Текст книги "Смертельный лабиринт"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А-а... постойте! Да, припоминаю... Уже в аллейке, верно... Но как вы заметили? Сами же говорите – далеко?

– Нет, его-то я уже видел достаточно близко. Потому и удивился. Видя вас, такую, простите, заметную, яркую, он почему-то не подошел сразу. Я б так не упустил бы случая, извините. Ну и что ему понадобилось от вас?

– Ему? – Она попыталась изобразить улыбку, но получилась какая-то вымученная гримаса. – Догнал и спросил... Что же он спросил-то?..

– Наверное, – приветливо улыбнулся Климов, – как проехать к метро?

– К метро? – Она настороженно задумалась. – А почему именно к метро?.. Нет, о метро речи не было. Он спросил, куда я еду, не в «Космос» ли? И если да, то предложил меня подвезти. Но я сказала, что никуда не еду, что у меня еще дела. И он отстал. Наверное, познакомиться хотел. Есть такая публика, что предпочитает знакомства на кладбищах, особенно с молодыми и симпатичными вдовами. Психологически легко объяснимо.

– Вы и психологией занимаетесь?

– Почему – «и»? Что вы вообще обо мне знаете, кроме того, что вам натрепали приятели-сплетники покойного Лени?

– Решительно ничего такого, что могло бы вас скомпрометировать в моих глазах.

– Ну слава богу! И на том спасибо... – хмыкнула она. – Так я теперь свободна? Больше у вас нет вопросов ко мне?

– Естественно. Но я обещал вас доставить, куда вы скажете.

– Это любезность? Или вам надо проследить, куда я поеду? Не к любовнику ли, да?

– Именно любезность, не больше. Я же вас задержал, а автобусы с провожающими уже уехали. И как добираться отсюда в центр, каким видом транспорта, я, честно говоря, не знаю. Поэтому вы можете назвать мне любой адрес, который вас устроит. А мне, не скрою, будет приятно доставить такую молодую и красивую девушку...

Она назвала станцию метро «Кутузовская». Это было Климову по дороге.

Больше они практически не разговаривали. Ограничивались репликами: «Какая сейчас погода в Нижнем Новгороде?», «Когда вы уезжаете?», «У какого выхода из метро вам удобнее остановиться?» А в общем, все это уже не имело значения.

Выходя из машины и демонстрируя Климову свою обнаженную в распахнувшейся шубке совершенно очаровательную ножку, Зоя на миг задержалась и сказала:

– Я думаю, вы можете не напрягаться и не высылать мне расшифровку нашего разговора. Все сказанное мной остается в силе. До свидания.

Они простились, не пожимая рук, но обменявшись любезными улыбками.

И Климов, когда она ушла, отметил, что от Зои пахло очень хорошими, вероятно, дорогими духами. Их запах останется на какое-то время в машине, и хорошо бы спросить у Марины, что это за духи? Странно ведь, едет девушка на кладбище, причем к нелюбимому человеку и где она, по правде-то говоря, далеко не самая желанная гостья, а душится так, словно идет в Большой театр... Что-то тут есть нелогичное. Надо будет подумать. И адрес с телефоном ее оставить у себя – на всякий случай. Ну, скажем, а вдруг какой-нибудь неразрешимый вопрос возникнет, не вызывать же девушку в Москву!.. А что касается ее приездов к «любимому», то, поскольку она работает в медицинском учреждении, а там с дисциплиной наверняка строго, можно будет аккуратно потом проверить, когда она набирала себе дополнительные дежурства, чтобы воспользоваться отгулами для кратковременных поездок в Москву. Это была хорошая мысль.

 


 

Поминки тоже кончились достаточно скоро. Во всяком случае, долго ждать Климову не пришлось. Не прошло и часа, как он заметил потянувшихся от выхода из отеля некоторых уже знакомых ему персонажей из тех, кого он видел на кладбище, а привычная память зафиксировала их. Он стоял с машиной довольно далеко, но видел выходящих. И вот среди нескольких мужчин вышла и Марина. Все они что-то оживленно обсуждали, будто шли не с поминок, а с делового заседания. Кто-то из мужчин даже размахивал руками. Марина спустилась вместе со всеми, не оглядываясь и не ища машину Климова глазами. Потом все они сели в большую черную иномарку и укатили в сторону Останкино. Возможно, на работу. Странно, что Марина забыла о телефонном звонке.

До встречи с Морозовыми было еще много времени, и Климов поехал к себе домой. Принял душ, казалось, что его преследует запах духов Зои, поел как следует остатками приготовленного мяса и присел к письменному столу, чтобы записать некоторые свои соображения по расследованию. По ходу дела появилась интересная идея, и Сергей Никитович сделал несколько междугородних телефонных звонков, если быть точным, три, после чего покопался в своей домашней библиотеке, нашел нужный сборник, полистал и положил, чтобы потом посмотреть внимательнее. Так, за заботами, и время подошло.

«Мобильник» выдал сигнал в тот момент, когда он сидел еще в машине, но напротив входа в гостиницу «Останкинская». Звонила Марина. Нейтральным, можно сказать, равнодушно-спокойным голосом она поинтересовалась, как у него дела, как движется расследование и где он сейчас находится? Несколько ничего не значащих вопросов подряд и в таком тоне, будто ответы ее не интересовали.

Ответил, что сидит в машине, ожидая контрольного времени.

– Что, все еще у «Космоса»? – удивилась она, но не сильно, а так, якобы.

– Нет, – спокойно ответил он, – возле «Останкинской». А у «Космоса» я тоже был, видел, как вы по-деловому разъезжались, и подумал, что у тебя, наверное, сели в аппарате батарейки. Не забудь на ночь поставить на подзарядку... А у вас все благополучно закончилось? На вас было приятно смотреть... Нормальные, в меру оживленные люди. Все-таки, я понял, живое – живым, и нечего подолгу кукситься.

– Даже это заметил?

– Ну недалеко же было...

– А ты чем занимался? Допросил? Как это у вас называется? С пристрастием, да?

– Нет, просто поговорили, – не принял ее саркастического тона Климов. – Больше для порядка записал на диктофон, получив предварительно ее официальное согласие, естественно, тут не должно быть никакой самодеятельности... И осталось странное впечатление. Что-то не то, а вот что, пока понять не могу.

– И на чем же основаны твои... хм, колебания? – попыталась она сострить.

– Да это не колебания. Смутное ощущение какой-то неправды. Тут я пока не имею доказательств, одна голая интуиция. И у меня в этой связи, вообще-то говоря, была просьба к тебе, но сейчас, понятно, уже поздно.

– А что за просьба?

– Дело в том... ну как бы объяснить? Словом, представь: нелюбимая женщина, притом красивая и знающая себе цену, и эта цена, по ее убеждению, определенно высокая... Так вот она едет на кладбище специально, чтобы присутствовать при погребении бывшего любимого, но теперь уже ненавидимого ею человека. И употребляет такие духи, будто едет не на похороны, а на званый прием в иностранное посольство. И тем более что ни на какой прием, имея в виду даже ваши поминки, не идет, а собирается уже завтра покинуть Москву. Не странно? Зачем это все? Что за игра?

– А чего странного? Она – женщина. И ты сам заявил: красивая. Ты же первый и клюнул. Разве не так?

«Вот оно в чем дело! – молча рассмеялся Климов. – Первая семейная сцена...»

– Я-то клюнул, ты права, но по должности, а вот некий молодой человек, который стоял перед нами, горбоносый, помнишь? Он действительно клюнул. И когда я спросил ее о нем, она ответила психологическими примерами: мол, есть такой тип мужчин, которые высматривают себе специально на кладбищах молоденьких вдовушек. Шик вроде в этом есть какой-то. Что-то я помню из литературных примеров... Ба, да это ж пушкинский Дон Жуан с донной Анной, ну как же! Действительно, тонкий психологический ход: увлечь вдову прямо у гроба супруга. Есть в этом что-то завлекательное...

– А что же сам, не захотел попробовать? – насмешливо спросила Марина.

– Сам-то? Да нет, – вздохнул Климов, – как-то даже и в голову не пришло. А вот тебя я хотел попросить понюхать оставшийся в салоне запах тех духов, может, удалось бы определить, что это?

– Ты знаешь, это, конечно, очень оригинально. Меня впервые просит мужчина понюхать и определить качество духов его дамы! Очень остроумно.

– Ни черта ты не поняла, – усталым голосом ответил Климов. – Меня совершенно другое интересует. Дорогие это духи или нет – раз. Где такие можно достать простому медицинскому работнику и есть ли они в Нижнем Новгороде – два. Почему она пользуется неподходящими для себя духами и едет на кладбище, как я уже говорил, в таком виде, словно на банкет, – три. Для кого она это делает – четыре. И пятое – что обозначает этот ее приезд и присутствие только во время похорон, причем демонстративное? Ни поминок, ни даже формальной встречи с родителями покойного. Ну, в общем, долго перечислять возникающие вопросы, потому что у меня имеются еще и шесть, и семь и так далее. Извини, я понимаю, что тебе это скучно, как и абсолютному большинству нормальных людей. Но это – моя повседневная работа.

– Тогда и ты меня извини, я не хотела тебя обидеть. Мне было просто интересно узнать, чем вы занимались с этой дамой?

– Всего-то? Посидели у меня в машине. Я спрашивал и слушал, как она отвечала на мои достаточно простенькие вопросы. Потом, когда закончили беседу, я довез ее до метро «Кутузовская», где она и вышла. Ну а после этого у меня были еще дела, в частности и возле гостиницы «Космос», как тебе известно.

– Так ты что же, целый день в машине? – всерьез забеспокоилась Марина.

– Нет, я успел еще съездить домой и поесть. Позвонить кое-куда по служебной надобности, кое-что выяснить. Ну поразмышлял малость и отправился сюда. Через пятнадцать минут поднимусь к Морозовым. Я люблю быть точным.

– Да, я это поняла. А потом что?

– Хм, вероятно, суп с котом...

– Но, выходя от них, ты сможешь мне позвонить?

– Разумеется, только ты сегодня устала.

– Ничего, я думаю, у меня хватит сил, чтобы обнюхать, подобно ищейке, салон твоей машины, если это тебя устроит. Она, к счастью, невелика. Устроит?

– Устроит. Так, значит, я могу рассчитывать, это хорошо. Потому что сам я в нюансах запахов не силен. А салон у меня действительно куда меньше, чем у той машины, на которой вы разъезжались с банкета.

– С поминок, – сухо поправила Марина. – Ну ты нахал! Я таких, пожалуй, еще не встречала!

«Вот и встретила!» – уже отключив телефонную трубку, ухмыльнулся про себя Климов...

3

Разумеется, он позвонил. Ведь теперь Марина точно его ждала. Сказал, что освободился и уже едет, скоро будет. Еще раз перезвонит уже от подъезда, чтобы не заставлять ее встречать его на улице – очень холодно, пусть оденется потеплее.

Вроде и ничего особенного не сказал, но почувствовал, что голос у Марины потеплел, причем заметно. А всего и дела-то – проявить минимум заботы: оденься потеплее! Как не хватает иной раз у мужиков этой теплоты... Это уже в свой адрес. Так ведь и не состоялся его первый брак, а причина теперь-то уж ясна: отсутствие этой самой, будь она неладна, теплоты...

Едва подъехал, из подъезда выпорхнула Марина и быстро забралась в салон. Посмотрела на Сережу блестящими глазами, словно проверяя свое впечатление, потом подвигала носом, как маленькая лисичка, и сказала:

– Что-то я ничего не чувствую... А ну-ка, может, на тебе сохранился? – Она принюхалась к нему, прижавшись почти вплотную. – Нет, и так ничего не чувствую... Слушай, а ты не врешь?

– Жаль, – ответил он искренне, – был очень сильный, пряный такой аромат... Что-то он мне напоминал, может, еще из детства. У матери была вечная «Красная Москва» – большой матовый флакон в виде Кремлевской башни и такой же, но маленький. На буфете стояли. Духи и одеколон. Но это – не они, я вспомнил потому, что у них был довольно... как бы сказать?.. Тяжелый, что ли, запах. Плотный такой. Сильный и резкий аромат. Вот что это сегодня может быть?

– Плотный, резкий, сильный? – задумалась Марина. – А почему ты решил, что он обязательно должен быть и тяжелым? Не мог ли он ей просто не идти? Скажем, девушка молодая, красивая, а запах, как... ну как от пожилой кокотки? Не то говорю?

– Нет, пожалуй, даже ближе, чем ты думаешь... Да, он ей явно не годился. Противоречил. Ты – умница, совершенно точно угадала!

– Ну тогда легче... Из дорогих могли быть от Джанфранко Фере... У Кристиана Диора есть «Пуазон»... Ну и, конечно, «Шанель». Это – в первую очередь. Самые распространенные и далеко не дешевые... А ну-ка постой! – Марина вдруг насторожилась и стала снова шумно принюхиваться. Посмотрела на Сережу и улыбнулась: – Вот видишь, сама себе же и подсказала: «Шанель», и двух мнений не может быть!

– Дорогие духи?

– Что тебе сказать? Если маленький пузырек стоит две-три сотни долларов, это как? Но точно могу заметить: духи не для девочек.

– В том-то и дело, что она давно уже не девочка, а духи ей не идут... А вот у тебя – и хорошие, и подходят тебе. Как называются?

– Тебе-то зачем?

– Как зачем? А может, я хочу тебе целую поллитру этих духов преподнести на Восьмое марта!

– Ради бога, не надо! Что, я их пить буду? – засмеялась Марина. – Да у тебя столько и денег нет. А называются они «Клима» – от Кристиана Диора. Значит, говоришь, мне идут?

– Очень! Я чувствую, что уже и сам начинаю ими пахнуть, а как помоюсь, чего-то уже не хватает. Еще как идут!

– Ну пойдем... – с лапидарностью мифического таможенника Верещагина пригласила Марина.

После короткого ужина, который тоже заранее приготовила Марина, они уселись в обнимку перед выключенным телевизором, и она велела рассказывать все по порядку. Как встретили, о чем говорили, какова была их реакция, что он, наконец, для себя вынес из этой беседы?

Сергей уже подметил интересную особенность у Марины. Она сразу формулировала несколько вопросов, как бы давая главное направление рассказчику (или информатору), а затем слушала не перебивая и словно бы подстегивая собеседника своим напряженным вниманием. Так и тут у них получилось.

И Сергей стал рассказывать...

Приняли его, естественно, неохотно, и поначалу у него складывалось ощущение, что они нарочно отделываются междометиями и пожатием плеч: не знаем, не слышали, мы давно не виделись с сыном, он не писал и не приезжал. Не желали ничего рассказывать. И тут могли быть, по его мнению, два варианта. Первый – это то, что они действительно не могли ничего рассказать, ибо смерть сына застала их врасплох, и по причине этого состояния еще не до конца осознанной трагедии они все еще пребывают в растерянности. И второй – все они знают, все понимают, но чего-то, возможно, боятся, поэтому и держат рты на замке. И то и другое плохо. Как ни подбирался к ним следователь, четких ответов не было. Даже когда речь зашла о семье Воробьевых и прошлых взаимоотношениях Леонида с Зоей, родители посмотрели друг на друга, и Борис Петрович, словно получив разрешение от жены, произнес наконец нормальную фразу:

– Были времена, когда мы дружили семьями и намеревались так прожить всю жизнь. Увы, ожидания не оправдались.

И замолчал, посчитав, видимо, что все сказал. Но теперь уже Климов решил не слезать с них.

– Расскажите о причинах ваших расхождений, это может оказаться очень важным.

– Мы так не думаем, – парировал Борис Петрович. —

В основе всего – зависть проклятая... Поясню. Мы в начале карьеры шли ровно, ноздря в ноздрю. Девочки работали в педагогическом институте, обе защитили диссертации и стали доцентами, а затем – и профессорами. Елена возглавила кафедру русского языка, а моя Наташа преподавала на этой кафедре. У нас с Сергеем тоже дела шли отлично: работали поначалу в «почтовом ящике», потом, под влиянием будущих жен, вместе перешли в тогдашний Политехнический, который теперь стал университетом. Тоже профессора. Сергей занимался сугубым преподаванием, а я не терял времени, выпустил пару десятков книг и монографий. Добавлю, мы практически одновременно женились, и дети появились в один год. У них – Зоя, у нас – Леня. Собирались их поженить... Молодые еще были, о себе думали. А у них ничего не вышло... Причину их размолвки мы так и не узнали, но Воробьевы во всем винили нашего сына. С этого и началось наше расхождение. И в быту, и, к сожалению, на службе. Скажу только, что всевозможные сплетни, довольно гнусные, я не хочу даже и вспоминать о них, распускались ими. Естественно, нам приходилось как-то защищаться. Вот, собственно, и вся история.

Климов своими вопросами хотел расшевелить Морозовых, но это у него получалось плохо. Будто они сдулись, как воздушные шарики. Причем оба сразу. Климов поставил вопрос резче: «Могли ли Воробьевы, и в первую очередь Зоя, возненавидеть Леонида до такой степени, чтобы пожелать его смерти?» Они снова мельком переглянулись, и Морозов отрицательно покачал головой:

– Категорически нет. Они, конечно, поступали гадко, но чтоб смерти желать мальчику? Нет, на убийство они неспособны. Но какой смысл обсуждать эту проблему, если мальчика больше нет?

Морозов нахмурился и опустил голову, Наталья Ильинична поднесла платок к глазам. Муж обнял жену одной рукой, и они замерли в своем безутешном горе.

И снова бесконечная пауза, не говорящая ни о чем. И тогда Климов решил ввести в действие свои «домашние заготовки».

– Значит, если я вас правильно понял, причиной разрыва родителей была обыкновенная человеческая зависть?.. Обскакали вы их? Ну и что, если отношения были нормальные в чисто человеческом плане? Не понимаю. Ну хорошо, предположим, что Сергею было чему завидовать: вы, Борис Петрович, выпустили много книг, прославились, а он остался тем, кем и был, простым преподавателем, – это понятно. А Елена чему завидовала?

– Ну как же! – удивился Борис Петрович. – Наташа тоже выпустила несколько книг – по Серебряному веку, вам это говорит о чем-нибудь?

– Естественно, – пожал плечами Климов с таким выражением на лице, будто только этим Серебряным веком всю жизнь интересовался. – Смотря о ком конкретно речь, а то ведь в последнее десятилетие наиздавали столько новых материалов, что их просто пролистать времени не хватает, не говоря уж об углубленном чтении. А у вас, Наталья Ильинична, какая тема?

– Ну, если вам это что-нибудь скажет, – со снобистским превосходством ответил все-таки Борис Петрович, – то об Андрее Белом. Читали? Или, может быть, слышали?

– У меня, в моей личной библиотеке, есть полное собрание господина Бугаева, выпущенное десять лет назад. В том числе и большой том «Воспоминаний» о нем. Чрезвычайно интересная книга. Но, простите, я отвлекся. А что у вас, если конкретнее?

– Тоже воспоминания, – продолжал отвечать Морозов. Но Наталья Ильинична подняла голову и в первый раз посмотрела на следователя. И в глазах ее, в отличие от мужа, не было неприязни. – Переписка, прочее. Это – новые материалы. Оттуда, их еще не касалась рука отечественных исследователей.

– Вот как? Так это же наверняка безумно интересно! А самого Штейнера вам удалось раскопать?

– Ну зачем же его раскапывать? – вмешалась наконец Морозова. – О нем и так много известно.

– Естественно, вам – специалистам. А нам, читателям? Откуда? Из отрывочных воспоминаний Аси Тургеневой? Или Владимира Соловьева? Или Маргариты Кирилловны Морозовой? А кстати, – уже с азартом уставился Климов на Наталью Ильиничну, – у вас с ней ничего общего?.. Господи, что я несу! Вы ж Морозова – по мужу... А та, по-моему, жена того знаменитого фабриканта? Что на портрете Серова, да? Извините. А меня в свое время, когда учился, много читал, штейнеровская антропософия заинтересовала, но так путем я и не разобрался в его философии. Скорее на уровне любителя. А у вас, значит, есть об этом? Просто замечательно. Скажите, как называется сборник, и я обязательно куплю.

– Ну зачем же такие муки? – уже как профессионал ответила Морозова. – Оставьте ваш адрес, и я вам обязательно пришлю. А что вас вообще интересует в антропософии?

Вопрос был коварен, но недаром же звонил в Нижний Новгород старший следователь Климов, не зря копался в книгах у себя дома.

– Стыдно признаться, но все мои знания почерпнуты из воспоминаний об Андрее Белом близких к нему людей и философского словаря Ивана Тимофеевича Фролова, еще советского издания. Я вам буду очень признательным... Да... Увы, сейчас не до этой философско-религиозной мешанины... Так кого же подозревать? Вот вопрос.

– А вы до сих пор так и не разобрались? – с иронией спросил Морозов.

– О! Если б вы только знали, сколько уже у следствия имеется версий! И по каждой идет напряженная работа. Мы же подняли все материалы Леонида Борисовича за последние годы, выбрали наиболее уязвимые моменты с точки зрения криминала. Кто мог мстить и за что?.. Но само убийство – странное, можете мне поверить. Будто ради ограбления... При себе – ничего. Дома все перевернуто, поставлено с ног на голову. Украдены компьютер и все его рабочие материалы, включая записные книжки. Ну а это ворам зачем? Нет, тут нас кто-то сознательно вводит в заблуждение. Но мы обязаны все тщательно проверить... Я, грешным делом, думал уже, что, может быть, связано как-то с его личным конфликтом. Разговаривал с Зоей Сергеевной – пустышка. И вы ничего не можете подсказать.

– Но есть же какие-то следы? – возмутился Морозов.

– Следы ни о чем не говорят. Их снег засыпал. Правда, – сугубо между нами – есть один след, его видел тот, кто первым оказался у места трагедии. Но я еще не могу даже вам открыть эту тайну следствия. Во всяком случае, мы сейчас проверяем и эту версию. Коллеги Леонида Борисовича, те, кто работали постоянно рядом с ним, показали, что у него были некоторые, скажем так, связи с женщинами. Вы понимаете, о чем я? Ничего незаконного здесь не было, человек молодой, не обремененный семьей, но в принципе может и здесь отыскаться причина. И все, знавшие его, за малым исключением, утверждают, что он был скрытным человеком. А потому, стало быть, о его личной жизни никто толком не знает. А придумывать не хотят.

– Мы тоже не думаем, что здесь личные мотивы, – безапелляционно заявил Морозов.

– Дай-то бог... – ответил Климов и вздохнул...

– И на этом закончилась ваша беседа? – спросила Марина.

– Нет, еще долго говорили. Кстати, они мне и сказали, что кто-то из твоего начальства, то ли гендиректор, то ли кто-то из главных продюсеров или спонсоров – старики и сами толком не разобрались, – объявил во всеуслышание о том призе... Ну о котором ты мне как-то намекала.

– Да, я тебе уже говорила, что наши собирались это сделать. Разговоры шли о миллионе рублей тому, кто решит важнейшую задачу следствия – найдет или поможет найти преступника. Либо заказчика убийства. Но при всем том, что это было практически решено, наши не очень были уверены, надо ли это делать именно в такой обстановке. Все-таки круг собравшихся на поминках был достаточно узок и специфичен...

– В каком смысле? – перебил Климов.

– Ну в том, что широкой прессы не было. А ее не было именно потому, что никто никакой сенсации не ожидал. Всем известно, как у нас вообще ведется следствие – ни шатко ни валко... Только, ради бога, Сереженька, не принимай мои слова на свой счет. Я просто повторяю не раз говоренное в кулуарах, да ты и сам знаешь, как вашего брата полощут – был бы повод... Вот поэтому, я думаю, у наших еще оставались какие-то сомнения. Не в смысле – объявлять или нет, в том плане, когда, в какой обстановке? Может, собрать прессу отдельно, устроить небольшую пресс-конференцию... Ну чтобы придать акции дополнительное общественное звучание. Словом, говорили, говорили, и неожиданно, по-моему, для всех Генка Сапов, наш генеральный, встал и объявил. Будто в речку бултыхнулся. Мне показалось, что действительно никто не ожидал. И даже не знали, как отреагировать на его заявление. Вроде претензий официальных к следствию не было. Запросов там, протестов и прочего – тоже. Депутаты вопрос не заостряли, как это обычно делается ими, чтобы придать себе максимум значительности в своей неустанной заботе о свободе слова и демократии. В общем, не мне тебе рассказывать. А что будет дальше, пока никто не знает. Вероятно, завтра эту весть уже озвучат официально. Напечатают в нескольких газетах. Пошлют, наконец, запрос в прокуратуру – не с бухты же барахты такие акции объявляются! А на нашем канале – так вообще впервые. Надо, значит, оправдать ее хотя бы формально. Ох, а в принципе только очередную заботу свалили на собственные головы.

– А что, у идеи не оказалось оппонентов? – «тонко» поинтересовался Климов, с улыбкой глядя на огорченную Марину.

Ему, конечно, хотелось верить, что она действительно огорчена тем, что не сумела хотя бы как-то прикрыть его, зная, что он работает честно и ответственно и в любой момент готов положить на стол своего руководства подробный отчет о произведенных действиях. И все это – не липа. И что всем также известно, что подобные убийства просто так, случайно, не раскрываются. Уж если к ним тщательно готовились, то и расследование должно быть серьезным и основательным, а самое главное, доказательным. Не секрет, что в последнее время по причине вынужденной торопливости следователей переданные в судебные инстанции дела разваливаются до основания. То доказательная база отсутствует, то свидетели отказываются от своих показаний, то даже пойманный и сознавшийся в своем преступлении киллер начинает утверждать, будто на него было оказано давление. Куда уж дальше-то ходить?..

И все равно было неприятно. Но приносить Марине дополнительные огорчения он не желал и попытался смягчить свою невольную колкость:

– Да ты не бери в голову. Думаешь, у меня это впервые? Я уж привык, что каждый считает, будто следователь, как в книжке, все наперед знает. И чаще всего такие заявления звучат из уст именно тех, кто ни черта не понимает в нашем собачьем деле. Уж куда тебе бороться с этими!.. Ничего, милая, завтра объявят, а послезавтра или раньше вызовет на ковер мой прокурор и станет пенять. И придется мне, вместо того чтобы искать подходы к шоуменам, педофилам или там участникам «царской охоты» – к ним ведь с простым вопросом: «Это случайно не вы „замочили“ журналиста Морозова?» – не придешь, самого «замочат» за милую душу, – садиться и писать длиннющий отчет. Со всеми рабочими версиями. С имеющимися на руках фактами, которых не так и много. Со всей уверенностью, что ты действуешь в правильном направлении. А знаешь, для чего?

– Для чего? – с усталым выражением на лице спросила Марина.

– А чтобы мой шеф, Прохор Петрович, мог ясно и четко изложить в кабинете генерального прокурора либо у его заместителя, что мы все в городе не зря едим казенный хлеб. Только и всего. И при этом преданно смотреть в глаза верхнему начальству, когда оно станет выражать недовольство. Как же, вторая неделя пошла, а то, что осталось от некогда живого человека, уже землей засыпали! Общественность не спит! Она взбудоражена откровенным бездействием тех, на ком лежит ответственность! Мы требуем! Мы поднимаем голос!.. Что, не так формулировали причину?

Неожиданно простой вопрос, после пафосных восклицаний произнесенный спокойным, даже несколько интимным тоном, застал Марину врасплох, и она покраснела.

– Ах ты, девочка моя милая, – с нежной улыбкой Климов посмотрел на нее. – Совсем ты врать не умеешь. И слава богу, что вовремя не научилась, а теперь тебе уже поздно усваивать чуждые твоему характеру инвективы.

У Марины в глазах сверкнул огонек.

– Послушайте, любезный господин следователь, вы что, нарочно словари читаете перед тем, как приехать ко мне ужинать?

– Извините, мадам, но, во-первых, не только ужинать, а во-вторых, я и сам считаю, и вам советую заглядывать в них иногда, что чтение вообще вещь полезная во всех смыслах. Вон словарь, видите? Откройте на букву «и». Из всех значений я выбрал «устное обвинение», хотя оно может быть и «гневным письменным». А говорю к тому, что, сказав «а», ваши должны сказать и «бэ». То есть направить в прокуратуру как минимум жалобу на мое бездействие. Иначе объявление приза в миллион рублей, хоть и лишенных конвертации, но все же денег, теряет всякий логический смысл, верно? Так куда решили жаловаться, к нам или выше?

Неприятный это был вопрос для Марины, всячески хотела она его избежать, потому что, в худшем случае, выглядела бы предательницей, а в лучшем, хотя и тут не было ничего хорошего для Сережи, просто неумной женщиной. И она, томительно размышляя, физически ощущала на себе его насмешливый взгляд. Это было и унизительно, и обидно, тем более что он, по ее мнению, был при любом из вариантов абсолютно прав. Нечего было соваться со своей помощью. А может быть, и вообще не стоило доводить знакомство до такой близости...

– Э-э, милая, – предостерегающе заметил он, – ты, по-моему, не о том сейчас думаешь.

– А почем ты знаешь, о чем я сейчас думаю? – прямо-таки рассердилась она. – Тоже еще Вольф Мессинг на мою шею! – И осеклась, почувствовав, что перебрала с эмоциями.

– Да у тебя же все на лице написано, – совсем мирным голосом ответил он. – Я же тебе сказал: не бери в голову. Больше того, не фрондируй и, если потребуют, ставь и свою подпись под петицией. Я тебя все равно меньше любить не стану. Этому-то хотя бы веришь?

И вот тут Марина не выдержала дневного, долгого напряжения, заплакала – навзрыд, как девчонка. Вопрос о ее подписи под обращением руководства телевизионного канала и общественности, причастной к его работе, в Генеральную прокуратуру мучил ее с самого утра, с начала заседания в дирекции. Естественно, она не могла заявить во всеуслышание, что спит со следователем, ведущим расследование, и потому знает, в каком оно состоянии. Но, увы, знала это лишь она одна. Для всех остальных работа Климова была тайной – одни разговоры, расспросы, просмотры видеоматериалов, а дела-то – никакого, получается. И сколько эта волынка будет тянуться, никто не мог ответить определенно – неделю, месяц, год? А всем хотелось, чтоб завтра, пока память о погибшем при исполнении обязанностей журналисте не иссякла.

Вот и оказалась Марина на распутье. И на нее смотрели уже с некоторым подозрением, видно, кто-то успел доложить начальству, что Малинина и тот следователь постоянно встречаются в холле в конце каждого рабочего дня.

Как там в свое время придумал Юлиан Семенов в своих знаменитых «семнадцати мгновеньях»? Где знают двое – знает и свинья? Вот то-то и оно, шепоток уже пошел...

А с другой стороны, что она должна была делать? Докладывать о проведенных следственных мероприятиях, суть которых они каждый вечер, а также по пути на работу и с работы, обсуждали с Сережей? Может, еще им рассказать, как они целуются после всех этих утомительных разговоров, чтобы почувствовать себя не машинами, переваривающими информацию, а мужчиной и женщиной?

Словом, уговаривать ее ставить подпись никто не стал, она сама подошла и расписалась. И всем своим видом показала, что да, следствие неоправданно затягивается, хотя подобные расследования, как известно, длятся годами, если не десятилетиями – примеры нужны? А посмотрите на давно выцветшие от времени на этажах портреты Листьева, Холодова... не убеждает? Ну конечно, нет, ведь всегда кажется, что твой случай – исключительно ясный и понятный, значит, и думать не о чем...