Текст книги "Месть в конверте"
Автор книги: Фридрих Незнанский
Жанр:
Полицейские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Да? Ах, как вы нетерпеливы. Так вот, я шла и любовалась самым прекрасным видом Москвы, который…
– Вы его видели?
– Да!! Я его видела! Я видела убийцу. Слушайте внимательно. А еще лучше – записывайте. Рост – средний. Худой. Волосы темные. Он шел… очень хмурый, напряженный.
– Вы смогли бы его узнать?
– Я? Да, конечно!
– Что он нес в руке?
– Обычный пакет, но точно я не разглядела.
– Какого он был возраста?
– Молодой… Моложе вас. И одет… Может быть, он был в форме… Не поняла. Когда мы поравнялись, я сразу обратила внимание на затаенный мерцающий огонь в его глазах. И во всем его облике было что-то…
– Что?
– Ах, не знаю. Демоническое, наверное.
Александр незаметно вздохнул.
– Все же он был в форме или в гражданском?
– Нет, не могу вспомнить… Меня просто потрясло выражение его глаз.
– Ну а дальше, Людмила Иосифовна?
– Дальше он зашел в дом. И потом был взрыв. Такой страшный «бамммм» – и полетели стекла.
– А этот, ну… с пакетом?
– Больше я его не вдела.
– Спасибо вам, Людмила Иосифовна. Вот мой телефон, если вы вспомните что-то еще…
– Подождите, подождите, я еще хотела вам рассказать что-то очень важное.
– Я весь внимание.
– Я имею некоторое представление о том, как ведется следственная работа…
– Вы юрист?
«Вот тоска-то…» – снова мысленно вздохнул Турецкий.
– Я журналист, – отчеканила старуха, горделиво выпрямившись. – А журналист обязан знать все. Так вот, я хотела дать вам несколько советов по розыску преступника.
В этот момент в кармане зазвучал «Турецкий марш».
«Кажется, в первый раз в моей жизни телефон зазвонил вовремя».
– Это Моцарт, – сказала Людмила Иосифовна, важно подняв палец.
– Извините. Да, алло! Секунду, Славка, – сказал Турецкий в трубку, а затем обратился к свидетельнице: – Простите, меня срочно вызывают. Я позвоню вам, Людмила Иосифовна. И большое спасибо. Всего вам доброго.
– Да, Славка, теперь я с тобой. Ты меня просто спас своим звонком.
– Что, старушка-свидетельница тебя заговорила?
– Тихий ужас! Все время говорит о демоническом облике, то ли в форме был, то ли нет. Если в форме, то это меняет дело. Надо ждать, когда охранник Плоткин даст показания.
– Я, Саша, к сожалению, с плохими новостями.
– Очень плохими?
– Да. Звонили из больницы. Наш охранник умер.
Вдова генерала Смирнова приняла гостя из Генеральной прокуратуры в кабинете своего покойного супруга. За прошедшие сутки Елена Станиславовна резко изменилась: она выглядела на десять лет старше, нежели казалась на похоронах, черты лица ее заострились, приобрели какую-то жесткость.
Изменилось и ее поведение: видно было, что теперь она вполне овладела собой и не даст себя застать врасплох. Поэтому Турецкий тоже взял деловой тон и не стал тратить время на реверансы.
– Елена Станиславовна, прежде всего мне необходимо услышать всю историю от вас, от начала до конца. Учтите, пожалуйста, что вы наш единственный свидетель.
– Единственный? А как же…
– Охранник Иван Ильич Плоткин скончался в больнице примерно час тому назад. Итак, прошу вас.
– Мы с мужем собрались немного пройтись по центру. Зайти в парочку магазинов, может быть, посидеть где-то в кафе. Свободное утро – это так редко выдается, вы понимаете. Машину брать мы не стали, со службы муж тоже машину не вызывал, думали, если что – так возьмем такси.
– Извините, что перебиваю. Кто-то мог знать о ваших планах?
– Н-нет. Никто.
– Простите. Дальше, пожалуйста.
– Муж спустился чуть раньше меня. Точнее, я задержалась, потому что, когда мы уже стояли в дверях, зазвонил телефон. Этаж у нас второй, поэтому я спускалась без лифта и слышала внизу голоса – мужа и охранника.
– Будьте добры, расскажите мне точно-точно, что именно вы слышали?
– К сожалению, только обрывки разговора. Кто же мог знать, что это окажется таким важным. Я не вслушивалась.
– И все-таки что точно вы слышали?
– Речь шла о каком-то пакете. Больше я ничего не слышала, потому что тут же раздался этот взрыв… я потеряла сознание; очнулась уже в больнице.
– Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить. Ведь, наверное, охранник в таком доме, как ваш, не примет конверт у кого попало.
Елена Станиславовна сухо улыбнулась:
– Сожалею, Александр Борисович, но ничем не могу вам помочь.
– Извините, что заставил вас еще раз все это пережить.
– Ничего, – усмехнулась вдова, – это и так все время во мне.
– Скажите… Кто-нибудь угрожал Евгению Ивановичу? Нет, я понимаю специфику его работы и то, что он, наверное, не посвящал в нее родных… Но быть может, вы случайно что-то слышали?
– Нет, ничего.
– Елена Станиславовна, а дети у вас есть?
– Почему вы спрашиваете? – вдруг напряглась вдова.
– Просто проформа. Я обязан все знать о потерпевшем.
– У меня есть сын от первого брака. У мужа детей не было.
– Ах, так это ваш второй брак. Как долго вы были женаты?
– Не очень долго. Около полутора лет. Но знакомы были давно.
«Вон оно как интересно. Я-то думал – тридцать лет вместе, по жизни рука об руку, генеральская жена, то да се… А они, оказывается, почти молодожены».
– А позвольте спросить про ваш первый брак.
Елена Станиславовна резко встала.
– Это не имеет никакого отношения к делу. И давайте не будем об этом.
– Хорошо. Тогда расскажите о вашей работе. Пожалуйста.
– А что рассказывать? Я искусствовед, кандидат наук. Работаю в Центральном московском музее, заместителем директора.
– Понятно. Что ж, спасибо вам, Елена Станиславовна. Я думаю, мы еще встретимся. А если что вспомните – может быть, какую-то деталь, пусть самую несущественную, – звоните. Вот моя карточка.
Вечером того же дня Александр Борисович и Вячеслав Иванович снова сидели в кабинете последнего с сосредоточенными лицами.
– Вот противное дело, а?
– Да, что-то никак не удается ухватиться за ниточку. И от федералов проку нет. Не спросишь же их, например, какими именно делами занимался генерал Смирнов.
– Спросить-то ты можешь. Только пошлют они тебя куда подальше. Секретность у них, понимаешь, государственная тайна кругом.
– Вот именно.
– Да и вообще какое-то это дело… кабинетное. Сидим-сидим… Нет бы побегать, пострелять. – Турецкий озорно подмигнул.
– Типун тебе на язык, Сашка. – Грязнов отчего-то помрачнел. – Подожди, настреляешься еще.
В кармане Александра вновь грянул «Турецкий марш».
– Алло? Да, здравствуй, Костя.
– Значит, так. Есть новости. Ты где?
– У Грязнова. Что случилось?
– Да то, что пришли новые конверты.
– Опа! И много ли?
– Два. Оба удалось обезвредить.
– Неплохо. Так, Костя, давай-ка мы лучше к тебе подскочим. Нетелефонный это разговор.
– Жду.
Меркулов дал отбой.
– Собирайся, Слав, Костя ждет. Там новые конверты пришли.
Глава девятая
Ликующе-праздничным, рвущимся ввысь торжественным фанфарам «Свадебного марша» Мендельсона определенно не хватало должного простора в стенах старинного московского особнячка, в котором располагался районный Дворец бракосочетаний. Музыка ревела на несколько порядков громче, чем это было допустимо для помещения довольно скромных размеров, оглушая и без того уже неестественно озабоченных и возбужденных происходящим «новобрачующихся». К тому же одна из колонок явно барахлила; периодически наиболее высокие, громкие и открытые звуки сопровождались каким-то кряхтением, бульканьем и присвистыванием.
«Ну ничего-то у нас на Руси не могут по-настоящему довести до ума! – Лейтенант Жаворонков, три недели назад вернувшийся из своей первой зарубежной командировки, уже успел, как ему казалось, приобрести некоторый опыт сравнений и сопоставлений, тем более что польские коллеги, отношения с которыми и без того были не самыми радужными, старались по возможности минимум времени отводить на непосредственное обсуждение деловых вопросов, каждый из которых мог потянуть за собой очередную цепочку непонимания, а все больше налегали на культурную программу: экскурсии, театры, концерты… И рестораны, разумеется… В том числе во время посещения ратуши советские офицеры оказались свидетелями свадебных церемоний. Была и музыка – тот же Мендельсон! – и цветы, и торжественные речи, но… все как-то очень сдержанно, степенно, без чрезмерного выхлестывания эмоций. (Поляки, разумеется, не подчеркивали, что для них гражданская регистрация браков – формальная дань социалистическим условностям, а истинный, по-настоящему волнующий и значимый для молодоженов обряд происходил в костеле.) – Чего стоило бы подобрать соответствующую громкость звучания, заменить неисправную колонку – так нет: вечный наш „авось“ и „тяп-ляп“.
Лейтенант ошибался. Конвейер бракосочетаний был и продуман – как и кем – вопрос особый! – и утвержден в соответствующих инстанциях. Были определены моменты, когда громоподобная музыка микшировалась – это значило, что происходила непосредственная процедура расписывания, – а затем взрывалась с еще более неудержимой силой, приветствуя рождение новой счастливой советской семьи.
«Интересно, сколько же раз в течение дня во всем мире звучит этот пресловутый марш? Вот уж поистине глобальная популярность! А наследникам господина Мендельсона – если, конечно, таковые существуют – можно только посочувствовать: все сроки действия авторских прав давно уже закончились. А то могли бы „грести“ с пьески своего предка не меньше, чем с какой-нибудь нефтяной скважины!»
Советский Союз готовился присоединиться к международной конвенции по авторским правам. Вопрос изучался юристами, дискутировался на собраниях научной и творческой интеллигенции, создана была специальная правительственная комиссия. Разумеется, Комитет не мог остаться в стороне. Вот уже несколько месяцев изучение международных положений авторского права было одним из основных направлений повседневной работы лейтенанта Жаворонкова. Естественно, приобретенные в этом вопросе знания накладывали свой отпечаток и проявлялись в подсознательных, зачастую совершенно неожиданных реакциях.
«Стоп, Жаворонков! Ты что-то сегодня совсем не в своем уме! Какой „Свадебный марш“, какие наследники, какая нефть?! Ты! Ты сегодня женишься! Именно ты, а не умерший полторы сотни лет назад Мендельсон! А у тебя в голове какой-то полный сумбур и бред! Очнись, родимый!»
Роман с Леночкой Литвиновой развивался легко, естественно и стремительно. Для Георгия, твердо усвоившего с юношеской поры, что ухаживание за любимой девушкой – процесс сложный, непредсказуемый, а зачастую и мучительный – опыт общения с Олечкой Шатц не прошел даром! – открытость и непринужденность в отношениях, установившиеся буквально с первых же минут знакомства с Леной Литвиновой, явились чем-то исключительно новым, живым и радостным.
Оля Шатц, Оля Шатц… Кстати, по иронии ли судьбы или, наоборот, направляемые и руководимые ее указующим перстом, впервые встретились Лена и Георгий именно в доме Оли Шатц.
За годы учебы в гэбэшных «университетах» курсантов не слишком баловали отпусками. В летние месяцы устраивались то какие-то дополнительные теоретические семинары, то практические занятия, то выезды в военно-спортивные тренировочные лагеря. Слетать домой удалось лишь пару раз, да и то на считаные дни. Родители, естественно, скучали (Лешка бороздил на своих бронетранспортерах пустыни Туркмении, и оторваться от службы ему было еще сложнее, чем Георгию). Более того, в последний приезд Георгий обратил внимание на то, что и во внешнем облике отца, и в каких-то едва уловимых изменениях в манере поведения начинают проглядывать черточки чего-то такого, из-за чего расхожее и обычно ни о чем не говорящее выражение «наши старики» начинает наполняться своим прямым смыслом. Мама – тьфу-тьфу-тьфу – держалась пока молодцом! И тем не менее Георгий твердо решил, что весь обещанный месячный отпуск между окончанием учебы и началом непосредственной службы он полностью посвятит родителям (месяц, правда, сократился до десяти дней, но и это было большим подарком).
Пожалуй, никогда в жизни Георгий не проводил с родителями так много времени подряд. Они гуляли, чревоугодничали, немножко выпивали – куда же без этого! – выезжали за город, катались на теплоходиках по Волге и разговаривали, разговаривали, разговаривали… «Нет, с ними, слава богу, все пока что в порядке. И энергичны, и жизнерадостны. Лишь бы не болели!»
Первый из запланированных необходимых звонков был сделан по очень даже памятному телефону.
– Капитан Локтионов.
– Лейтенант Жаворонков. Могу я поговорить с подполковником Завалишиным?
– Георгий Федорович! – Голос капитана прямо-таки «поплыл» от умело изображаемой радости. – Счастлив приветствовать вас на волгоградской земле! Ну вот, голубчик, предполагали вскоре начать работать вместе с вами, а на вас вдруг Москва, так сказать, «наложила лапу»… Ну, со столицей не поспоришь, правда ведь? Успехов. Удач!
– Спасибо. А Андрей Васильевич…
– Переведен в другое управление. Кстати, с повышением в звании. Георгий Федорович, потребуется какая-либо помощь – звоните без стеснения.
Разумеется, незыблемые правила «конторы» не позволяли спросить: куда переведен Завалишин, почему и действительно ли это служебное повышение или подслащенная полковничьими погонами опала…
Обзвон друзей-приятелей ни к чему не привел. Застать дома удалось лишь Игоря Гасько, ныне артиста оркестра Киевского оперного театра: «Жорка, рад тебя слышать! Ты у нас теперь, говорят… Конечно, надо встретиться! Только знаешь, я сейчас немножко занят, пара неожиданных концертов… Надо позаниматься, кое-что поучить… А вот где-то через недельку… Уже уедешь? Жаль. Ну, значит, как-нибудь в следующий раз!»
Ясно. Ну а уж если даже Игореша – самый, пожалуй, осторожный и дипломатичный из их компании – не хочет с ним встречаться, то однокурсникам и тем более нет смысла звонить: свое отношение к избранной Георгием сфере деятельности они продемонстрировали уже давно и достаточно определенно.
Дела! Выходило, что в Волгограде, городе, в котором прошел большой и важный отрезок его жизни (заполняя одну из анкет, Георгий автоматически в графе «место рождения» написал «Волгоград», а потом долго, путаясь и смущаясь, объяснял моментально позеленевшему и заледеневшему кадровику, что Волгоград – город, с которым он настолько сроднился, что совершенно машинально и т. д. и т. п. получив в ответ суровую отповедь, мол, «анкеты, товарищ Жаворонков, заполняются не машинально, а предельно внимательно и аккуратно, в точном соответствии с действительными фактами, а если каждый будет руководствоваться эмоциями…»), в городе, где когда-то так легко и непринужденно устанавливались дружеские контакты, сегодня нет ни одного человека, кроме родителей, кто был бы рад общению с лейтенантом КГБ Георгием Жаворонковым.
«Ну почему на нас смотрят как на прокаженных? Ведь во всем мире не только существуют, но и пользуются уважением структуры, обеспечивающие безопасность государства. Почему же мы – вечные изгои? Да, у нас непростая история, да, многое из происходившего – преступление. Но ведь все перегибы прошлого обнародованы, осуждены. И потом, даже в самые „черные“ годы в рядах органов была масса честных и порядочных людей, которые защищали страну, сражались за свои идеалы. Почему же до сих пор аббревиатура КГБ – синоним страха, ненависти, презрения?»
Георгий Жаворонков – святая душа – искренне верил, что с его приходом в органы, с насыщением их такими же, как он, гуманными и человеколюбивыми сотрудниками, людьми, так сказать, «новой» формации, бандитствующая охранка действительно может превратиться в демократический институт законности и порядка.
Тем более радостным для Георгия было услышать внезапный вопль: «Жорка! Ты!»
Увернувшись от ослепительно сияющей в солнечных лучах «Волги» с оленем на капоте – машина от этого неожиданного звукового «разряда» тоже, казалось, как-то дернулась и дрогнула, – Георгий – крик застиг его на самой середине пешеходного перехода у драмтеатра – чуть не вывернул шею, озираясь по сторонам. О! Безусловно, эта весьма элегантно одетая, можно даже сказать, респектабельная дама обращается именно к нему. Что? Быть не может! Да это же Маринка! Ближайшая Олина подруга Марина Титова!
И уже в следующее мгновение повисшая на руке Георгия Маринка обрушила на лейтенанта такой поток информации, что впору было для ее усвоения и запоминания вести самый настоящий протокол. И что она, Маринка, дважды неудачно пыталась поступить сначала в Горьковскую, а потом в Саратовскую консерваторию, затем, трезво оценив свои возможности, решила больше не биться лбом об стены, а сосредоточиться на теории и музыковедении и в итоге выбор этот был абсолютно правильным, ибо на теоретический факультет Астраханской консерватории она прошла чуть ли не первым номером и сразу же стала очень заметной и перспективной студенткой, что на втором курсе вышла замуж, родила – дочери уже четыре года, – что дочь – прелесть и главная радость в жизни, что учиться с крохотулечной малявкой на руках, конечно, было трудно, пришлось на год взять академический отпуск, из-за чего она, разумеется, отстала от своего курса, но теперь это не имеет никакого значения, ибо сейчас у нее уже все в порядке, все экзамены практически сданы, осталось лишь дописать дипломную работу и защититься. Наметились и перспективы будущей работы. Вот уже несколько лет ее приглашают вести музыкальные программы на радио и телевидении и в Астрахани, и в Волгограде, когда она здесь бывает. Но оставаться в Астрахани они не хотели бы, а что касается Волгограда – он как был глухой музыкальной дырой, так ею и остался: все разговоры об открытии собственного симфонического оркестра, оперного театра – пустая болтовня; городскому начальству все это абсолютно ни к чему, лишняя головная боль, а то, что люди от отсутствия настоящей культуры дичают и тупеют, – кого это волнует? Так что и в Волгограде они вряд ли надолго задержатся: муж очень талантливый виолончелист, и ему необходим город, где есть хоть какой-то творческий простор, а не только бездарные ученики и копеечные филармонические халтуры.
«Фу-ты, господи! Сколько же у человека слов в запасе скопилось!»
Спустившись к набережной, они сели за вынесенный наружу из кафе-мороженого столик. Чем не европейский уровень? Ассортимент, правда, несколько…
Впрочем, «Цинандали» было очень холодным и, кажется, довольно качественным.
Грузины, для которых этот город по-прежнему продолжал негласно носить имя их великого и преступного соотечественника, старались поддерживать дух горожан своей самой сильной и убедительной продукцией: вином. Поэтому в Волгограде волшебные и загадочные наименования типа «Напареули», «Гурджаани», «Мукузани», даже знаменитая и легендарная сталинская «Хванчкара», – в других регионах – принадлежность, как правило, спецбуфетов и распределителей – не были чем-то экзотическим и абсолютно недоступным для простых смертных.
– Ой, Жорка, я все болтаю и болтаю… Совсем уже, поди, тебя заговорила. Ну а что ты? Как у тебя? Я слышала, ты учишься… на этого… ну как бы это сказать… на шпиона, что ли?
«Ну и ляпнула подруга! Ничего себе формулировочка! При желании вполне достаточный повод, чтобы стать в позу и обидеться. Но не на Маринку же! С ее-то непосредственностью. Да и потом, конечно же она дурачится! Вон аж глазки хитренько прищурила, подкусила, так сказать, и довольна!»
– Мариночка, ласточка моя, ну что ты городишь? Какие шпионы? Ну да, я закончил школу КГБ, это не тайна, сейчас начинаю работать. В Москве. И это не секрет. Но при чем тут шпионы? Мы – обычные бумажные крысы, нормальные чиновники. Ворохи бумаг, инструкции, справки, отчеты… Ничего интересного. И уж тем более ничего детективного и шпионского.
– Ладно-ладно. Я же понимаю. Подписки. Обязательства. Государственные тайны…
– Да ну тебя, в самом деле!
– Все-все-все. Ну а с Ольгой-то встречаешься?
– Да ты знаешь, как-то…
– Ну ты даешь! Живете в одном городе – и за столько лет не собрался навестить старую подругу?..
– Мариш, ну ты же понимаешь…
– Ой, Жорка, как был ты упырем, так им и остался. Ну не сложилось у вас, ну расстались, бывает… Но почему же нельзя поддерживать нормальные человеческие отношения?
– Марин, я ведь…
– Обижен. Ты просто до сих пор смертельно обижен. Я же сказала: упырь!
– Да нет, совсем не то.
– А что же?
– Как она, кстати? Ты с ней общаешься? Что у нее?
И в течение нескольких следующих минут Георгий получил полнейшую информацию. Выходить замуж Оля совершенно не хотела, но родители настаивали, да и жениху – сыну старых друзей семьи (он, правда, старше Ольги чуть ли не на пятнадцать лет, но как раз это-то не так уж и важно, разве не правда?), дипломату, сотруднику МИДа – для карьерного продвижения срочно надо было жениться, так что все совпадало. Ну а дальше пошли проколы. В африканской стране, куда он должен был ехать в достаточно высоком дипломатическом чине, произошел военный переворот, «вечная дружба» и «сознательно» избранный «социалистический путь развития» полетели к чертовой матери, так что советскому посольству было не до приема новоназначенных сотрудников, а впору хотя бы обеспечить старым кадрам возможность вовремя унести ноги. Вопрос с новым назначением завис в воздухе. Более того, какие-то деляги в МИДе, давно и успешно промышлявшие контрабандой, сумели, прогорая, подставить вместо себя молодого и, вероятно, еще не очень опытного в таких делах сотрудника. От судимости, правда, Андрею, мужу Ольги, удалось отвертеться (или откупиться), но на карьере, разумеется, был поставлен большой и жирный крест. Что происходит в таких случаях на Руси? Правильно, начинают попивать. Вот и Андрей… Сначала – слегка, дальше – больше, ну а потом и вообще «загудел» по-серьезному. Разумеется, развод, возвращение дочери к родителям… Все очень просто и банально. Ну жизнь есть жизнь. Дочка у Ольги, кстати, фантастически талантлива. И на рояле для своих шести лет вытворяет нечто невероятное, и музыку пишет, и стихи… Одним словом – вундеркинд!
– Ой! – Детская тематика, вероятно, подстегнула воспоминания о собственных родительских обязанностях. И, мельком глянув на часы: – Мне же через двадцать минут свою красавицу надо из садика забрать! Все, Жорка, полетела! – и быстренько мелким почерком на салфетке: – Мой телефон, адрес… Улицу Историческую помнишь еще? Послезавтра муж возвращается с гастролей. Уверена, что вы друг другу понравитесь. Как это уже улетишь?.. Ну-у-у…
– Маринка, мы же не вольные творческие пташки, а шпионы!
– Ладно тебе! Ну болтнула что-то сдуру! Нечего цепляться к словам! А Ольге обязательно позвони. Увидишь, она будет очень рада.
И, звонко чмокнув Георгия в щеку, умчалась по своим музыковедческо-детскосадовским делам.
А Георгий еще долго сидел за надежно укрытым тенью разлапистой акации столиком, с удовольствием ловя периодически налетающие с Волги дуновения ветра.
Выпил еще стакан вина, потом какой-то бурды под гордым наименованием «кофе», даже выкурил пару сигарет, что вообще-то для него было несвойственно. В принципе он не курил, разве что по случаю. Но сегодня ему почему-то показалось, что именно такой, подходящий, случай и представился.
«Как она назвала меня? Упырь? А может, я и действительно упырь твердолобый? Все. Решено! Возвращаюсь в Москву – тут же звоню Оле!»
Однако с первых же дней начала непосредственной работы Георгий закрутился в таком водовороте многочисленных дел и обязанностей, что ни на что другое уже не оставалось ни времени, ни желания. В целом направление деятельности их сектора («неслабого», надо сказать, сектора, на несколько сотен сотрудников, из которых мало кто был в чине ниже майора) можно было определить как изучение перспективных научных и технических разработок в самых различных отраслях знаний и промышленности, прежде всего, разумеется, в вопросах оборонного характера. Но это была, так сказать, общая первичная установка. Ну а главным в их работе являлась разработка рекомендаций к публикациям в открытой научной печати как можно большего количества исследовательских материалов, что способствовало бы созданию в мире «светлого» имиджа советской стороны, готовой к всестороннему, открытому и честному сотрудничеству со всем прогрессивным (да и не только прогрессивным) человечеством, при одновременном полном и безусловном завуалировании и сохранении в строжайшей недоступности всего, что действительно представляло хотя бы минимальный военный или экономический интерес. В общем-то, это была цензура, но, с другой стороны, цензура, призванная создавать видимость полного ее отсутствия (вопросы промышленного шпионажа сотрудников Георгия не интересовали, для этого в «конторе» существовали специальные подразделения, надо понимать, не менее многочисленные и оснащенные). Что касается сути работы его сектора, то тут для Георгия не существовало сомнений и какого-то разлада с самим собой: в необходимости подобной деятельности он был искренне убежден. Но почему начальство сочло целесообразным направить именно его, гуманитария до мозга костей, в сферу, где наиболее естественным было бы использование соответствующе подкованных в этих вопросах профессионалов – то ли их не хватало в органах? – это была загадка. Но начальству, как говорится… И он с упорством и настойчивостью вгрызался в материалы по самым различным областям знаний, не очень зачастую понимая, как это может ему пригодиться и куда, в конце концов, эта линия его «вывезет».
– Добрый день. Могу я поговорить с Ольгой… Леонидовной?
– Слушаю вас.
– Оля…
– Жорка! Не может быть! Ну наконец-то!
И – все. И растаял многолетний лед, и полным идиотизмом показалось собственное поведение, собственная глупость и амбициозность, многие годы мешавшая сделать самое элементарное – снять телефонную трубку. Нет, Георгий не был настолько безумен, чтобы строить иллюзии о возобновлении романтических отношений. Что было – то прошло! Но почему действительно нельзя иногда перезваниваться, общаться, дружить, в конце концов… Ну почему он такой дикий? И еще подумалось даже с какой-то тоской, что вот уже столько лет он в Москве и за все это время не удалось завести не только настоящих друзей, но и просто хороших добрых знакомых. «Упырь чертов!»
Договорились встретиться сегодня же вечером. Пожалуй, впервые за месяцы работы Георгий, как истый чиновник, захлопнул очередную папку ровно в семнадцать ноль-ноль.
Заталкивая в портфель прихваченные в буфете шампанское и коробку финских конфет, он мысленно похвалил себя за «старомодность»: большинство его сослуживцев щеголяли с изящными «дипломатами», а туда не то что шампанское – пачку сигарет с трудом можно было втиснуть. Плюшевый заяц (или кот?) при ближайшем рассмотрении выглядел несколько страшноватенько, но ничего другого, такого же большого и по-своему даже эффектного, не было. Цветы. Надвигалось Восьмое марта. Вся Москва была завалена мимозами. Но Георгию почему-то не хотелось приносить мимозы. Почему? Ну не хотелось – и все. Наконец в переходе на «Октябрьской» повезло. Только что, по-видимому, прилетевший с благословенного цветочного юга обладатель огромной кепки распахнул гигантский чемодан. Тюльпаны! Тут же набежала толпа, но Георгий, что называется, вовремя оказался первым в нужном месте.
Дверь распахнулась смело и широко почти в то же мгновение, как Георгию удалось исхитриться и дотянуться до звонка – чертовски мешал огромный пакет с зайцем, – и в тот же миг Ольга повисла у него на шее:
– Жорка! Жорка! Ну наконец-то! Ну дай хоть на тебя посмотреть! Какой ты стал… солидный… – Отступив на пару шагов назад и чуть-чуть склонив голову набок, Ольга светилась радостной и открытой улыбкой. – Ну проходи же, что ж ты застыл в дверях!
Портфель – на пол, цветы – вахлак деревенский конечно же забыл размотать ворох газет, предохраняющих нежные дары юга от щипучего еще московского мороза, – хозяйке.
– Тюльпаны! Какая прелесть! Ой, а это что за зверь?! Ну-у-у, Натулька будет в восторге! Ее сейчас, правда, нет, она с родителями в Вильнюсе, у родственников, но уж когда вернется… «Родителей нет дома? Что бы это значило? Уж не задуман ли Ольгой этот визит как нечто более интимное, чем простая дружеская встреча? Чего ты напрягся, дурень! Расслабься! И… будь что будет!»
Сладостно-пугающие бредни рассеялись при первом же шаге в гостиную. У заставленной от пола до потолка книжными стеллажами стены стояла высокая статная молодая женщина с горделивой осанкой и с замысловатой прической, отливающей неброским бронзовым оттенком.
– Знакомьтесь. Лена Литвинова. Моя подруга и однокурсница. А это тот самый Георгий Жаворонков, я тебе рассказывала, Ленка, верный, терпеливый и благородный рыцарь моей юности.
Георгий сделал неуверенные полшага вперед, как-то не очень ловко шаркнул ногой, остановился. Он не очень хорошо представлял себе, как правильнее и естественнее знакомиться с женщинами. Рукопожатие вроде бы не очень уместно, не в служебном же кабинете, в самом деле! Целование рук… Тоже какое-то претенциозное пижонство, да и далеко не всем это нравится… Впрочем, этой молодой даме, похоже, подобная форма приветствия не показалась бы чрезмерной. Но Лена сама разрядила ситуацию. Неторопливо поставив на место толстенный альбом Босха, она повернулась к Георгию, сдержанно улыбнулась, кивнула и вдоль противоположной стороны стола величественно пронесла себя к глубокому креслу.
– Ребята, я так рада, что вы наконец ко мне выбрались! Ну про тебя, Жорка, и вообще говорить нечего, я уж и не надеялась с тобой когда-нибудь увидеться, ты ведь совсем ушел в какое-то глухое подполье, но ведь и с Леной мы поди года три уже не встречались, да, Ленка? Хоть и живем в одном городе. И вдруг в один и тот же день и ты неожиданно объявился, и подруга ненаглядная наконец соизволила… Чудеса!
Было похоже, что Ольга не лукавит, не наигрывает, а действительно искренне рада этому неожиданному (неожиданному ли?) свиданию. И возникшие было в первые минуты натянутость и напряженность стараниями оживленной и радушной хозяйки легко и просто трансформировались в непринужденную раскованность, свойственную общению очень давних и добрых знакомых. Да и Елена, надо сказать, несмотря на свой несколько озадачивающий с первого взгляда неприступно-царственный вид, вела себя очень дружелюбно и по-свойски. Тем не менее общая беседа складывалась трудно. Девушки касались каких-то тем, понятных лишь им одним, назывались имена, воскрешались факты, ничего, разумеется, не говорящие Георгию. Впрочем, постепенно, без излишних наводящих вопросов, из контекста беседы начала складываться общая картина. (Вот оно, обретенное комитетской выучкой умение внимательно слушать и анализировать получаемую информацию.) Оля и Лена – сокурсницы по музыкальному училищу при институте Гнесиных. Только после его окончания Оля продолжила учебу в институте, а Лена поступила в университет на отделение искусствоведения, сейчас учится в аспирантуре, пишет кандидатскую диссертацию. Дабы не выглядеть полностью бессловесным статистом, Георгий умудрялся периодически вставлять в это щебетание вполне уместные реплики, создававшие впечатление активного участия в общем разговоре. Светскость и галантность никогда не были его сильными сторонами, но сегодня ему, кажется, удавалось превзойти самого себя, весьма ловко и уверенно ухаживая за своими дамами.