Текст книги "Золото дикой станицы"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

5

Старый казак Деревянко улучил момент, когда его жена Верка прилипла к низенькому забору, обсуждая с соседкой Настасьей последние станичные новости, и бочком, бочком захромал к калитке. Вчера, после очередной воркотни сварливой жены наконец смазал петли машинным маслом, так что вышел тихонечко, калитка не скрипнула. Жена теперь не меньше часа будет трепать языком, как помелом. Ее хлебом не корми – дай посплетничать. А он после трудов праведных всю траву успел выкосить на подворье, и теперь ломанул в кабак. Верка, чертова баба, последнее время особенно рьяно принялась за его воспитание. Куда бы он не спрятал бутылку, находила и перепрятывала. Вот же зараза, нюх у нее на самогонку. У него, хоть тресни, такого нюха не было. После ее ревизии ройся, не ройся – бутылка исчезала, словно ее и не было. Вроде и прятать ей особо некуда, свое хозяйство он знал, как свои пять пальцев, а ведь находила куда спрятать! Выливать содержимое бутылок не стала бы ни за что, еще не родился такой человек, который переплюнул бы ее в жадности. И продавать бы не стала, скоро у них юбилей, пятьдесят лет совместной жизни, которая скорее похожа на бессрочную каторгу. Так что копила его законную самогонку скорее всего на богатое застолье, о котором ему все уши прожужжала еще с прошлой осени. Деревянко любил выпить, но поддержки в небольшой слабости от жены никогда не получал. Сплошное порицание. Ругань одним словом. Но хитрости ему не занимать, удавалось припрятать от пенсии кой-какую мелочишку, чтобы совсем не захиреть от трезвой жизни. И при первой возможности шкандыбал в кабак, благо недалеко ходить, на соседнюю улицу. Верка иногда, увлекшись перемыванием косточек соседей с такой же пустобрешкой Настасьей, не успевала даже заметить, что Григорий уже слинял со двора. А он, хоть и не слишком прытко ходил, успевал выпить в «Лимане» за свое здоровье и благополучно вернуться домой. Сидел потом довольный на завалинке, курил дешевые папиросы, пускал дым колечками и хитро поглядывал на жену. Со спины она еще совсем ничего была – крепкая старуха, задастая, ноги как у молодой, по хате пройдется – посуда в буфете звенит. И пока та не поворачивалась к нему лицом, он был настроен к ней весьма благодушно. Но стоило ей развернуться и открыть свое хайло… Правда, Деревянко за полвека уже наловчился отключать свое сознание в моменты яростного извержения гнева супружницы. Когда-то, еще в молодости, пытался он приструнить жену. Но баба ему досталась не робкого десятка, и руки у нее были в молодости крепкие, как у мужика. Иной раз двинет так, что он, сильно проигрывавший ей в весе, не всегда мог устоять на ногах. Тогда, смешно даже вспоминать, он гордился ее силой. Крепкая баба на хозяйстве дорогого стоит. Да только поздно понял, что сила эта была злая, пугающая.

Деревянко вспомнил с досадой историю своей женитьбы. И не помышлял он тогда семью заводить. Кто же в станице в двадцать лет женится, когда даже на ногах еще толком не стоишь? А окрутили его мать с Веркой так быстро, что он и опомниться не успел. Конечно, сам виноват, чего уж там. Гулял тогда на веселой свадьбе соседа Митрофана и этой самой Настасьи и спьяну пригласил Верку на сеновал. Он особо ни на что и не рассчитывал, думал – потискает ее крепкое налитое тело, может – ущипнет пару раз ядреные ягодицы, уж очень они были привлекательные. Кто ж знал, что она позволит большее? Он даже не успел обнять ее, как Верка навалилась на него горячим телом и стала вытворять с ним что-то такое, отчего было и стыдно, и приятно. Всего один разочек и покувыркались в сене. А она, подлая, потом к его матери пошла, нажаловалась, что младенчик у нее от Митьки будет. Что насильно ее затащил, а она слабая, не сумела отбиться, свою девичью честь отстоять. Мать с сомнением оглядела фигуристую Верку, с трудом представив, как Митька мог с ней совладать, если бы она сама этого не захотела. Но раз девка забрюхатела, а Митька не отрицает, что провел с ней какое-то время на сеновале, должен грех Веркин покрыть. Иначе девке житья не будет в станице. Кто ее такую тогда в жены возьмет? Ходили потом слухи, что Верка обманула и бедного Митьку, и его мамашу. Ребеночка прижила с заезжим шабашником. Кто-то видел, как они вместе возвращались с Ялпужанки в темноте. Что они там делали, спрашивается? А уж потом, когда шабашник уехал и носа не казал в станицу, а она поняла, что младенчик у нее завязался, заманила дурака Митьку, чтобы было на кого свалить нечаянный приплод. Ох, как Митька не хотел жениться на Верке, в ногах у матери валялся, плакал, что молодой еще и не погулял толком, что отцом ему рано становиться, что рядом с Веркой он как комар против курицы – клюнет и проглотит. Но мать строгая была, царствие ей небесное, велела Митьке слезы не лить, чай не девица, а повести себя, как мужик.

– Хватило ума потоптать девку да младенчика ей сделать – значит мужик ты теперь. И будь мужиком. Неча баб портить. Отвечай за себя сам, хватит за материну юбку держаться.

Когда родился мальчишка, Митька сначала очень радовался и гордился. Ни у кого из его друзей детей еще не было, да к тому же с первого раза – и сынок получился. Но потом стал приглядываться – а на кого же сынок похож? Что-то в нем было от Верки, но вот своего он не видел ничего, как ни старался. Мать помалкивала, внучка полюбила, Верку не корила. А чего теперь задним умом гадать? Сын пристроен, семейный он стал гораздо серьезнее. Ну рано оженила она его, зато такую хозяйственную бабоньку заполучила. В станице поболтали, поболтали да и перестали перемывать косточки семье Деревянко, надоело, другие новости не заставили себя долго ждать. Станица большая, людей много – то похороны, то свадьба, то крестины, то драка между мужиками, то бабы друг другу волосья выдирают за одного мужика. За всеми и не уследишь, новостями делиться нужно, так как жизнь наполненная и многообразная.

Верка показала себя хорошей хозяйкой, не ленилась, все на себе тащила. Иногда у Митьки закрадывалась крамольная мысль, что мать нарочно его оженила, чтобы было на кого хозяйство свалить. Потому что хворала она часто, а отец Митьки к тому времени помер, утонул в Ялпужанке. Никто и не знал, как такое с ним приключилось. Шептались – водяной утащил, потому что отец был заядлый рыбак и проводил на воде в своей утлой лодочке чуть ли не все время. Митька привык к жене и даже по-своему полюбил. Ему нравилось наблюдать за ней, как все спорилось у нее в руках, как уверенно она передвигалась по дому, тяжело ступая – крупная, грудастая, с большим задом, глядя на который так и хотелось ущипнуть. Иногда он протягивал руку, но тут же и отдергивал. Верка была хозяйкой и в постели. Допускала к телу не часто, соблюдала меру, чтобы не баловать мужа, но одновременно следила, чтобы у него не возникало соблазна гулять на стороне. Но Митька и так со своими скромными потребностями не помышлял о том, чтобы подкатиться к какой-нибудь бабе. Хотя были, были случаи, когда и Наталья-вековуха, и мужняя жена Анюта намекали ему, когда дверь на ночь не запирают. Но Деревянко делал вид, что намеков не понимает. У него своя есть для таких надобностей. И если бы не сварливый характер да тяжелая рука Верки, Митька был бы, наверное, с ней счастлив. Но от ее лютого характера даже сынок Глеб сбежал из родительского дома, как только в силу вошел. Вот смеху-то было на всю деревню. И позору на голову стариков Деревянко.

Когда Глеб привел в семью молодую жену Люську – тихую, робкую немногословную, свекруха ее сразу невзлюбила.

– И где ты ее только такую надыбал? – упрекала она сына. – Своих, что ли мало? Да в каждом втором дворе девки на выданье – и фигурой крепкие, и приданое за ними немалое…

Это она намекала на невысокий рост и худобу невестки и то, что привезла она с собой небольшой чемоданчик с убогим барахлишком. А привез ее Глеб из Калуги, где служил в армии да там и познакомился с дочкой санитарки военного госпиталя, когда лежал с такими же бедолагами с дизентерией. Люська забегала иногда к матери, да так и познакомились. А какое приданое могла накопить для дочери санитарка, если в доме еще трое младших, а муж харкает кровью, доживая последние деньки и его даже в госпиталь уже не берут? Старик Деревянко невестку полюбил за ее тихий нрав и ласковый взгляд голубых глаз. А Верке, конечно, на городскую красоту было наплевать. Что ей васильковые глазки да робкая улыбка на бледном личике? Ей нужна была помощница на хозяйстве, чтобы справлялась со всеми многочисленными обязанностями играючи, как она сама в молодые годы. Да чтобы бедра были широкие внуков рожать таких же крепких. А эта городская приблуда даже ведро с водой волокла, казалось, из последних сил. Глеб характером тоже не в мать пошел. Не мог оборонить свою жену от материной лютости. Но и уходить из дома боялся, чтобы скандала не было. Так и жили-мучились, и ночами утешал он свою молодую жену, когда та тихо всхлипывала у него на плече, потому что знала – за стеной свекруха прислушивается к каждому звуку. Даже поплакать вволю было страшно. Дождались они однажды, когда мать пироги затеяла лепить на кухне. А сами договорились с соседом, что грузовик подаст поближе к двору, но не к воротам. Чтобы мать не заметила, как они выметаться будут. Все свое небогатое имущество в узлы завязали да через окно и вытащили. И сами в окно попрыгали, задними дворами на улицу выбрались. Кое-кто из соседей с веселым любопытством наблюдал бегство молодой семьи из родительского дома, но никто не спешил доносить Верке, какое кино она пропускает под самым своим носом в то время, когда толкла картошку для начинки. А зато какой скандал разгорелся, когда Верка зашла к молодым попенять, что сидят да милуются в комнате, а дела стоят. А их и след уже простыл! Она даже не сразу поняла, куда они девались и почему в комнате беспорядок. А потом такой хай подняла, что все соседи вмиг собрались, как на похороны. Только слез никто не лил, все держались за животы и смеялись так, как никогда. Досталось бедному старику Деревянко, что не устерег сына.

– Это ты им потакал, – вопила она на мужа.

А он растерянно моргал подслеповатыми глазами и разводил руками. Дескать, знал бы, что надумают сбежать, глаз не спускал бы. А сам думал: «Ну и молодцы, и правильно. Зачем свою жизнь с такой ведьмой портить? Это я уже старый, деваться некуда. А молодость должна в радости да любви расцветать».

Глеб с Люськой недалеко уехали, в Ворыпаевку. Сняли комнату у одинокой старушки на окраине, чтобы дешевле платить было, и зажили дружно и в согласии. Никто теперь не ворчал на них день деньской, не попрекал бездельем. Глеб устроился водителем-дальнобойщиком на грузовую фуру, зарабатывал неплохо. Люська медсестрой в больницу. О родителях не забывали и при случае передавали через знакомых привет отцу-матери. Но адрес свой не говорили. А когда улеглось все, Верка поостыла, тогда они и приехали прощение просить. Через полгода после бегства. Верка для порядка еще поругала, поскандалила, а потом плюнула и простила. Все-таки единственный сынок, от доходяги мужа почему-то детки не завязывались. Даже иногда стала ездить в семью сына с деревенскими гостинцами. А когда родилась у молодых девочка, не поскупилась на приданое, выделила деньги и торжественно вручила пакет, завернутый в газету. Все-таки не чужая кровь. Хотя малышка родилась щупленькая и беленькая, как ее мать, но голосистая, прямо как Глеб в младенчестве. А старик и вовсе души не чаял в Надюшке, первую кроватку ей своими руками смастерил. Да с резьбой, как царскую. Люська даже расплакалась, увидев такую красоту. Сказала – в книжке видела про музей какой-то, там похожая была на фотографии, царского младенца в ней качали когда-то.

В последнее время Верка не дралась. То ли надоело, то ли силы уже не те были. Так что Деревянко до тех пор, пока Верка не успевала опомниться, что давно деда своего не пилила, уже успевал и отдохнуть по человечески. А ты давай, старая, принюхивайся да ломай голову, где это твой муженек успел хлебнуть и не на твое ли припрятанное посмел посягнуть? А если не на твое, то откуда он, старый пень, гроши взял да как посмел их потратить на самогонку или горилку? – думал он ехидно в то время, когда его жена, запыхавшись, носилась по двору в поисках его новых заначек. Дура, ну дура, да разве станет он теперь ховать свою добычу? Да он сразу заливал ее в свое горло, шобы эта бешеная кадушка не отняла и не перепрятала.

Деревянко довольно хмыкнул себе под нос, и, постучав ногами у порога кабака, стряхивая дорожную пыль с кирзовых сапог, распахнул двери. А накурено! Сизый дым попер в открытую дверь мощной ядреной волной. Можно открыть рот и дышать бесплатно, никаких папирос не нужно. Григорий подслеповато всмотрелся в лица мужиков. О-о, казаки гуляют! Посередине залы, как называет неуютное помещение забегаловки буфетчица Зинка, мрачные казаки сдвинули два стола и восседали как на военном совете. Что-то невесело они сегодня гуляют – отметил Деревянко и тут же вспомнил, что вчера в станице произошли кое-какие события, которые встряхнули всю Новоорлянскую. Младшего брата Куренного убили – пронзила мысль. А вот и сам Куренной во главе стола. Мужику тридцать пять, а он ныне на все пятьдесят выглядит. Лицо аж почернело – и от горя, и от ярости. Скорее всего от ярости. Потому что Олежка, царствие ему небесное, родню свою давно позорил. Все в станице знали, чем он промышляет и на какие деньги машину купил, гуляет с друзьями, одевается в красивую одежду заграничную, когда не нужно в казачью выряжаться…А ведь казацкого рода парень, да еще и брат в чинах. Догулялся, жеребец…А что они тут все собрались? Поминки вроде рано справлять, еще и похорон не было.

Не успел он закрыть за собой дверь, как все за столом оглянулись и Димон безо всякого почтения к возрасту старого казака окрысился:

– Не видишь, Григорий Алексеич, совет у нас тут! Чужим вход воспрещен!

– Та я тильки выпить, – извиняющимся тоном прошелестел Деревянко. Совсем не хотелось попадать под горячую руку злого Димона, но и выпить он имел полное право. Чай не частное это заведение, а общественное.

– Иди сюда, Григорий Алексеевич, – сурово позвал его Куренной. – Выпей с нами за помин погубленной души моего единственного брата Олежки. И иди себе с Богом. У нас тут разговор серьезный.

Деревянко с чувством собственного достоинства подошел к столу, кто-то подал ему стул, Куренной плеснул в стакан водки.

– Нехай земля ему пухом, твоему Олежке! – опрокинул стакан вожделенной жидкости Деревянко. Все молча последовали его примеру. Дальше задерживаться было уже неудобно, и так честь оказали, и Деревянко вылез из-за стола.

– Возьми с собой, – вручил ему бутылку «Столичной» Куренной. – Извини, Григорий Алексеевич, дома выпьешь.

Деревянко сдержанно поблагодарил Куренного и вышел на крыльцо. Свежий ветерок пробежался по лицу, солнечный луч, попав в глаза, выдавил слезу. Старый казак вытер ее кулаком и вздохнул. Вот бедолага Олежка, хоть и непутевый младший сын у Куренных, но ведь совсем молодой был. И такой страшной смертью помер, прирезал его москвич какой-то, вся станица об этом калякает…Прирезал ни за что и убег куда-то. Всю ночь его ловили – и милиция, и казаки, всю станицу переполошили. Только затаился он где-то. Деревянко засунул бутылку за пазуху и решил домой не возвращаться. Верка сейчас начнет его обнюхивать, есть поедом, а куда ему прятать бутылку – уже никакой фантазии не хватает. Лучше сейчас прямым ходом на речку Ялпужанку. Сядет культурненько в ивняке, выпьет свое законное на природе да в тишине. А Верке скажет, что сам Куренной угостил. Уж тогда старая не посмеет свою щербатую пасть открывать да гнобить мужа! Старшего сына Куренного тут все уважают. А если и врут, что уважают, так боятся точно.

А в кабаке тем временем продолжалось разбирательство, которое никому ничего хорошего не сулило. Куренной до поры до времени сдерживался, только метал злобные взгляды на Димона.

– Ну шо, Дмитрий Михалыч, скажешь мне? Ты объезд в то утро делал? Почему ты сразу не привел его сюда, а отдал этим дуракам из милиции?

– Так… – замялся Димон, не находя убедительных оправданий. – Хто ж знал?

– Хлопцы сказали, что он показался вам подозрительным. Ты был в патруле – с тебя и спрос.

– Почему с меня? – попытался удивиться Димон. Но по его виду всем стало ясно, что он чувствует свою вину.

Куренной вспыхнул мгновенно.

– Да потому, что ты совсем нюх потерял, Димон! Тоби башку отрежут, а ты и не заметишь, потому как мозги у тебя совсем в другом месте! Как так могло случиться, что на моей земле появился какой-то хер, сбежал из ментовки верхом, как гребаный Зорро, ридного моего братана убил и этого гада уже сутки не могут найти? А? Шо это за сказки про козявочку?!

Димон молчал, опустив глаза. Обычно самоуверенный и наглый, перед Куренным он стушевался, и ему на помощь пришел один из казачков.

– Мы всю станицу обшмонали…Може, он уже в другом месте…

Димон поднял голову и, глядя злым взглядом на товарища, потому как тот со своей помощью поставил Димона совсем в глупое положение, мрачно произнес:

– Не мог он сбежать. Я везде посты расставил.

– Не посты, а разъезды, мудак, – резко перебил его Куренной. Его тяжелый взгляд скользнул по лицам казаков.

– Плохо шмонали. Он здесь чужой, его наши сразу бы увидели и выдали со всеми потрохами.

– Ну давай пидпалим станицу со всех сторон и кругом станем, – неудачно пошутил кто-то из казачков. – Может, он и выбежит.

– Ты, Клест, пыхало свое поганое заткни! – гневно оборвал его Куренной и хлопнул ладонью по столу, да так, что посуда зазвенела. – Охренели совсем, мать вашу! Где субординация?!

Клест испуганно втянул голову в плечи и заюлил:

– Та я пошутковал.

– Нашел время шутковать. – Куренной вдруг успокоился и спокойным тоном объявил:

– Похороны в субботу.

– Так смотр отменяется? – Димон встал и запустил руку в карман. – Надо обзвонить всех…

– Сидеть! Никто ничего не отменяет! С похорон на смотр поедем. – Он с угрозой обвел всех взглядом и с расстановкой произнес:

– Но если вы… до субботы… его не найдете…

Он не успел закончить фразу, как дверь кабака вдруг распахнулась и на пороге появился Турецкий. Он так и представлял себе эту встречу: изумление на лицах казаков сменилось яростью и злорадством. Враг сам пришел к ним. Димон медленно начал подниматься, не сводя взгляда с Турецкого. Но тот и внимания не обратил на него. Его взгляд безошибочно остановился на Куренном:

– Ты – главный?

Димон ошалел от такой наглости.

– Ну ты…ты…

Но Турецкий опять его проигнорировал и обращался только к Куренному.

– Разговор есть. На пять минут. Оружия у меня нет.

Димон застыл в стойке охотничьей собаки и только ждал команды Куренного. Но тот исподлобья рассматривал Турецкого, словно давая ему оценку, наконец что-то решил про себя и коротко бросил казакам:

– У крыльца ждите.

Взгляд его остановился на напряженной фигуре Димона, который не тронулся с места.

– Сказал – у крыльца. Ко всем обращаюсь!

Задвигались стулья, казаки затопали к выходу, бросая злые взгляды на Турецкого. Будь их воля, всей стаей бросились бы на него немедленно – подумал Турецкий, и не дожидаясь приглашения Куренного, сел напротив него.

– Ты хто? – Куренной мог бы и не задавать этот вопрос, поскольку и так догадался, кто пожаловал к ним в гости.

– Человек, – спокойно ответил Турецкий. – Можешь называть меня…Антоном. Твой брат меня ограбил в поезде, я искал его, чтобы вернуть свое.

– И убил его, – скорее спросил, чем подтвердил слова непрошенного гостя Куренной.

– Нет. Это не я сделал, а Кудря. Я это сам видел. Я следил за твоим братом, просто морду хотел ему набить. А ты бы на моем месте разве не сделал то же самое?

– Откуда ты знаешь Кудрю? – Куренной не стал отвечать на вопрос Турецкого, теперь его интересовало совсем другое.

– Я слышал, как твой брат называл его по имени.

– А с какой стати я должен тебе верить? Зачем Кудре убивать Олега?

– Не знаю. Спроси у него сам. Я так думаю – потому, что твой брат идиот. Был идиот…

Куренной от ярости едва не поперхнулся.

– Ты думаешь, шо говоришь?! Вот сейчас хлопцы вернутся и через час-полтора мы будем есть борщ…Из тебя!

Турецкий невозмутимо смотрел в глаза Куренного.

– Как ты думаешь, что делал твой брат в Первоуральске?

Куренной не ответил. Он ждал, что скажет Турецкий.

– Вот, не знаешь. А я знаю. И не потому, что там был, а слышал вчера разговор твоего брата с Кудрей. И он рассказал, что у него там появилась надежная дивчина, у которой брат работает на частном прииске. Я так думаю, Олег с ней закрутил, чтобы подкатиться к ее брату. И узнал, что оттуда в Новороссийск в порт перегоняют вагон, а в нем сто пятьдесят килограммов левого золота. Вагон всю дорогу перецепляют из состава в состав, чтобы следы замести, но маршрут составлен так, что он проходит прямо через вашу подведомственную сортировочную. Во время вашего смотра…В общем, твой брат пообещал вагон встретить и проследить, чтобы его спокойно перецепили к другому составу. Неужели он ничего тебе не сказал? Я слышал, как он предложил Кудре ограбить вагон. Сказал, что двадцати процентов ему хватит. Но только в том случае, если ты ничего не будешь об этом знать. Олег думал, что Кудря согласится. Между прочим, Кудря удивился, что Олег собирается тебя обставить. Скорее всего он и не поверил Олегу. И просто прирезал его. А информация, кстати, у него осталась…

Куренной недоверчиво слушал Турецкого, наконец поинтересовался:

– И откуда столько подробностей?

– Я ж говорю – слышал. Если точнее – подслушал. Стоял в двух метрах в кустах.

– На твоих глазах убивали человека и ты ничего не сделал?

– Все произошло слишком быстро. В какой-то момент я вообще ничего не видел, только слышал. А когда вышел из укрытия, было уже поздно.

Куренной постукивал пальцами по столу, потом нервно затянулся сигаретой, обдумывая слова Турецкого. Наконец после некоторой паузы спросил:

– Ты на мой первый вопрос не ответил. Кто ты такой? Чем занимался?

– Можно считать, что я…частный охранник.

Куренной усмехнулся и с силой вдавил сигарету в пепельницу.

– Чего охраняешь?

– Людей.

– Я погляжу, ты очень наглый, раз пришел сюда и говоришь мне в лицо, шо мой брат предатель, после того, как тебя видели над его трупом.

Турецкий пожал плечами.

– А я не рассчитывал, что ты мне сразу поверишь…У меня другого выхода не было. С одной стороны вы, с другой – менты. Как говорится, хрен редьки не слаще. Меня здесь зажали – уйти я не мог. Вот и решил прийти к тебе. Поскольку моя информация тебе гораздо интереснее, чем ментам.

– И что ты сейчас хочешь от меня?

– Мне бы уехать отсюда. Спокойно, без стрельбы – дружелюбно ответил Турецкий.

– Пока ты никуда не поедешь. Мы же должны твои сказки проверить, – усмехнулся Куренной и первый встал из-за стола.

Лена с тревогой наблюдала за сборами дяди Володи. Вид у него был воинственный и сосредоточенный – не подступись. А когда он выкатил из сарая мотоцикл с коляской, Лена поняла, что к осуществлению операции дядя Володя подготовился основательно. Он мельком взглянул на племянницу и строго сказал:

– Шоб сидела в хате и не высовывалась. Никому не открывай. Так будет надежнее.

Лена молча кивнула, а дядя Володя заскочил в хату и вышел с карабином, который он обмотал тряпкой.

– Дядя Володя, вы там поосторожнее, – жалобно попросила Лена. – Если бы была моя воля, ни за что не отпустила бы вас.

– И шо? – хмуро спросил Володя. – Нехай человек сам с этой бандой справляется? В кои веки появился у нас нормальный мужик, который не испугался этих придурков, так не отдавать же его им на растерзание!

Он грузно уселся на мотоцикл, с силой опустил ногу на педаль, завел мотор и крикнул Лене, перекрикивая треск мотора:

– Отчиняй ворота, а потом закрой на засов.

Оба Марсика выскочили из будки и залаяли так, будто прощались с хозяином навеки.

– Цыть, малахольные! – прикрикнул на них дядя Володя. Собаки послушно отступили от мотоцикла и жалобно завыли. – Та тю на вас! – суеверно сплюнул трижды через плечо хозяин. – Воете, як на покойника!

Соседи с любопытством выглядывали из-за заборов, когда бывший начальник милиции с грохотом пронесся по пыльным улицам станицы. Не так часто он теперь разъезжал на своей железной коняге, поэтому соседей занимал вопрос, куда так поспешает их сосед. Будут теперь думать и гадать, сочинят новость и пустят по станице, – беззлобно подумал о них бывший начальник милиции.

Володя выехал на грунтовую дорогу и подпрыгивая на ухабах, зорко всматривался вперед. Вот и лесополоса. Вокруг никого, как и ожидалось. Он осторожно съехал с дороги, завилял между деревьями и наконец остановился, убедившись, что с дороги его никто не мог увидеть. Сел в кустах и закурил. Часа полтора в запасе у него было. Еще раз прокрутил в мыслях план, который ему предложил Турецкий. За всей простотой этого плана скрывалось множество подводных камней. И Володя прикидывал, как поступить в любом из случаев, если ситуация изменится. Конечно, он оценил смелость москвича, но все-таки предприятие ожидалось очень неспокойным. И это в лучшем случае. События могли развернуться так, что Турецкому действительно угрожала опасность.

Время тянулось долго, он уже выкурил три папиросы, тщательно потушил их и решил больше не курить. Вот-вот на дороге могли появиться люди Куренного. Или Кудри. Смотря кто нетерпеливее.

В тишине послышался звук моторов нескольких машин, как будто приближался целый караван. Володя улегся на землю и сквозь ветки деревьев начал наблюдать, как со стороны Ворыпаевки показались три машины. Они остановились там, где и предполагал Володя. Две из них развернулись в обратную сторону. Захлопали дверцы машин, Володя быстро пересчитал вышедших – восемь человек. Они о чем-то переговаривались, Володя через оптический прицел углядел Кудрю. Он единственный был лысый и выделялся среди своих телохранителей. Володя прицокнул языком:

– Як в тире, прости, Господи…

Опять послышался звук работающих моторов. От станицы, слева по дороге, приближались еще три машины. Они совершили тот же маневр и остановились метрах в двадцати от ворыпаевских. Синхронность действий напоминала сцены из боевиков. Володя тихо пробормотал:

– Ничего за десять лет не поменялось…Ну, давай, «важнячок»…Не подкачай…

Турецкий не показывался. Володя перевел оптический прицел поочередно на каждую машину и увидел его на переднем сидении первой машины. Зато на дороге появились Куренной, Димон и Клест. Они шли не спеша к ворыпаевским. Остальные казаки остались у машин. Ворыпаевские поступили точно так же. Трое отделились от толпы и пошли навстречу казакам. У всех были суровые напряженные лица. Все остановились и один из ворыпаевских сделал шаг вперед.

– Здорово, Андрей. Зачем звал? Шо стряслось?

Куренной сухо ответил:

– У меня, Сергун, брата убили.

– Знаю. Мои соболезнования. Чем можем – поможем…

Куренной подался всем телом к ворыпаевским и веско добавил:

– Перерезали горло. У нас, в нашей станице…

– Цэ вэлыкэ горе. У тебя шо, уже какие-то мысли на эту тему есть? Скажи…

Куренной демонстративно заглянул за плечо Сергуна и с ехидцей спросил:

– А шо там Кудря маячит и колесо пинает? Вы ж всегда разом, как на картинке…Нехай тоже к нам подойдет. Раньше на смыках он нас не гнушался…

– Та он чеснока поел, а зубы не почистил. Стесняется, – хохотнул Сергун.

Куренной оглянулся на своих и парировал:

– Ничего, мы потерпим. Да, хлопцы?

Клест кивнул головой и крикнул:

– Кудря, иди до нас!

Кудря поднял голову, но остался стоять на месте. Вмешался Димон, который с раздражением прикрикнул:

– Шевели копытами…

Сергун обернулся к Кудре и спокойно позвал его:

– Кудря, иди сюда, а то казачкам не нравится горло драть.

Турецкий приоткрыл окно и наблюдал за встречей казаков и ворыпаевских, удовлетворенно отметив, что все идет по плану. Прямо ему в затылок шумно дышал здоровенный казак. Водитель напряженно вглядывался в стекло и нетерпеливо ерзал на сидении. Видно, сам хотел участвовать в знаменательной встрече.

Кудря отделился от своих и медленно направился к парламентерам. Турецкий пробормотал:

– А время-то остановилось в вашем Новом Орлеане…

Водитель в недоумении взглянул на него:

– Шо ты там балакаешь?

– Да это я так, сам с собой разговариваю. Привычка у меня такая, – объяснил не без иронии в голосе Турецкий, не отводя взгляда с дороги.

В открытые окна машины хорошо было слышно каждое слово, которыми обменивались обе стороны.

– Хай Кудря скаже, где вчера вечером был с девяти до одиннадцати, – обратился Куренной к Сергуну.

– Спроси у него… – осклабился тот.

– Може, тебе рапорт нарисовать? – огрызнулся Кудря. – Так не по чину будет…А если тебе так уж интересно, то дома я был, телевизор смотрел. Ведущий подтвердить може, – ухмыльнулся он.

– Брэшеш, – резко оборвал его Куренной. – Тачку твою бачили в Орлянке вчера вечером. И тебя…С братом моим.

– Это шо за предъявы? – фальшиво возмутился Кудря. – У вас свои дела, у нас свои. Я ж у тебя не спрашиваю отчета, где ты вчера був.

Куренной уже отвернулся от Кудри и обратился к Сергуну.

– Сергун, прямо сейчас скажи мне, шо ты ничего про это не знаешь. Ни про смерть Бэмби, ни про золото. И мы разойдемся. Скажи как бывшему дружбану. Только его мы с собой возьмем, – и он кивнул в сторону Кудри. – У нас еще к нему вопросы есть.

У Володи уже устал палец на спусковом крючке. А события на дороге разворачивались, на его взгляд, слишком медленно.

– Ну, давайте хлопцы. Начинайте уже, – подгонял их шепотом Володя. – А то ж я сейчас первый выстрелю.

Он скользнул прицелом по коленям переговорщиков и азартно закусил губу.

Сергун хмуро смотрел на Куренного.

– Шось ты, Андрей, як я бачу, сейчас не в себе. Я понимаю, горе у тебя. Тогда давай завтра побалакаем. А то сгоряча глупостей наделаешь, а потом нам всем расхлебывать. Ни вам, ни нам война не нужна.

Куренной сквозь зубы процедил:

– Не чую ответа.

Как всегда нетерпеливый Клест выскочил перед всеми и зачастил:

– Та шо ты с ним цацкаешься, Куренной?

Он резко повернулся к Кудре:

– Ты вчера Олежку зарезал, Кудря! А ну, падла, смотри мне в глаза! В глаза смотри!

Кудря презрительно окинул взглядом худощавую неказистую фигуру Клеста:

– Нагибаться неохота…

– Ах ты!.. – Клест яростно сплюнул под ноги Кудри, но сдержался, потому что Димон положил свою тяжелую руку ему на плечо, придерживая горячего казачка.

Димон, который до сих пор с кривой ухмылкой слушал перепалку Клеста и Кудри, обратился к Куренному:

– Смотри, как у лысого руки трясутся…Шо-то он слишком нервничает.