой. Влад до этих вещей додумывался сам. В своем доме он всегда ощущал себя одиноким и непонятым. Мать вообразила, что власть над сыном дана ей природой, если уж ничего другого не отпущено, поэтому была строга, непререкаема. И когда, особенно в младшем возрасте, Влад пытался настоять на своем, в глазах матери замечал холодное бешенство, точно она была не обыкновенной почтовой служащей, а египетской царицей, способной движением пальца послать ослушника на казнь. Это ощущение постоянно совершаемой казни Влад запомнил навсегда. И кто его после этого мог упрекнуть в холодности и злости?

А у Марины все было по-другому. В ее спальне, куда Влад еще раз заглянул перед отходом, все говорило о родительской заботе и любви, дышало порядком, к которому ее приучили и к которому она привыкла. Красивая, аккуратно заправленная кровать, чистые голубые шторки, школьный глобус на столе, удобное кресло и романтичная картинка в рамке на стене – белопарусная яхта на лазурной морской волне. Конечно, в отцовский юбилей она первая с радостью обнимет и поздравит его с благодарностью за всю ту заботу, которой он окружил ее.

Почему-то от этих мыслей Владу сделалось кисло, и в душе ворохнулась зависть, точно Марина была виновата в том, что он не мог вернуться в прошлое и заново прожить испорченное детство.

– Поехали! – раздраженно и жестко произнес он.

В «жигуленке», который они перехватили у дома, завистливые мысли у Влада постепенно улеглись, а верней, улетучились. Он посвятил Марину в свои планы – отметить помолвку в ресторане. И Марина благодарно прижалась к нему.

Увеселительное заведение, к которому они подкатили, пользовалось определенной известностью. В зале царил полумрак. А на освещенной сцене давались представления. В прошлый раз, когда Влад завалился сюда с шумной компанией, такая же темноволосая девушка, как Марина, демонстрировала стриптиз. Сейчас зрелище обещало быть покруче. Оттого и народу в темном зале прибавилось.

Марина с нескрываемым интересом огляделась. Ей понравился и ресторан, и столик, который был достаточно затемнен и укрыт за колоннами и в то же время близок к сцене. Влад заказал напитки и закуску, они даже успели выпить за помолвку, когда на сцену вышли две молодые женщины – блондинка и брюнетка.

– Обе крашеные, – сказала Марина.

На руках у молодых женщин были перчатки, предназначенные для поединка.

– Они что, будут драться? – спросила Марина. – Это ужасно.

– Если им так хочется, – с деланым равнодушием заметил Влад, хотя глаза его заблестели. В нем проснулся интерес.

Кроме купальников, на женщинах ничего не было. Брюнетка оказалась высокой и костлявой. Вид у нее был суровый, мрачный, настоящая гладиаторша. Зато блондиночка своей ладной фигуркой и веселым нравом притягивала как магнитом взгляды мужчин.

– Неужели тебе их не жаль? – спросила Марина. – Какая дикость.

– А ты посмотри вокруг. Люди приготовились. Им интересно, – констатировал Влад. – Вы сами долго боролись за равноправие. Вот и доборолись.

– Ничего мы не боролись. Нам навязывали это равноправие. Чтобы женщины, как слоны, таскали тяжелые шпалы на железных дорогах, стояли у станков до одурения.

– Слоны у станков не стоят, – с иронией заметил Влад.

– Ладно, не придирайся. А на войне сколько женщин было? Стыдоба! Раньше на Руси такого не допускали. У женщины было всегда главное предназначение, и оно труднее всех мужских забот. Рожать и растить детей. А с вашим равноправием женщины разучиваются это делать. Раньше-то в семьях редко было меньше трех детей. А сейчас одного бы ребенка дотянуть, и то ладно.

– А ты сколько хочешь? – скосил глаза Влад.

Женщины на сцене между тем разошлись в разные стороны. И какой-то вспотевший тип с усиками ударил в медную тарелку – сигнал к бою.

Блондинка смело бросилась вперед и заколошматила маленькими руками по плоской груди брюнетки, не дотягиваясь до лица. Потом получила сдачи и откатилась. Схватка выровнялась, женщины ходили друг перед дружкой, как рассерженные куры. Блондинка молотила много, но безрезультатно. А после резких чувствительных ударов брюнетки каждый раз отскакивала назад.

Но удары, как заметил Влад, были не самой главной целью. Каждый раз, пытаясь нанести удар, женщины как бы случайно срывали друг с друга клочки одежды, едва прикрывающей тела – бюстгальтеры и трусики. Очевидно, юные гладиаторши стремились не измолотить одна другую, а раздеть ее на глазах у публики. Блондинка первая сорвала лифчик с высокой гладиаторши, обнажив тощие болтающиеся груди. Затем последовала серия удач у брюнетки. Она не только заставила кубарем катиться свою занозистую противницу, но и сорвала наконец с нее бюстгальтер, обнажив маленькую прелестную грудь.

Красивый ротик блондинки стал еще ярче, и Влад понял, что у нее разбита губа. Затем ловким движением высокая брюнетка зацепила пальцем трусы, и две тонкие голубые полоски разлетелись в разные стороны. Некоторое время блондинка сражалась совершенно обнаженная. И у мужчин, сидевших в зале, затуманились глаза и свело скулы. Наконец ловким движением высокая гладиаторша опрокинула свою соперницу, и блондинка, раскинув ноги, перекувырнулась через голову.

У Влада екнуло сердце. Он подумал, что молодая женщина свалилась в беспамятстве, но скоро понял, что это вовсе не нокаут, а ловко отработанный трюк, вызвавший у наблюдающей публики сильное потрясение. Обнаженная блондинка как ни в чем не бывало быстро поднялась. И хотя победительницей объявили высокую чернавку, беленькая пухляшка вновь сияла, не сомневаясь в ошеломляющем успехе своего выступления.

У Влада пересохло горло. В таком же состоянии находилось большинство посетителей. Впрочем, за соседним столиком собрались бритоголовые крутые парни, которым это зрелище, по всей видимости, было не в новинку. А их плечистый предводитель, которому на вид было лет сорок, вовсе не смотрел на сцену, а все глаза проглядел, изучая вольно откинувшуюся в кресле Марину.

На сцене стали выступать полуобнаженные стриптизерши. Но после сражения юных гладиаторш это зрелище показалось пресыщенной публике пресноватым, малоубедительным. Гости за столиками вернулись к вину и закускам. И тут наконец Влад заметил жадный взгляд мужчины, устремленный на Марину. Он был по меньшей мере вдвое старше двадцатилетнего Влада. Во время стриптиза Влад достаточно принял на грудь, чтобы чувствовать себя независимо, и взглядом дал понять соседу, чтобы тот отвалил.

– Оставь и не связывайся! – произнесла, не поворачивая головы, Марина.

Назойливого соседа она заметила давно и не относилась к этому так легкомысленно, как Влад.

– Слушай, я ему врежу, если он не отстанет, – процедил сквозь зубы Влад, приняв перед этим полную рюмку «Завалинки».

– Я сказала, не связывайся. Их же много. Разве не видишь? – твердо повторила Марина, и Влад на некоторое время притих.

Он бы держался еще осторожнее, если бы знал, что крепкий мужик, которого он презрительно назвал про себя стариком, на самом деле известный уголовный авторитет по кличке Борец. И власть его простирается так далеко, что Влад и представить себе не может.

Девушка с короткой стрижкой, сидевшая напротив, словно магнитом притягивала Борца, а он не привык противиться своим желаниям. Окружавшие его крутые парни тоже почуяли добычу и напряглись.

– Хлюста убрать! – последовала короткая команда.

Когда стриптиз закончился и оркестр заиграл медленное танго, несколько пар вышли в круг. Борец поднялся со своего места, приблизился к Марине и протянул руку, приглашая на танец.

– Занята! Не видишь? – развязно крикнул Влад, отстраняя его руку.

Сильный удар сзади оглушил его. Марина не успела крикнуть. Двое бритоголовых поволокли Влада к выходу. Марина бросилась следом, крикнула: «Помогите!» Но из-за столиков не поднялся ни один человек. Какая-то девушка лихорадочно нажимала кнопки мобильника, чтобы вызвать милицию. Приученный к подобным вещам оркестр заиграл медленный вальс.

Влада продолжали бить на лестнице. Он уже не держался на ногах, а катался маленьким серым комочком от одного бритоголового к ногам другого. Марина попыталась подбежать к нему, но ее не пустили. На крики никто не отзывался. Жесткая ладонь запрокинула ей голову и перекрыла дыхание. Она забилась в истерике. Ее втащили в узкую полутемную комнату с широкой тахтой и маленьким ночником, бросили на жесткий ковер, устилавший тахту. Она почувствовала цепкие пальцы на плечах, на груди, на раздвигаемых ногах.

«Как это возможно?! Здесь?! Когда столько людей рядом?!» – мелькали обрывки нелепых мыслей. Кому-то она все-таки заехала коленкой. Услышала ругань. Затем последовал сильный удар, и она не смогла больше сопротивляться.

– Борец, начинай! – послышался хриплый голос.

– Не могу, видишь? Это вы готовы трахать все, что шевелится. А мне нужен настрой. Давай первым...

Тяжелое тело навалилось на нее. Марина вскрикнула. Стиснув зубы, закрыла глаза, призывая беспамятство...

– Вот! А теперь я!..

Отвалившись от Марины, Борец налил себе в стакан коньяку.

– Борец, я тоже хочу! – послышался новый голос.

– Валяй, – равнодушно разрешил тот.

– Ну девка! – восхитился первый голос. – Троих приняла – и хоть бы что. Может, по новой?

– Ишь ты! – прогудел Борец. – Давай ее в машину! Одна нога здесь, другая там.

Марина чувствовала, что встать нету сил. Между ног горело так, будто резали бритвой.

– Домой ее отвезите, – прогудел Борец. – И адрес узнайте. Хороша кобылка. Еще пригодится.

На свежем воздухе ее зашатало. Она беспомощно оглянулась, ища Влада.

– Увезли! Увезли его! – заботливо зашептал первый голос. – На «скорой». Но если пикнешь, тебе тоже не жить. Поняла?

Перед большим серым домом машина резко затормозила.

– Какая квартира? Говори, живо!

Марина назвала.

– Папаша где работает?

– Генерал милиции.

Последовала пауза.

– Ни хрена себе, – послышался голос первого. – Чего же раньше не сказала?

– Когда?

Сгорая от стыда, Марина прошла мимо дежурного, посмотревшего на нее с недоумением. Поднялась к себе на девятый этаж.

Через два часа к ресторану примчалась группа ОМОНа на двух машинах. Следом подъехала «Волга», из которой вышел потрясенный генерал Викулов.

Ресторан оцепили. Все подсобные помещения перевернули вверх дном. Но Борец со своими подельниками исчез. Директор ресторана и оркестранты, на глазах у которых все и произошло, твердили одно и то же:

– Не знаем... Не видели... Играем... Нас не касается. А что там, в зале...

– Когда началась драка?

– В половине восьмого.

– Почему так поздно вызвали милицию?

– Да милиция уже была. Какая-то баба по мобильнику позвонила.

– Она по мобильнику, а у вас под рукой десять телефонов, и вы не могли?

– Растерялись мои люди, – твердил директор.

– Чья была милиция?

– Я так разумею, что местное отделение. Приехали, осмотрели и ушли. Да тут уже никого и не было. Избитого парня бритоголовые уложили в целлофановый мешок – это чтобы, значит, салон не попортил – и в километре отсюда выбросили. «Скорая» подобрала.

– Вы откуда знаете, что в километре?

– Сказали...

– Ничего. Я знаю человека, который все раскопает и достанет главного мерзавца из-под земли.

Когда менты убрались, директор ресторана по мобильнику проинформировал Борца.

– Приезжали тут. С милицейским генералом во главе. Вы его дочку затрахали.

– Кто ж знал? – прогудел Борец.

– Сдалась тебе эта девка! – с досадой воскликнул директор, мысленно подсчитывая убытки. – Сколько баб не то что побегут, а приползут! И еще оближут всего. Только позови! А этот папаша тебя теперь достанет.

– Или я его, – послышалось в ответ.

Директор ресторана мгновенно умолк.

– Ну что молчишь?

– А то, что генерал грозился кого-то натравить на тебя. Говорит, этого мерзавца...

– Ну ты брось... Эти слова к себе примеряй. Фамилию называл?

– Да... Турецкого какого-то.

– Это тебе не «какого-то»! Это тип серьезный. Ну да ладно... Придется предупредить.

– Кого?

– Не твоего ума дело.

В трубке послышался отбой.

Глава 2
Прямой телеэфир

На телевидении всегда царит праздник. И этого ощущения не могут поколебать ни озабоченные лица сотрудников, ни всеобщая суматоха. Всякий раз, приезжая в Останкино, Борис Лукьянов испытывал праздничные ощущения, даже когда предстояла серьезная работа, которая требовала большой предварительной подготовки, нервов, сосредоточенности. Опытный тассовский журналист с двадцатилетним стажем, он прекрасно понимал, что и здесь, на телевидении, существует нервотрепка, нагоняи от начальства, ссоры, склоки, зависть, подсиживание или, лучше сказать, подсматривание, словом, как говорится, в каждом дому по кому. Но в ТАССе конфликты касались вполне определенных людей, известных ему, дружественных или, напротив, антипатичных, специфических ситуаций, о которых ему было доподлинно известно. Поэтому там за непрерывными заботами не чувствовалось праздника, а была вполне нормальная потогонная работа. Сиюминутное удовлетворение от прошедшей в печать заметки уравновешивало многочасовые, а иногда и многодневные хлопоты и писанину, которые забирали всю энергию и тут же забывались и переставали тяготить. Прожорливый телеграфный молох пожирал всю поступающую информацию, невзирая на количество, тут же выбрасывал в газеты телетайпные полосы и вновь требовал еще и еще. За этим стояли новые задания, знакомые люди со своими недостатками и прочей чепухой, страхи, обиды, удачи, везение.

На телевидении такой конкретики не было. Люди мелькали вокруг нарядные и, как Лукьянову казалось, улыбчивые. Потом эта улыбчивость выходила в эфир, приучая сидящего перед ящиком обывателя дорожить своим местом, здоровьем, спокойствием и отучая его думать, мечтать, к чему-то стремиться. Словом, как везде, во всем мире.

И однако, при всем понимании, являясь на телевидение, Лукьянов всякий раз бывал околдован этой фабрикой грез. Едва он ступал в вестибюль, ему начинало казаться, что должно произойти нечто значительное. И спешащие навстречу красивые женщины не пройдут просто так мимо, чтобы исчезнуть навсегда, но обязательно сыграют в его жизни какую-то важную, таинственную роль.

Скинув в раздевалке плащ и ощутив привычный радостный порыв, Лукьянов тут же вспомнил о задании, которое его привело сюда. Надо было сосредоточиться на предстоящем словесном поединке. Об этом вскоре напомнил и появившийся в вестибюле генерал милиции, будущий оппонент, с которым Лукьянову предстояло сразиться. Оба они должны были участвовать в известной передаче Савика Шустера «Свобода слова». Речь шла о борьбе с преступностью и отмене моратория на смертную казнь. На этот раз Лукьянову предстояло быть не безымянным корреспондентом ИТАР-ТАСС, а вполне конкретным человеком, выражающим свое личное мнение и мнение широкого круга людей.

Савик Шустер должен был представить его как известного журналиста. Несмотря на двадцатилетний стаж, Лукьянов серьезно волновался, потому что выступать от себя и высказывать публично собственное мнение он все еще не привык.

В его коричневом кейсе лежали важные бумаги. Он приготовился затронуть острейшие проблемы борьбы с преступностью и нисколько не сомневался, что его сегодняшний оппонент, милицейский генерал, постарается ему возразить и сгладить все острые углы.

Важно было не проиграть с первых минут и не показаться смешным и наивным. Сохранить собственное лицо и достоинство. А что он знал в действительности об огромной империи, именуемой Министерством внутренних дел? Зато генерал, по всей видимости, обладал необходимыми знаниями и поэтому в споре был опасен. К тому же передача шла в прямой эфир. И генерал, конечно, к этому приготовился. Он не простой служака, не солдафон, как уже сообщили Лукьянову, а директор Научно-исследовательского института криминологии. Значит, человек с научным складом ума, приученный вести долгие дискуссии на любую тему, затрагивающую честь милицейского мундира и репутацию самого мощного силового ведомства.

В себе Лукьянов склонности к спорам совсем не находил. И считал это недостатком. В пылу полемики, вместо того чтобы, не считаясь ни с чем, высказывать свою точку зрения и громить все кругом, он старался прислушаться к мнению собеседника и, главное, понять его. А это для полемики убийственно. И ничего, кроме поражений в споре, эта привычка ему не давала.

В набросках для выступления Лукьянов приводил вопиющие случаи дикого разгула преступности: убийства, пытки, бандитские разборки, похищение детей, рост наркобизнеса. В одной только Москве, было доподлинно известно, в минувшем году похищено с целью выкупа три тысячи малолетних детей. Какими их возвращают, если возвращают вообще, можно только догадываться. Принимая все это во внимание, он приготовился здорово покритиковать российскую милицию. Предъявить ей претензии в слабой раскрываемости преступлений.

Лукьянов не сомневался, что эти факты известны генералу и он найдет на них опровергающие, смягчающие и иные аргументы. В желтом портфеле генерала, который он держал твердой рукой, словно оружие, наверняка приготовлены соответствующие докладные, графики, цифры судебной статистики, повествующие об успехах милиции в борьбе с бандитизмом, экстремизмом и организованной преступностью и несомненных победах на этом фронте. Эти цифры и факты наверняка согласованы с могущественным министром, и, очевидно, одно это, судя по внешнему виду генерала, придает ему неколебимую уверенность в себе.

Лукьянов еще раз оглядел будущего оппонента: массивная фигура, загорелое крепкое лицо с бульдожьими квадратными скулами, твердый взгляд. Лукьянов не заметил бледности, таившейся под загаром, синевы под глазами. А взгляд, показавшийся ему твердым, был на самом деле устремлен в глубь себя.

Несчастье дочери, издевательство, которому она подверглась в ресторане, потрясли Василия Георгиевича Викулова. И он готовился произнести совсем другую речь. Отбросив согласованные с министром тексты, он решил напрямую выступить перед страной и объяснить, как все обстоит на самом деле.

Савик Шустер усадил гостей в кресла, призвал собравшихся в зале к вниманию и открыл передачу. Первым, как и было по сценарию, получил слово Лукьянов. Он произнес четким голосом несколько заготовленных фраз о росте преступности, недостаточном милицейском противостоянии и призвал мобилизовать общественные силы на борьбу с убийствами, бандитизмом, разбоями, кражами, хулиганством, наркомафией, беспризорностью, которая рождает на самом деле десятки тысяч новых беспощадных убийц.

В ответ на эти слова аудитория недовольно зашумела. Но Лукьянов уже овладел собой и не почувствовал паники перед напором толпы.

– Все новое – это хорошо забытое старое, – спокойным голосом произнес он. – На первый взгляд нам кажется, что только у нас возникла такая ситуация. А вспомните бразильский вариант. Милые крохотные дети, оставшиеся без родителей, вырастали озлобленными, жестокими, и в них уже нельзя было разглядеть прежних милых черт далекого детства. Подрастая, они вливались в ряды банд и в расправе с другими людьми не знали жалости, это выросло в страшную общенациональную проблему. В Бразилии были созданы так называемые «эскадроны смерти», которые, во избежание грядущих ужасов, как диких зверей отстреливали беспризорников, в том числе и малолетних. В полной мере объять умом эту общенациональную бразильскую катастрофу невозможно. Но и у нас скоро грядет такая же катастрофа, если не принять меры. А наши общественность и правоохранительные органы почему-то стараются эту опасность не замечать. Давайте задумаемся над таким обстоятельством: из трех миллионов беспризорников примерно одна треть сбежала из дома при живых родителях. Дети бегут от пьянства и жестокости в семьях и встречаются за пределами родного дома с еще большей жестокостью. Куда же им деваться? К сожалению, логика жизни такова, что несчастные дети, вызывающие сегодня жалость и сочувствие, завтра станут безжалостными грабителями, насильниками и убийцами. И я обращаюсь прежде всего к общественности: с этой проблемой шутить нельзя. Здесь любой перекос в демографии чреват большими осложнениями. Этого не надо забывать.

Шум в зрительном зале утих, и Лукьянов заключил увереннее:

– Указанный негативный процесс давно начался и ныне развивается полным ходом.

Только теперь Лукьянов перевел дыхание. Нельзя сказать, чтобы он сорвал аплодисменты, но зрители молчали сочувственно. Немного успокоившись, Лукьянов внимательнее разглядел трибуны и убедился, что первое впечатление было верным. Публика собралась солидная, тут были главные редакторы некоторых центральных газет, запомнившиеся лица шумливых деятелей периода первого наступления демократии, которые сейчас пребывали в неизвестности, не занимали высоких постов, но устроены были наверняка удобно и прибыльно.

Среди видных юристов Лукьянов заметил даже седоватого заместителя министра юстиции, у которого когда-то брал интервью. Мелькали чиновники, в недалеком прошлом занимавшие определенное место в президентском окружении, но потом исчезнувшие и потерявшие реальную власть. Теперь они подвизались на телевидении, вольно рассуждали о насущных проблемах, выстраивая их по-своему, что позволяло им сохранять некоторое влияние, а вернее, поддерживать влияние других, стоящих над ними и указующих чинов.

Все ждали выступления милицейского генерала. Хотя суть его речи заранее была ясна многим: наведение глянца на рыхлую, рвущуюся материю бытия. Одни готовились возразить и этим запомниться телезрителям, другие с равным успехом хотели защищать официальную точку зрения, и Савик Шустер знал, кому давать слово. Так что представление двигалось по строго выверенному сценарию.

Одиноко и неуверенно чувствовал себя генерал. Всего лишь три дня отделяли его от той пропасти, за которой началась новая, жуткая жизнь, связанная с несчастьем дочери, бессонными ночами, чувством неизгладимой вины.

Надругательство над Мариной потрясло его.

До сорока лет Василий Георгиевич Викулов мог своей жизнью вполне гордиться.

После окончания юрфака работал опером уголовного розыска. «Отметился» и в Афгане тяжелым ранением. После госпиталя женился на Любе, вернулся в систему МВД, но уже в новом качестве. Началась его научная карьера – аспирантура, диссертации – кандидатская и докторская. И все это не умозрительно, а со знанием той уголовной и социальной криминологической конкретики, которой не хватало многим научным умам. Год назад его назначили на должность начальника в милицейский научно-исследовательский институт. Совсем недавно ему стало известно, насколько напряженной была борьба между кандидатами на этот пост.

Словом, немало приходилось ударов выдерживать. На то и жизнь. Но трагедия с дочерью подкосила его. И главное – никаких концов, ни одной зацепки, хотя ведь все знают! И ресторатор, и обслуга. И местные оперы! Но все схвачено, все повязано. Никаких принципов, только деньги и страх движут людьми.

В недавней беседе с министром внутренних дел он обговорил в общих чертах тезисы своего выступления. В детали министр не вдавался. Ясной была главная задача – показать явные сдвиги и победы в борьбе с организованной преступностью, успокоить общество. Покончено с рязанской мафией, обезврежены люберецкая, солнцевская группировки. Очищен от преступников район Марьиной Рощи. Туда, в эту группировку, удалось внедрить своих людей – агентов. Работали лихие ребята, настоящие разведчики. До них контуры преступных организаций расплывались, центры перемещались. И в том, что удалось повязать главарей, большая заслуга этих бойцов невидимого фронта.

Этих фактов достаточно, чтобы успокоить народ. И Викулов назвал их в своем выступлении. Заявил, что это правда. Вернее, часть правды. Видимая ее сторона. Другая, невидимая, сказал он, заключается в том, что никакими усилиями не удается остановить расползание наркобизнеса. Как проницаема чеченская граница, через которую идет снабжение боевиков, так же, как через сито, переходят границу между Афганом и таджиками наркокурьеры. Оттуда поток героина наводняет среднеазиатские республики, ныне ставшие государствами, а главное – Россию. Первое слабое звено – солдаты и офицеры на границе. Они выступают посредниками и богатеют. На каком уровне, чья железная рука сможет порвать эту цепочку? Когда выражение «граница на замке» обретет прежнюю силу? В тени наркобизнеса растут, как поганые грибы, скопища новых банд. Где они? Куда засылать разведчиков?

И как это может быть, чтобы граница стала прозрачной, проникающей? Зелень доллара проникает сквозь любые заслоны. Солдат на афганской границе может получить пятьсот баксов только за то, что закроет один глаз, когда наркодельцы переправляют на север очередную партию героина. Пятьсот – за килограмм. Наркодельцы не мелочатся. Ведь на севере в России этот килограмм будет стоить уже восемьдесят тысяч долларов.