Текст книги "Иногда Карлсоны возвращаются"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Дело Степана Кулакова. Неизвестный со шрамом

Если юный Степан Кулаков мало походил на типичного Степана, то его друг Фома Тимохин, наоборот, был вылитый Фома. По крайней мере, Агеев не усомнился бы, что это имя точь-в-точь подходит именно для такого парнишки: худенького, со взъерошенными, морковного цвета, волосами и россыпью светло-коричневых веснушек на длинном подвижном лице. Глаза у Фомы были узковатые, рыжие, быстрые. И – хитрющие!

Старшие Тимохины – отец, мать и семнадцатилетняя сестра – рассмотрев агеевское удостоверение, спросили дружным хором:

– Что он опять натворил?

– Ничего-ничего, – поспешил успокоить их Агеев.

Но ему не верили:

– Как это «ничего»? В прошлый раз приходили из милиции, в этот раз – из частного охранного предприятия... Откуда в следующий раз гостей ждать – из ФСБ?

Агеев поинтересовался прошлыми похождениями Фомы. Оказалось, ничего серьезного... По крайней мере, ничего, имеющего отношения к расследованию. Участковый заловил Фому на том, что этот очаровательный мальчик развлекался, оплавляя спичками пластмассовые кнопки в лифте. В обычном доме эта шалость сошла бы с рук хулигану, но здесь жили состоятельные люди, не согласные терпеть на пульте лифта горелое безобразие.

Фома при воспоминании о своем, как оказалось, не забытом проступке съежился, глаза перестали быть такими бойкими. Надо думать, от семьи и от милиции ему крепко досталось! Да и соседи устроили веселую жизнь – мало не покажется...

– Мы не собираемся Фому в милицию забирать. – Тактику запугивания Агеев счел невыгодной. – Нам нужна его помощь. Он должен помочь спасти человека.

Лицо Фомы разгладилось, но смотрел он на Агеева по-прежнему без особого доверия. Фома Тимохин – не пятилетний несмышленыш, чтобы можно было его вот так подкупить!

– А кого спасать-то?

– Твоего друга, Степана Кулакова. Вы с ним вместе ходите в изостудию.

Фома явно насторожился:

– А что с ним такое?

– Его похитили. Требуют за него выкуп. Нам надо знать: не бывал ли он в каких-то заброшенных местах? Не видел ты его случайно в компании каких-то подозрительных людей?

Рыжий мальчишка весь как-то подобрался, точно наливаясь изнутри чувством собственной значимости: он явно что-то припомнил! Но по каким-то скрытым соображениям поделиться с Агеевым не захотел:

– А где я его мог видеть? Я не бываю нигде. Я только здесь у нас, во дворе и в школе.

Малолетний, но уже сформировавшийся вреднюга Фома, очевидно, не хотел делиться какими-то из своих похождений в присутствии родителей. Поэтому Агеев пошел ему навстречу:

– Фома, а у тебя есть своя комната? Может, пойдем, покажешь?

– А я читала, детей запрещено допрашивать иначе, как в присутствии родителей или детского психолога, – авторитетным тоном вступила сестра. Складывалось впечатление, что обычно она была не прочь накостылять любимому братцу по шее за его повседневные выходки, но считала своим долгом защищать его от всего остального мира.

Кстати, сестру звали совсем просто: Маша.

– А я, глубокоуважаемая Мария, и в мыслях не держал допрашивать вашего брата, – осклабился в ее сторону Филипп Кузьмич. – Где вы у меня видите диктофон или бланк для протокола? Но если бы у меня даже возникла такая дикая мысль, мой допрос не имел бы никакой силы, поскольку я не следователь, а всего-то навсего сотрудник частного охранного предприятия. Мы с Фомой просто побеседуем, как двое взрослых, понимающих друг друга людей. Разве не так?

Фома послушно кивнул.

– Если что, кричи, – озабоченно проинструктировала брата Маша. Видимо, обращение «глубокоуважаемая» ничуть ее не смягчило.

Но родители скорее склонялись на сторону Филиппа Кузьмича. Особенно после того, как услышали о похищении сына Кулакова.

– Ну ты, Мань, уж чересчур, – пробасил глава семьи. – Что ему сделают? Тем более, мы все рядом...

– Если хотите, можно не закрывать дверь, – великодушно предложил Филипп Кузьмич.

Эта мера не понадобилась. Дверь закрыл сам Фома. И превратился из малолетнего хулигана в ребенка. Растерянного, изрядно испуганного. Совсем не настроенного на взрослый разговор.

– А чего я... Я же тут ни при чем... Честно... Мы только выходили за территорию... Ну там погулять, кока-колы купить...

– За какую территорию?

– Со двора.

Ага, все ясно, почему этот шустрый молодой человек косился в сторону родителей и не желал откровенничать при них. У маленьких заложников богатства своих родителей наверняка считается крупным преступлением выход во внешний мир. В общем, объяснимо. По-своему разумно. Учитывая то, что случилось со Степаном.

– Мы просто гуляли... Не компанией, так... Степан один ходил... Надолго... Уезжал, по-моему... Я видел, он возвращался по той улице, где на углу киоск... Подумал, что это, наверное, его дядька...

– Какой дядька?

– Не знаю. Я думал, что это Степкин родственник. Они вроде так близко держались, он его чуть ли не за плечи обнимал...

– Как он выглядел?

– Ну, длинный такой. – Характеристика выглядела сомнительной, учитывая то, что Фома еще не дорос до нормального мужского роста, но приходилось с ней мириться. – Вот тут, – ткнул себе в подбородок, – вмятина такая типа белая. Ну, типа ямка, только не на своем месте.

– Не на своем месте – это где? Слева или справа?

В вопросах «лева» и «права» Фома безнадежно запутался.

– А волосы какие? Глаза?

– Глаза? Не помню. Может, серые... А волосы черные. И вот тут, надо лбом, седое такое пятно, будто он волосы покрасил. Только он не красил.

– А откуда ты знаешь, что не красил? Сейчас многие красят.

– Видно же! – возмутился Фома. – Он, этот мужик, такой... Ну это, как бы объяснить... Вроде того, что такие, как он, волосы не красят. Ну, вроде он десантник или моряк... Ну, типа я так подумал...

Фома не отличался умением излагать свои мысли. В школе наверняка среди отличников по литературе не числится. А вот рисует хорошо. Стены комнаты были увешаны его рисунками: то батальные сцены с разрывами гранат, то какие-то народные праздники. Вот Фома не страдает от внутреннего одиночества: на его картинах – уйма людей, и каждый чем-то да отличается от всех других... Агеев подумал, что в квартире Кулаковых он не увидел ни одного рисунка Степана. Под потолком детской болтается какая-то картонная хренотень, самолетики или что-то вроде, а вот рисунков нет. Почему? Они нарушили бы дизайн?

А может быть, все дело в том, что рисунки служили отражением внутреннего мира Степана? А он ни с кем не хотел делиться даже толикой своего внутреннего мира? Агеев ни разу Степана не встречал, но почему-то сейчас явственно представил его лицо с фотографии, – таким, каким оно могло быть в жизни. Лицо замкнутого мальчика, вступающего в период взросления. Такие молчат, слушаются, а потом вдруг как отколют номер – хоть стой, хоть падай!

– Фома, а постарайся припомнить: Степан называл как-нибудь этого дядьку или нет?

Фома зажмурил рыжие глаза. Вероятно, у него это способствовало процессу припоминания.

– Имя какое-то обычное. Может, Сергей, а может, Андрей. По-моему, Андрей. Точно, Андрей. А больше я ничего не знаю...

Агеев покинул квартиру Тимохиных, ничуть не удовлетворенный показаниями Фомы. Слишком они были дотошными, подробными! Конечно, парнишка занимается рисованием, а это развивает наблюдательность... И все же как-то сомнительно, чтобы он так хорошо рассмотрел, запомнил и описал человека, которого едва видел и который не имел к нему ни малейшего отношения. Описал, кстати, типичного романтического героя, какими их показывают в кино: высокий брюнет, глаза серые, шрам на подбородке. Да еще имя запомнил – самое обычное имя, «Андрей»... Вот так ловкач этот Фома!

С детскими показаниями вообще надо держать ухо востро. Агееву вспомнилось нашумевшее дело маньяка Головкина – «Фишера», который ловил и изощренно убивал мальчиков. Случилось так, что рядом с местом одного из преступлений Головкина заметил свидетель – приятель убитого, отдыхавший с ним в пионерском лагере. Пионер постарался, в деталях описывая портрет убийцы: на вид закоренелый бандюга, со шрамом на лице; на руке татуировка в виде меча, обвитого змеей; с толстым животом, с окающим говором... В общем, примет накидал целую кучу. И ни одна из них не совпала с портретом настоящего Головкина. Когда того поймали, выяснилось, что это худощавый молодой человек, безо всяких татуировок и без выраженных речевых особенностей, не судимый, с высшим образованием, с лишенным шрамов лицом, которое могло показаться привлекательным, если не знать, что оно принадлежит безжалостному убийце. Кстати, саму кличку «Фишер», с которой Головкин вошел в летопись маньяков, придумал тот же самый пионер... Которого, однако, нельзя назвать лгуном. Не то чтобы он сознательно вводил в заблуждение следствие – он просто поверил в собственную фантазию. По его мнению, убийца должен был выглядеть именно так. У детей часто это случается: выдумают какую-нибудь чушь – и сами в нее верят.

Однако других примет в распоряжении Агеева не было. А все остальные дети, которых он успел опросить, не сказали даже того. Поэтому Андрея, сероглазого брюнета со шрамом, следовало принять как рабочую версию.

Дело Кирилла Легейдо. Терзания эколога

Ярослав Иванович Кутепов, тридцатилетний красавец, похожий на эталонного комсомольца с советского плаката, обладал одним качеством, странным для сотрудника экологической милиции. Он совсем не любил природу. Не трогали его сердце ни полет бабочки над цветком, ни величественная гладь моря, ни пылающее небо на закате. Не испытывал он умиления при виде только что вылупившегося птенца, который беспомощно пытается махать кожистыми крылышками, облепленными мокрым слипшимся пухом. Не поражало его великолепие маралов, которые по-рыцарски скрещивают грозные ветвистые рога ради благосклонности оленухи, что стоит поодаль и устремляет на них взгляд темно-карих влажных глаз... Все это было Ярику Кутепову в корне чуждо.

Зато не было ему чуждо ощущение власти, даруемое службой в экологической милиции. О, это блаженное ощущение, когда крупный бизнесмен наливается свекольной злобой, но сделать с тобой ничего не может! А ты стоишь перед ним, такой стройный и красивый, в безупречно вычищенной форме, и, глядя ему в глаза твердо и холодно, точно разоблаченному убийце, перечисляешь ущерб, который нанесло природе принадлежащее данному бизнесмену предприятие. А он перед тобой трепыхается, точно пескарь на сковороде...

Нередко, потрепыхавшись, бизнесмен находил в себе силы сверить дебет с кредитом и решал, что заплатить инспектору экологической милиции выгоднее, чем закрывать предприятие. Такие решения Кутепов одобрял. Потому что заботы о хлебе насущном, и вдобавок о куске масла для этого хлеба, он тоже не был чужд.

До сих пор инспектор экологической милиции не зарывался: брал не со всех, а лишь с некоторых. Брал исключительно тогда, когда знал: в данном случае он может утаить свои махинации от начальства. Ярослав вел себя мудро: папочки с «левыми» делами на работе не хранил. Для этого существовал надежный встроенный сейф в укромном углу его скромной однокомнатной квартирки... В современной Москве редкое явление, когда человек тридцати лет может позволить себе купить жилье: пусть малометражное, пусть не в центре, зато отдельное. Ярослав Кутепов себе это позволить мог. Судите сами об уровне его доходов! А если вдобавок сопоставить покупку квартиры с уровнем кутеповской зарплаты, напрашиваются интересные ассоциации...

Тем не менее ни у кого такие ассоциации не возникали. И Ярослав Кутепов продолжал для всех оставаться честнейшим из работников экологической милиции. Этот образ не ставился под удар. Вплоть до того времени, как Ярославу Кутепову захотелось пополнить свой бюджет, воздействуя на совесть и кошелек администрации одного частного аэродрома.

Дело было, можно сказать, на мази. Обычное дело, из тех, которые Ярослав Иванович проворачивал с неизменным успехом. Аэродром, заложенный пять лет назад, занимал, к несчастью для его летчиков и администрации, отличный кусок земли. На эту землю положила глаз ассоциация, занимающаяся строительством коттеджных поселков. Дальше Ярослав разыграл нехитрую комбинацию. Началом ее – так сказать, шахматным дебютом – стало заявление Кутепова о том, что самолеты, взлетающие с аэродрома, способствуют превышению уровня шума в окружающих жилых районах. В миттельшпиле были совершены более активные действия, направленные на дискредитацию, и – как следствие – в эндшпиле мы имеем закрытие аэродрома. Все должно было пройти тип-топ!

Но все получилось иначе. В расчеты Ярослава Кутепова вкралась ошибка, – а может быть, ошибку ему подсунула непредсказуемая сила, высшая справедливость, которая все расставляет на свои места. Кутепов чувствовал, что правоохранительные органы сели ему на хвост, а значит, он где-то прокололся. «Что же я натворил?» – в ужасе вопрошал себя Ярослав. Ему казалось, что своими действиями он вызвал сход горной лавины, которая навеки похоронит его... Горные лавины являлись частью природы, так нелюбимой Ярославом, что придавало этой избитой метафоре дополнительную горечь.

«Спокойно», – образумил себя Кутепов. Он еще не схвачен, не изобличен, он сидит не в тюрьме, а у себя в кабинете, в главном здании экологической милиции в Москве, возле метро «Баррикадная»... Постойте, спохватился Ярослав, а что же я тут рассиживаюсь, когда в двенадцать у меня назначена встреча с Величко? Хорош жук этот Величко, нечего сказать: вымогает бабло ни за что, считай, просто так! Ведь он не сделал того, что заказывал ему Ярослав? Не сделал... Но заплатить ему придется, не то развяжет язык. А Кутепову это ни к чему...

Повесив пиджак на спинку стула и тем создав видимость, что вышел всего лишь на минутку, Ярослав Иванович Кутепов покинул собственный кабинет.

Эксперт Величко считал себя в данной ситуации невинно пострадавшим. Кутепов пообещал заплатить ему за то, чтобы на авиакомиссии Величко отстаивал версию с бракованным топливом. Дескать, состав содержал летучее соединение. Если предположить его наличие, то в топливной системе могла образоваться воздушная пробка, вследствие чего произошла остановка двигателя – и самолет разбился, едва взлетев... Зачем и кому это надо, Александр Григорьевич отлично понимает: не вчера родился! Кутепову нужно по-любому прищучить аэродром, а если самолеты там заправляют бракованным топливом, то это серьезное основание для санкций... Ну и что, спрашивается, разве Величко не сделал то, что от него требовалось? Сделал! Высказал на комиссии особое мнение. Что из этого получилось, не его дело. Ярик, гони башли!

Но, судя по решительному лицу Ярослава Кутепова, который поднимался по каменной лестнице выхода метро «Китай-город» (встречу назначили на Солянке), инспектор экологической милиции не собирался расставаться с денежками, которые – Величко зуб дает – заплатили ему какие-то другие махинаторы. Клиенты покруче, как пить дать!

– Ярик, я что обещал – сделал, – поприветствовав выбравшегося на белый свет из подземелья метро, проникновенно заявил Александр Григорьевич. – Продавить Иоганыча, чтоб он полностью заключение изменил – я разве обещал? Такого тебе никто не пообещает...

– А я разве обещал выплатить вам всю сумму за то, что заключение вот такое получилось? Ни два, ни полтора? – как и ожидалось, уперся Ярослав.

– Дело твое... – Величко постарался изобразить многозначительный вздох. – Но, знаешь, мир тесен, я с твоим руководством в сауну хожу. А ты с моим – не ходишь...

– Какой же ты, Ярик, жадный, – пробормотал себе под нос Антон Плетнев. – И ты, эксперт Величко – тоже жадный...

К счастью, означенные герои закулисных комбинаций его не слышали. И не видели. Зато Плетнев, сидя в своей машине, отлично видел Величко и Ярослава, которые стояли вдалеке, на другой стороне улицы, и курили, как бы мирно беседуя. Антон сделал несколько фотографий, наведя фотоаппарат на увеличение. А прослушка доносила разговор отчетливо, со всеми интонациями:

– Ну... хорошо... – выдавил из себя Ярослав, как бы сдаваясь.

– О! Давно бы так! – торжествовал Плетнев.

Фотография запечатлела, как Ярослав, озираясь, быстро сует пачку денег Величко. А Величко, чуть придержав Ярослава за рукав, спокойно пересчитывает банкноты. Правда, в целях конспирации он делал это, заслонившись от взглядов прохожих своей папкой, но с наблюдательного пункта Плетнева деньги в его руках были отлично видны...

Дело Кирилла Легейдо. Встреча с соперницей

Галина Воронина так бы и пошла по улице в белом медицинском халате, если бы сотрудники физиотерапевтического отделения не напомнили ей, что надо переодеться. Более того: если бы дело происходило зимой, она, пожалуй, способна была доехать до метро «Проспект Мира», не обратив внимания, что на ней нет шубы. По крайней мере, сейчас, летом, в вагоне метро Галина совершенно не замечала страшной духоты, и лицо у нее было такое, что старик с узловатой тростью уступил ей место. Рассеянно поблагодарив, Галина села. Голова у нее была занята только одним: предстоящей встречей с соперницей.

Соперницей? Но ведь Варя как будто бы сказала, что взаимоотношения Сергея Воронина с эффектной блондинкой – совсем не то, что она думала? Что Сереже угрожает какая-то опасность... Но что за бред, какая опасность? Сергей – профессиональный летчик, он никогда не влезал в финансовые аферы, не связывался с уголовниками. Может, его заставили сделать что-то противозаконное? А может... С замиранием сердца Галина вспомнила, как ее допрашивали в связи с гибелью Кирилла Легейдо. Неужели Сережа в самом деле причастен к загадочному падению самолета, в котором находился директор рекламного агентства «Гаррисон Райт»? И потому сбежал? Все в Галине восставало против этой версии. Раздраженная тем, что муж (бывший муж, поправила она себя) так внезапно, без объяснений, покинул ее, она могла наговорить о нем много ругательных слов, но одного не сказала бы ни за что. Она никогда не назвала бы Сергея убийцей. Кто угодно: подлец, кобель, безответственный тип, но только не убийца!

«Да что я дурью маюсь? – образумливала себя Галина. – Как пить дать, никакой грозящей опасности в помине нет. Ее придумали мой блудный муженек и его блондинистая – наверняка обесцвеченная – стерва. Вот сейчас прихожу я на место встречи, а там они меня поджидают, – и хохочут мне в лицо. Ну ничего! Это еще не самое худшее. Посмотрит Сереженька, как я ей в обесцвеченные космы вцеплюсь!»

Однако, пока Галина шла пешком от метро «Проспект Мира» до искомого серого здания со стеклянными дверьми (лучше было бы подъехать троллейбусом, но она боялась пропустить нужную остановку), ее воинственный пыл изрядно угас. А когда получала пропуск у вахтера, так и совсем улетучился. В облицованном серым мрамором вестибюле все было так строго, так официально, так... многолюдно... Непохоже, чтобы любовница мужа заманила Галину в такое место для выяснения отношений.

Галина поднялась в мягко плывущем, издающем вкрадчивые убаюкивающие звуки лифте на третий этаж. И удивилась: куда она попала? Неужели вернулась к себе на работу? Повсюду люди в белых халатах! И хотя халаты элегантны настолько, как бывает не каждый парадный костюм, все же они явственно выдают принадлежность их обладателей к медицинскому сословию. На всех халатах слева на лацкан нанесен красный значок: круг со стрелкой, направленной косо вверх. Мужской символ... Куда она попала?

Недоумение и растерянность пошли Галине на пользу. В противном случае, она не удержалась бы от проявления эмоций при виде женщины, к которой продолжала испытывать враждебность, как к сопернице. Блондинка вынырнула из бокового ответвления коридора как раз в тот миг, когда Галина окончательно запуталась, не в силах отыскать нужный кабинет... Надо отметить, блондинка выглядела по-другому, чем на улице и в кафе. Там, вместе с Сергеем, она производила впечатление очаровательной, легкомысленной, слегка кокетливой особы. Форменная одежда придавала ей врачебную строгость и значительность... Но, возможно, причина заключалась не в одежде, а в предстоящем разговоре, который не мог не оказаться важным и значительным. Блондинка улыбнулась: улыбка показалась Галине принужденной.

– Вы Галина? Здравствуйте, Галина! Я – Анна. Надо было нам с вами увидеться раньше, но вы же знаете, обет молчания... Если вы тоже медик, мы отлично понимаем друг друга.

– Медик? – Слова казались вязкими и тягучими, застревали у Галины во рту. – Да, я медицинская сестра... Обет молчания, вы говорите?

– Да, но если то, что рассказала ваша дочь об исчезновении отца, правда, врачебная тайна больше не имеет значения.