Текст книги "Издержки хорошего воспитания"

Автор книги: Фрэнсис Скотт Фицджеральд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Малыши в лесу
Перевод Е. Калявиной

I

На верхней ступеньке она помедлила. Ее переполняли те же чувства, что охватывают ныряльщиков на краю трамплина, или ведущих актрис в день премьеры, или бугристых юношей в полоску перед решающим футбольным матчем. Ей казалось, что шествовать вниз по лестнице ей пристало под барабанную дробь или под невообразимый парафраз на темы из «Тайс» [24]24
  Опера Жюля Массне по мотивам одноименного романа Анатоля Франса (1890), впервые поставлена в 1894 г.


[Закрыть]и «Кармен». [25]25
  Опера Жоржа Бизе по мотивам одноименной новеллы Просперу Мериме (1845), впервые поставлена в 1875 г.


[Закрыть]Никогда в жизни она так не переживала за свою внешность и никогда еще не была настолько ею довольна. Вот уже полгода, как ей исполнилось шестнадцать.

– Изабель! – Кузина Элейн окликнула ее, стоя в дверях гардеробной.

– Я готова. – От волнения у нее запершило в горле.

– Мне пришлось послать домой за другой парой туфель, я сейчас.

Изабель сделала шаг в сторону гардеробной, чтобы напоследок посмотреться в зеркало, но что-то ее остановило и потянуло к заманчиво изогнувшемуся лестничному проему. Она заглянула туда и заметила две пары мужских ног, мелькнувших в холле этажом ниже.

Ноги были в одинаковых черных лаковых туфлях и ничем не выдавали своих владельцев, но она упрямо надеялась, что одна пара принадлежит Стивену Палмсу. Этот молодой человек, которого она еще и не видела, заполнил собой значительную часть дня – с самого ее приезда.

В машине по пути с вокзала среди потока вопросов, рассказов, откровений и сплетен Элейн сказала вдруг:

– Помнишь Стивена Палмса? Он безумно хочет снова увидеться с тобой. Нарочно на день задержал свой отъезд в колледж и вечером придет. Он столько о тебе слышал…

Новость была ей приятна. Это значило, что они теперь на равных, хотя она привыкла разыгрывать любовные пьесы и без расклеивания афиш. Но что-то екнуло в глубине сознания, нарушив сладостный трепет предвкушения, и она спросила:

– Слышал обо мне? И что же именно он обо мне слышат?

Элейн улыбнулась. Она играла роль этакой патронессы при своей экзотической кузине.

– Что ты хорошенькая, и еще… – Она помедлила. – Кажется, он знает, что ты умеешь целоваться.

Изабель поежилась под меховой накидкой. Она уже привыкла, что повсюду это тянется за ней, и всякий раз досадовала, – впрочем, в незнакомом городе такая характеристика может стать преимуществом.

Это она-то «скороспелка»? Да? Что ж, пусть сами убедятся!

Она еще не доросла до того, чтобы сожалеть, но была уже не настолько юна, чтобы этому радоваться.

Утро было морозным, Изабель смотрела на скользящие за окном огромные сугробы. Она не помнила, бывало ли здесь прежде так холодно, куда холодней, чем в Балтиморе: стекло боковой дверцы заледенело, но углам окон выросли снежные оборки.

Мысли ее все вертелись вокруг одного и того же: интересно, а онодевается так же, как вон тот мальчик, невозмутимо шагающий посреди многолюдной – явно деловой – улицы в мокасинах и новогоднем карнавальном наряде? Это совершенно в духе жителя Запада! Разумеется, Стивен совсем не такой – он же теперь студент колледжа, новоиспеченный первокурсник.

На самом деле Изабель смутно представляла себе, каков он. Фотография двухлетней давности ничем ее не поразила, вот разве что его большие глаза, которые он, скорее всего, нынче уже перерос.

Однако две недели назад, когда обсуждалась ее возможная поездка к Элейн на Рождество, он уже достиг размеров достойного противника. Дети весьма изобретательные сводни, быстро замышляют и ловко плетут интриги, вот и хитроумная Элейн своими письмами сыграла сонату на струнах пылкого темперамента Изабель. Изабель всегда была способна на чувства очень сильные и столь же быстротечные.

Они подъехали к белому каменному особняку, стоявшему поодаль от заснеженной улицы. Миссис Холлис радушно встретила ее и предъявила целый выводок младших кузин и кузенов, чинно жавшихся по углам. Знакомясь с ними, Изабель была сама вежливость. Когда хотела, она умела расположить к себе всех, кроме девиц старше себя и некоторых дам. И впечатление, которое она производила, всегда было тщательно продумано. Вот и в то утро полдюжины девочек, с которыми она возобновила знакомство, воздали должное и ей самой, и ее репутации.

Стивен Палмс был у всех на устах. Видимо, он легко увлекался. Не то чтобы всеобщий любимец, но вниманием его не обделяли. Создавалось впечатление, что каждая девочка какое-то время крутила с ним роман, но ни одна не сообщила ничего существенного. Он не может в нее не влюбиться!

Все эти сведения Элейн сообщила стайке своих подружек, а те уж не преминули наперебой просветить Изабель, едва ее завидев. Изабель решила, что, если придется, она специально влюбит себя в него – таков ее долг перед Элейн, – пусть даже ценой собственного разочарования. Элейн расписала его в таких блистательных тонах: хорош собой, обходителен и, как водится, непостоянен.

В общем, он олицетворял собой предел романтических мечтаний девушек ее возраста и ее круга. Не его ли это бальные туфли осторожно вытанцовывают шимми на мягком ковре внизу?

Впечатления да и мысли Изабель крутились, будто стекляшки в калейдоскопе. Ей досталась диковинная смесь светского и артистического темперамента, которая чаще встречается у девушек из высшего общества и актрис. Свое образование, а точнее, изощренность она почерпнула у парней, увивавшихся за ней. Она обладала природным чувством такта, а ее способность завести интрижку была ограничена только количеством знакомых юношей. Кокетство искрилось в ее распахнутых темно-карих глазах и только усиливало физическую притягательность.

Вот так она стояла в тот вечер на верхней площадке загородного клуба в ожидании туфель Элейн и уже начинала терять терпение, но тут кузина показалась на пороге гардеробной, сияющая и воодушевленная. Пока они спускались по широким ступенькам, встревоженный прожектор разума Изабель нашарил и высветил две мысли: «У меня сегодня чудесный цвет лица» и «А интересно, хорошо ли он танцует?»

Они сошли в клубный зал, и ее обступили девушки, с которыми она познакомилась пополудни. Мягкий желтоватый свет на мгновение сказочно переменил их облик. Изабель услышала, как голос Элейн одно за другим называл имена, и рассеянно раскланялась с шестью черно-белыми, ужасно чопорными персонами.

Где-то там всплыла и фамилия Палмс, но Изабель поначалу не удалось угадать ее хозяина. Все как-то неловко и по-детски принялись пятиться, сталкиваться, и в результате каждому достался наименее желательный собеседник.

Изабель ловким маневром увлекла за собой Дункана Колларда, гарвардского первокурсника, с которым ей когда-то довелось играть в классы, и они присели на ступеньку. Маленький и, предположительно, шутливый экскурс в прошлое – вот все, что ей было нужно.

Замечательно было то, как Изабель умела светски подать одну-единственную фразу. Сперва она увлеченно, восторженным контральто произнесла ее с легким южным акцентом. Затем словно полюбовалась ею на расстоянии и подарила ей свою чудесную улыбку. Потом, варьируя фразу на все лады, поиграла с ней, будто с мячиком, при этом не выходя за рамки обычного диалога.

Очарованному Дункану было совершенно невдомек, что все это предназначалось вовсе не ему, а чуть левее – глазам, сияющим из-под тщательно увлажненной и приглаженной челки.

Подобно актеру, который, даже будучи всецело захвачен собственным вдохновением, способен составить впечатление чуть ли не о каждом зрителе из первого ряда, Изабель оценила Стивена Палмса. Прежде всего, его светлая кожа разочаровала ее, – оказывается, в ее мечтах он был смугл и строен, как карандаш. Что до всего прочего, она приметила мягкий румянец, идеальный романтический профиль, который эффектно сочетался с ладно облегающим фигуру костюмом и шелковой оборчатой сорочкой того самого фасона, который по сей день приводит женщин в восторг, но уже порядком утомил мужчин.

Стивен молча улыбался.

– А вы согласны со мной? – спросила она внезапно, обратив к нему невинный взор.

Он кивнул и улыбнулся опять – выжидающей, полной надежды улыбкой.

Затем все пришло в движение, и, ведомые Элейн, они направились к своему столу. Стивен протиснулся к ней поближе и прошептал:

– Сядем рядом за ужином, Изабель.

Изабель ахнула – не слишком ли он прямолинеен? По правде говоря, у нее было такое чувство, словно выигрышную реплику героини отдали второстепенному персонажу; все же ей не следует ни на минуту упускать бразды правления. Над столом прокатился хохот из-за путаницы при рассадке, а потом заинтересованные взгляды устремились к ней, сидящей почти во главе.

Изабель сполна наслаждалась всеобщим вниманием, а Дункан Коллард был до того поглощен созерцанием ее разрумянившегося лица, что забыл отодвинуть стул Элейн и слегка смешался.

Стивен сидел по другую руку, излучая самоуверенность и спокойствие, и смотрел на Изабель более трезво. Они с Дунканом заговорили одновременно:

– Я много о вас слышал с тех пор, как вы перестали заплетать косички…

– А смешно сегодня вышло, правда?..

Оба умолкли.

Изабель застенчиво поглядела на Стивена. У нее всегда все было написано на лице, но она решила-таки спросить:

– Как? От кого же?

– Да все о вас говорили, с тех пор как вы уехали.

Она зарделась, как и положено в таких случаях.

Сидевший по правую руку Дункан, сам того не ведая, уже сошел с дистанции.

– Я расскажу вам все, что вспомнил о вас за все эти годы, – продолжал Стивен.

Она чуточку наклонилась к нему, целомудренно рассматривая веточку сельдерея на тарелке.

Дункан отлично знал, что в этих делах Стивену нет равных. Он вздохнул, повернулся к Элейн и завел светский разговор о том, поедет ли та в школу на будущий год.

II

Конечно, ни Изабель, ни Стивен не были невинными ягнятами, но и только. И даже больше – в игре, которую они затевали, дилетантский статус не имел значения, каждый примерял на себя роль, которую он, возможно, будет играть годами. Оба начали с того, что были хороши собой и очень импульсивны, а все остальное они почерпнули из определенного сорта популярных романов да обрывков разговоров старших ровесников в раздевалке.

Чем больше Изабель вживалась в образ инженю, тем меньше Стивен верил ее огромным невинным глазам. Он выжидал момента, когда маска будет сброшена, но в то же время не подвергал сомнению право Изабель на ее ношение.

А ее, в свою очередь, нимало не впечатлила его напускная поза видавшего виды скептика. Изабель жила в городе побольше и обладала некоторым преимуществом. Но она приняла эту условность среди многих других мелочей, сопутствующих подобным интрижкам. Он знал, что она удостоила его столь исключительным вниманием просто потому, что ее подготовили к этому. Он понимал, что подвернулся под руку за неимением лучшего и должен во что бы то ни стало воспользоваться случаем и упрочить свое положение.

Итак, игра продолжалась, и оба участника проявляли неистощимую изворотливость, которая ужаснула бы их родителей.

Полдюжины юных сотрапезников покончили с ужином, и начались танцы.

Все шло как по маслу – у Изабель отбоя не было от кавалеров, они то и дело перехватывали ее друг у друга, а потом пререкались по углам: «Ты мне и шагу не дал ступить!» – «Ей это тоже не понравилось, она так и сказала, когда я ее отбил в следующий раз».

Истинная правда – она говорила это каждому и каждому мягко сжимала руку, словно говоря: «Стоило прийти сюда только ради того, чтобы потанцевать с вами!»

Но время шло, два часа спустя менее утонченные ухажеры сообразили, что полезнее обратить свои псевдострастные взоры куда-нибудь еще. К одиннадцати часам Изабель и Стивен сидели на кожаном диване в маленьком кабинете позади читального зала. Она всерьез полагала, что им, как самой красивой паре, место на этом кожаном диване, а менее яркие светлячки пусть стрекочут и порхают внизу. В глазах проходящих мимо двери парней читалась зависть, девчонки, случайно заглянувшие в кабинет, хихикали или хмурились и кое-что брали на заметку.

Пьеса близилась к кульминации. Они уже успели обсудить подробности долгих лет, прошедших с предыдущей встречи. Многое из того, что Изабель услышала, было для нее не ново: первокурсник играет в хоккейной команде. Стивену довелось узнать, что некоторые ее знакомые парни из Балтимора «ужасные повесы», приходят на вечеринки навеселе, большинству лет по двадцать и больше и все гоняют на «штуцах». Чуть ли не половину из них неоднократно исключали из всевозможных пансионов и колледжей, но их имена были на слуху в мире спорта, и Стивен глядел теперь на Изабель с обожанием.

К слову, все эти подробности бурной студенческой жизни Изабель узнала в основном от старших кузин. У нее бывали шапочные знакомства со многими молодыми людьми, считавшими ее «милой малышкой, за которой нужен глаз да глаз». Но Изабель, и глазом не моргнув, вплетала настоящие имена в выдуманные истории о развеселых кутежах, которым позавидовал бы любой венский дворянин. Такова могучая власть девичьих контральто в сочетании с кожаными диванами.

Как я уже сказал, развязка была близка – и даже более того, наступил переломный момент. Ради нее Стивен остался еще на один день, и его поезд отходил уже сегодня в полпервого ночи. Чемоданы ждали на вокзале, а часы все сильнее оттягивали карман.

– Изабель, – сказал он внезапно, – я хочу вам кое-что сказать.

Перед этим они болтали чепуху о «сумасшедшинке в ее глазах» и прочих вещах, сопутствующих танцам и уединению на диване, и по его изменившемуся голосу Изабель почувствовала, что сейчас будет, и, конечно, она давно этого ждала.

Стивен потянулся к выключателю у них над головой, и свет погас. Теперь их окружала темнота, только красноватый свет настольных ламп в читальне струился сквозь открытую дверь. И тогда он сказал:

– Не знаю… не знаю, известно ли вам, что вы… что я хочу сказать. Господи, Изабель, я знаю, это звучит, как заученная роль, но это не так…

– Я знаю, – мягко сказала Изабель.

– Мы можем никогда больше не встретиться. Мне порой чертовски не везет в жизни.

Он сидел далеко от нее, на противоположном подлокотнике дивана, но она отчетливо различала в сумраке его темные глаза.

– Мы увидимся снова, дурачок!

Она слегка подчеркнула последнее слово, и оно прозвучало, как ласковое прозвище.

Он продолжал чуть подсевшим голосом:

– Я часто влюблялся в людей… то есть в девушек. Вы, я думаю, тоже… в мужчин, я имею в виду, но, честное слово, вы… – Недоговорив, он внезапно подался вперед, подперев подбородок руками, – любимый выпестованный жест. – Ах, да что толку? Вам идти своей дорогой, а мне, по всей видимости, – своей.

Он умолк. Озаренная со спины тусклым светом Изабель в смятении скомкала носовой платок в плотный шарик и нарочно бросила его на пол. Их руки на мгновение соприкоснулись, но никто не проронил ни слова. Безмолвие затягивалось и становилось еще слаще. В соседней комнате другая уединившаяся парочка принялась наигрывать на рояле. После дежурного «Собачьего вальса» заиграли «Малышей в лесу», кто-то запел мягким тенором, и в кабинет долетели слова:

 
Дай руку мне,
Будем во сне
Бродить по волшебной стране.
 

Изабель стала тихонько подпевать и задрожала, когда почувствовала, как ладонь Стивена легла поверх ее руки.

– Изабель, – прошептал он, – я без ума от вас. И вы тоже неравнодушны ко мне.

– Да.

– Как вы взволнованы, у вас есть кто-то другой?

– Нет.

Он едва ее слышал, хотя наклонился так близко, что чувствовал щекой ее дыхание.

– Изабель, я на целых полгода уеду в колледж, что, если нам… Подарите мне хоть это воспоминание о себе.

– Закройте дверь. – Ее голос прошелестел так тихо, что он засомневался, не показалось ли ему?

Он тихонько прикрыл дверь, музыка, казалось, трепетала за ней.

 
Месяц блещет в небе ночном,
Поцелуй меня перед сном.
 

Какая чудесная песня, думала она, и все чудесно в этот вечер, особенно это романтическое гнездышко, где сплелись их руки, и неизбежный мираж так чарующе близок.

Вся ее будущая жизнь виделась ей бесконечной чредой сцен, подобных этой, – под луной и в бледном сиянии звезд, на задних сиденьях теплых лимузинов или приземистых уютных родстеров, укрытых раскидистыми ветвями, – может, с другими мужчинами, но этот, теперешний, был так прекрасен!

– Изабель! – Его шепот сливался с музыкой, и что-то словно подтолкнуло их друг к другу. Его дыхание участилось. – Можно, я вас поцелую, Изабель?

Приоткрыв губы, она потянулась к нему в темноте.

Внезапно шум голосов и топот накрыли их волной.

Стивен молнией метнулся к выключателю и зажег свет, а когда дверь распахнулась и в комнату ворвалась троица парней, среди них сердитый недотанцевавший Дункан, – Стивен за столиком листал журналы, а Изабель сидела неподвижно и безмятежно и даже одарила вошедших приветливой улыбкой. Но сердце ее бешено колотилось, она чувствовала себя так, словно у нее отняли что-то.

Все было кончено. Под громкие призывы танцевать они переглянулись на прощание. В его взгляде читалось отчаяние, в ее – горечь сожаления. Вечер катился своим чередом, довольные кавалеры продолжили свои игры с перехватом.

Без четверти двенадцать Стивен мрачно пожал ей руку, окруженный небольшой компанией гостей, собравшихся пожелать ему счастливого пути. На миг он утратил присутствие духа, и она ощутила неловкость, когда какой-то остряк-самоучка, спрятавшийся за чужими спинами, выкрикнул:

– Забирай ее с собой, Стивен!

Он слегка сжал ей руку. Она ответила ему так же, как отвечала на пожатия двадцати других рук в этот вечер, – вот и все.

В два часа ночи, дома у Холлисов, Элейн спросила, было ли у них что-то со Стивеном. Изабель молча обернулась. Во взгляде ее светилась неоскверненная, идеалистическая мечта, почти как у Орлеанской девы.

– Нет, – ответила она, – я этим больше не занимаюсь. Он просил, но я сказала: «Нет!»

Вползая в постель, она гадала, что-то он ей напишет завтра в письме, отправленном с нарочным. У него такие красивые губы, неужели ей никогда…

«И четырнадцать ангелов их берегли», – сонно промурлыкала Элейн за стеной.

– Черт! – пробормотала Изабель, опасливо зарываясь в холодные простыни. – Черт!

Дебютантка
Одноактная пьеса
Перевод Е. Калявиной

Сцена 1

Просторная изысканная спальня в особняке Коннеджей – девичья комната: розовые стены и шторы, розовое покрывало на кремовой кровати. Вся комната выдержана в кремово-розовых тонах, но из предметов обстановки внимание привлекает роскошный туалетный столик со стеклянной поверхностью и трехстворчатым зеркалом. На стенах дорогая репродукция «Спелой вишни», [26]26
  Портрет девочки кисти Джона Милле (1829–1896).


[Закрыть]пара благовоспитанных ландсировских собак [27]27
  Эдвин Генри Ландсир(1802–1873) – английский художник-анималист, прославился изображением собак.


[Закрыть]и «Молодой король черных островов» Максфилда Пэрриша. [28]28
  Картина американского художника Максфилда Пэрриша (1870–1966), иллюстрация к книге сказок 1001-й ночи, изданной в Нью-Йорке в 1909 г.


[Закрыть]

Следующие предметы создают немыслимый беспорядок: (1) семь или восемь картонных коробок, из приоткрытой пасти у каждой свисают усталые языки оберточной бумаги; (2) гора повседневных платьев вперемежку с вечерними их коллегами, все свалены на столе. Все наряды явно новые; (3) рулон тюля, утративший свою царственность и униженно обвившийся вокруг всего, что попадает в поле зрения; и, наконец, (4) на двух стульчиках разбросана целая коллекция нижнего белья, не поддающаяся описанию. Интересно взглянуть на счет за представленную роскошь, а еще интереснее увидеть принцессу, ради которой… Глядите-ка! Кто это там? Вот досада! Всего лишь горничная. Она ищет что-то – роется в ворохе на стуле – нет, и здесь не то, перебирает другую кучу на туалетном столике, выдвигает ящики комода, извлекая на свет охапку очаровательных сорочек и умопомрачительную пижаму. Однако, так и не выбрав ничего подходящего, горничнаяуходит.

Слышится неразборчивое бормотание из соседней комнаты. Теплее, теплее. Это миссис Коннедж,дородная, величественная, нарумяненная, как вдовствующая королева-мать, и совершенно обессиленная. Губы у нее заметно шевелятся, пока она что-то ищет. Ее поиски менее тщательны, чем у горничной, но более яростны и красноречивы. Она спотыкается о рулон и довольно внятно поминает черта. Затем удаляется ни с чем.

За сценой слышен бурный разговор, и девичий голос – голос весьма капризный, произносит:

– До чего же бестолковый народ!

После паузы появляется третья искательница – не та, у которой капризный голос, а более позднего года издания. Это Сесилия Коннедж,шестнадцатилетняя девушка, хорошенькая, остроумная и доброжелательная. На ней вечернее платье, подчеркнутая простота которого наверняка ей надоела. Она подходит к ближайшей куче, извлекает оттуда розовое нечто и встряхивает его перед собой, оценивающе.

Сесилия: Розовый?

Розалинда: Да!

Сесилия: Очень-очень модный?

Розалинда: Да!

Сесилия: Нашла!

Она замечает себя в зеркале и принимается отплясывать чечетку на ковре.

Розалинда (за сценой):Ты что там – примеряешь его?

Сесилияспохватывается и выходит, перекинув трофей через правое плечо. Из другой двери появляется Алек Коннедж,лет двадцати трех, излучающий здоровье и твердую уверенность в покрое своего костюма. Он выходит на середину комнаты и могучим голосом вопит:

Мамаааа!

Из противоположной двери хором протестуют, и, воодушевившись, он направляется туда, но останавливается, заслышав новую вспышку протестов.

Алек: Так вот вы где! Эймори Блейн уже приехал.

Сесилия (торопливо):Отведи его вниз.

Алек: Э… а он и так внизу.

Миссис Коннедж: Покажи ему его комнату. Передай, что я очень сожалею, но не могу принять его сию минуту.

Алек: Он обо всех вас наслышан. Почему бы вам не поторопиться? Отец все рассказывает ему о войне, и он вот-вот взорвется. Темпераментная натура.

Последней фразы достаточно, чтобы выманить Сесилию из соседней комнаты.

Сесилия (усаживаясь на ворох белья):Что значит «темпераментная натура»?

Алек: Ну, пишет что-то.

Сесилия: А на фортепиано он умеет играть?

Алек: Я не знаю. Он похож на призрак – может до смерти напугать, ну, ты знаешь эти артистические выходки.

Сесилия (заинтересованно):Выпивает?

Алек: Да уж как водится, не вижу ничего странного.

Сесилия: Деньги?

Алек: Господи, сама у него спроси. Не думаю, хотя… Он учился в Принстоне, когда я был в Нью-Хейвене. [29]29
  Нью-Хейвен– место, где находится Йельский университет.


[Закрыть]Наверное, есть немного.

Входит миссис Коннедж.

Миссис Коннедж: Алек, разумеется, мы счастливы принимать у себя твоих друзей, но ты должен учитывать, что сейчас неподходящее время, – он может подумать, что им пренебрегают. Видишь ли, на этой неделе Розалинда начинает выезжать, а в такое время девушке требуется все материнское внимание.

Розалинда (снаружи):Так докажи это – иди сюда и застегни меня.

Миссис Коннедж уходит.

Алек: А Розалинда все такая же.

Сесилия (понизив голос):Все такая же привереда.

Алек: Ну, сегодня ее ждет встреча с достойным противником.

Сесилия: С кем? С мистером Эймори Блейном?

Алеккивает.

Знаешь, до сих пор ее никто не переплюнул. Честное слово, Алек, она ужасно ведет себя с мужчинами: оскорбляет, унижает, прекращает свидания, откровенно зевая прямо у них на глазах, а они приходят назавтра, чтобы получить новую порцию.

Алек: Им это по вкусу.

Сесилия: Они этого терпеть не могут. Просто она… я думаю, она вампир какой-то, она и девушек принуждает подчиняться, только девушек она ненавидит.

Алек: Фамильная сила характера.

Сесилия (покорно):Видимо, эта сила иссякла, так и не дойдя до меня.

Алек: А Розалинда прилично себя ведет?

Сесилия: Не особенно. Ну, можно сказать, как все: иногда покуривает, не отказывается от пунша, частенько целуется – ах да, это общеизвестно, одно из последствий войны.

Появляется миссис Коннедж.

Миссис Коннедж: Розалинда почти готова, и я могу наконец спуститься поприветствовать твоего друга.

Алекс матерью уходят.

Розалинда (за сценой):Ой, мама!

Сесилия: Мама пошла вниз.

Входит Розалинда.Она полностью готова, за исключением прически. Розалинда несомненно красива. Светящаяся кожа, два пятна румянца исчезающего оттенка, божественный рот, каковым наделена лишь одна из полусотни красавиц, – немного чувственный, но небольшой, изумительно очерченный. Если бы Розалинда была не так умна, то ее за капризное личико можно было бы назвать «букой», однако она уже, кажется, успешно переросла это незрелое прозвище. Она прекрасно сложена – это заметно с первого взгляда, – стройна и атлетична, но в меру. Голос ее, едва ли не музыкальный, с легким намеком на альт, полон живой импульсивной непосредственности.

Розалинда: Честное слово, есть только два вида одежды, которые я по-настоящему люблю… (садится к зеркалу и укладывает волосы)платье с кринолином и панталонами и купальный костюм. И в том и в другом я смотрюсь восхитительно.

Сесилия: Ты любишь приемы?

Розалинда: Обожаю!

Сесилия (цинично):Ты можешь выйти замуж. Поселишься на Лонг-Айленде, среди «активных молодых супружеских пар». Ты ведь хочешь, чтобы твоя жизнь стала цепочкой флиртов и на каждом звене – по мужчине?

Розалинда: Хочу! Лучше скажи, что моя жизнь уже такова!

Сесилия: Ха!

Розалинда: Ах, Сесилия, дорогая, ты не представляешь, что это за испытание – быть такой, как я. Приходится ходить по улице с каменным лицом, чтобы мужчины не подмигивали мне. Если я громко засмеюсь в первом ряду партера, то до конца спектакля комик будет играть для меня одной. Стоит мне понизить голос, опустить взгляд, уронить платок во время танца, мой кавалер будет потом семь дней в неделю названивать мне по телефону.

Сесилия: Наверное, это ужасно изматывает.

Розалинда: Самое печальное, что те мужчины, которые способны меня заинтересовать, мне абсолютно не ровня. Ах, будь я нищенкой, я подалась бы на подмостки – там самое место таким, как я.

Сесилия: Да, там бы тебе хоть деньги платили за твои многочисленные спектакли.

Розалинда: Иногда, будучи особенно ослепительной, я думаю: и почему все это должно быть растрачено на одного-единственного мужчину?

Сесилия: Частенько, когда ты особенно не в духе, я думаю: и почему все это должно быть растрачено на одну-единственную семью? (Встает.)Думаю, мне надо спуститься и познакомиться с мистером Эймори Блейном. Люблю темпераментных мужчин.

Розалинда: Милая моя девочка, таких мужчин не бывает. Мужчинам неведомо, что такое настоящий гнев или настоящая радость, а те, кому это известно, быстро выдыхаются.

Сесилия: Как же хорошо, что у меня нет твоих страхов, – ведь я помолвлена.

Розалинда (с презрительной усмешкой):Помолвлена? Дурочка, ты с ума сошла! Если мать услышит твою болтовню, она запрет тебя в пансион, где тебе самое место.

Сесилия: Ты же не расскажешь ей, потому что я тоже кое-что могу о тебе порассказать, и потом, тебе самолюбие не позволит.

Розалинда (слегка раздраженно):Ну беги поиграй, деточка! Кто же сделал тебе предложение – неужто продавец мороженого? Или хозяин кондитерской лавки?

Сесилия: Плоская острота, пока, дорогуша. Я еще вернусь!

Розалинда: Конечно, приходи обязательно. Без тебя ну как без рук.

Сесилияуходит. Розалинда заканчивает укладывать волосы и встает, мурлыкая какую-то мелодию. Она выпрямляется перед зеркалом и начинает пританцовывать. Ног ей не видно, она смотрит своему отражению в глаза, которые всегда остаются серьезными, даже когда она улыбается.

Внезапно дверь отворяется и захлопывается за привлекательным молодым человеком с правильным, романтическим профилем; заметив ее, вошедший бледнеет от смущения.

Он: О, простите, я думал…

Она (с лучезарной улыбкой):Вы – мистер Эймори Блейн, должно быть?

Он (приглядываясь к ней):А вы – Розалинда?

Она: Я буду звать вас Эймори. О, входите, прошу вас, мама вот-вот будет здесь, (еле слышно)к сожалению.

Он (оглядывает комнату):Мне здесь все в новинку.

Она: Земля, куда не ступала нога мужчины.

Он: Так это здесь вы… э-э-э…

Неловкая заминка.

Она: Да-да, все тут. (Подходит к бюро.)Смотрите, вот все мои помады, карандаши для глаз.

Он: Я и не догадывался, что вы такая.

Она: А чего вы ожидали?

Он: Я думал, что вы ну совсем не женственная – плаваете, играете в гольф.

Она: А я плаваю и играю, только не в рабочее время.

Он: Бизнес?

Она: Строго с шести до двух.

Он: Я бы приобрел пакет акций вашей корпорации.

Она: О, это не корпорация, просто акционерное общество «Розалинда анлимитед» – пятьдесят один процент акций, репутация, хороший основной капитал и двадцать пять тысяч долларов годового дохода.

Он (неодобрительно):Н-да, прохладное начало.

Она: Видите ли, Эймори, – вы ведь не против, да? Если когда-нибудь мне встретится мужчина, с которым я не умру со скуки спустя две недели, возможно, с ним я стану иной.

Он: Странно, ваше мнение о мужчинах совершенно совпадает с моим мнением о женщинах.

Она: Я и вправду не очень женственна. У меня мужской ум.

Он (заинтригованно):Продолжайте.

Она: Нет, ваша очередь. Вы заставили меня рассказывать о себе, это против правил.

Он: Каких?

Она: Моих собственных… Но вы – ах, Эймори, я слышала, что вы блестящий молодой человек. Семейство возлагает на вас большие надежды.

Он: Это воодушевляет.

Она: Алек сказал, что вы научили его мыслить. Я и не надеялась, что кому-то это удастся.

Он: Нет, вообще-то я редкий тугодум. (Он даже не притворяется, что говорит серьезно.)

Она: Лгун!

Он: Я… я набожен, у меня литературные способности, я даже… я даже стихи писал.

Она: Верлибры? Изумительно!

Декламирует

 
Деревья зелены.
Птицы поют на деревьях.
Дева маленькими глотками пьет яд.
Птица летит прочь. Дева умирает.
 

Он (хохочет):Нет-нет, не такие.

Она: Вы мне нравитесь.

Он: Не надо.

Она: Каков скромник.

Он: Я вас боюсь. Я всегда боюсь девушек, которых еще не целовал.

Она (многозначительно):Милый мальчик, война позади.

Он: Стало быть, я всегда буду бояться вас.

Она (слегка огорченно):Скорее всего, будете.

Недолгая пауза.

Он (после тщательных раздумий):Послушайте, мне боязно спросить…

Она (зная, что за этим последует):Пяти минут не прошло.

Он: Но вы поцелуете меня? Или боитесь?

Она: Ничего я не боюсь, но ваши доводы так неубедительны…

Он: Розалинда, мне по-настоящему хочется поцеловать вас.

Она: И мне.

Они целуются медленно и основательно.

Он (переведя дух):Ну, ваше любопытство, похоже, утолено.

Она: А ваше?

Он: Нет. Только усилилось.

Показывает это всем своим видом.

Она (мечтательно):Я целовалась с десятками мужчин. И полагаю, их будет еще немало.

Он (отрешенно):Да, я думаю, вы сможете таким вот образом.

Она: Большинству нравится, как я целуюсь.

Он (спохватываясь):Господи, конечно да. Поцелуйте меня еще разочек, Розалинда!

Она: Нет. Мое любопытство в целом удовлетворил и один разочек.

Он (разочарованно):Еще одно правило?

Она: Я устанавливаю правила для каждого случая отдельно.

Он: Мы с вами очень похожи, разве что я опытнее – в силу возраста.

Она: Сколько вам лет?

Он: Двадцать три. А вам?

Она: Девятнадцать, только-только.

Он: Полагаю, вы продукт какой-нибудь фешенебельной школы.

Она: Нет, я практически необработанный материал. Меня исключили из «Спенса» – уж и не помню за что.

Он: И какой вы себя видите?

Она: Я блестящая, весьма эгоистичная, не сдерживаю эмоций и обожаю, чтобы мной восхищались.