Текст книги "Опасное решение"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Так я все равно разведусь! Ты только не торопи меня. После отпуска и займусь.

– И совесть не заест?

– Слушай, уж кому-кому – о совести-то?!

– А ну, убирайся! И чтоб ноги твоей больше здесь не было! Хам!

– Ну ладно, перестань, перестань, не нервничай… Я ж понимаю твое состояние, неужели ты думаешь, что я способен… причинить тебе?.. Уйду, конечно, какая сейчас может быть любовь, верно, дорогая моя? А я действительно заволновался, ты пойми меня. И я настойчиво прошу тебя, впредь веди себя с этим москвичом осторожно. Не надо ему помогать, пусть сам со своей работой справляется. Тут, понимаешь, такая ситуация. Дуська моя, ну, седьмая вода на киселе, за дружка этого Турецкого… Надо ж, какая дурацкая фамилия!..

Александр Борисович немедленно обиделся за свою фамилию. И пообещал себе запомнить обиду. Не простить, во всяком случае… А что такой случай у него теперь представится, он уже был уверен: не будите, как говорится, во мне лохматого зверя!

– Так вот, дружок его, и я его давно знаю, упертый такой был в свое время, МУРом руководил, знаешь, что это? Московский уголовный розыск! А потом в нашем министерстве руководящий пост занимал. Сама понимаешь, какими связями обладает! Да мне с такими – вообще хлопот никаких! А ты говоришь!..

– Да ничего я не говорю! Надоело мне… Уже и сестру приспособил, ну и сукин же ты сын, Лешка!

Он снова захохотал.

– Обожаю, когда ты так говоришь! Ух, как я тебя!.. Ладно, девочка, ты обиды не держи, я и сам на нервах. А за Дуську не беспокойся, она даже не догадывается, какую роль должна сыграть в нашей с тобой дальнейшей судьбе. И пусть сама будет счастлива, я – человек независтливый…

– Это ты-то? Ладно, рассказывай лучше дружку своему, Арсену. Вы ж с ним – не разлей вода! Не завистливый он, ха! И москвича опасаешься наверняка не зря, – вот сядет он тебе на «хвост».

– Да не его я опасаюсь! – воскликнул Привалов. – Я за дело опасаюсь, потому что он всегда ловко рыл, зараза. А на «хвост» ему я уже сам сел, ты только молчи, никому не говори. И ему – тем более, все наше дело испортишь.

– Опять – ваше! С Арсеном, что ли?

– Ну, а с кем же? Там же добрая половина – его. И в этом деле он побольше моего должен быть заинтересован, вот как. Это, чтоб ты была в курсе.

– Спасибо за секретную информацию! – с сарказмом воскликнула Люда. – Послушай, Лешка, ну какое там у вас дело? Я ж читала обвинительные заключения. И те, и последнее! К кому прицепились-то? Пчеловод какой-то гребаный! Опасность, ах! Дело рушится! Бросьте врать! Ванька-дурак вам нужен!..

– Да не нужен он никому, пойми! Я б его сам завтра выпустил! На кой он черт кому?.. Но зачем он полез в мужские дела? Не хрена ему там делать! Вот и пусть теперь посидит…

– Неужели тебе человека не жалко?

– Да какой он человек? Выбрось из головы! Когда ума нет, и говорить не о чем.

– Ну, если ты считаешь, что один умный, то, я уверена теперь, сильно ошибаешься. А Турецкий – с неприятной тебе фамилией, и я даже знаю почему, так вот он – умный. И поэтому ты его боишься. Не так, разве? Ну, хоть раз в жизни скажи правду!

– Никого я не боюсь. У меня концы чистые. А уж если кому и бояться, так это твоему Арсену. Своих баб у него, что ли, не хватает? Все на чужое зарится! Ишь, козлина старый!.. Ну, а ты – это… посылай его спокойно, ничего он тебе не сделает, я его тогда крепко приструню. Это он полагает, что через тебя на батю твоего может давить. А сам способен только слюни пускать. Да и какой он мужик? У него ж, – Привалов захохотал, – и висит-то неправильно! Ох, добьется у меня!

– Вот с ним и разбирайся, а меня оставьте в покое оба. Хватит болтать, я сейчас блевать начну! Давай, двигай отсюда!

– Все-все, ухожу… До завтра, дорогая. Иди, ложись. Я позвоню, узнаю. Ухожу, ухожу, не провожай…

Хлопнула входная дверь, и наступила тишина. Потом послышались приближающиеся шуршащие шаги. «Ну да, она ж – в тапочках», – почему-то подумал Турецкий и вдруг, словно только сейчас увидев себя со стороны, ощутил жуткое неудобство.

В дырочке стало темно, в нее вошел ключ, повернулся, и дверца шкафа открылась. И вот теперь Александру Борисовичу стало по-настоящему стыдно за себя и за свое «смиренное» поведение. Вряд ли был у него в жизни аналогичный способ, да и повод унизить самого себя до такой степени. Но, увидев смеющиеся глаза Людки, ее распахнутый халат, под которым ровным счетом ничего уже не было, он будто ожил. И тут же постарался перехватить инициативу в свои руки.

– Ты знаешь, о чем я сейчас подумал?

– А ну, интересно, – она кокетливо склонила голову к плечу и посмотрела на него с явным подтекстом, понять который Александр сейчас, с ходу, вряд ли смог бы. А он постарался перевести молчаливый диалог на другие, менее неприятные рельсы:

– Я вспомнил, наверное, известный тебе, старый анекдот. – Подниматься на ноги и выходить из шкафа он вроде бы даже и не собирался, понравилось ему здесь. – Одна молодая английская леди принимала у себя любовника. Но неожиданно вернулся ее муж. Вот она того любовника и заперла в старинный шкаф, в котором хранились какие-то семейные реликвии. А муж, ни о чем не догадываясь, занялся с женой любовью. Потом они уехали ужинать в ресторан. Потом отправились к друзьям в гости, в соседнее графство. А там случилось так, что этот друг, собираясь в кругосветное путешествие, пригласил и их принять участие. Короче, прошло много лет, когда леди со своим мужем смогла вернуться в родовой замок. По поводу ее приезда собрались подруги, которых она не видела много лет, начались воспоминания. И одна из них вдруг спросила: «А ты помнишь симпатичного молодого человека? Его звали Джоном, и он за тобой одно время даже, кажется, ухаживал. Но он исчез после твоего отъезда в кругосветное путешествие. Ты не знаешь, что с ним случилось?» Леди с истошным криком кинулась к шкафу, распахнула дверцу, и оттуда вывалился скелет человека в истлевшей одежде.

– Блеск! – Людка захохотала. – Нет, не слышала! А это что, намек такой?

– Нет, я все искал объяснение известной и, возможно, тоже английской поговорки: «У каждой женщины есть свой скелет в шкафу». Понимаешь, о чем я? – он пытливо уставился ей в глаза.

Людмила, став вдруг серьезной, ответила с несколько холодноватой интонацией, не приемлющей попытки Турецкого переложить свою неловкость на ее плечи.

– А я-то, дура, подумала о другом. О том, как помочь хорошему, как мне показалось, человеку разобраться, в чем он сам никогда не разберется, и дотянуться туда, куда сам не дотянется. Извини за инициативу, – закончила сухо и, словно машинально, запахнула халат.

Александр немедленно, как из пушки, вылетел из шкафа и схватил ее в объятья.

– Прости, я совсем не собирался тебя обижать. Ты не поняла, я имел в виду себя. Вот если бы он сейчас настоял на своем, совершил свое гнусное и отвратительное дело, а потом, скажем, завтра утром, увез тебя в Испанию или куда-то там еще, я бы, чтоб не компрометировать тебя, пожалуй, как тот англичанин тоже не стал бы ломиться из шкафа. И твои родители, вернувшись из Москвы, обнаружили бы среди своей одежды высохшую мумию. А потом разыскивали бы тебя в заграничных странах, по всяким там Испаниям, Италиям и Швейцариям, чтобы выяснить, какой конкретно музей восточных культур ты ограбила. И вот бы ты тогда удивилась, а!.. Или так бы и не вспомнила, как мумия оказалась в шкафу? Между прочим, и это похоже на женщин, – забывчивость. К примеру, пришел вот молодой и очень интересный мужчина. Скажем, я. У тебя возник закономерный вопрос: зачем он явился? Чего ему тут надо? Рядом с моей спальней?

Она обмякла в его руках. Подняла голову, пытливо посмотрела в глаза, натянуто рассмеялась и прошептала:

– Ловко выкрутился. Ладно, мумия, пойдем делом заниматься, а то у меня, и вправду голова от вас от всех разболится…

Глава третья
Судебный медик

Как ни уговаривала и ни успокаивала его Люда, Александр ушел до рассвета: долгого вечера и половины ночи, полагал он, им было вполне достаточно. Людка, видимо, так не считала. Она вообще, словно желая загладить неприятные впечатления о вечерних событиях, старалась с такой неистовой силой, что Турецкому впору было изумляться. О прошедшем пытались не вспоминать. Но ближе к утру к вчерашнему факту «незапланированной встречи» все равно пришлось вернуться, Александр вынужден был уточнить несколько не совсем ясных для него событий. Неохотно, будто отвечая на вопросы надоедливого экзаменатора, Люда «расшифровала» некоторые реплики Привалова. В частности, причину их натянутых отношений с прокурором, основанных вовсе не на ссоре из-за нее, Людмилы, на которую Арсен давно уже «положил глаз», а Привалова это злило. Но злился-то он так бурно и безрезультатно, – и это уже не раз замечала Людмила, – будто на самом деле был бы даже доволен, если бы притязания прокурора Микитова достигли наконец цели. Ну, то есть, не я, мол, тебя ему подсунул, а это ты сама дала своему начальнику, ах ты, такая-сякая-разэтакая! Ну, и пошла-поехала потом по рукам!.. А если, мол, не дашь, тогда твоему папаше-следователю станет трудно жить. Такие сволочи!

А по поводу счетов? Он однажды не удержался, похвастался, что имеет свой счет в Цюрихе, какой-то там банк, названия он не уточнял, просто сказал. Отсюда и уверенность в завтрашнем дне. Это если он «пролетит» с Москвой, на которую очень рассчитывает. А чего ему там надо, не говорил, просто заметил, что жизнь в столице могла бы в корне изменить его общественный статус, а вместе с ним и семейное положение. Он имел в виду брак с Людмилой. Или, может быть, свое обещание жениться на ней, когда сам утвердится на новом месте. И дружба с генералом Грязновым почему-то, по его мнению, была для него своеобразным «вездеходом» в московской жизни.

В общем, сидение в шкафу оказалось не напрасным. С таким выводом, полагал Турецкий, Славка обязательно согласился бы, даже несмотря на то, что в его отношениях с Дусей, возможно, и возникла бы в этой связи некоторая напряженность. Но та, как теперь убедился Александр Борисович, была не в курсе той роли, которую ей предложил, а по сути, навязал, «родственничек». Пожалуй, только это ее и оправдывает…

Впрочем, почему ей нужны какие-то оправдания? И Турецкий понимал, что ему придется теперь искренне защищать Евдокию от напрасных подозрений, потому что скрыть правду от Грязнова он не сможет. Дело того требовало. Но Александр Борисович не мог забыть слезы, которые так и хлынули из Дусиных глаз, когда она прочитала послание Славки, а слезы, как известно, врут редко, для этого нужен великий артистизм, совсем не свойственный этой женщине, – тут Турецкий был твердо уверен. Да и Зина – чистая душа – подтвердила, что ее подруга отродясь подлости в себе не держала, а уж Зинке-то можно было верить.

«Ох, мама родная, а ведь совсем запутался наш мальчонка!», – размышлял, как о постороннем, Турецкий, покидая гостеприимный – во всех отношениях – дом, в котором даже платяные шкафы по-своему гостеприимны, однако, на всякий случай, оглядываясь. Этот милицейский монстр вполне мог оставить где-нибудь своего «топтуна», – он же собирает сведения о своей любовнице. А теперь, значит, и за москвичом слежку установил? Впрочем, этого и следовало ожидать, странно только, что Привалов так долго ждал. Интересно, где находится сейчас тот наблюдатель, если он действительно есть? Ну, ничего, пусть теперь поищут в станице Ивановской, а в «официальной» Астрахани, то есть у «высокого начальства», в ближайшие дни Александру Борисовичу делать было пока нечего.

Но зато крайне необходимо встретиться лично, а не с помощью того же «помощника» в генеральском мундире, с двумя экспертами, которые работали в Ивановской «на трупах». А те проживали в Замотаевке, и адреса их для «Сашеньки» достала, естественно, Людка. Она отыскала дома записи своего отца по тому уголовному делу, которое отец вторично расследовал, «залезла» в них и оттуда выписала. Вот ведь на какие ухищрения и жертвы идет женщина, чтобы завладеть мужчиной, на которого она «положила глаз». Это ее слова, между прочим: «Положила – и все!» Что положила, это уже он сам додумывал вслух, лежа рядом с утомленной красоткой, высокая грудь которой прерывисто вздымалась от пережитых волнений. Под утро дело было, когда он уже уходить собрался, а она все не желала его отпускать и всячески тянула с расставанием. Даже оповестила о своем желании навестить его в выходные прямо в той станице, но он постарался снять эту проблему, которая могла запросто стать для него жизненно опасной…

Дусин дом все еще, казалось, хранил тепло хозяйки. Уют, порядок, чистота, даже пыль не успела покрыть блестящие поверхности стола и шкафа, а пыль здесь – это не то слово, – крупная, зернистая, песчаная, ясное дело – пески кругом, пыльные бури. Даже хлеб иной раз на зубах скрипит. А тут, в доме, – чисто, и запах каких-то степных трав, которые хозяйка развешивала по углам большой комнаты, – горьковатый, терпкий, даже немного тревожный – наверняка полынь или чабрец. Развлекаясь здесь в прошлый раз с Зиной, Турецкий меньше всего обращал внимание на запахи, царившие в доме, а теперь, в одиночестве, вдруг оценил. И подумал, как хорошо, что есть такие вот оазисы посреди бесконечной мерзости, предательств, крови и воровства. Гнусен мир, сделал он вывод и подумал, что сейчас самое время немного вздремнуть, чтобы избавить себя от ненужных эмоций и настроиться снова на рабочую тональность, прерванную его же собственными приключениями. Нет, Бог, конечно, милует его, значит, возможно, и есть еще за что, потому что ситуация чуть было не стала, что называется, критической, «крайней». Он бы сумел в конце концов выпутаться, постаравшись свести ситуацию к шутке, к веселому розыгрышу, «разрулить» ее, как выражаются теперь уже не только уголовники, но и политики. Ну, напрягся бы немного, уличив и генерала в неэтичном отношении к женщине. Тот бы прекрасно понял, что обострение отношений с Турецким ему самому в высшей степени невыгодно: могла бы разрушиться в одночасье выстроенная генералом пирамида «московских возможностей», а заодно и красивые планы дальнейшей фривольной жизни с Людмилой Васильевной за границей. Конечно, было чем рисковать, и, скорее всего, конфузная ситуация закончилась бы распитием бутылки и «дружеским замирением» – на время, разумеется.

Но мог бы, понимал Турецкий, случиться и другой финал: случайная машина на дороге или нападение хулиганов с ножами, найти которых, к сожалению, так и не удалось. И тогда осталось бы местной власти лишь одно: с глубоким прискорбием сообщить коллегам и семье покойного в Москве о безвременной кончине их горячо любимого и уважаемого… Вся Астрахань нынче скорбит!

Ладно, пока угроза «косой», если та уже успела приготовить орудие своей мести, миновала, но надо быть осторожнее. И необходимо сосредоточиться, потому что некоторые новые факты, выловленные Турецким из материалов следствия и обвинения, требовали тщательной перепроверки. Самая, что ни на есть, оперативная работа. Причем следовало иметь в виду, что контроль над его розысками с этого утра наверняка будет многократно усилен. И, значит, чтоб не подставлять свидетелей, а также убедить их в том, что показания не станут представлять для них опасность, придется действовать вдвойне осторожно и категорически не афишировать своего внимания к некоторым из них. Это в первую очередь касалось экспертов – судебно-медицинского, трудившегося в замотаевской районной клинике, и криминалиста – из районного отдела внутренних дел. Но если с первым можно будет попробовать состыковаться с помощью Зины, – у «медицины» свои внутренние взаимоотношения, – то со вторым, конечно, придется действовать посложнее и поосторожнее. Да и похитрее. Надо будет найти к эксперту-криминалисту тонкий подход, чтоб уговорить того сказать правду, поскольку в обоих обвинительных заключениях некоторые факты немного, почти незаметно, противоречили друг другу. Методом умолчания действовала прокуратура, полагая, что никто сравнивать заключения экспертов и делать выводы не захочет. А в них-то как раз – и решение проблемы. «Нашли, с кем в покер садиться!» – самодовольно подумал Александр Борисович, обнаруживший мелкий, почти незаметный подлог. Вот на нем-то и можно будет построить другой дом – истинной правды…

Зина, вопреки его опасениям, правда, в большей степени скорее вымышленным, нежели реальным, не заметила блуждающей на губах котячьей ухмылки или не придала ей значения. Она была просто рада видеть Санечку – живого, здорового и почему-то невредимого. Что она имела в виду, не разъяснила, но что-то ведь имела? Не надеясь на его телефонные звонки, она ежедневно делала крюки, чтобы пройти мимо дома подруги и узнать, есть ли там кто. Сегодня, в полдень, дверь была приоткрыта. С бьющимся от волнения сердцем она прошмыгнула в дом и увидела храпящего на кровати Турецкого.

Он как приехал, так с ходу и завалился на постель, не раздеваясь и не глядя по сторонам. И проснувшись от дверного стука и шагов, «продрал» глаза и ухмыльнулся. Нет, женщины всегда были в его жизни и радостью, и предметом особой «озабоченности», как говорят политики. И никогда это не кончится. Судьба, значит…

Разделив ее радость и мысленно поблагодарив Создателя, наградившего его твердостью характера и постоянной готовностью к свершению подвига, Александр Борисович подумал о том, что Зина появилась как раз вовремя. Следовало обсудить, каким образом ему, с ее, разумеется, помощью, войти в доверие патологоанатома Ивана Ивановича Свирского. Так было записано у него со слов Людки, далекой теперь, после здорового, пусть и недолгого утреннего сна, до такой степени, что Александр Борисович мог бы спокойно сказать себе, что она была в его жизни очень давно. Надо же, как, на самом-то деле, все в жизни относительно!

Зина воспылала желанием начать помогать немедленно. Свирского она знала достаточно хорошо, чтобы поговорить с ним в доверительной форме. Приходилось сталкиваться в нелегких медицинских случаях, когда надо было выяснять причины трагических результатов лечения. Типа той ошибки с определением диагноза у Васи, сына Калужкина. Сам доктор Усатов, видела Зина, был в таком состоянии, что мог запросто покончить с собой. И она ездила в Замотаевку, чтобы Иван Иванович подтвердил ей неверно установленный Егором Петровичем диагноз. А Усатов в тот же вечер напился, а потом, среди ночи, раздался роковой выстрел. В общем, несмотря на то, что последняя встреча у нее с патологом была более полугода назад, Зина была уверена, что доктор хорошо ее помнит, и вызвалась сразу же отправиться в Замотаевку. Вот только с транспортом… А на здравпункте можно повесить объявление, чтоб приходили завтра. Люди поймут…

Доктор Свирский оказался понятливым человеком, но он не желал ни себе, ни другим неприятностей, а что за ними дело не станет, Иван Иванович был уверен…

Зина проявила недюжинные способности, уговорив Свирского согласиться на встречу с сыщиком из Москвы. Сначала патолог категорически отказался вести какие-либо разговоры по поводу прошлогодних убийств в Ивановской, куда он выезжал с каретой «Скорой помощи» – другого транспорта для перевозки трупов в больнице не было. Лично для него, как заявил он с ходу, даже не став обсуждать тему беседы с москвичом, картина убийств была абсолютно понятной. Типичная «заказуха», нечего зря воздух сотрясать. Проще спросить у криминалиста Козла. Жорка, то есть Георгий Евстафьевич, работал на тех же трупах, и у него тоже сложилась вполне ясная, аналогичная картина. Они же обменивались соображениями.

Чем «взяла» Свирского Зина, Александр Борисович не знал. Может, тем, что заговорила о судьбе несправедливо обвиненного в многочисленных убийствах пожилого человека, у которого в один год погибли дочь и сын, о чем прекрасно знал Иван Иванович. А теперь несчастного отца выбрали «крайним» и навязали целых четыре убийства. Но один московский сыщик в чине милицейского генерала в отставке, находясь в станице в отпуске, заинтересовался этими обвинениями и сумел представить суду доказательства того, что обвинения против Калужкина были выдвинуты бездоказательные, и три убийства в ходе досудебного расследования были с него сняты. А теперь становится ясно, что и четвертое, то есть последнее, тоже совершено не им, но астраханские правоохранители цепко ухватились за честь своих мундиров, уже порядочно замаранных, и – ни в какую! Единственная возможность спасти человека от уже вынесенного ему сурового приговора, это доказать, что в обвинении по делу об убийстве Ивановского участкового уполномоченного, так же, как и в остальных случаях, были подтасованы факты. И это не ошибки экспертов, а сознательная позиция тех, кто поставил задачу «закрыть» неприятное для себя дело. И уж кому, как не Александру Борисовичу Турецкому, в недавнем прошлом «важняку» из Генеральной прокуратуры, работавшему в свое время бок о бок с самим великим Борисом Львовичем Градусом, было это заметить. Но сопротивление Астрахани слишком сильное, и без помощи настоящих специалистов, еще помнящих свою присягу, здесь дела не выиграть. Впрочем, Александр Борисович сейчас недалеко и готов встретиться в любом удобном уважаемому Ивану Ивановичу месте, чтобы не скомпрометировать его и не поставить под удар. Просто нужна умная консультация, даже без ссылки на источник информации.

Словом, предварительная подготовка, проведенная Александром с Зиной, особенно коснувшаяся фамилии известнейшего московского судебного медика Градуса, принесла свои плоды. Услышав имя одного из патриархов в своей профессии, Свирский согласился на встречу и предложил пообедать в кафе у автобусной станции. В жару там обычно народа немного. А сам он пока посмотрит и подготовит для более детального разговора свои прежние записи. В том числе захватит копию акта судебно-медицинской экспертизы…

Встреча, как и надеялся Александр Борисович, оказалась весьма плодотворной. Доктор Свирский чувствовал себя независимо и не собирался ставить под чье бы то ни было сомнение свои выводы судмедэксперта – профессионала, а не какого-то прохвоста от медицины, трактующего конкретные факты, как бог на душу положит, и меняющего точку зрения на них в зависимости от обстоятельств.

Первое, что удалось уточнить Турецкому, заметившему противоречия в первом и втором обвинительных заключениях, касалось способов убийств. По заключению эксперта в трех случаях выстрелы производились одинаково, что можно квалифицировать как почерк единого исполнителя убийств. Но была также отмечена одна странность. Входные отверстия от пуль зафиксированы в лобной части черепов, что указывало на профессионализм стрелка. Как было определено позже, при выполнении баллистической экспертизы, выстрелы производились в темное время суток, без дополнительного освещения, с расстояния примерно тридцати метров. Практически это нереально, если только киллер не пользовался соответствующей оптикой прибора ночного видения.

При этом Свирским, опять-таки во всех указанных случаях, были отмечены положения лежащих на земле трупов. Доктор еще при первичном осмотре уточнял, не менялись ли положения тел теми, кто оказался на месте преступления раньше следственно-оперативной группы из Замотаевского ОВД? Милиционеры, присутствовавшие при проведении экспертиз, отвечали, что они трупы не трогали, не передвигали. Но тогда возникало противоречие. Гильзы, найденные позже на тех местах, откуда могли стрелять, и собранные в качестве улик экспертом-криминалистом, указывали, по убеждению Свирского, на то, что стрелок стоять там просто не мог. Либо жертва должна была обернуться на зов, и только тогда мог быть произведен единственный и смертельный выстрел точно в лоб человеку, отбрасывающий труп навзничь. Причем во всех трех случаях – одинаково. А это также практически нереально. Следовательно, стрелок был спереди, жертва упала назад, а затем, чтобы не менять положение тела на сто восемьдесят градусов, его просто перевернули лицом вниз, полагая, что этого будет достаточно для подтверждения версии, будто стреляли со спины. А вот зачем «им» нужно было, чтобы все убедились, что стреляли в жертвы именно сзади, Турецкому объяснять не требовалось: как раз сзади и находилась усадьба Калужкина. Следовательно, он и должен был стрелять. А кто другой? Вот ведь даже гильзы «нашлись», причем совершенно к месту в его дворе.

Эти факты каждый раз отмечались в актах экспертиз, подписанных судебным медиком, но следствием они не были приняты во внимание. Почему? Не соответствовали взглядам тех, кто уже выстроил свои версии покушений?..

Вот, к примеру, в деле об убийстве Дадаева зафиксировано, что убийца стрелял в Энвера сзади, ибо его не мог видеть охранник Ахмет Хасмагомедов, шедший впереди хозяина. Что и записано в показаниях на допросе телохранителя. И гильза, между прочим, найдена сзади, во дворе Антона Калужкина, откуда якобы и произведен был тот единственный выстрел. Но, ввиду того, что следов пальцев Калужкина на гильзе не обнаружили, как и самого оружия, из которого был произведен выстрел, подозрение с Антона сняли. Гильзу могли принести мальчишки, тот же сын Антона с недалекого военного полигона. То есть бесхозная получалась гильза. Но позже, когда следствие получило в свои руки оружие, якобы принадлежавшее Калужкину, «висяк» девятимесячной давности немедленно «перевесили» на него. Гильза-то оказалась от найденного автомата! Вот ведь какая удача…

Точно та же история повторилась и при рассмотрении эпизода с убийством доктора Усатова. Там тоже стреляли сзади, но опять-таки точно в лоб. Вот тогда и «нашелся» наконец так необходимый следствию автомат. Но только, вопреки утверждению обвинителя, о наличии пальцевых отпечатков Калужкина на оружии в акте криминалистической экспертизы не сказано ни слова. Зато высказано предположение, что стрелял Антон в своих «врагов», будучи в перчатках. Которые также не были найдены. И этот эпизод, несмотря на поддержанное обвинение, суд был вынужден, тем не менее, признать необоснованным – слишком уж белыми нитками было шито.

Наконец, оправдали Калужкина в эпизоде с его наездом на Руслана Эренгенова. Следствие выдвинуло версию о том, что Калужкин задавил своего врага-соседа из чувства мести за то, что тот выдал милиции автомат Антона. Но машина Антона, стоявшая у дома на приколе, не была способна передвигаться самостоятельно по причине поломки в двигателе, о чем сообщили эксперты, исследовавшие автомобиль на предмет обнаружения на его корпусе следов наезда.

Остался эпизод с Грибановым. Почему? А потому, что Антон и участковый громко ругались, вся станица в курсе. Уже сама по себе такая постановка вопроса «восхищала» своей откровенной заказной наивностью и юридической безграмотностью. Но, очевидно, и такое объяснение устраивало тех, кто выдвигал обвинение против человека, которого надо было во что бы то ни стало посадить. Надо – и никаких объяснений и обоснований! Вопрос: почему? Чью дорожку он перешел в неположенном месте? Чьи кровные интересы умудрился задеть? Ответишь – и, очевидно, тогда картина всех, без исключения, преступлений в Ивановской прояснится.

В общем, соображения Александра Борисовича по трем убийствам, участие в которых Калужкина было не доказано, Иван Иванович подтвердил, показав копии актов своих экспертиз. Но в данном случае Турецкого интересовало именно заключение по поводу смерти Андрея Захаровича Грибанова.

Там, как показал Свирский, повторилась в точности история с убийствами Дадаева и Усатова. Стреляли сзади, но попали в лоб. И гильза снова оказалась во дворе Калужкина, на том месте, где не было обнаружено никаких следов ног вообще. Как не найдено было тогда еще ни оружие – автомат АК-47, ни телескопическое устройство для стрельбы в ночное время. Впрочем, прибор ночного видения вообще так и не нашли. А главным доказательством вины Антона явилась громкая ссора Грибанова с Калужкиным, якобы их крики слышали свидетели – соседи. Но этими «соседями», как выяснил в том же обвинительном заключении Турецкий, был один Эренгенов, погибший, как вынуждено было констатировать следствие, от наезда на него неизвестной машины, управляемой в ночное время также неизвестными лицами. Вполне возможно, признал суд, это было не убийство, а трагическое дорожно-транспортное происшествие, в котором и пострадал Эренгенов. И это его показаниями – «вся станица слышала!» – оперировали следствие и обвинение?

А вот вдова Грибанова указала на то, что всерьез ее муж с Антоном никогда не ссорился – ни причины у них не было, ни повода. Антон не браконьерничал, сам рыбу не ловил, а менял на мед или покупал у местных рыбаков, не был связан с наркотиками, распространителями которых давно уже занимался участковый уполномоченный. И при этом Грибанов не раз упоминал имя Ахмета Хасмагомедова. Нормальное, объективное следствие обязательно обратило бы внимание на эти показания, если бы… Если бы следствие удосужилось допросить вдову в качестве свидетеля. Что не было сделано, как теперь понимал Александр Борисович, совершенно сознательно. Ибо расследование в этом направлении разрушило бы уже выстроенную обвинением версию.

В общем, сделал вывод из беседы со Свирским Александр Борисович, все следствие и выстроенные обвинения были «липовыми». Вот уж где – типичная «заказуха»!

Турецкому понравился этот вдумчивый пожилой доктор, похожий чем-то на старых провинциальных эскулапов, земских тружеников, описанных еще Чеховым. И не его вина в том, что провинциальная Фемида ныне готова поступиться истиной во имя неких «высших» целей и интересов бюрократической криминальной системы, именуемой властью. Александру Борисовичу удалось даже убедить Ивана Ивановича передать ему копии своих актов медицинских экспертиз, на что доктор пошел, правда, не без колебаний. Он же наверняка представлял себе, чем может обернуться для него подобная «самодеятельность». Но Турецкий пообещал нигде не злоупотреблять информацией об источнике без крайней нужды, разумеется. Без форс-мажорных обстоятельств. С этим Свирский был согласен.

А впрочем, думал между тем Александр Борисович, чего доктору-то терять? От медицины его никто не отставит, репутации честного человека не лишит. Начальство будет очень недовольно? А когда оно бывает довольно? Только в одном случае: когда ему преданно смотрят в рот. Либо «повязаны» с ним одной веревочкой.

Теперь на очереди вставал следующий эксперт, тот, который, по словам доктора, соглашался с ним, с его мнением, но в актах криминалистических экспертиз делал выводы, которые обвинением могли трактоваться двояко – по мере надобности. То есть Турецкий понимал, что над Козлом – очень уместная в данном случае фамилия – определенно нависал дамоклов меч в руках его коллег.