Текст книги "Чеченский след"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

9

Ковалев оказался молодым человеком высокого роста, с семитской внешностью, лет этак на семь старше меня и не очень походил на следователя. Хотя кто знает, как должен выглядеть следователь? Не всем же быть похожими, к примеру, на моего друга Александра Борисовича Турецкого. Ковалев обладал типичной внешностью «ботаника», чему немало способствовали его очки. Именно не профессора там, не академика, не просто умного человека, а «ботаника», что у любого нормального человека вызывает легкое и необъяснимое отвращение. Вот и этот – вроде и придраться не к чему: и выглядит прилично, и сам из себя не убогий, не хромой, а все равно я почувствовал некоторое внутреннее напряжение.

– Здравствуйте, – улыбаясь, протянул мне руку Ковалев.

Пришлось пожать. Впрочем, может, я зря так? Внешность – она обманчива. Посмотрим.

– Здравствуйте, – произнес в ответ я, ничем не выдав свое к нему первоначальное отношение. – Я по делу Магомадова.

– Конечно, я помню, вы звонили. Я так понял по нашей с вами телефонной беседе, что вы всерьез полагаете защищать Магомадова?

Я искренне удивился:

– Да, вы правильно поняли. Я же его адвокат.

Он покивал:

– Конечно, конечно. Только неужели вы думаете, что сумеете доказать его... – Ковалев помялся, – невиновность?

– Это моя работа, – пожал я плечами.

– Однако, несмотря на вашу и ваших коллег работу, по закону... м-м... «преступник должен сидеть в тюрьме».

– Суда еще не было, – сухо возразил я. – А потому Магомадов не преступник.

Я не понимал, почему Ковалев играет со мной в кошки-мышки, к чему все эти прописные истины. Нам обоим вроде не по двадцать лет.

«Ну-ну, – подумалось мне. – Попробуй догони».

– Ну, суд как раз не проблема, – усмехнулся Ковалев.

– И доказательств у вас опять же нет.

– И доказательства будут, – с легкостью возразил Ковалев. – Вы же отлично понимаете... м-м... что доказать в наше время можно все что угодно. Что небо черное, а земля белая, и наоборот. Все зависит только от желания.

– Чьего желания?

– Желания того, кто имеет власть.

– Марченко, например, – брякнул я наугад, чтобы окончательно проверить свою пока единственную версию. И не промахнулся.

– Марченко, например, – повторил Ковалев, но уже с утвердительной и несколько издевательской интонацией.

Ничего, хорошо смеется тот, кто смеется последним.

– То есть вы даже и не скрываете, что дело сфальсифицировано? – Я даже не очень удивился его наглости. Такие мне уже попадались. К сожалению, чаще, чем хотелось. Уверенные в собственной силе индюки. Правда, из-за этого-то индюки и попадают обычно в суп. Не все, к сожалению...

– Ну вы же неглупый человек, – ответил Ковалев, хотя вряд ли он на самом деле так считал. – Рано или поздно сами бы догадались.

– Тем не менее я бы хотел ознакомиться с материалами дела.

– Пожалуйста, – пожал плечами Ковалев, вытаскивая из ящика письменного стола папку.

Я открыл ее и углубился в чтение.

С самого детства Саша Ковалев испытывал ко всем окружающим его людям какую-то необъяснимую легкую брезгливость. Сам же патологически стремился к абсолютной чистоте и аккуратности – причем не только в собственном внешнем виде. Все, что он делал, также должно было отличаться абсолютной законченностью, завершенностью. Может, с точки зрения общепринятой морали не все его поступки были правильны и кристально чисты, но они вели прямой дорогой к его цели. Цель эта формулировалась поначалу довольно просто – выбиться в люди. Выбраться из подмосковного Серпухова, где никогда и ничего не произойдет, выбраться из своей нищей семьи, где спивающаяся мать и двое младших сестер-двойняшек, а про отца никто и никогда не вспоминал. Ну а советская школа в те времена легко открывала дорогу тем, кто был согласен на любые средства в достижении цели. А Саша Ковалев был согласен.

Он старательно учился и, разумеется, был отличником. Принимал активное участие в пионерской, а потом и комсомольской жизни, ездил на районные олимпиады и на некоторых даже побеждал. Но, несмотря на всю его старательность и отличную учебу, его не слишком жаловали учителя, не говоря уж об одноклассниках. Те поначалу даже подкарауливали его в темных углах, чтобы как следует избить. Но после этого Ковалев не менее жестоко мстил им, благо он был и сам не слаб. И к тому же злопамятен. Так что через какое-то время избиения прекратились и одноклассники просто старались держаться от него подальше. Ковалев, правда, не слишком страдал от этого бойкота.

В десятом классе он похоронил мать – с некоторым облегчением даже: ее пьянство и, скажем так, не самый достойный образ жизни портили Александру Ковалеву репутацию в комитете комсомола. Сестер он пристроил в швейное училище, так как никаких особых надежд они не подавали.

На мехмат в МГУ он поступил с первого раза – и золотая медаль помогла, и рекомендации от райкома комсомола. Но, проучившись один курс, вдруг понял, что ничего особенного из него не выйдет: одной старательности и аккуратности без каких-либо сногсшибательных способностей не хватит, чтобы стать кем-то в математике. Он отслужил в армии – по счастью, попал в ГДР. В Германии он почувствовал запах денег – но только почувствовал: по-настоящему прикоснуться к более или менее крупным суммам ему не довелось. Вернувшись в Москву, Ковалев перевелся с мехмата на юрфак и благополучно его закончил. Он, однако, так и не успел добиться хоть какой-то ощутимой власти – началась перестройка, и кому-то из его бывших одногруппников, державших на него зуб, вспомнились его комсомольские заслуги.

Да и самому Ковалеву расхотелось стремиться куда-то, ловить журавлей в небе. Он понял, что при умелом ведении игры, будучи и обыкновенным следователем, он сможет заработать достаточно. Так что хоть уважения со стороны коллег он не добился, но расположение начальства завоевать сумел.

– Значит, Аслан Магомадов отрицает свое участие в операциях бандформирований?

– Естественно, – усмехнулся Ковалев, – это его единственный шанс – отрицать все подряд.

– А если это правда?

Ковалев покачал головой:

– Нет, это неправда. Магомадов был активным участником банды Бараева.

– У вас есть доказательства?

– Я представлю доказательства этого, не волнуйтесь.

– Значит, вы считаете, что дело моего подзащитного практически заранее проиграно? – Я решил косить под дурачка.

– Абсолютно, – с непоколебимой уверенностью кивнул Ковалев. – За одно только участие Магомадова в банде полевого командира Бараева ему не поздоровится.

– А если все-таки Магомадов будет оправдан? – зачем-то продолжал настаивать я, хотя давно было пора заканчивать эту бессодержательную беседу, больше похожую на бессмысленное переливание из пустого в порожнее.

– Это слишком невыгодно всем остальным, тому же Марченко. Никто не захочет вместо Магомадова оказаться на скамье подсудимых. Так что забудьте и думать об этом, – сухо и высокомерно ответил Ковалев, давая понять, что этот разговор надоел не только мне, но и ему тоже.

Что ж, думал я по дороге домой, в принципе наш разговор бесполезным назвать никак нельзя. Я еще раз взвесил в уме все, что мне удалось узнать.

Во-первых, я подтвердил свою версию, что во всем этом замешан Марченко, муж Елены. Вот до чего может довести ревность высокопоставленных мужей! Будем надеяться, я не перейду дорогу подобному ревнивцу, хотя, конечно, вероятность, наверное, велика.

Вторая важная вещь, которую удалось узнать, – они могут сфабриковать доказательства того, что Магомадов служил у полевого командира Бараева. Значит, они как-то связаны с этим человеком.

Честно говоря, я не слишком много о нем слышал – не хватает времени следить за событиями в Чечне. Мне было известно, что Мамед Бараев – довольно известный бывший полевой командир. Значит, надо узнать о нем побольше.

Я проехал еще пару кварталов, и глаза мои наткнулись на киоск «Крошки-картошки» – один из тех, что появились в Москве года два назад. Я их, правда, открыл для себя совсем недавно, но с тех пор пристрастился.

Припарковавшись возле тротуара, выстоял небольшую очередь (не только у меня это блюдо, оказывается, пользуется популярностью), заказал себе две, нет, кивнул я продавщицам, лучше три штуки, с грибами, с сыром и с сосисками, чуть поболтал с девушками, ожидая, пока картошка будет готова, и с удовольствием принялся за еду.

Небо вокруг незаметно приобрело сине-фиолетовый оттенок. В московском небе опять сгущались тучи.

10

Сокамерники стали заметно лучше относиться к Аслану. И поговорят приветливо, и угостят с каждой передачи.

Больше всего Аслана печалило то, что Елена не приносила передач. Дело даже не в продуктах, которые составляли тут для всех основную часть ежедневного рациона. Аслан рассуждал так: если она не носит передачи и не ходит на свидания, значит, не хочет с ним иметь никаких дел. Значит, забыла. Значит, зря он ехал в Москву...

Собственно говоря, не только Аслану – и старику никогда не приносили передач. Таких в камере было около трети. То есть человек двадцать. Те, кто входил в какую-то группу, занимал там какое-то важное место, те получали от щедрот, а прочие...

Рассказы Аслана как-то смягчили тюремные нравы. Продуктами стали делиться все. Естественно, никто из криминалитета не превратился в розовых мотыльков, но агрессивности и напряженности заметно поубавилось.

Каждый вечер, как на мексиканский сериал, все собирались слушать Аслана. До этого главным рассказчиком в камере был изобретательный и остроумный Баклан. За что его и подкармливали. Сперва он довольно-таки ревниво отнесся к возрастающей популярности Аслана, но потом роли их как-то удобно распределились, и все успокоилось. Баклан развлекал всех днем, а Аслану выделялся час вечером.

– Учился я в пединституте на инязе, – в очередной вечер рассказывал Аслан. – Хотел поступать, естественно, в самый престижный институт – в МИМО, но, как говорится, мимо прошел... Пролетел! Как фанера над Парижем. Случайно пошел в пединститут имени Ленина на консультацию по языку – и обомлел от удивления! Одни девчонки! Да еще какие!

– Сейчас начнется, – хихикал от предвкушения подробностей писклявый. – Ничего не пропускай! Не отвлекайся!

– Самые красивые девочки со всей страны! А парней всего несколько человек. Во всех пединститутах парни на вес золота! Сразу приняли! И стал я там круглым отличником!

– Ясный пень, – пожал плечами амбал, – с твоей золотой медалью!

– Задавали нам чертову пропасть всяких заданий! И письменно, и устно! Продохнуть некогда! Обязательную для чтения литературу мы мерили рулеткой! Стопку в библиотеке выкладывали и мерили. Ну, например, по английской литературе – два метра! Представляете себе стопочку? А по диалектологии – полтора метра! По русской литературе – три с половиной! Каждый год! Ни минуты свободного времени не должно оставаться! А мы? Вечером обязательно на танцы! Или собираемся у кого-нибудь из москвичей дома, когда родителей нет. Винца возьмем, музыка, девчата! А какая у нас была общественная жизнь! Всякие там экскурсии по музеям, поездки в разные исторические города. По Золотому кольцу! Так интересно! Столько спортивных секций! Соревнования каждое воскресенье! Я занимался фехтованием, стрельбой из лука, греблей, плаванием... И еще спортивным ориентированием!

– Это я знаю, – вставил Баклан, – надо бегать в лесу с компасом.

– Точно, – кивнул Аслан. – Правда вот, на дельтаплан меня не взяли... А еще был у нас в институте КВН! Ну вы, наверное, по телевизору видели? Так вот мы все время всех побеждали! И несколько раз подбирались к финальным отборочным играм, чтоб в эфир попасть. Но... Интриги, козни завистников, взятки на продажном телевидении... Вот мы и не прославились. Увы.

– Ты про девок хотел поподробнее рассказать, – напомнил писклявый. – Вступление окончено! Приступай к главной теме!

– Да... Каждую осень мы всем курсом ездили в подмосковный колхоз на картошку. Жили в деревне в большом таком сарае, переоборудованном под общую спальню. Нам, пацанам, только уголок занавеской отгородили, там мы и прозябали вчетвером. А вокруг – бабье царство!

– Во дает! – амбал от восхищения выпучил глаза. – Молодец!

– Какая была жизнь! – причмокивал от восхищения писклявый.

– Девки нас совершенно за живых людей не считали. Нахально переодевались прямо при нас, будто мы и не мужчины, – рассказывал Аслан.

– А вы? – заволновался седой.

– Ты не поверишь, – разочарованно махнул рукой рассказчик, – мы с ними... совсем и не мужчины. Ну как с сестрами чувствуешь себя. Никак не интересно. Вот они только что прямо перед тобой лифчиками менялись, сиськами трясли, колготки примеряли... Ну и что? А ты к ней подходишь – и что? Давай в кусты полезем? Засмеют. Они все такие нахальные, когда кучей соберутся. Когда одна – сердце останавливается! А когда их сотня – ноль эмоций!

– Это точно! – взвился писклявый. – Клянусь, это правда! Так и есть! Когда они соберутся кучей, то могут любого мужика задолбать!

– Ясный пень! Похожий случай был у нас во Владимирском централе, – перебил его амбал, – один жулик пробрался на бабскую сторону! Так они его провели в барак, затолкали под нары! И трахали по очереди каждую ночь! Пока он, горемыка, не умер!

– Они его хоть кормили? – всхлипнул писклявый.

– Они его трахали насмерть! По десять раз за ночь!

– Изверги, – улыбаясь, мечтательно прищурился седой. – Я представляю себе, на что способна женщина, отсидевшая без мужика годика полтора!

– А ты на что похож, когда отсидишь годиков пять?

– Мужик – дело совсем другое! Тут настрой важен! И ежедневный тренинг! Нужно тонус поддерживать в рабочем состоянии! А то будет простатит.

– Грамотеи, – скривился седой. – Тупые и бестолковые, как обезьяны!

– Да, – встрял в разговор Аслан. – Чтоб сдержать это бабское царство, нам всегда присылали курс из университета. С физмата. Одни парни! Человек сорок. Крепкие такие, симпатичные физики с гитарами. Наши девки просто из трусов сами выпрыгивали. Когда их видели. А у них три девчонки. Так себе, замухрышки в толстых очках. И в глазах ничего, кроме формул. Не то что наши красавицы... Так вот нам своих не надо! А из-за чужих уродин дрались!

– В чужих руках и собственный хер толще кажется, – изрек житейскую мудрость старик из темноты. – Давно подмечено.

– Завтра будет продолжение этой темы, – объявил писклявый.

Но на следующий вечер добрались до службы в армии.

– После института я должен был сразу же вернуться домой, меня распределили в Грозный, – рассказывал Аслан. – Ну, понятное дело, национальный кадр. И отец, конечно, помог. Но я домой не попал! Меня в институте в тот же день после получения диплома вызвали в отдел кадров и вручили повестку в военкомат. Я думал, что это нужно, чтобы сняться с воинского учета, чтоб домой ехать... А меня упекли в армию.

– У них план горел, – сразу определил амбал. – Я точно знаю. Всегда гребут кого только ни попадя. Им бы только поголовье насчитать.

– Летом, в июле! Вот, – Аслан причесал ладонью растрепавшиеся волосы, – и оказался я в глухом лесу в ближнем Подмосковье. Зеленая деревянная казарма, разделенная на две части. Слева дивизион, справа станция слежения и наведения. Войска противовоздушной обороны страны. Так и назывались. Служба была нетяжелая, но противная. Потому что у нас была самая настоящая дедовщина. В первый же день мы увидели, как старослужащие солдаты посылают матом молодого лейтенанта, а тот только хмыкает и ответить ничего не может.

– Ясный пень! – комментировал амбал, будто на диване перед телевизором. – У нас на флоте совсем другой расклад. Каждый спец должен подготовить из салаги себе замену. И на дембель только тогда уходит, когда салага классность подтвердит. Ну вот и получается, что старикам приходится каждому своего салагу тащить, чтоб тот не скурвился на зачете.

– Какой еще дембель... – подхватил Баклан. – Демобилизовать могут только по болезни или из-за увечья.

– Умница! Приедешь домой, возьмешь с полки пирожок, – отмахнулся от него седой. – А теперь заткни свой хлебальник! Дай послушать человека!

– Ну каждый сам понимает, что такое армейская служба. – Аслан задумался. – В первый год чуть не сдох... А после армии, через год или два... Вспоминается только самое смешное. И приятное. Как мы с друзьями сбежали на полигон. Купили в деревне самогона, выжрали в лесу... А потом нас искал весь полк. Нашли. Дали по пять суток губы!

– По пять суток? – не поверил Баклан.

– Полковник распорядился, – уточнил Аслан. – А вот был еще случай. У нас совершенно секретная часть. Так называемый кадрированный полк. Так вот на территории самых тайных, самых секретных подразделений деревенские бабки повадились грибы собирать. А там мало что секретные пусковые ракетные установки, так еще и радиоактивным окислителем баки заправляют. Грибов там развелось! Больше, чем травы! Да все крупные такие! Но эти грибы... в темноте светятся!

– Правда? – вытаращил глаза седой.

– Ну почти что светятся, – сбавил немного Аслан. – Счетчик Гейгера аж трясется от писка! Наш полкан каждое утро начинает с раздолбона всем нарядам: «Никаких старух на территории части! Стреляйте на месте! Тому, кто мертвую старуху в штаб притащит, сразу же билет домой! На десять суток, не считая дороги!»

– Ну тут, поди, и перестреляли всех старух, к чертовой матери? – догадался амбал.

– Никак нет. – Аслан продолжил рассказ. – Старушки эти не просто так попадали на грибные места. А за определенную мзду. Они солдатам приносили все, что запрещено. Самогон, например. Или вот, к примеру, отправляешься ты на дембель. Или в запас, как тут правильно подсказывает товарищ Баклан. Тебе обязательно нужен дембельский альбом. Как без него? А в этом альбоме, ясное дело, нужны фотографии. Где ты изображен в бравом виде с боевыми товарищами на фоне секретного объекта. А как ты такую фотографию сделаешь без фотоаппарата?

– У нас тоже в части были запрещены и радиоприемники, и фотоаппараты, – сообщил Баклан. – Вплоть до трибунала.

– Давай дальше, Аслан, рассказывай.

– Ну... То ли бедная старушка что-то не то сказала, то ли еще чем солдатика обидела... Но один наш черпак под стволом притаранил старуху в штаб. Вместе с грибной корзинкой. Ну тут, кончено, слетелись все офицеры, стали бедняжку стыдить, что она по секретным объектам шастает, объяснили ей популярно, что грибы радиоактивные, даже счетчик Гейгера ей продемонстрировали для наглядности. И тут, вынимая из корзинки грибы для показательного замера... получилось так, что вывалился у бабушки фотоаппарат! Так и... обалдели мужики! Друг на дружку смотрят, разинув пасти. Все понимают, что старуха фотик солдатам несла для дембельских альбомов, а сделать уже никто ничего не может. Ведь настучат командованию! Каждый на всех! Вот и пришлось им вызывать военных дознавателей. А пока заперли горемычную старушенцию... в секретной части вместе с картами. С перепугу. Перестарались.

– Где? – спросил амбал.

– В штабе есть такая совершенно неприступная комнатка. С решетками, с железной дверью. Где хранятся самые секретные документы, карты расположения всех самых важных объектов... Называется такая комнатка – секретная часть, – пояснил Аслан. – Не в чулане же со швабрами преступницу запирать. Это не солидно.

– А вместе с картами?

– То-то и оно. Фотоаппарат ей бы еще простили. А то, что она в самом сердце всех военных тайн сидела почти целые сутки... Короче, больше эту старушку никто не видел. Отвезли ее, как говорили, в Главную военную прокуратуру.

– Пошла старуха по этапу.

– Покушала светящихся грибочков старая карга! Теперь будет рубать урановую руду в заполярном карьере!

– Да нет, если такие важные карты были, то будет в одиночке пожизненно сидеть, – рассудил Баклан. – Ей же недолго мучиться. Год-полтора... Помогут добрые военные врачи. Подсадят на наркотики. Скрасят пребывание и сократят срок. Одновременно.

– А солдат?

– Полковник сдержал слово. Отпустил его на десять суток домой. Только и он к нам больше не вернулся. Перевели его от греха подальше. То ли в Североморск, то ли на остров Врангеля. За особые заслуги, – закончил рассказ Аслан. – Многие мои однополчане хотели ему задницу прострелить. Жалко бабульку-то.

Больше рассказывать об армии не хотелось.

Потому что с каждым случаем он становился все ближе и ближе к главному событию не только своей срочной службы, но, может быть, и всей своей жизни. Личной... А она и так одна – с любой стороны только и есть, что личная.

Ведь там, будучи серым и незаметным солдатом, одним из сотен в общем строю, Аслан и встретил свою любовь. И она, вот что особенно удивительно, заметила его...

Армия, службу в которой он всегда считал тяжким проклятием, неожиданно стала для него источником счастья всей жизни.

Чтобы не расчувствоваться до слез, Аслан запретил себе вспоминать Лену. И то, как они впервые встретились в солдатской чайной. И как потом гуляли за мастерскими авточасти, скрываясь от патруля. Как Аслан помогал ей готовиться к экзамену по английскому языку. Часто бывал у них дома. Ее родители до поры до времени относились к нему с доверием. А он... Это получилось само собой. Да и не могло быть без этого.

– Мы же честно хотели расписаться, – шептал, засыпая в свою очередь на нарах, Аслан. – Это же они вдруг стали против...

...Не хотел будущий тесть офицерскую честь заместителя командира по тылу пошатнуть, чтоб его единственная дочь с простым солдатом расписывалась. Да еще чеченцем...

Дождались весеннего увольнения.

Помчался Аслан к родителям. И застал больного отца, совершенно беспомощную мать. Отец не писал сыну о ее болезни в армию, чтоб не волновать напрасно, как он объяснил. От внезапно обрушившейся неизлечимой болезни мать превратилась в совершенно неузнаваемого человека – этакая сморщенная старушка, лишь отдаленно похожая на ту красивую, полную женщину, которую Аслан привык видеть. Отец тоже тяжело болел, но пока держался.

Маму выписали из больницы. Она знала, что умирает.

– Я понимаю, сынок, как тебе больно и страшно видеть меня, – говорила она сквозь слезы. – Но ты не переживай. Женщины, которая родила тебя, больше нет. Раньше ты мог бы гордиться и любоваться своей матерью! А теперь от нее ничего не осталось. Только одно больное сердце, которое все еще по-прежнему любит тебя. Как и в первый день, когда ты только что появился... Я так боюсь умирать! Не боли боюсь, не смерти. Мне страшно оставлять вас одних. Отец очень страдает. Мы же всегда были рядом! Только один раз он попытался поехать в Дербент один, без меня и без тебя. Доехал до Махачкалы и тут же примчался обратно! Кричал, ревновал, ругался, чтобы скрыть свою привязанность к тебе, ко мне. Помнишь, мы потом вместе поехали к морю?

– А ты была в крепдешиновом платье.

– Мальчик мой, ты помнишь такие детали?

– Очень красивое платье – красные и оранжевые цветы на желтом фоне. А на ощупь материал такой приятно шершавый...

– Помогайте друг другу. Не ссорьтесь. Отец очень любит тебя, но не показывает своих чувств. Он считает, что отец должен быть строгим и суровым. Как жаль, что не приехала твоя Лена. Мне так хочется перед смертью увидеть ее...

И в эту ночь Аслан висел на телефоне, стараясь дозвониться в часть, поговорить с Леной, упросить ее приехать, чтобы повидаться с умирающей матерью. Но связи не было. Какой-то обрыв на линии...

На следующее утро отец нашел мать мертвой...

Это оборвало и его жизнь.

Пока она болела, он еще хлопотал вместо нее на кухне, готовил ей какие-то протертые кашки, варил кисель из калины, готовил самодельный творожок...

А когда заботы отпали – и он раскис, опустил руки.

После похорон отец почернел и осунулся, потерял интерес к жизни. И превратился в неряшливого старика. Мог часами сидеть неподвижно на кухне, не сводя глаз с одной точки.

– О чем ты думаешь? – Аслан пытался его расшевелить.

– Ни о чем, сын. Мне больше не о чем думать. Мое время кончилось. Теперь ты думай о своей жизни. Я не буду жить без нее...

– Ну это как Аллах повелит.

– Мне он уже повелел. И я слушаюсь.

– А лебединая песнь? – Аслан хотел шуткой отвлечь отца от мрачных настроений.

– Уже спел, – поклонился отец. – Скоро меня не будет. Привози свою Елену Прекрасную. И живите в родительском гнезде долго и счастливо.

– За ней надо бы съездить.

– Ты уже документы сдал в школу?

– Да, приняли. Учителем младших классов.

– Вот и хорошо. Будешь скоро и моих внуков там учить. Хорошая была школа. Старые традиции. Настоящая гимназия.

– Очень хорошая школа. А почему вы в свое время меня туда не устроили?

– Не получилось, сын. Извини.

– Да нет...

– Поезжай скорее за своей Еленой. Привози ее, а то мы тут с тобой без женского руководства быстро плесенью покроемся.

Вернуться к Елене, бросив отца одного в таком состоянии? Это было просто невозможно!

Но почти каждый день и ночь Аслан часами накручивал телефон, стараясь дозвониться в воинскую часть, вызвать Лену. Лишь изредка это получалось. Лена плакала в трубку. Ничего толком не могла объяснить. Приезжать отказывалась. Ни одна, ни с родителями.

А однажды, в середине августа, с утра по всем каналам телевидения и по радио вдруг стали передавать одно «Лебединое озеро». Потом оборвалась вся телефонная связь. На пару дней все словно замерло...

А потом взорвалось, завертелось!

В Москве уже все, наверное, закончилось, а в Грозном детский поэт Яндарбиев организовал Вайнахскую Демократическую партию, направленную против уже раздавленного ГКЧП.

6 сентября они организовали мощный митинг, который потом захватил Верховный Совет Чечни.

По городу метались растерявшиеся менты:

– Дайте нам только приказ! Мы их моментально рассадим по камерам!

– А из Москвы приказывают никого не трогать, – шептались люди.

– Что происходит? – ужасался отец. – Что вы делаете с республикой? Яндарбиев никогда не был порядочным человеком! Он аферист и спекулянт. Причем спекулировал на самом святом, на детях! Кормил их своими дурацкими стишками... И сейчас он ничего, кроме банд, не может организовать. Как бы его партия ни называлась, это только банда головорезов!

И эти переживания ускорили кончину отца. Он так и не увидел доказательств своей правоты. Приезд авиационного генерала Дудаева он еще застал, а к 9 ноября, когда одним бездумным махом Руцкой ввел чрезвычайное положение и поставил войска в городе, отец уже был... в недосягаемых краях.

10 ноября вокруг Дудаева против русской армии и Руцкого сплотились на митинге почти сто тысяч человек.

В ответ из России прилетели и сели в Ханкале шесть бортов со спецназом МВД.

Трое суток ожидали военного вторжения...

По ночам жгли костры вдоль дорог.

На подступах к городу, опасаясь танков, перегородили все шоссе своими личными легковушками – бок о бок стояли поперек дороги дорогие иномарки и простые «Москвичи» с «Жигулями».

А однажды ночью произошло нечто совершенно невероятное.

На перекрестке возле Дома политпросвещения с двух пятнадцатитонных «КамАЗов» совершенно свободно и спокойно раздавали всем желающим новенькие, еще в смазке автоматы АКМ. Гранаты, патроны. В любом количестве... Бери – не хочу.

– Говорят, Гамсахурдия нам прислал в подкрепление, – говорили в городе.

Старухи от страха только лица руками закрывали.

А вскоре и началось по-настоящему...

– Аслан, время! Все уже ждут. Давай, парень, расскажи сегодня о бабах. По заявкам радиослушателей. У тебя было много женщин?

– Достаточно... – зевая, ответил Аслан.

Перед ним, раскрыв в ожидании забавы рты, сидят взрослые люди, не раз побывавшие в самых кровавых разборках, у каждого, наверное, такой жизненный опыт, что на сотню самых крутых рассказов хватит, а вот сидят ждут каких-то простодушных баек, хотят услышать глупое вранье про грудастых баб, про случайные амуры, любовь до гроба и про грубый секс.

– Когда у нас все безобразие началось, отец как раз только умер, – начал очередной рассказ Аслан. – А я тогда только устроился в самую престижную, самую крутую школу! Учителем английского языка. К зиме ближе дело было. Многие дети уже потеряли семьи. Ваххабиты зверствовали в городе, убивая любого нечеченца... Мы с детьми все жили прямо в школе. Естественно, голодали. Было холодно. Чеченских детей было мало, их разобрали по домам, по соседям. В моей группе осталось всего человек десять. И только одна девочка чеченка. А так... Два еврея, украинец, татарин, два ингуша. И трое русских. Я так подумал, что мы тут скоро все дуба дадим. Нас либо подстрелят случайно, либо подорвут, либо разбомбят. А скорее всего, мы сами от голода и холода подохнем. Они же маленькие, быстро замерзают... И все время хотят есть.

– Особенно на холоде, – уточнил всезнающий Баклан. – Писают через каждые пять минут. И просят жрать!

– Так вот, – продолжил Аслан, не обращая внимания на Баклана, – собрал я детишек, одел их потеплее... И однажды утром, в самое тихое время суток, вывел их на улицу... Пошли мы на север. В Старую Сунжу. Я надеялся, что там мне удастся их накормить у знакомых стариков. А оттуда можно вывезти в Петропавловскую станицу.

– Это точно, – вставил старик, – там есть КПП на Терском перевале, а за хребтом совсем другая жизнь. Толстой-юрт, Довкур-ойл. Да весь северный край поможет.

– Конечно, поможет, – кивнул седой. – Как не помочь?

– Нашел я одну верную старуху, оставил ей детей. Дом у нее был большой, крепкий. И какие-то запасы были. Что-то она им сразу же приготовила. Они согрелись у очага, повеселели. Я так радовался, что это хорошо прошло, и решил тут же вернуться за другой группой. Там у нас почти в каждом классе жили сироты.

– Сбежал? – прищурился амбал. – Бросил детей?

– Пошел за другой партией, – объяснил ему Баклан.

– А у нас в школе уже орудуют ваххабиты! Куда-то подевали всех детей! Меня схватили, пытали, хотели узнать, куда я спрятал русских детей? Мучили меня, ногами топтали, а потом судили...

– Шариатским судом?

– Да... Другого уже не было. Присудили к телесному наказанию. Вывели во двор школы, растянули на лавочке и отхлестали казацкой плеткой.

– Голого или в одежде? – спросил писклявый.

– Ну и все... Я немного отлежался и побрел обратно в Старую Сунжу. Добрался только к вечеру. Смотрю – и не узнаю родного места! Я же только что тут был! Только вот днем привел детей! – От волнения у Аслана задрожал голос, на глаза навернулись слезы. – Сплошные воронки! Нет больше Старой Сунжи! Разбомбили федералы подчистую! Зачем? Кто им помешал в Старой Сунже?

– И что, никого в живых не осталось?

Аслан отрицательно покачал головой.

– Много убитых было... Но своих детей я так и не нашел... Думаю, они все погибли. Все до одного.

– Ваххабиты знали это? – спросил Баклан. – Они за это тебя и выпороли?

– Да ничего никто не знал! – накинулся на Баклана амбал. – Ты что, хочешь сказать, что ваххабиты командуют бомбардировочной авиацией? Ельцин – верховный главнокомандующий! Вот без его приказа и не полетели бы...