Текст книги "Под солнцем Тосканы"

Автор книги: Фрэнсис Мэйес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Какое прекрасное слово – «реставрация»: дома, земли, возможно, самих себя. Но что именно реставрировать? Наша жизнь полна до краёв. Меня больше всего поражают наше рвение и энтузиазм. У нас громадьё планов. Но ведь опыт показал: стоит чему-то войти в проект, не имеет значения какой, как задумка не осуществляется. Или наше возбуждение и вера не допускают сомнений? Или мы просто впряглись в огромное колесо и теперь толкаем его, чтобы крутилось? Но я знаю, что всему этому есть главный стимул, такой же могучий, как тот гигантский корень, который обмотался вокруг камня, найденного под стеной террасы.

Я помню, как задремала, читая «Поэтику пространства» Башляра; этой книги у меня нет с собой, но несколько предложений я переписала в записную книжку. Он говорил о доме как об «инструменте анализа» человеческой души. Вспоминая комнаты в домах, где мы жили, мы учимся принимать самих себя. Такое ощущение дома мне близко. Башляр писал о странном жужжании солнца, когда оно заходит в комнату, в которой находишься один. Больше всего мне импонирует вот какая его мысль: дом защищает мечтателя: дома, которые нам дороги, – это те, в которых мы можем грезить в тишине. Гости, которые останавливались у нас на пару дней, спустившись после первой ночи, были готовы рассказывать свои сны. Часто это были сны о давно ушедших родителях. «Я сидела в машине, и мой отец за рулём, только я была в теперешнем возрасте, а мой отец на самом деле умер, когда мне было двенадцать. Он быстро вёл машину...» Наши гости спят подолгу, как и мы, когда приезжаем сюда. Это единственное место в мире, где я могу задремать в девять часов утра. Не это ли Башляр подразумевал под «отдыхом, происходящим из всего глубокого сновидческого опыта»? Проведя тут неделю, я обретаю энергию юной девочки. В глубине души я всегда считала, что идеально, когда дом встроен в свой пейзаж. Благодаря Башляру я поняла, что дома, которые глубоко запали нам в душу, – это те, что восходят к первичному для нас дому. В моём представлении, однако, речь идёт не просто о первом доме как месте существования, а о первом осознании себя как личности. В нас, южанах, есть ген, пока ещё не открытый в спиралях ДНК: мы верим, что место обитания человека и есть его судьба. Дом, в котором ты живёшь, – твоё второе «я». Выбор дома никогда не бывает случайным, это всегда выбор того, чего человек страстно жаждал.

Из воспоминаний раннего детства: я живу в маленькой комнате, летняя ночь, все окна открыты. Мне три или четыре года, я проснулась после того, как все легли спать. Я опираюсь о подоконник и выглядываю, вижу голубые гортензии, большие, как пляжные мячи. Ветер вздымает тонкие белые гардины. Я играю с задвижкой ставни, и она вдруг открывается. Я поранила палец металлическим крюком, но мне всё нипочём. Я залезаю на подоконник и выпрыгиваю из окна. Оказываюсь на тёмном заднем дворе и начинаю бежать, упиваясь своей свободой. Трава мокрая от росы, на чёрном кусте сияют белые камелии, невдалеке я замечаю силуэт маленькой сосёнки – ростом она как раз с меня. Я подхожу к качелям, висящим на дереве пекан. Потом выхожу на середину улицы, переходить которую мне не разрешается. И наконец возвращаюсь в дом через заднюю дверь и шмыгаю к себе в комнату.

Он так драгоценен, этот прилив чистой радости, вспышка удовольствия, встряска, как от удара током, когда внешняя обстановка полностью совпадает с состоянием твоей души.

В Сан-Франциско я выхожу на небольшую, заросшую цветами плоскую крышу и смотрю вниз с четвёртого этажа – там терраса с красивыми, не требующими ухода цветочными грядками, организованными по системе капельного полива, за которой следит садовник. Меня эта система не удовлетворяет. Я рада, что жасмин по высокой изгороди забрался на мой четвёртый этаж и пышно цветёт, обвивая решётку лестницы. Ночью, придя с работы, я могу выйти сюда, полить свои горшки, посмотреть на звёзды, отыскать вьющиеся плети, испускающие благоуханный аромат. Такие цветы – жасмин, жимолость, гардения – пробуждают в моей душе воспоминания о Юге, об идеальном доме моего детства. Это своего рода связь с землёй, пусть не совсем полноценная, частичная, – мои ноги находятся высоко над землёй, а когда я выхожу из дома, между моими ногами и землёй лежит бетон.

Я дружу с жильцами первого и второго этажей. Мы встречаемся и обсуждаем, когда пора ремонтировать или красить лестницу. Я смотрю на верхушки деревьев, они замечательные. За моим домом – частные сады, а у нас в микрорайоне только ряд соединённых фасадов викторианских домов. В центре квартала – зелёная лужайка. Если бы мы все убрали свои заборы, то могли бы бродить по цветущему зелёному газону. Но я так люблю свою квартиру, что не осознаю, чего лишена.

Была ли на самом деле в Брамасоле nonna – бабушка, некий дух, ангел-хранитель дома? В этом трёхэтажном доме, укоренённом в земле, я сбрасываю всё наносное и становлюсь собой настоящей. В доме ли дело? Быстро мелькает мысль: выбор позволяет достичь гармонии, если благодаря ему ты инстинктивно распознаешь свою глубинную сущность.

Иногда я вижу во сне свои прежние дома, вижу, будто нашла там комнаты, о существовании которых даже не подозревала. Многие друзья рассказывали мне, что им тоже снятся такие сны. Как будто я взбираюсь по лестнице на чердак дома восемнадцатого века. Это город Сомерс в штате Нью-Йорк, в нём мне нравилось жить три года назад, и там я вдруг обнаруживаю три неизвестные мне комнаты. В одной я вижу спящую герань, уношу её вниз и поливаю. И сразу же, как в фильме Диснея, она обрастает листьями и начинает бурно цвести. В разных домах (дом моей лучшей подруги в старших классах, дом моего детства, дом детства моего отца) одну за другой я открываю двери, и комнат там больше, чем было, насколько я припоминаю. Я иду мимо дома в Нью-Йорке, он освещён, в каждом окне я вижу людей. Я никогда не видела во сне квадратную квартиру, в которой жила в Принстоне. Не снится мне и моя нынешняя квартира в Сан-Франциско, которую я так люблю, – но, наверное, это потому, что перед сном я каждый вечер слушаю вой сирен на заливе. Эти низкие звуки прогоняют сон, это перекличка духов, вызов внутреннего голоса, который есть у нас у всех, но мы не знаем, как с ним обращаться.

В Виккьо, в доме, который я снимала несколько лет назад, мой периодически повторяющийся сон воплотился в реальность. Дом был огромный, в боковом флигеле жил сторож. Однажды я открыла дверь комнаты, которую считала чуланом, а за ней оказался длинный коридор, по обе стороны которого были двери в пустые комнаты. В коридор влетали и вылетали белые голуби. Это был второй этаж флигеля сторожа, и я не сообразила, что он необитаем. С тех пор я часто заходила в этот каменный коридор с прямоугольниками солнечного света на полу и наблюдала за взмахами белых крыльев.

Здесь, в своём итальянском доме, я вновь испытала первичную радость единения с природой. Дом открыт для бабочек, стрекоз, пчёл или всех, кто пожелает влететь в одно окно и вылететь из другого. Едим мы почти всегда во дворе. Во мне настолько возродился здравый смысл моей матери – умение наслаждаться настоящим и не спешить, – что даже нашлось время с удовольствием отполировать до блеска оконное стекло. Я возродилась для домашней жизни. Одна стена этого дома вросла прямо в склон холма. Не следует ли это считать знаком того, что меня ожидают внутренние перемены? Здесь мне не снятся дома. Здесь я вижу во сне реки.

Приезжает моя дочь Эшли, и в эти безумные знойные дни мы ездим по окрестностям, обозревая достопримечательности. Впервые увидев дом, она остановилась и долго смотрела на него, а потом произнесла: «Как странно – этот дом станет частичкой нашей памяти». Это то самое предчувствие, которое иногда нас посещает, когда мы путешествуем или переезжаем в новый город: вот место, которое навсегда останется в моей душе.

Естественно, я хочу, чтобы она полюбила Брамасоль, но не буду её убеждать. Она сказала, что не прочь провести здесь Рождество. Она выбирает для себя комнату. «У тебя есть машинка для приготовления пасты?»; «А у нас на столе всегда будут дыни?»; «На второй террасе запросто поместится бассейн»; «Где расписание поездов во Флоренцию? Мне нужно съездить купить себе туфли».

Окончив колледж, она сразу устремилась в Нью-Йорк. Жизнь художника: случайные заработки, долгое жаркое лето, проблемы со здоровьем; она готова посмотреть на ледяной пруд, в который стекает вода с гор, – его устроил священник там, среди холмов; она готова поехать на побережье Тирренского моря, и мы берём напрокат пляжные кресла и весь день изнемогаем под солнцем; она готова к вечерним прогулкам по вымощенным камнями городам, построенным на холмах.

Время летит, и приближается пора моего отъезда. Я улетаю вместе с Эшли – мне надо в университет. Эд остаётся ещё на десять дней. Может быть, наконец, объявится пескоструйщик.

Festina tarde: Торопись медленно

Когда я выхожу из самолёта в аэропорту Сан-Франциско, меня окутывает холодный туманный воздух, пахнущий солью и выхлопами реактивных самолётов. Таксист переходит улицу, чтобы помочь мне получить багаж. Обменявшись любезностями, мы оба погружаемся в молчание, и я ему благодарна. Я провела в пути целые сутки. Последний этап перелёта, из аэропорта Кеннеди, где мы попрощались с Эшли, до Сан-Франциско, оказался тяжёлым: из-за сильного ветра пилотам потребовался лишний час. Вдоль шоссе – застроенные холмы в ожерельях огней, справа волны залива бьют о покрытие автострады. Я жду, когда мы повернём, сразу за поворотом застывшей белой линией горизонта возникает панорама города. При въезде в город меня поджидают захватывающие дух подъёмы и спуски с холмов, а в промежутках между зданиями мелькают где полоска, где краешек, а где и ширь бушующей синей воды.

Перед моими глазами всё ещё стоят мощённые камнем города, поля скошенной травы, заросшие виноградниками пологие холмы, оливковые рощи, подсолнухи – для американца пейзаж экзотический. Я шарю в сумке, ищу ключ от дома, мне кажется, он лежал во внутреннем кармане сумки, застёгнутом на молнию. А если потеряла – тогда что? Дубликаты моих ключей есть у двух подруг и у соседки. Воображаю, каково мне будет услышать на их автоответчике: «Я уехала из города до пятницы...» Проезжаем викторианские дома. Все окна осмотрительно закрыты ставнями, занавески задёрнуты, фонарь над крыльцом освещает деревянные перила и горшки с фигурно подстриженными кустами. На улице пусто, даже с собаками никто не гуляет, никто не бежит в магазин за молоком. Я чувствую острую тоску по городам, где все люди, оставив ключи болтаться в дверных замках, ради вечерней прогулки высыпают на улицу, гуляют, наносят визиты, делают покупки, пьют эспрессо. Эд всё ещё в Тоскане – его университет начинает работать позже моего, и он всё ещё надеется, что пропавший пескоструйщик даст о себе знать. Таксист высаживает меня и уезжает. Мой дом не изменился: куст вьющейся розы подрос и пытается обвиться вокруг колонны. К своей великой радости, я нахожу ключ вместе с оставшимися итальянскими монетками. Кошка Сестра выходит меня приветствовать своим жалобным «мяу» и трётся боками о мои ноги. Я беру её на руки, вдыхаю исходящий от неё запах земли и сырых листьев. В Италии я часто просыпалась: казалось, что она прыгнула ко мне на кровать. Она ложится сверху на мою сумку и сворачивается, чтобы поспать. А считается, что она ужасно страдает в моё отсутствие.

Лампы, коврики, сундуки, пледы, картины, столы – удивительно, какой уютной кажется вся эта захламлённость по сравнению с нашим пустым итальянским домом. Книжные полки, уставленные книгами, стеклянные кухонные горки, в которых выстроились раскрашенные блюда, кувшины, тарелки – всего так много. Ковровая дорожка в холле такая мягкая! Как я могла не скучать по всему этому? Вирджиния Вулф во время войны жила в сельской местности. После одной из бомбардировок она вернулась в Лондон, в свой квартал, и обнаружила, что её дом лежит в руинах. Она предполагала, что должна быть подавлена, но вместо этого почувствовала странную эйфорию. Уж я-то не почувствовала бы, это точно. Помню, после землетрясения я неделю не могла прийти в себя, была потрясена: у меня треснул камин, разбились вазы и бокалы. Просто мои ноги привыкли к прохладным терракотовым полам, а мои глаза – к пустым белым стенам.

Я всё ещё одной ногой там.

На автоответчике одиннадцать сообщений. «Ты вернулась?» «Мне нужна твоя подпись на выпускном удостоверении...» «Позвони и подтверди нашу договорённость». Приходившая навести порядок в доме женщина оставила листок из блокнота с перечнем других звонков, всю почту сложила в моём кабинете. Набралось три пачки высотой до колена, в основном макулатура, и я заставляю себя тут же просмотреть всё это.

Я тянула с отъездом до последнего, так что теперь обязана сразу же отправиться в университет. Занятия начнутся через четыре дня, но, несмотря на постоянный обмен факсами и толкового секретаря, я как заведующая кафедрой должна лично проверить, всё ли готово к учебному процессу. В девять я уже там, в габардиновых брюках и шёлковой набивной блузке. «Как провели лето?» Все обмениваются впечатлениями. В начале учебного года всегда бодрое настроение, атмосфера энтузиазма. Надо забежать в книжный магазин и, если студенты не толпятся за учебниками, купить набор отточенных карандашей, блокнот и несколько блоков бумаги для записей. Но приходится подписывать разные документы, делать звонки. Я впряглась в рутину привычной работы и стараюсь не замечать сбоя биоритмов после вчерашнего перелёта.

После работы иду за продуктами в бакалейный магазин. Вижу, что к штату магазина прибавился массажист. Можно задержаться в его узенькой кабинке и за семь минут массажа расслабиться, а потом уже идти выбирать картофель. Первое время меня ошеломляют очереди в кассу, ряды продуктов в яркой упаковке, возникает соблазн накупить пирожных в новой булочной, только что открывшейся перед универсамом. Горчица, майонез, пластиковые пакетики, какао тёртое для кулинарного использования – я покупаю то, чего не видела всё лето. В отделе деликатесов есть лепёшки с мясом краба и печёный картофель, фаршированный луком, маш-салат и табуле. Какой ассортимент! Я набираю с собой «бутерброды для гурмэ» на два дня. Я буду слишком занята, не смогу готовить.

В Брамасоле сейчас восемь утра. Эд, вероятно, рубит сорняки под оливковым деревом или бродит по участку, поджидая пескоструйщика. На повороте к гаражу встречаю Эвита, бомжа с одним зубом, он роется в нашем мусорном бачке – ищет бутылки и банки. Мой сосед повесил на дверь своего гаража плакат «Визуальное наблюдение».

Последнее сообщение на автоответчике: сначала помехи, потом голос Эда, почему-то скрипучий. «Надеялся застать тебя, милая. Ты ещё на работе? Когда я вернулся из аэропорта, пескоструйщик был тут. – Долгая пауза. – Этого не описать. Шум стоит просто невероятный. У него огромная установка с генератором. Песок на самом деле летит струей во все стороны и засыпает все щели. Это как буря в Сахаре. Вчера он обработал три комнаты. Ты не представляешь, сколько песка на полу. Я вынес всю мебель на террасу, а сам обосновался в одной комнате, но песок летит по всему дому. Балки смотрятся очень хорошо; они из каштана, только одна из вяза. Не знаю, как у меня получится избавиться от этого песка. Он у меня даже в ушах. Его просто не вымести, это бесполезно. Жаль, что ты этого не видишь». Эд редко говорит так эмоционально.

Его следующий звонок – с автострады возле Флоренции, по пути в Ниццу и домой. У него измученный и ликующий голос: пришли разрешения! Вся пескоструйная обработка сделана. Однако Примо Бьянки не сможет заняться домом, потому что ложится на операцию. Эд снова встретился с Бенито, желтоглазой копией Муссолини, и заключил с ним контракт. Работа начнётся безотлагательно и закончится в ноябре, как раз вовремя, к Рождеству. Очистка от песка идёт медленно; пескоструйщик сказал, что песок осыплется вниз понемногу, лет за пять!

Ян, который помогал нам при покупке дома, обещает проследить за выполнением работ. Мы подробно расписали всё, о чём успели подумать: где поставить штепсельные розетки, выключатели и радиаторы, как переделать ванную, где купить арматуру и кафель, которые мы для неё подобрали, как установить кухонный гарнитур – указали даже высоту мойки и расстояние между мойкой и водопроводным краном. Теперь мы с беспокойством ждём сообщений из Брамасоля.

Первый факс приходит 15 сентября. Бенито в первый же день сломал ногу, и начало работы откладывается до тех пор, пока он не сможет ходить.

«Торопись медленно» – таков был лозунг Возрождения. Художники выражали эту мысль, рисуя змею, держащую в пасти свой хвост, или дельфина, обвивающего якорь, или сидящую женщину, в одной руке которой были крылья, а в другой – черепаха. В нашем случае, применительно к Брамасолю, крылья надо заменить на великую стену, черепаху – на центральное отопление, кухню, патио и ванную.

Второй факс из Брамасоля, от 12 октября, информирует, что «произошли задержки» и что «возможно, придётся кое-что изменить при монтаже». Внизу приписка: что бы там ни было, нам не надо беспокоиться.

В ответ мы посылаем ободряющий факс и просим, чтобы все вещи в доме тщательно закрыли полиэтиленом и закрепили его липкой лентой.

Тут же приходит другой факс, в котором говорится, что рабочие начали пробивать стену между кухней и столовой, она оказалась очень толстой. Через два дня Ян сообщает последние новости: когда вытащили очень большой валун, дом треснул и все рабочие разбежались, испугавшись, что он рухнет.

Мы позвонили. Разве они не поставили стойки для закрепления пробитой бреши? Принёс ли Бенито стальные упоры? Как это они не знали, что делать? Как такое могло случиться? Ян сказал, что их дома не такие, как в Америке, они непредсказуемы, и что дверь уже установлена и выглядит красиво, хоть и уже, чем мы хотели, потому что рабочие не стали рисковать. Меня мучают мысли, что нам попались некомпетентные рабочие, и страх, что они могли оказаться под развалинами неустойчивого дома.

К середине ноября Бенито закончил патио – террасу на верхнем этаже. Кроме того, рабочие пробили две двери на верхнем этаже, которые ведут в комнату фермера. Мы решили отказаться от пробивания другой, большой двери, которая соединила бы нашу гостиную и кухню фермера. Когда приходит черед ванной и центрального отопления, опять возникают задержки. «Почти наверняка, – предупредил нас Ян, – когда вы приедете на Рождество, в доме тепла не будет. В сущности, дом не будет пригоден для жилья, потому что трубы центрального отопления должны проходить внутри дома, а не по задней стене, как предполагалось вначале». Он передаёт нам сообщение Бенито о том, что расходы превысят расчётные, потому что электрик и водопроводчик запросили более высокие суммы. Нам никак не узнать, кто что делает, да и Ян как будто тоже сбит с толку. Мы переводим деньги телеграфом, но они идут слишком долго, и Бенито сердится. Ясно одно: в наше отсутствие они совмещают работу в нашем доме с работами на других объектах.

Надеясь на чудо, мы едем в Италию на Рождество. Элизабет предложила нам поселиться в её доме в Кортоне, в нём многое уже упаковано перед её переездом. Она также хочет отдать нам кое-что из своей мебели: её новый дом будет меньшей площади. По дороге из римского аэропорта в ветровое стекло машины неистово бьёт дождь, как из шланга, когда кран открыт до упора. Чем дальше на север, тем сильнее льёт. Прибыв в Камучию, мы прямиком направляемся в бар выпить горячего шоколада, прежде чем заселяться к Элизабет. Мы решаем не распаковываться, съесть ланч, а уже потом ехать в Брамасоль.

Перед нами развалины. В стенах пробиты дыры для труб отопления. Повсюду на полу высятся горы камня и щебня. Полиэтилен, которым мы просили всё укрыть, просто наброшен на мебель, так что каждая книга, стул, блюдо, постель, полотенце, которые оставались в доме, – всё покрыто пылью. Глубокие трещины в стене, идущие от пола до потолка, похожи на открытые раны. Работать над новой ванной только начали – там укладывают цементный пол. Штукатурка в новой кухне уже потрескалась. Правда, большая длинная мойка уже установлена и выглядит чудесно. На фреске в столовой какой-то рабочий чёрным фломастером нацарапал номер телефона. Эд немедленно смачивает тряпку и пытается его оттереть, но, видно, нам придётся так и жить с номером водопроводчика. Эд швыряет тряпку в кучу мусора. Рабочие оставили открытыми все окна, и после утреннего дождя на полу стоят лужи. Во всём заметна небрежность, телефонный аппарат совершенно засыпан, и это вызывает у меня такую злость, что я вынуждена выйти на улицу. Я жадно глотаю холодный воздух. Бенито – на другом объекте. Один из его людей видит нашу крайнюю подавленность и старается нас успокоить: мол, скоро всё будет сделано, и сделано хорошо. Он занимается отделкой пролёта в стене между новой кухней и столовой. Он держится скромно и как будто внимательно относится к делу. «Прекрасный дом, прекрасное место. Всё будет в порядке». Он печально смотрит на нас своими по-старчески выцветшими, синими глазами. Появляется Бенито, он бушует: не было времени прибраться перед нашим приездом, и вообще этот разгром на совести водопроводчика. Но всё замечательно, синьоры. Он не забыл о потрескавшейся штукатурке, просто она не сохнет как следует из-за дождей. Мы отвечаем ему молчанием. Пока он жестикулирует, я ловлю взгляд рабочего: за спиной подрядчика он делает непонятный жест – кивает на Бенито, потом опускает веко.

Патио – терраса на верхнем этаже – сделана безупречно. Пол выложен кирпичами розового цвета, крепления ржавых железных перил заменены, так что терраса безопасна: при этом сохранен стиль ретро. Хоть что-то приятное.

К четырём сгущается сумрак, к пяти уже ночь. Тем не менее лавки открыты после сиесты. Они работают с утра, потом перерыв на сиесту, потом они открываются на несколько часов, уже в темноте: зимой режим точно такой же, как и в самую сильную летнюю жару. Мы забегаем поздороваться с синьором Мартини.

Мы рады видеть его, заранее зная, что на любое наше брюзжание он скажет: «Ба» и «Чертовски много» – такова его реакция на все случаи жизни. На своём плохом итальянском мы объясняем, что происходит с нашим домом. Уже уходя, я вспоминаю непонятный жест рабочего.

– Что бы это значило? – спрашиваю я, опуская одно веко.

– Это значит: он хитрит, будьте внимательны, – отвечает синьор Мартини. – Про кого это?

– Судя по всему, про нашего подрядчика.

Наконец мы в тёплом доме. Спасибо тебе, Элизабет. Мы покупаем красные свечи, срезанные ветки сосны и приносим их в дом, чтобы хоть что-то напоминало о Рождестве. Нам не до стряпни, всё можно найти в магазинах. Нам нравится мебель, которую презентует нам Элизабет. Кроме двуспальных кроватей, кофейного столика, двух письменных столов и ламп у нас будет старинный ларь для муки, на крышке которого замешивали хлебное тесто. Ёмкость для хранения хлеба имеет форму сейфа, а снизу есть ящики и шкафчик. Я провожу руками по тёплому каштановому дереву. Среди подаренных нам вещей – огромный платяной шкаф, такой большой, что в нём поместится всё постельное и столовое бельё, а ещё стол для столовой, антикварные сундуки, два деревенских стула и чудесные тарелки и столовые приборы. Совершенно неожиданно наш дом окажется меблированным. При нашем обилии комнат ещё останется много свободного места для приобретения предметов интерьера по своему вкусу. Нам, оказавшимся в самом эпицентре ремонта со всеми его ужасами, такой великий акт щедрости невероятно греет душу. Сейчас эта мебель кажется неотъемлемой частью аккуратного дома Элизабет, но до отъезда мы должны всю её перевезти в наш дом, забитый строительным мусором.

С приближением Рождества работы идут всё медленнее, потом прекращаются. Мы не представляли, что в этой стране бывает так много выходных. Причём к Новому году добавляется ещё несколько. Мы никогда не слышали о святом Стефано, а он, оказывается, заслуживает ещё одного выходного. Франческо Фалько, который двадцать лет проработал на Элизабет, приходит с сыном Джорджо и пасынком. Они разбирают платяной шкаф, погружают всю мебель в грузовик, мы не берём только письменный стол – он слишком широк для моего кабинета. За этим столом Элизабет написала все свои книги, и мне кажется, что негоже уносить его из её дома. Я тащу в нашу машину коробки с блюдами и, подняв глаза, вижу, как из окна второго этажа на верёвках опускают стол. Стол благополучно приземляется, все аплодируют.

Приехав в Брамасоль, мы втискиваем всю мебель в две комнаты, которые заранее разгребли и подмели, и накрываем полиэтиленовой плёнкой.

Мы абсолютно беспомощны. Бенито не отвечает на наши звонки. У меня заболело горло. Эд всё больше молчит. Моя дочь в Нью-Йорке подхватила грипп, впервые проводит Рождество не со мной, потому что наш дом в Италии не готов. Я долго рассматриваю журнал с рекламой Багамских островов: полукруглый пляж с сахарно-белым песком, чистая синь воды. И какой-то счастливчик плавает на жёлтом с полосками надувном плотике, нежась под ласковым солнцем.

В канун Рождества мы едим пасту с лесными грибами, телятину и пьём отличное кьянти. Кроме нас, в ресторане только один человек, ведь Рождество прежде всего праздник семейный. Мужчина в коричневом костюме сидит очень прямо. Он не спеша запивает еду вином, наливая себе по полрюмки, нюхает вино, как будто оно коллекционное, а не обычное домашнее. Он тщательно пережевывает пищу. Мы всё доели, но на часах ещё девять тридцать. Мы вернёмся в дом Элизабет, разведём огонь в камине, разопьём мускатное десертное вино и съедим кекс, купленный сегодня днём. Пока Эд ждёт кофе, мужчине подают тарелку сыров и миску грецких орехов. В ресторане тихо. Мужчина расщёлкивает орех. Он отрезает кусочек сыра, смакует его, съедает орех, потом расщёлкивает ещё один. Мне хочется положить голову на белую скатерть и заплакать.

Как сообщил нам Ян в конце февраля, работы закончены, причём всё сделано вполне удовлетворительно. Мы заплатили сумму по контракту, но ещё не оплатили дополнительные расходы, указанные Бенито. Подумать только – тысяча долларов за то, чтобы поставить дверь! И всё остальное в том же духе. Нам надо приехать самим и разобраться, что такое сверхсложное и трудоёмкое он выполнил. Как мы утрясём окончательную сумму – пока неясно.

В конце апреля Эд летит в Италию. У него закончился весенний семестр. В его планы входит до моего приезда, до первого июня, расчистить участок, протравить и обработать воском все балки в доме. Потом мы приберём и покрасим комнаты и окна, а также вернём полам тот вид, какой у них был до вторжения Бенито. В новой кухне пока только мойка, посудомоечная машина, плита и холодильник. Вместо горок для посуды мы хотим разместить у стен оштукатуренные кирпичные колонны и поставить на них широкие полки из досок; ещё надо найти куски мрамора для столешниц. У нас очень серьёзный стимул; в конце июня моя подруга Сьюзен приедет сюда выходить замуж. Когда я спросила её, почему непременно в Италии, она уклончиво ответила: «Я хочу, чтобы меня обвенчали на языке, которого я не понимаю». Гости остановятся в Брамасоле, и венчание состоится в городском совете – здании двенадцатого века.

Эд звонит и рассказывает, что устроился в комнате на втором этаже с выходом на балкон, это его маленькое пристанище среди строительного хаоса. Он убрал одну ванную, распаковал несколько кастрюль и тарелок и обустроил свой быт в самом примитивном варианте. Несколько партий строительного мусора Бенито вывез с участка – но только за ворота, и в результате наш подъездной путь превратился в свалку. На передней террасе он оставил кучу камней, извлечённых из стены кухни. Кирпичи с террасы второго этажа и из спальни – ещё одна куча. Но, несмотря на всё это, Эд в восторге: они ушли! Новая ванная, с квадратным кафелем под ногами, с мойкой на короткой тумбе в стиле бель эпок, со встроенной ванной, кажется большой и роскошной. Распустилась пышная весенняя зелень, на нашем участке цветут ирисы и нарциссы. В одном месте он нашёл текущий по обросшим мхом скалам весенний ручеёк, рядом с которым загорают две черепахи. Миндальные и фруктовые деревья невероятно красивы, он с трудом отрывается от этого зрелища и заставляет себя работать.

Мы стараемся не звонить друг другу; мы оба склонны вести долгие разговоры, но решаем, что, чем тратить деньги на международные переговоры, лучше вложить их в дом. Однако когда приводишь в порядок своё жилище, возникает большое желание рассказать о своих достижениях. С кем-то надо поделиться радостью оттого, что балки смотрятся просто замечательно после окончательной обработки воском; посетовать, что шея убийственно затекает после целого дня работы с задранной кверху головой. Эд уже дошёл до четвёртой комнаты. Он подсчитал, что на каждую комнату уходит сорок часов: балки, потолок, стены. Полами он намерен заняться в последнюю очередь. С семи утра до семи вечера, все семь дней недели.

Наконец наступает июнь – и я еду. Если вспомнить, сколько Эд рассказывал о проделанной им работе, можно надеяться, что к моему приезду дом будет сверкать. Но, что вполне естественно, Эд докладывал только об успехах.

В первый день приезда трудно оценить, какой объём работы он уже выполнил. Балки выглядят на отлично, это так. Но кругом строительный мусор, штукатурка, возле дома валяется старая цистерна. Электрик вообще не появлялся. Шесть комнат стоят нетронутыми. Мебель свалена в трёх комнатах. Строго говоря, это похоже на зону боевых действий. Я стараюсь не показать Эду своего ужаса.

Я готова к ремонту и благоустройству. Досадно, но у нас один выход: с головой уйти в работу. У нас всего три недели на подготовку к первому большому наплыву гостей. Свадьба! Не абсурд ли – рассчитывать, что кто-то сможет поселиться в нашем доме.

Эд выше меня, поэтому берёт на себя потолки, а мне достаётся пол. Интересно, кому из нас повезло больше? Эд на самом деле любит отделывать балки. Разрисовывать кирпичные потолки не так приятно, но до чего благодарна эта работа: видеть, как на твоих глазах грязные балки и потрескавшийся потолок преображаются и приобретают первозданный вид. Комната готова. Покраска идёт быстро – у нас есть большие малярные кисти из шерсти кабана. Стены получаются более яркими, если белить по штукатурке. Когда все комнаты закончены, я приступаю к рисованию battiscopa – серой полоски высотой в пятнадцать сантиметров вдоль основания всех стен; получается своеобразный плинтус, традиционный в старых домах Тосканы. Обычно такой плинтус делают в цвет кирпича, но мы предпочитаем цвет посветлее. В переводе battiscopa обозначает «против метлы». Орудуя метлой или шваброй, неизбежно постоянно задеваешь эти места, а более тёмная окраска позволяет скрыть следы. Встав чуть ли не кверху ногами, я в нескольких местах отмеряю нужную высоту, изолирую лентой пол и стену, потом быстро провожу полоску и снимаю ленту. На ленту частично переходит белая краска со стены, и её приходится восстанавливать. Двенадцать комнат, в каждой по четыре стены, плюс лестницы, площадки и холл. Каменный погреб мы оставляем как есть. Потом я удаляю с пола известь. Первым делом выметаю все крупные куски и грязь, затем прохожусь пылесосом. Специальный раствор, который я распределяю по полу, растворит остатки грязи, штукатурки, брызги краски. После этого трижды отмываю пол тряпкой, на второй раз – мыльной водой. Ползаю на коленях. Следующий этап: снова прохожусь шваброй, добавив в воду немного соляной кислоты. Промываю пол чистой водой, потом окрашиваю льняной олифой, даю ей впитаться и высохнуть. После двухдневной просушки наношу воск. Снова ползаю по полу, как уборщица. Мои колени, совершенно не привыкшие к такому занятию, протестуют, я едва подавляю стоны, поднимаясь на ноги. Последний этап: полирование мягкой тряпкой. И полы восстановлены, они стали тёмными и ярко сверкают. Каждая комната обрела своё назначение, дом получился похожим на себя в молодости: теперь и балки как новые, и радиаторы на месте. «Какие страшные», – сказала я водопроводчику, увидев их в первый раз. «Да, – согласился он, – зато зимой будут прекрасны».