Текст книги "Успешное покорение мира [сборник рассказов]"

Автор книги: Фрэнсис Скотт Фицджеральд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Безупречная жизнь

I

Когда он, еще слегка усталый, вошел в столовую – после душа свободная одежда приятно холодила тело, – вся школа разом вскочила, чтобы его поприветствовать, и аплодисменты не смолкали, пока он не сел на свое место. От одного конца стола до другого все подались вперед и расцвели улыбками:

– Молодчина, Ли. Ты не виноват, что мы проиграли.

Бэзил и сам знал, что не подкачал. Вплоть до финального свистка каждое затраченное усилие непостижимым образом заряжало его энергией. Но свой успех он оценил не сразу, хотя какие-то мелкие эпизоды врезались в память. Например, когда грубиян-такл [24]24
  Такл– блокирующий полузащитник в американском футболе.


[Закрыть]из команды Эксетера, вытянувшись в полный рост на линии, скомандовал: «Прессуем этого квотера! [25]25
  То есть квотербек (см. с. 75).


[Закрыть]Он дрейфит», Бэзил выкрикнул: «Твоя бабка дрейфит!» – и линейный судья, слышавший брошенное Бэзилу ложное обвинение, добродушно усмехнулся. На протяжении этого великолепного часа противники оставались для него бестелесными и безобидными; они наваливались на Бэзила штабелями, но он все равно бросался им наперерез, не чувствуя столкновений и думая лишь о том, как бы поскорее вскочить на ноги, чтобы снова подчинить себе два зеленых акра.

В конце первой половины матча он без помех пробежал шестьдесят ярдов и сделал тачдаун [26]26
  Тачдаун(«приземление») – доставка мяча в очковую зону команды-соперника; приносит 6 очков и возможность дополнительно заработать очки (либо сделать еще один тачдаун – 2 очка, либо забить гол – 1 очко), при этом мяч ставится в 2–3 ярдах от очковой зоны.


[Закрыть], но уже прозвучал свисток, и тачдаун не засчитали. Для ребят из Сент-Реджиса это был коронный момент игры. В команде соперников игроки оказались тяжелее каждого из них фунтов на десять; в последней четверти ребята как-то разом выдохлись, и команда Эксетера заработала два тачдауна, торжествуя победу над школой, где всего-то сто тридцать пять учеников.

После обеда, когда ученики выходили из столовой, тренер Эксетера подошел к Бэзилу и сказал:

– Ли, это, пожалуй, лучшая игра школьного квотер-бека из всех, что мне доводилось видеть, а уж я на своем веку повидал немало.

Потом Бэзила жестом подозвал доктор Бейкон. Рядом с ним стояли двое выпускников Сент-Реджиса, которые специально приехали в тот день из Принстона.

– Потрясающая игра, Бэзил. Мы все гордимся нашей командой и… э-э… в особенности… тобой. – А потом, как будто похвала прозвучала бестактно, поспешил оговориться: – Как и всеми остальными.

Доктор Бейкон представил его бывшим питомцам школы. Об одном из них, Джоне Грэнби, Бэзил был наслышан. Говорили, что Грэнби – заметная фигура в Принстоне; это был серьезный, привлекательный, достойный молодой человек, с подкупающей улыбкой и открытым взглядом широко распахнутых голубых глаз. Он окончил Сент-Реджис еще до того, как Бэзил туда поступил.

– Потрясающе, Ли! – (Из вежливости Бэзил скромно отнекивался.) – Хочу узнать, не найдется ли у тебя свободной минутки, чтобы мы могли побеседовать.

– Да, конечно, сэр. – Бэзил был польщен. – В любое удобное для вас время.

– Предлагаю встретиться около трех и немного пройтись. В пять у меня поезд.

– С большим удовольствием.

Окрыленный, он прибежал в корпус для старшеклассников и влетел к себе в комнату. Всего год назад его в грош не ставили – Пузырь Ли. Теперь если кто и называл его Пузырем, то крайне редко, по забывчивости; ошибку тут же исправляли.

Когда он проходил мимо Митчелл-Хауса, какой-то шкет высунулся из окна и прокричал: «Классная игра!» Чернокожий садовник, подстригавший живую изгородь, заулыбался: «Вы их почти в одиночку порвали!» Не остался в стороне и мистер Хикс, воспитатель, который громогласно заявил из своего кабинета: «Тебе должны были засчитать последний тачдаун! Форменное безобразие!» Золотисто-студеный октябрьский денек в сизой дымке бабьего лета располагал к мечтам о грядущей славе, о триумфальных шествиях по городам, о романтических встречах с загадочными, почти неземными девушками. Бэзила сморила целительная дремота, в которой он расхаживал туда-сюда, повторяя обрывки фраз: «…лучшая игра школьного квотербека…», «Твоя бабка дрейфит!..», «Еще один офсайд – и получишь пинка по жирной заднице!»

Тут его разобрал смех – он даже перекатился на другой бок. Угроза была адресована Хряку Корригану, который в перерыве извинился; но не далее как в прошлом году Бэзил еще удирал от него по лестнице.

В три часа он встретился с Джоном Грэнби, и они отправились по Грюнвальдской дороге, вдоль длинной и низкой краснокирпичной стены, которая, как в романе «Широкое шоссе» [27]27
  «Широкое шоссе» (1910) – роман англо-американского писателя Джона Джеффри Фарнола (1878–1952), написанный в жанре так называемого любовного романа эпохи Регентства.


[Закрыть], в погожие дни звала Бэзила навстречу приключениям. Джон Грэнби завел было разговор о Принстоне, но вскоре понял, что Бэзил в глубине души лелеет идеальный образ Йеля, и не стал развивать эту тему Вскоре на его красивом лице заиграла мечтательность – улыбка, в которой будто бы отражался другой, более лучезарный мир.

– Ли, я люблю школу Сент-Реджис, – неожиданно заявил он. – Здесь прошли лучшие годы моей жизни. Я перед ней в неоплатном долгу. – Ответа не последовало, и Грэнби резко повернулся к Бэзилу. – Скажи: сознаешь ли ты, сколь многое способен для нее сделать?

– Кто? Я?

– Ответь: ты хотя бы понимаешь, какой резонанс имела в школе твоя великолепная игра?

– Не так уж здорово я играл.

– Иного ответа я от тебя не ждал, – со значением провозгласил Грэнби, – но ты скромничаешь. Ладно, мы встретились не для того, чтобы я пел тебе дифирамбы. Прежде всего я хочу понять, ощущаешь ли ты в себе способность творить добро. Иначе говоря, способность оказывать влияние на других ребят, чтобы обратить их к непорочной, честной, достойной жизни.

– Как-то я об этом не думал. – Бэзил был порядком озадачен. – Никогда не задумывался…

Грэнби эффектным жестом похлопал его по плечу:

– После сегодняшней игры на тебе лежит ответственность, уклониться от которой невозможно. Отныне ты хотя бы отчасти в ответе за каждого твоего соученика, который бегает за спортзал курить и распространяет вокруг себя запах никотина; отныне ты несешь долю ответственности за каждое бранное слово или богохульство, а также за хищение чужого имущества: в школе участились кражи молока и съестных припасов из кладовой.

Он умолк. Бэзил, нахмурившись, уставился прямо перед собой.

– Ну и дела! – вырвалось у него.

– Это очень серьезно, – сверкая глазами, продолжал Грэнби. – Мало кто из школьников располагает такими возможностями, как ты. Хочу тебе кое-что рассказать. В Принстоне я познакомился с двумя студентами, которые губили себя пьянством. Проще всего было бы сказать: «Мое дело – сторона» – и дать им пойти ко дну, однако, заглянув себе в душу, я понял, что так нельзя. Тогда я откровенно высказал им все, что думал, после чего у этих юношей, во всяком случае у одного, отбило всякую охоту к спиртному.

– У нас в школе, по-моему, пьющих нет, – возразил Бэзил. – Правда, был один чудик по фамилии Бейтс, так его в прошлом году исключили…

– Не важно, – перебил Джон Грэнби. – От курения один шаг до пьянства, а от пьянства… к другим порокам.

Битый час Грэнби вещал, а Бэзил слушал; он все глубже погружался в свои мысли, а кирпичная стена вдоль дороги и тяжелые от плодов яблоневые ветви, нависающие сверху, с каждой минутой теряли свою яркость. Его в самое сердце поразило, как он про себя выразился, истинное бескорыстие человека, взвалившего чужие заботы на свои плечи. Грэнби опоздал на поезд, но заверил, что это не имеет значения, коль скоро ему удалось заронить в душу Бэзила семена ответственности за других.

В благоговейном трепете, просветленный, уверенный, Бэзил вернулся в школьное общежитие. Прежде он считал себя довольно скверным человечишкой; если ему и попадался (разве что в возрасте десяти лет) какой-нибудь похожий на него персонаж, то это был Проныра Гарри [28]28
  Проныра Гарри —персонаж комиксов, созданных в конце 1890-х гг. плодовитым карикатуристом Чарльзом У. Калесом (1878–1931) для ежедневного приложения к газете «Нью-Йорк уорлд», выходившей с 1860 по 1931 г.


[Закрыть] из газетных комиксов. Да, Бэзил отличался склонностью к размышлениям, но размышления эти были темными и беспредметными, далекими от этических принципов Реальную власть имел над ним только страх – страх лишиться своих достижений и авторитета.

Но встреча с Джоном Грэнби произошла в знаменательный момент. После утреннего триумфа школьная жизнь уже не сулила ничего большего, а тут возникло кое-что новое. Стать безупречным внешне и внутренне; как выразился Грэнби – вести безупречную жизнь. Грэнби обрисовал ему эту безупречность, не забыв подчеркнуть даруемые ею материальные вознаграждения, такие как почет и влияние в студенческой среде; воображение тут же перенесло Бэзила далеко в будущее. Вот, например: подходит его очередь на вступление в тайное сообщество студентов Йеля «Череп и кости» [29]29
  «Череп и кости» – старейшее тайное общество студентов Йельского университета. Основано в 1832–1833 гг. секретарем Йельского университета Уильямом Расселом и его четырнадцатью единомышленниками. Считается, что членами общества становятся только представители элиты, выходцы из самых богатых и влиятельных семей США.


[Закрыть], но он с мягкой, грустной улыбкой – примерно такой же, как у Джона Грэнби, – уступает это место своему однокашнику, который сильнее жаждал этой чести; толпа сдержанно рыдает. А чуть позже, в возрасте двадцати пяти лет, во время церемонии вступления в должность, он обращается к нации со ступеней Капитолия и видит вокруг море лиц, взирающих на него с любовью и восхищением…

Погруженный в мечты, Бэзил рассеянно умял с полдюжины галет и выпил бутылку молока, то есть подчистил все, что осталось от ночного набега на кладовую. Он смутно осознавал, что такие проступки теперь неприемлемы, но на него напал зверский голод. Из почтительности он пресекал свои мечтания, пока не наелся.

Осенний сумрак за окном рассекали фары пролетавших мимо автомобилей. В них мелькали знаменитые футболисты и прелестные дебютантки, загадочные авантюристки, короли шпионажа – богатые, беспечные, богемные персонажи, спешившие в Нью-Йорк, на волнующие встречи в модных танцевальных залах, в укромных кафе, в залитых осенней луной ресторанах на городских крышах. Он вздохнул, – может быть, впоследствии ему удастся вкусить этой романтики. Стать неподражаемым острословом и блестящим собеседником, не растеряв при этом внутреннюю мощь, серьезность и сдержанность. Стать великодушным, открытым и самоотверженным, но при этом сохранить ореол таинственности, чувственности и горьковатой меланхолии. Стать одновременно светлой и темной личностью. Достичь гармонии, переплавить все эти качества в единое целое – да, тут было над чем потрудиться. Мысль о подобном совершенстве направила его жизненные помыслы в русло безоглядного честолюбия. Его душа устремилась в мегаполис вслед за летящими огнями; но вскоре он взял себя в руки, затушил сигарету о подоконник и при свете настольной лампы набросал план приближения к безупречной жизни.

II

Месяц спустя Джорджу Дорси выпала мучительная обязанность сопровождать свою мать в прогулке по школьной территории; найдя относительно уединенное место возле теннисных кортов, он с жаром убедил ее передохнуть на скамейке.

До сих пор он выдавил из себя лишь несколько хриплых реплик: «Тут спортзал…», «Это Чокнутый Конклин, учитель французского. Его все ненавидят…», «Пожалуйста, не говори мне „братишка“ – ребята услышат». Теперь его лицо приобрело сосредоточенное выражение, какое появляется у подростков в присутствии родителей. Дальше можно было не напрягаться. Он ждал вопросов.

– По поводу Дня благодарения, Джордж… Кто этот мальчик, которого ты собираешься пригласить к нам в дом?

– Его зовут Бэзил Ли.

– Расскажи подробнее.

– Рассказывать особенно нечего. Мальчик как мальчик, из шестого класса, шестнадцать лет или около того.

– Это приличный мальчик?

– Да. Он из города Сент-Пол, в Миннесоте. Я уже давно его пригласил.

Миссис Дорси отметила некоторую сдержанность в голосе сына:

– Хочешь сказать, ты теперь жалеешь? Он тебе разонравился?

– Да нет…

– Совсем не обязательно приглашать того, к кому ты плохо относишься. Можно просто сказать ему, что у твоей мамы изменились планы.

– Я хорошо к нему отношусь, – заверил Джордж и, помявшись, добавил: – Просто в последнее время он какой-то не такой.

– Как это понимать?

– Ну, странный какой-то.

– Объясни, Джордж. Я не хочу, чтобы ты приводил в дом странных личностей.

– Да он не то чтобы странный. Просто отзывает ребят в сторонку и ведет с ними беседы. А потом вроде как улыбается.

Миссис Дорси была заинтригована:

– Улыбается?

– Ага. Отводит их куда-нибудь за угол и нудит, пока его терпят, а потом улыбается, – губы его скривились в нелепой гримасе, – вот так.

– Нудит?

– Чтобы, дескать, не ругались, не курили, чтобы домой не забывали писать – всякое такое. Один парень поддался, а вообще его всерьез не воспринимают. Он вроде как занесся, потому что в футбол играет лучше всех.

– Хорошо, давай не будем его звать.

– Нет-нет! – всполошился Джордж. – Так нельзя. Я ведь его пригласил.

Разумеется, Бэзил ни сном ни духом не ведал об этом разговоре, и неделю спустя на Центральном вокзале Нью-Йорка шофер семейства Дорси принял у мальчиков их багаж. Над городом занимался розовато-серый восход; у прохожих маленькими воздушными шариками вырывалось заиндевелое дыхание. Со всех сторон подступали дома, множеством этажей устремленные ввысь; их основания трогал зимний цвет стариковской улыбки, стены расчерчивало по диагонали неяркое золото, а карнизы, проплывавшие на фоне бездвижного неба, обрамлял пурпур.

В длинном, приземистом английском лимузине – такой автомобиль Бэзил видел впервые – сидела девушка, на вид его ровесница. Она небрежно подставила брату щеку для поцелуя, холодно кивнула Бэзилу, не удостоивего улыбкой, и пробормотала «здрас-с-сте». Больше она не произнесла ни слова и, казалось, с головой ушла в собственные мысли. Наверное, из-за своей чрезмерной сдержанности она вначале не произвела на Бэзила никакого впечатления, но мало-помалу до него дошло, что столь очаровательного создания он не встречал никогда в жизни.

У нее было загадочное лицо. Длинные ресницы, мягко оттенявшие бледность кожи, почти касались щек, будто пытаясь скрыть бесконечную скуку, но, когда она улыбалась, ее лицо озарялось милым дружеским расположением, словно говорившим: «Продолжай, я слушаю. Мне интересно. Я так ждала – целую вечность – этой встречи с тобой». Потом она вспоминала, что смущается или скучает, улыбка гасла, а серые глаза снова прятались под полуприкрытыми веками. Дивный миг растворялся, едва наступив, и оставлял по себе лишь мучительное, неудовлетворенное любопытство.

Дом семейства Дорси находился на Пятьдесят третьей улице. Бэзил изумился дважды: когда увидел необычайно узкий фасад из белого камня и когда понял, как просторно внутри. Комнаты для приема гостей уходили далеко вглубь; в столовой сверкал искусственный свет; небольшой лифт в почтительной тишине соединял все пять этажей. Бэзил увидел новый для себя мир – квинтэссенцию роскоши. И ведь что поразительно: любой островок этого дома был изысканнее и романтичнее, чем необъятные лабиринты особняка Джеймса Дж. Хилла в родном городе Бэзила. От восторга он тут же забыл про школу. Его охватила знакомая жажда нового, какую прежде вызывали мимолетные впечатления от Нью-Йорка. В диковинку было все: ослепительно-яркий блеск Пятой авеню, эта прелестная девушка, которая не пошла дальше машинального «здрас-с-сте», и великолепно обустроенный дом; а Бэзил уже знал, что доселе невиданное обычно сулит настоящие приключения.

Но стряхнуть настрой, в котором он пребывал весь последний месяц, оказалось не так-то легко. Над ним довлел идеал безупречности. Как учил Джон Грэнби, изо дня в день следовало быть «верным самому себе», то есть помогать людям. За предстоящие пять дней можно было вплотную заняться Джорджем Дорси; не исключались и другие возможности. С твердым намерением поработать на два фронта, Бэзил распаковал саквояж и приготовился выйти к завтраку.

Ему отвели место рядом с миссис Дорси, которая сочла, что мальчик излишне общителен для первого знакомства, в духе Среднего Запада, но вежлив и, очевидно, вполне вменяем. Бэзил сообщил ей, что собирается стать проповедником, и тотчас же в этом усомнился, но, заметив интерес миссис Дорси, не стал отпираться.

День уже был спланирован – они собирались пойти потанцевать, ибо время было золотое: Морис [30]30
  Морис– Морис Мувэ (1889–1927), один из популярнейших салонных танцовщиков Америки. В эстрадном шоу «За рекой» (1911) исполнял в паре с Флоренс Уолтон свое знаменитое «Аргентинское танго».


[Закрыть]исполнял свое знаменитое танго в шоу «За рекой», а Вернон и Ирен Кастл [31]31
  Вернон Кастл(1887–1918) и Ирен Кастл(1893–1969) – блистательные салонные танцовщики, составившие конкуренцию Морису Мувэ. В дорогих ресторанах Нью-Йорка, где они показывали свои шоу, эта образцовая супружеская пара обычно сидела среди респектабельных посетителей, ничем не выделяясь из их числа. Ирэн считалась законодательницей мод. Ниже о чете Кастл сказано: «Тон задавали высокий англичанин и девушка в голландском чепце». Упоминаемый далее «Кастл-хаус» – фешенебельная школа танцев и танцевальный клуб, принадлежавшие Вернонам.


[Закрыть]в третьем акте «Солнечной девушки» демонстрировали зажигательный кастл-уок, который проложил современному танцу путь в высшее общество и привлек в кафе девушек из хороших семей, что коренным образом изменило американский стиль жизни. Могучая и богатая империя пробовала веселье на вкус, ища развлечений не слишком плебейских, но и не чересчур изощренных.

К трем часам собралась компания из семи человек, и все уселись в лимузин, чтобы отправиться к «Эмилю». Среди них были две стильные шестнадцатилетние девушки анемичного вида – одна из них носила громкую банкирскую фамилию – и двое первокурсников из Гарварда, которые обменивались им одним понятными шутками и не замечали никого, кроме Джобены Дорси. Бэзил ждал, что сейчас все начнут задавать друг другу обычные вопросы: «Где учишься?» или «Знаком ли с тем-то и тем-то?», и общение станет непринужденным, но ничуть не бывало. Атмосфера оставалась обезличенной; у него даже не было уверенности, что четверка гостей знает его имя. «Можно подумать, – рассуждал он, – будто каждый ждет, когда кто-нибудь другой выставит себя дураком». В этом тоже было что-то новое и непривычное; он решил, что в Нью-Йорке так принято.

Приехали к «Эмилю». Лишь в нескольких парижских ресторанах, где аргентинцы без устали выписывают шагами спирали, сохраняется то танцевальное безумие, которое бушевало перед самым началом войны. В те годы танец не был приложением к алкоголю и ухаживанию или средством скоротать ночь – он был самодостаточен. Малоподвижные биржевые маклеры, почтенные матроны за шестьдесят, ветераны армии конфедератов, государственные мужи и люди науки, жертвы гиподинамии – все они хотели не просто танцевать, но танцевать красиво. В трезвых доселе умах запылали непомерные амбиции; в семьях, где многие поколения отличались скромностью, расцвело безудержное самолюбование. Длинноногие ничтожества просыпались знаменитыми; романтические свидания вполне могли наутро продолжиться танцем. Карьера и помолвка зависели теперь от изящного скольжения или неуклюжей запинки; тон задавали высокий англичанин и девушка в голландском чепце.

У входа в кабаре Бэзил не на шутку разволновался: современные танцы принадлежали к той категории вещей, в отношении которых Джон Грэнби был особенно непримирим.

В гардеробе он подошел к Джорджу Дорси:

– У нас лишний партнер; как по-твоему, не будет возражений, если я ограничусь вальсом? Все остальное – не по мне.

– Естественно. Какие могут возражения? – Он с любопытством взглянул на Бэзила. – Боже правый, ты зарок дал, что ли?

– Ну, не то чтобы зарок… – смешался Бэзил.

В зале яблоку негде было упасть. Люди всех возрастов и рангов сосредоточенно шаркали под нервные, будоражащие ритмы мелодии «Слишком много горчицы» [32]32
  «Tres Moutarde» – танцевальная пьеса в стиле рэгтайма, написанная английским композитором С. Маклином в 1911 г. и сразу завоевавшая небывалую популярность.


[Закрыть]. Три пары, приехавшие потанцевать, машинально встали из-за стола, оставив Бэзила в одиночестве. Глазея по сторонам, он пытался внушить себе, что глубоко возмущен происходящим, но достаточно хорошо воспитан, чтобы не подавать виду. Однако вокруг было на что посмотреть, а потому сохранять нужный настрой оказалось трудно; Бэзил с восторгом ловил глазами проворные ноги Джобены, когда к нему подсел не лишенный обаяния молодой человек, на вид лет девятнадцати.

– Прошу меня простить, – заговорил он с преувеличенной любезностью, – не здесь ли сидит мисс Джобена Дорси?

– Здесь.

– Я приглашен к этому столику. Фамилия моя – де Винчи. Только не спрашивайте, имею ли я отношение к художнику.

– Моя фамилия Ли.

– Отлично, Ли. Что тебе заказать? Что ты сегодня пьешь? – Тут подоспел официант с подносом, и де Винчи обвел брезгливым взглядом предложенные напитки. – Чай, сплошной чай… Официант, принесите-ка мне двойной «бронкс»… [33]33
  «Бронкс» —коктейль из джина, апельсинового сока и двух сортов вермута.


[Закрыть]А для тебя, Ли? То же самое?

– Нет-нет, спасибо, – быстро ответил Бэзил.

– Тогда несите один.

Де Винчи вздохнул; у него определенно был запьянцовский вид человека, не просыхавшего несколько дней кряду.

– Милый песик вот под тем столом. Напрасно они разрешают здесь курить, если к ним приходят с собаками.

– Почему?

– Дым разъедает глаза.

Его логика вызвала у Бэзила некоторое замешательство.

– Только не говори мне о собаках, – с глубоким вздохом продолжал де Винчи. – Я стараюсь о них не думать.

Бэзил охотно сменил тему, поинтересовавшись, учится ли его собеседник в колледже.

– Две недели. – Для пущей убедительности де Винчи поднял вверх два пальца. – Ровно столько мне потребовалось, чтобы окончить Йель. Я был первым, кого в пятнадцатом году турнули из Шеффа [34]34
  Шеффжаргонное название Научно-технического колледжа, одною из подразделений Йельского университета. Основан в 1847 г. Впоследствии получил имя железнодорожною магната и филантропа Джозефа Эрла Шеффилда, который пожертвовал колледжу 130 тыс. долларов. В 1956 г. колледж прекратил функционировать как отдельное учреждение.


[Закрыть].

– Это скверно, – не покривил душой Бэзил. Сделав глубокий вдох, он изобразил сочувственную улыбку. – Твои родители, надо думать, очень расстроились.

Де Винчи вытаращился на него исподлобья, будто поверх очков, но не успел он ответить, как танец кончился и остальные вернулись за столик.

– Привет, Скидди.

– Наконец-то, Скидди!

Все они были хорошо знакомы. Один из первокурсников уступил ему место рядом с Джобеной, и между ними завязался приглушенный разговор.

– Это Скидди де Винчи, – шепнул Джордж на ухо Бэзилу. Прошлым летом они с Джобеной обручились, но подозреваю, с нее хватило. – Он покачал головой. – Случалось, они сбегали на авто его мамаши в Бар-Харбор; такая гадость.

Неожиданно Бэзил зарделся от волнения, будто у него внутри щелкнули электрическим фонариком. Он смотрел на Джобену – ее бесконечно отрешенное лицо на мгновение просветлело, хотя улыбка тут же стала грустной; в ее глазах читалась искренняя доброжелательность, но не было радости. Бэзилу захотелось узнать, волнует ли Скидди де Винчи разрыв с Джобеной. Возможно, если бы он исправился, бросил пить и вернулся в Йель, она бы переменила свое решение.

– Танго, – сказал Джордж. – Танго-то можно танцевать, а? В нем ничего дурного нет – испанский танец.

Бэзил призадумался.

– Конечно можно, – настаивал Джордж. – Говорю тебе, это испанский танец. Чем тебя смущает испанское танго?

Один из первокурсников с любопытством смотрел в их сторону. Перегнувшись через столик, Бэзил пригласил Джобену на танец.

Прежде чем подняться со стула, она еще что-то шепнула де Винчи, а потом, чтобы загладить эту маленькую бестактность, улыбнулась Бэзилу. Когда они выходили на паркет, у него закружилась голова.

И тут ни с того ни с сего она отпустила столь возмутительную реплику, что Бэзил вздрогнул и чуть не споткнулся, подумав, что недослышал.

– Могу поспорить, ты перецеловал тысячу девчонок, – бросила она, – с такими-то губами.

– Что?!

– Скажешь, нет?

– Ничего подобного, – заявил Бэзил. – На самом деле я…

Она снова равнодушно опустила ресницы и стала под певать оркестру:

 
С танго сердце горячей,
И в сумраке ночей
Весь этот мир – ничей…
 

Что она хотела этим сказать – что целоваться не зазорно и даже похвально? А ведь Джон Грэнби, если вспомнить, говорил: «Кто целует приличную девушку, тот подталкивает ее в логово дьявола».

Бэзилу вспомнилось все его прошлое: вечер, проведенный с Минни Биббл на веранде у Кампфов, возвращение с озера Блэк-Бэар вместе с Имоджен Биссел на заднем сиденье чьей-то машины, многочисленные знакомства на почве игры в записочки, детские поцелуи, которые приходились на ухо или на нос, поскольку мишень уворачивалась.

Теперь с этим покончено; он больше никогда не поцелует ни одной девушки, пока не встретит ту, которая станет его женой. Но его беспокоило, что девушка, которая казалась ему совершенно прелестной, настолько легкомысленна в этом вопросе. Странное возбуждение, охватившее его, когда Джордж упомянул, что Джобена и Скидди де Винчи в автомобиле занимались всякими «гадостями», переросло в негодование, и это негодование крепло. Преступное деяние – ведь ей не было еще и семнадцати. Вдруг его осенило: наверное, он не должен оставаться в стороне; наверное, ему дается возможность проявить себя. Если объяснить ей, что это тупик, что она обрекает себя на муки, то его поездка в Нью-Йорк окажется не напрасной. Он сможет вернуться в школу счастливым, зная, что принес одной девичьей душе покой, которого она прежде не ведала.

На самом же деле чем явственнее он представлял себе Джобену и Скидди де Винчи в автомобиле, тем сильнее бесился.

В пять часов они вышли от «Эмиля», чтобы перебраться в «Кастл-хаус». Асфальт поблескивал от измороси. Взволнованная наступлением сумерек, Джобена порывисто схватила Бэзила под руку:

– Мы все не поместимся в авто. Давай наймем вот тот экипаж.

Она дала адрес дряхлому кучеру в линялой темно-зеленой ливрее, и перекошенные дверцы загородили их от дождя.

– Как они все мне надоели! – зашептала она. – У них пустые глаза, у всех, кроме Скидди, но через какой-нибудь час у него будет заплетаться язык. Первый сигнал уже был: он начал плакаться из-за своей собаки Скорлупки, которая сдохла месяц назад. Ты когда-нибудь поддавался очарованию человека, который обречен; который идет предначертанной ему дорогой, не жалуясь, не надеясь, а лишь покоряясь своей судьбе?

Его неопытное сердце отчаянно запротестовало.

– Зачем же себя губить? – возразил он. – Каждый может начать с чистого листа.

– Только не Скидди.

– Кто угодно, – настаивал он. – Нужно лишь принять решение стать чуточку лучше – это на удивление просто и на удивление действенно.

Похоже, она его не слышала.

– Как чудесно, правда? На улице непогода, а мы с тобой едем в этом экипаже, – она повернулась к нему с улыбкой, – вдвоем.

– Да, – рассеянно согласился Бэзил. – Суть в том, чтобы каждый старался вести безупречную жизнь. Начинать можно в самом юном возрасте, лет в десять-одиннадцать, тогда можно добиться абсолютной безупречности.

– Это верно, – сказала она. – В некотором смысле Скидди ведет безупречную жизнь. Он не знает тревог, не знает сожалений. Его можно было бы отправить в прошлое… ну, скажем, в восемнадцатый век или в любую эпоху, когда ценились деньги и красавцы, – и он был бы там как дома.

– Это совсем другое, – встревожился Бэзил. – Это вовсе не то, что я понимаю под безупречной жизнью.

– Ты имеешь в виду нечто более изощренное, – предположила она. – Я сразу об этом подумала, увидев твой подбородок. Держу пари, ты просто берешь все, что захочешь.

Бросив на него еще один взгляд, она качнулась в его сторону.

– Ты не понимаешь… – начал он.

Она положила руку ему на локоть:

– Подожди минутку; мы почти приехали. Давай не будем спешить в зал. Здесь так празднично, все в огнях, а там духота, толчея. Скажи кучеру, пусть проедет еще несколько кварталов. Я заметила, что ты совсем мало танцевал; мне это понравилось. Терпеть не могу мужчин, которые подскакивают при первых звуках музыки, будто на кону их жизнь. Это правда, что тебе всего шестнадцать?

– Правда.

– А выглядишь старше. Твое лицо читается, как книга.

– Ты не понимаешь… – снова начал Бэзил, приходя в отчаяние.

Через окошко в перегородке она обратилась к кучеру:

– Едем прямо по Бродвею; мы скажем, где остановиться. – Откинувшись назад, она мечтательно повторила: – Безупречная жизнь. Хотела бы я жить безупречной жизнью. Я готова страдать – знать бы только, ради чего; стоит ли размениваться на пустяки, низости и пакости – если грешить, так по-крупному.

– Нет же, нет! – Бэзил пришел в ужас. – Так нельзя себя ощущать, это нездоровые мысли. Никогда не произноси такие вещи – ты же девушка, тебе всего шестнадцать лет. Ты должна… должна себя убеждать и почаще размышлять о вечном. – Он ожидал, что Джобена его перебьет, но она молчала. – Вот я, например, всего месяц назад выкуривал по двенадцать или даже пятнадцать сигарет в день, если у меня не было тренировки по футболу. Сыпал проклятиями, сквернословил и почти не писал домой, поэтому родители вынуждены были время от времени телеграфировать – тревожились о моем здоровье. У меня не было чувства ответственности. До недавнего времени мне даже в голову не приходило, что можно жить безупречно, но я сделал попытку.

Он помолчал, переполняемый чувствами.

– Не приходило в голову? – тихо переспросила Джобена.

– Никогда. Я был таким, как все, только хуже. Походя целовался с девчонками и не мучился.

– Что же… что тебя так изменило?

– Встреча с одним человеком. – Он резко повернулся к ней и ценой немалых усилий изобразил на своем лице жалкое подобие милой и печальной улыбки Джона Грэнби. – Джобена, у тебя… у тебя есть задатки хорошей девушки. Мне было очень горько, что сегодня ты курила и танцевала разнузданные танцы, – это просто дикость. А как ты рассуждаешь о поцелуях! Что будет, если ты встретишь мужчину, который хранил чистоту и не целовал никого, кроме своих родных, а тебе придется сказать ему, что ты делала всякие гадости?

Она резко откинулась назад и решительно проговорила через окошко:

– Едем обратно – по адресу, который мы вам дали.

– Этому надо положить конец. – Бэзил снова улыбнулся, изо всех сил стараясь поднять ее на ступеньку выше. – Пообещай мне, что попробуешь. Это не так уж трудно. И когда однажды в твоей жизни появится честный и открытый мужчина, который спросит: «Выйдешь за меня замуж?» – ты сможешь сказать ему, что никогда не танцевала фривольных танцев, кроме испанского танго и бостона, и никогда ни с кем не целовалась… после шестнадцати лет, а возможно, тебе вообще не придется говорить, что ты хоть с кем-то целовалась.

– Это же нечестно, – сказала она изменившимся голосом. – Разве я не должна открыть ему правду?

– Ты могла бы сказать, что оступилась по неведению.

– Вот как…

К огорчению Бэзила, экипаж остановился прямо у «Кастл-хауса». Джобена поспешила внутрь и, чтобы загладить свое долгое отсутствие, весь вечер посвятила исключительно Скидди и гарвардским первокурсникам. Но, без сомнения, она крепко призадумалась – в точности как он месяцем раньше. Будь у него чуть больше времени, он бы ее разубедил, продемонстрировав, какое влияние на других способен оказывать человек, ведущий безупречный образ жизни. Теперь этот шанс откладывался на завтра.

Но на другой день он ее почти не видел. Она убежала до завтрака и не пришла на встречу с Бэзилом и Джорджем после дневного спектакля; напрасно они битый час ждали ее в «Билтмор-гриле». К ужину собрались гости, и Бэзилу стало не по себе, когда Джобена исчезла, едва выйдя из-за стола. Могло ли так случиться, что он отпугнул ее своей серьезностью? Тогда ему тем более требовалось ее увидеть, переубедить, привязать к себе невидимой нитью высокой цели. Возможно – возможно, – она и есть та идеальная девушка, на которой ему суждено жениться. От этой сногсшибательной мысли его захлестнуло восторгом. Он тут же распланировал наперед годы ожидания: они будут поддерживать друг друга в достижении совершенства жизни и ни один не подарит поцелуя никому другому – на этом условии он будет настаивать, причем категорически; он возьмет с нее обещание на пушечный выстрел не приближаться к Скидди де Винчи; а после – супружеская жизнь, полная высокого служения, безупречности, славы и любви.

Вечером мальчики опять пошли в театр. Вернулись они в двенадцатом часу; Джордж поднялся наверх, чтобы пожелать матери спокойной ночи, а Бэзилу поручил исследовать содержимое ледника. В темном чулане, пытаясь на ощупь определить, где включается свет, он вздрогнул, услышав, как в кухне кто-то произнес его имя.