Текст книги "Кровные братья"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ну ты, мудак! Не дрова везешь!

– Да там дохлятина какая-то на дороге, – виновато затараторил рыжий, – наедешь, потом будешь от колес полдня отскре…

Но договорить он не успел, потому что в эту самую секунду раздался оглушительный взрыв, на секунду стало светло как днем, воздух наполнился огнем и ощущением близости смерти. Автомобиль Анатолия Орликова горел как свеча.

Оглушительно завизжали тормоза, и сразу много людей побежали к подбитому «Мерседесу», передняя часть которого полыхала огнем.

– Шеф, вы живы?

– Скорей, вытаскивай его!

– Да звони же в «скорую», кретин!

– Быстрее, быстрее…

– Может же еще рвануть!

Вокруг горящей машины нервически суетились охранники, и только рыжий шофер «Хонды» стоял чуть поодаль с отрешенным лицом и тихонько бормотал:

– Черная кошка к несчастью… Черная кошка к несчастью…

– Ты о чем? – подозрительно спросил его шеф охраны – любитель кроссвордов.

– Там… на дороге… Ты еще мне замечание сделал…

– Ну! – рявкнул кроссвордист. – Говори же, чтоб тебя, что там было?

– Черная кошка. Дохлая. Я сразу подумал: это не к добру.

– Э-э, – охранник раздраженно махнул рукой и отошел от него.

Анатолий Орликов бережно, под руку выводил из покалеченной машины своего гостя.

– Николай Ефремыч, вы в порядке? Ты в порядке? Цел?

– Да вроде цел, – как-то заторможенно ответил седой. – Вот только… больно… Очень больно.

Он схватился рукой за грудь и внезапно осел в снег.

– Николай Ефремыч! Коля! – Высокий, словно подрубленный, упал на колени и принялся трясти седовласого. – Вам плохо?

Но, заглянув в стеклянные глаза своего собеседника, понял, что тот уже мертв. Подбежал Олег Лисицын.

– Убью! Урою гадов! Какая сука могла это сделать?

– Да погоди ты, – цыкнул на него Анатолий, – вот. – Он указал на труп Выхина.

– Е-елки… – присвистнул Лисицын.

Подоспела «скорая». Седобородый врач с усталыми глазами наклонился к телу Николая Ефремовича и довольно-таки безразлично молвил:

– Умер.

– Это, доктор, мы уже догадались, – едко заметил Лисицын. – А вот от чего?

– Видимо, инфаркт. Реакция на взрыв, стресс. Сердце не выдержало. Да, наверное, и алкоголь в крови, – добавил врач, принюхиваясь. – А теперь извините, меня живые ждут.

Санитары грузили в фургон водителя орликовского «Мерседеса», он пострадал сильнее всех и находился без сознания.

Вскоре появились пожарная и милиция. Пожарники раскрутили длиннющий брандспойт и направили мощную струю на горящий «Мерседес». Небритый оперативник в камуфляжной куртке начал первичный опрос свидетелей. Таковых, собственно, было немного: кроме самих участников трагедии только лишь два собачника, прогуливавшие своих питомцев и издалека видевшие взрыв.

– Мы гуляли с Иванычем по бульвару. Смотрим – братки едут. Я еще Иванычу говорю: глянь, мол, братки поехали. А он: нет, мол, это артисты.

– Почему вы так решили?

– На красный свет потому что остановились, воспитанные такие.

– Что было дальше?

– А как только от светофора отъехали – тут и баба-ах!

Собачники оживленно жестикулировали.

– Дай мне сигарету, – обратился к Олегу некурящий Анатолий. – Надо же… Бедняга Выхин! В свой собственный день рождения! И ведь так радовался этой картине, просто как дитя.

– Да, кстати, Толян, а что с картиной? Про картину-то все и забыли.

– А что ей сделается! – отмахнулся Толя. – Багажник же не пострадал. Значит, и картина в нем цела. Только сейчас ребята ее намочат. – Он кивнул на пожарников.

– Так надо им сказать, – метнулся Лисицын.

– Оставь, Олег. Хрен с ней, с этой картиной. Я о другом говорю. Вот ведь как оно в жизни происходит, понимаешь, Олежек? Люди уходят, а вещи остаются. Вещи остаются. Люди уходят.

СКРИПАЧИ (концерт)

К вечеру Райцер почувствовал, что ему удалось преодолеть все свои негативные эмоции и должным образом настроиться на предстоящее выступление. Конечно же программа составлена далеко не лучшим образом, есть в ней какое-то детско-юношеское пижонство, но ведь, в конце концов, он же с ней согласился, так чего же теперь на кого-то пенять? Ну и потом, свою трактовку концерта Бетховена он, при всей доходящей иногда до самоедства самокритичности, полагал одной из достойнейших своих работ. Так почему бы не начать возвращение в Москву именно с Бетховена? А Чайковский… Что ж, ему не дали в свое время исполнить этот концерт на конкурсе имени его автора. Так он сделает это сегодня, в том же легендарном, прославленном, уникальном в своем роде зале.

Утренняя репетиция прошла легко и радостно. Оркестр был великолепен. Юрка демонстрировал замечательное дирижерское мастерство: тонкий, чуткий, деликатный аккомпаниатор, глубокий и серьезный музыкант. Собственно, ничего другого Райцер и не ожидал.

Некоторым разочарованием стала встреча с журналистами. Вчерашняя великолепная блондинка не появилась. Вместо нее от «Эха Москвы» был какой-то бородатый, нечесаный хмырь. Нет, конечно, он уже не тот ловелас и волокита, каким вспоминает его по юношеским приключениям Владимирский, но от легкой, ни к чему не обязывающей гастрольной интрижки глупо было бы отказываться. Что ж, журналистам не повезло. Коли среди действующих лиц отсутствует главная героиня, извините, ребята, тратить время на пустопорожнюю болтовню нет никакого желания. Встреча с прессой была свернута в считаные минуты.

После поездки на кладбище Райцер и Владимирский пообедали в Доме композиторов. Собственно, по-настоящему обедал лишь Владимирский, Райцер же, по давно установившейся привычке, перед концертом ограничивался лишь небольшим перекусыванием. Вот и пытайся тут при совершенно ненормальном распорядке дня сохранять разумный и полезный для здоровья режим питания! Разумеется, после концерта, да еще с такой сложнейшей программой, он будет голоден, как волк, и ужин, который полагалось бы «отдать врагу», совместится с несостоявшимся обедом.

Поспать, к сожалению, не удалось. Дурацкий балдахин нависал, как какие-то надутые ветром пиратские паруса. Кровать, однако, была удобной, и, повалявшись часок-полтора, Райцер почувствовал себя вполне отдохнувшим и полным сил.

Все. Пора собираться. Душ. Бритье. Фрак. Запонки. Две рубашки. Мягкая, из ангорской шерсти, кофта типа тужурки. Скрипка, разумеется! Поехали!

Райцер любил концерты, в которых время его выхода на сцену было точно определено. Первый звонок, второй, третий, пять минут вежливости для опоздавших – и вперед. Сегодня, похоже, он будет иметь «удовольствие» топтаться у двери на сцену и ждать, пока соизволят завершить свои словоизлияния «говоруны» – выступающие перед концертом представители московской администрации и ЮНЕСКО, а они ведь могут болтать бесконечно долго, столько, что и на сцену уже выходить расхочется. Нет, москвич, слава богу, был достаточно лаконичен. Чем теперь ответит?.. Опля! Вот это да!

Рядом с юнесковским чиновником в великолепном вечернем платье в качестве переводчицы появилась… вчерашняя журналистка.

– Нет, Юра, второй такой загадочной страны, как Россия, в мире нет и быть не может. Уж такая, казалось бы, эмансипированно-независимая – и на тебе. Плечи-то только кажутся голыми, а присмотришься – на них погоны!

– Зато у тебя снова появился шанс. Ты все сокрушался, что ее не было на пресс-конференции.

– Я? С гэбэшницей?

– Теперь это ведомство называется ФСБ.

– Один черт! Впрочем… Еще не вечер. Посмотрим, как там сложится.

– О, вот это разговор. Ну пошли. Появление на сцене Райцера и Владимирского было встречено бурными аплодисментами. Аплодировал зал, аплодировал оркестр, аплодировал и сам Владимирский. Неоднократно раскланявшись, Райцер сделал знак в сторону дирижера, что, мол, достаточно, пора бы и начинать.

Заигралось легко, уверенно и радостно с самой первой ноты. Через огни рампы Райцер пытался всмотреться в лица слушателей. Ну, разумеется, как и следовало ожидать, зал заполнен этими пресловутыми богатеями, «новыми русскими», как их называют. Еще бы! Цены на билеты достаточно высоки и на обычных концертах, далеко не всем они по карману; что же касается «гуманитарных» акций, вроде сегодняшней, то тут уже откровенно под маркой сбора средств назначаются запредельные суммы, доступные лишь толстосумам. В большинстве своем сам по себе концерт им глубоко безразличен. Но как же не покрасоваться на престижной и дорогостоящей «тусовке»? Впрочем, нет, не все в зале из этой породы. Райцеру удалось высмотреть немало интеллигентных и заинтересованных лиц, явно появившихся здесь не только для того, чтобы «себя показать»; вполне возможно, среди них есть и его старые и верные поклонники. А вон и джинсово-шерстяно-небрежные молодые ребята и девчонки, буквально впивающиеся в него глазами. Молодцы студенты, сумели-таки пробиться через все заслоны-препоны! Вот это и есть его истинные слушатели, вот для них-то и интересно играть по-настоящему!

Если уже первое появление Райцера на сцене вызвало шумный и бурный прием, то после исполнения концерта зал разразился шквальными овациями. Сколько раз он выходил на поклоны – шесть-семь-восемь, – трудно сказать: много. Они раскланивались и вместе с Владимирским, и, в большинстве случаев, Юрий предоставлял эту честь лично ему, три-четыре раза Райцер приглашающим жестом поднимал весь оркестр… И – цветы. Не те помпезные корзины, которые он уже видел заготовленными к окончанию концерта его устроителями, а просто букеты от его поклонников: поскромнее и побогаче, роскошные и совсем простенькие. Но в каждом из них – искреннее признание, не показушная, а естественная радость от этой состоявшейся наконец встречи. Райцер почувствовал, что у него что-то как-то защипало в глазах. «Этого еще не хватало, старый дурень! Совсем уже распустился!» И, уйдя в очередной раз со сцены, решительно направился в артистическую. Через несколько минут до него донеслись звуки бетховенской «Леоноры» – чисто оркестрового произведения, включенного в программу исключительно для того, чтобы дать возможность солисту немного отдохнуть между труднейшими концертами.

В артистической Райцер первым делом сбросил фрак и рубашку, которую смело можно было выжимать, как после стирки. На второе отделение заготовлена новая, свежая.

Иногда Райцер переодевал и фрак. Но сегодня он посчитал, что в этом не будет необходимости. Все-таки зима. Жарко, конечно, но не до безумия.

На несколько минут расслабленно откинулся в кресле. Прием – фантастический! Он не сомневался, что москвичи встретят его очень тепло. Но чтобы так!.. Впрочем, именно сегодня он, вероятно, был вполне достоин этого. Бетховен несомненно удался.

Так. Юрий просил хоть немного послушать их «Леонору». Зачем – не очень понятно. Никаких встреч с коллективом, а тем более обсуждений не предполагалось. Ну обещал так обещал. Накинув свою домашнюю кофтенку, Райцер прошел по показанному Юрием коридорчику и открыл дверь в какую-то полуложу-полубалкончик, в котором он оставался невидимым из зала. Оркестр был на высоте. Прекрасная трактовка, прекрасное исполнение. Собственно, ничего другого он и не ожидал. Все, пора возвращаться и действительно хоть немного отдохнуть. Чайковский есть Чайковский.

В артистической царил прежний, им же самим созданный хаос: разбросанные вещи, валяющиеся под стулом зимние ботинки, наброшенная на кресло дубленка, которую ему подыскали на время российских гастролей. На столе – раскрытый, фирменный, с его личной монограммой скрипичный футляр.

Пустой. Скрипки в футляре не было.

И вновь Владимирский с восхищением отметил всегда потрясавшие его выдержку и самообладание Райцера. Когда у человека несколько минут назад похитили не просто очень дорогую вещь, а нечто значительно более ценное и родное: часть его человеческой и творческой сущности, часть его души, было бы естественным закатывать истерики, ломать руки, метаться из угла в угол в бессильной ярости.

Ничего подобного не было. Неестественно бледный, покусывающий губы Райцер встретил Владимирского у выхода со сцены и, отведя немного в сторону, почти что прошептал на ухо:

– Юра, пропала моя скрипка!

– То есть как? – не сразу включился в сказанное Юрий Васильевич.

– Или это чья-то дурацкая шутка, или ее действительно украли, но скрипки на месте нет.

Лишь мгновение потребовалось Владимирскому, чтобы осознать услышанное, а осознав, гаркнуть во всю мощь своих могучих легких: «Что?!?!»

Оркестранты, разбредавшиеся в разные стороны на время перерыва, замерли на месте: никогда еще им не приходилось слышать из уст своего интеллигентного, неизменно вежливого художественного руководителя такого вопля. Владимирский опомнился.

– Извините, – поспешно бормотнул он в сторону музыкантов и, подхватив Райцера под локоть, буквально потащил его в артистическую.

Необходимо было срочно предпринимать какие-то шаги: куда-то звонить, кому-то сообщать, вызывать милицию. А что именно и в какой последовательности, Владимирский понятия не имел. В подобной ситуации он оказался первый раз в жизни.

Впрочем, первоочередное сейчас – начинающееся через несколько минут второе отделение концерта.

– Гера, что делаем? Отменяем концерт?

– Ты с ума сошел! Ни в коем случае!

Владимирский и сам понимал, что это невозможно. Скандал – а невероятный, гнусный, позорный скандал и так уже имел место – с отменой концерта принял бы и вовсе грандиозные размеры.

– Где твоя скрипка, Юра?

– Дома. Посылать за ней – меньше чем за час не обернешься.

– Не годится. Не надо привлекать излишнего внимания. А чрезмерно затянутый антракт – прецедент.

– Здесь у меня Гварнери. Инструмент отличный, но к нему конечно же надо привыкнуть. Он и размером несколько побольше, ну и потом, этот гварнериевский бордово-вишневый лак…

– Нет, это сразу же бросится в глаза. А если до зала дойдет весть о краже, будут не Чайковского слушать, а шушукаться о случившемся.

– Очень хороший Страдивари из госколлекции у нашего концертмейстера. Может быть…

– Давай посмотрим. Приглашение зайти в антракте в артистическую к Райцеру ничуть не удивило концертмейстера оркестра Михаила Семеновича Бершадского. Подобное случалось довольно часто. В последнюю минуту рождались какие-то не предусмотренные ранее пожелания, возникала необходимость оговорить детали предстоящего исполнения, уточнить последние нюансы. Некоторое недоумение вызвало настойчивое, дважды повторенное напоминание главного дирижера о необходимости обязательно захватить с собой скрипку. Ну что же, и в этом не было ничего сверхъестественного. Есть вещи, которые не так-то просто объяснить словами, но одна вживую сыгранная фраза может сказать музыканту значительно больше, чем целый многостраничный теоретический трактат.

Весть о случившемся потрясла пожилого, опытного и немало повидавшего на своем веку музыканта.

– У нас в оркестре? В наших артистических?

– Михаил Семенович, я понимаю и разделяю ваши чувства. Но сейчас речь не об этом. Не согласитесь ли вы предоставить на время Геральду Викторовичу свою скрипку? Надо же как-то спасать концерт, а другого достойного инструмента у нас сейчас нет.

– О чем вы говорите, Юрий Васильевич? Почту за величайшую честь! Геральд Викторович, прошу вас!

Райцер бережно приложил скрипку концертмейстера к подбородку, беззвучно пробежался пальцами по струнам, затем взмахнул смычком и исполнил несколько головокружительных пассажей.

– Действительно замечательный инструмент. Я рад за вас, Михаил Семенович.

– Спасибо, Геральд Викторович. Но есть одна маленькая поправка. Скрипка не моя, а государственная.

– А… Ну да, ну да… А, извините, как же вы? На чем же вы сейчас сможете играть? Не хотелось бы лишиться сегодня вашего ведущего голоса…

– Никаких проблем, Геральд Викторович. Я уже давно свою вторую скрипку держу здесь, на работе. Мне, знаете, как-то всегда казалось, что здесь, в железном шкафу, почти что сейфе, как-то надежнее, чем дома. Конечно, сегодняшнее происшествие заставит многое пересмотреть.

– Огромное вам спасибо, Михаил Семенович, и… ни пуха ни пера! Всем нам!

– К черту, Геральд Викторович!

Урегулировав вопрос со скрипкой – а в сложившихся обстоятельствах можно было считать, что решить его удалось и быстро, и успешно, и почти что безболезненно, – Владимирский немедленно вызвал главного администратора, препоручив тому немедленно заняться необходимыми контактами с органами власти. И несмотря на рьяную демонстрацию последним бурного возмущения случившимся, шумного и многословного негодования на недостаточную подготовленность служб безопасности, Юрий Васильевич чувствовал в его сетованиях определенную фальшь. А перехватив мельком брошенный на него администратором взгляд, Владимирский уловил в нем и наглость, и дерзость, и глумливое самодовольное торжество.

Тем временем прозвучал третий звонок. Концерт продолжался.

– Ну, Турецкий, что скажешь? Неужели и такой Чайковский тебя не убедил?

– Безусловно убедил. Меня только очень волнует состояние твоих конечностей.

– В смысле?

– Ты аплодировала с такой силой, что я серьезно опасаюсь за целостность и сохранность твоих рук.

– Да иди ты!

Конечно же Александр Борисович несколько лукавил. Завершив в далеком детстве свое музыкальное образование после трех или четырех уроков игры на фортепиано, Турецкий, к счастью, не успел за это короткое время выработать стойкое отвращение к извлекаемым из различных музыкальных инструментов звукам, которое обычно приобретают насильственно обучаемые ненавистному искусству юные особы. Но и взрастить в себе некоторый опыт даже в пассивном, чисто слушательском восприятии классической музыки ему также не довелось. Однако, будучи от природы человеком, наделенным великолепной интуицией – и не только в своих сугубо профессиональных занятиях, – зерна настоящего и подлинного от всяческих мусорных плевел он умел отличать безошибочно. И эта интуиция подсказывала ему, что сегодня они присутствовали не просто на концерте, а на некоем священнодействии, где это самое подлинное, великое и уникальное было продемонстрировано в полном объеме.

Что же касается показного равнодушия и повышенной ироничности, то в них воплощалась своего рода защитная реакция многоопытного юриста. Дай только Ирине волю, тут же пойдут всякие там «рубато»-«пиццикато», «экспрессия», «интонация» и прочие заумные термины, в которых Турецкий абсолютно ничего не смыслил. А кому же хочется демонстрировать себя полным профаном, даже если разговор затрагивает ну абсолютно чуждые ему области и материи?

– Нет-нет, я действительно очень рад, что ты вытащила меня на этот концерт. Надо, конечно, иногда…

– Ловлю на слове!

Пробираясь к выходу, Турецкий наметанным взглядом не мог не отметить появление в среде слушателей нескольких характерных фигур, которые не столько были озабочены скорейшим получением своей верхней одежды, сколько присматривались к толпе, как бы кого-то выискивая.

– О, чую дух родных кабинетов. Прилично охраняют, однако, поклонников международного светила.

– Ты, Шурик, совсем оторвался от жизни, вращаясь в своих высоких инстанциях. А охраняют сейчас не только твоих министров и депутатов, но и простых смертных, даже тухлых интеллигентов, посещающих симфонические концерты. Тем более сегодня, на концерте скрипача из Израиля.

– Во-первых, он не из Израиля, а из Лондона…

– Это одно и то же.

– Здрасте!

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

– А во-вторых, перед началом концерта никаких особых мер безопасности я не заметил, а это значит… – За неспешной беседой достойная пара миновала между тем массивную входную дверь, и сразу же в глаза бросились мигалки нескольких милицейских машин. – Ну вот, пожалуйста, еще и милиция в усиленном составе! Это безусловно означает, что за время концерта что-то такое случилось.

– А еще это значит, что сейчас правая рука генпрокурора А. Б. Турецкий бросит на произвол судьбы свою даму и помчится выяснять, что там происходит.

– Ни в коем случае! Первый помощник генпрокурора сегодня отдыхает. Имеет право, в конце концов?!

– Так что, дама может надеяться на некоторое внимание?

– Не только на внимание, но и на настойчивое ухаживание. А посему… посему… Как насчет ужина где-нибудь в симпатичном месте?

– Уж не соблазняете ли вы меня, господин государственный советник юстиции?

– Безусловно!

– Ну что ж, перед таким напором трудно устоять…

– Так куда?

– Ой, Шурик, да куда хочешь, решай сам.

Подобные празднично-сюрпризные вечера случались в их семейной жизни столь редко, что Ирине действительно ничего определенного не приходило в голову. А посему наилучшее – полностью довериться выбору мужа.

Турецкий на мгновение прикрыл глаза, потер переносицу и решительно повернул ключ в замке зажигания.

«Гигант, Герка, поистине гигант! После такого удара суметь так собраться, настроиться и выдать на чужом инструменте нечто совершенно невероятное!» Уж кто-кто, а Юрий Владимирский, сам десятки раз игравший этот популярнейший концерт, многократно аккомпанировавший его различным солистам, как никто мог по достоинству оценить свежесть, оригинальность и истинную глубину исполнения Райцера.

Отгремели безумные овации, авансцена похожа была на витрину роскошного цветочного магазина, демонстрирующего коллекционные корзины и букеты. Настало время окунуться в не слишком радостные послеконцертные следственные будни.

Оперативная группа, прибывшая вскоре после начала второго отделения, уже проделала значительную работу. Тщательнейшим образом был исследован замок в артистической Райцера, на котором не обнаружилось ни малейшего намека на следы взлома. Совершенно очевидно, что открывали его обычным, нормальным ключом, а следовательно, в организации похищения был задействован кто-то из своих, имеющих доступ к щиту, на котором располагались ключи. Были дотошно опрошены сотрудники охраны, сидевшие на служебном входе. Безрезультатно. Два молодых парня начали работать совсем недавно, далеко не всех артистов огромного коллектива знали еще в лицо, а любая репетиция или концерт всегда сопряжены с многочисленными перемещениями участников: кто-то входит, кто-то выходит, вновь возвращается – и так до бесконечности, большинство с футлярами, чехлами от музыкальных инструментов, портфелями и даже чемоданами. За всеми не углядишь. Одному из охранников, правда, как-то бросился в глаза вышедший вскоре после начала антракта человек в шикарном кожаном пальто с поднятым воротником и очень красивой норковой шапке. Но ничего предосудительного в его поведении не было, а если что и могло показаться странным, так это несоответствие очень качественной и дорогой одежды слишком уж зачуханному и ободранному скрипичному футляру. Но опять-таки никаким криминалом тут не пахло, и охранник не счел необходимым поинтересоваться личностью кожаного господина.

Райцера и Владимирского, уставших и даже измочаленных прошедшим тяжелым концертом, отпустили довольно быстро. Все, что они могли сообщить на данный момент следствию, было уже запротоколировано, а поиск каких-то возможных нюансов и тайных пружин происшедшего вряд ли мог разрешиться сиюминутно.

– Знаешь что, Герка, нечего нам сегодня сидеть как двум сычам – каждый в своем углу. Поехали ко мне.

– Ну я не знаю… Беспокоить твою жену…

– Жена вот уже две недели пьет водичку в Карловых Варах. Я, собственно, изначально предполагал, что ты будешь жить у меня. Но в Министерстве культуры встали на дыбы: «Как вы не понимаете, Юрий Васильевич, столь важный и значительный визит… Придавать ему оттенок частной поездки совершенно недопустимо!» Ну я и «проникся» государственными интересами. А уж сейчас… Да пошли они все к черту!

Посиделки не получились ни веселыми, ни многословными. Не то было настроение.

– Ну для концерта в Петербурге ты, естественно, возьмешь мою скрипку.

– После случившегося даже и не знаю: возможно ли так рисковать?

– Это не твоя забота. Я завтра переверну все министерство – и будь спокоен: они сумеют обеспечить надежную охрану.

– Одного не понимаю, Юра: зачем? Зачем красть скрипку, которую никогда никому нельзя будет показать, кроме разве что таких же приятелей-ворюг, а уж тем более использовать ее по прямому назначению. Впрочем, возможно, будущий хозяин моего Страдивари умеет играть что-нибудь типа: «Жили у бабуси два веселых гуся». Погиб инструмент.

– Гера, не надо так пессимистично. Поверь, наши следователи умеют достойно работать, когда захотят. А в этом случае, безусловно, захотят, хотя бы из духа конкуренции. Ведь сейчас твоя страховая компания начнет поднимать на ноги весь мир, вашу полицию, Интерпол… И сегодня, по-моему, приезжали достаточно толковые ребята.

Но ведь это были первые, кого выхватили на это ЧП. А завтра мы подключим к делу лучшие силы. Вот что, я с утра же первым делом – в Генпрокуратуру. Пусть сразу же по горячим следам подключают лучших из лучших.

– Тебя там уже ждут.

– Ну, знаешь ли, все-таки как-никак, но я народный артист России. От меня нельзя так просто отмахнуться.

– Ладно, Юра. Давай спать.

– И то правда.

Возможно, железные нервы Райцера и тут сыграли свою благотворную роль, но Юрий Васильевич спал плохо, нервно и как-то дергано. И самым противным было то, что в смутных и бессюжетных сновидениях несколько раз мелькнула гнусная ухмылка его собственного главного администратора.