Текст книги "Чудная девочка "
Автор книги: Фрэнсис Ходжсон Бернетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Чудная девочка
Повесть
<5^._.
notes
1
2
3
4
5
Собрание сочинений в четырех томах
Фрэнсис Элиза
Бернетт
Том 4
Маленькая принцесса
Чудная девочка
Санкт-Петербург «Политехника» 1993
Чудная девочка
Фрэнсис Элиза Бернетт
Повесть
Перевод с английского Е. М. Чистяковой-Вер
Нет, ее родиной была не Америка. Она родилась во Франции, в красивом, величавом, старом замке и сделалась наследницей громадного состояния. Теперь же бедняжка чувствовала себя совсем потерянной, жалкой. А между тем ее поселили в одном из самых нарядных, роскошных домов Нью-Йорка. Девочке отвели несколько комнат, хотя ей только что минуло одиннадцать лет. У нее были также своя собственная карета, красивая верховая лошадка, удобное седло и нарядная амазонка. К ней приходили лучшие учителя. За ней смотрели превосходные наставницы. Ей служило множество собственных слуг. Соседские мальчики и девочки считали ее чем-то вроде странной и таинственной маленькой принцессы и всегда с большим вниманием и любопытством смотрели, когда она выходила гулять, выезжала кататься или возвращалась домой.
– Вот, вот она,– кричали они, подбегая к окошкам.– Вон она идет к карете.
– Посмотрите-ка, на ней черное бархатное платье. А мех-то, мех! – замечал кто-нибудь.
– И ведь карета ее собственная,-отзывались другие.
– У нее миллионы, прямо миллионы денег. И она может купить все, что ей вздумается,– так говорила Дженни, ее вторая горничная.
-И хорошенькая, только бледная. Какие у нее большие печальные черные глаза!
– Я никогда не была бы печальной на ее месте. А вот Дженни говорит, будто она никогда не бегает, не кричит, не смеется, и что у нее всегда грустное лицо.
– Ее старшая горничная говорит, что она жила с теткой и эта тетка была слишком строга и очень много молилась.
Так судачили дети, поглядывая на маленькую Елизавету. Зная о ее богатстве, они искренне удивлялись, что она невесела.
Редко поднимала девочка свои большие темные глаза, чтобы посмотреть на них, и во взгляде ее никогда не сквозило любопытства. К детскому обществу она не привыкла. Ни теперь, ни раньше у нее не было товарищей-сверстников. И эти маленькие румяные американцы, которые гуляли веселой гурьбой, играли, ссорились и мирились, бегали по улицам, удивляли и смущали ее.
Бедная маленькая Елизавета! Ее собственная жизнь сложилась не очень счастливо, и она до сих пор совершенно не знала настоящих детских радостей.
Так уж случилось, что когда ей минуло два года, ее молодые отец и мать умерли в течение недели от ужасной заразной лихорадки. У бедной малютки было только двое родственников: тетя Клотильда и дядя Бертран. Тетка Елизаветы, Клотильда де Рошмон, жила в Нормандии. Дядя Бертран давно переселился в Нью-Йорк. Так как они были ее единственными опекунами, а Бертран де Рошмон, веселый неженатый человек, любивший удовольствия жизни, не знал, как надо воспитывать маленьких детей, вполне естественно, что он попросил свою старшую сестру взять к себе Елизавету и воспитать ее.
«Только,– писал он Клотильде,– пожалуйста, не сделай из нее аббатиссу, будущую настоятельницу монастыря».
Брат и сестра совершенно не походили друг на друга. Несходство между серым величавым каменным замком в Нормандии и роскошным большим домом на одной из самых людных и красивых улиц Нью-Йорка было не так велико, как различие между этими людьми и их привычками.
Между тем все, знавшие Клотильду де Рошмон, говорили, что в ранней юности она была так же весела, так же любила удовольствия, как и ее брат. Но в самый радостный период ее жизни, когда Клотильда была в полном блеске молодости и красоты, ее постигло великое, жестокое горе. И это навсегда изменило ее характер и образ жизни.
Она уехала в тот серый замок, в котором родилась, никогда больше не показывалась в городе и стала жить совершенно как монашка, с той только разницей, что не заперлась в монастыре. Сначала Клотильда заботилась о своих родителях, но после их смерти осталась совершенно одинокой в большом замке, посвятила себя молитвам и добрым делам, постоянно навещала бедных в своей деревне и во всей округе. Она сшила себе почти монашеское платье, никогда не расставалась с четками и проводила много часов в горячих молитвах.
– О, она добрая, она святая,– говорили о ней бедняки.
Однако, когда Клотильда де Рошмом появлялась в их доме, они всегда чувствовали некоторый страх, стеснение и, расставшись с ней, вздыхали с облегчением Высокая девушка, с бледным застывшим красивым лицом никогда-никогда но улыбалась. Она делала только добро, но, хотя бедняки были очень благодарны ей, никому из них и в голову не приходило чувствовать к ней теплую любовь. Оно была справедлива, но очень холодная, очень сурова. Ее платье из черной саржи с белым нагрудником, четки и распятие у пояса на всех наводили тоску.
Клотильда читала только книги о святых и мучениках. По словам служанок,из ее комнат проход вел прямо в маленькую часовню, где она простаивала на холодном полу целые ночи.
Низенький кругленький жизнерадостный деревенский кюре, отличавшийся добрым сердцем и открытой, веселой душой, нередко говорил, что людям не следует вести такого образа жизни. Впрочем, он только изредка решался обращаться напрямую к Клотильде де Рошмон.
– Человек не должен превращать себя в каменную статую доброты,– как-то раз сказал он в разговоре с Клотильдой.– Ведь мы – создания из плоти и крови и живем среди существ из плоти и крови, а потому нельзя позволять себе каменеть. Не это нужно.
Но Клотильда де Рошмон вовсе не казалась созданной из плоти и крови. Она гораздо больше походила на мраморную статую святой, спустившуюся с пьедестала на землю.
Она не изменилась даже и тогда, когда в большой серый замок, привезли золотоволосую хорошенькую крошку Елизавету. Клотильда старательно заботилась, чтобы у ребенка было все необходимое, и часто подолгу молилась о ее невинной душе. Тем не менее она не стала мягче и, глядя на прелестную малютку, никогда не улыбалась.
Сначала при виде черной фигуры в монашеском платье с окаменелым красивым бледным лицом девочка вскрикивала от страха, но мало-помалу привыкла к суровой тетке. Живя в молчаливом замке, где давно не слышалось звука песен или радостного смеха, с течением времени маленькая Елизавета превратилась из веселого, резвого ребенка в бледное, тихое, задумчивое существо, которое редко шумело по-детски.
Постепенно девочка сильно привязалась к Клотильде. Елизавета редко видела кого-нибудь, кроме служанок и слуг, а их тоже приучили двигаться бесшумно, не смеяться и не говорить много.
Когда Елизавета подросла, Клотильда де Рошмон начала ее религиозное воспитание. Девочка еще не умела хорошенько говорить, а уже знала легенды о святых и научилась молиться. Елизавета слышала ° чудесах и нисколько не удивилась бы, встретив одного из окруженных сияющим нимбом святых в великолепных тенистых аллеях парка или на цветущих лужках подле замка.
Елизавета отличалась большой чувствительностью и была одарена живым воображением. Поскольку всю ее жизнь заполняли рассказы о святых и мучениках, ей самой хотелось сделаться святой. Девочка подолгу бродила по саду, полному роз, спрашивая себя: что нужно сделать, чтобы одержать такую святую победу? Больше всего ее печалило сознание собственной слабости и робости. Она была до того застенчива, что порой страдала от этого, о чем окружающие и не подозревали.
Кроме того, Елизавета боялась, что для мученичества у нее не хватит мужества. Раз, желая испытать себя, бедняжка положила ручку на пламя зажженной восковой свечи. Но боль была до того сильна, что она не могла ее выдержать.
Елизавета отшатнулась, мертвенно бледная, и, обессилев, упала на стул. Она не могла дышать. Слезы бежали по ее лицу, а в душе было жестокое горе: она чувствовала, что не могла бы петь священных гимнов, если бы ее жгли на костре или подвергали другим пыткам.
По обыкновению французских набожных семей, ее посвятили Мадонне, и в знак этого одевали в белые платья с голубыми лентами. Тетка сшила ей платье монашеского покроя из белой шерстяной материи с простым голубым кушаком. Она не походила на других детей, но все-таки казалась очень мила. Ее нежное бледное личико и большие темные глаза имели кроткое и задумчивое выражение.
Когда она достаточно подросла, чтобы вместе с теткой навещать бедных (в то время ей только что минуло семь лет), Клотильда де Рошмон стала ее брать с собой, и, когда она входила в крестьянские дома, никто не боялся ее. Нет, напротив, все скоро стали обожать девочку, чуть не поклоняться ей, точно она действительно была святой. Малые дети сбегались смотреть на Елизавету. Иногда, окружив ее, они тихонько дотрагивались до ее белого платья с голубым поясом. А она говорила с ними так ласково, так кротко, что ребятишки приходили в полный восторг. Потом они долго вспоминали о ней и рассказывали разные истории.
-Маленькая мадемуазель,– говорили дети,– святая.
– А иногда над ее головкой видно сияние,– уверял кривоногий Модест, сын рыбака, которому Елизавета часто давала булочки.– Когда-нибудь ее белое платьице засияет,– прибавил он однажды,– а длинные рукава превратятся в белые пушистые крылышки. Она распустит их и полетит туда, к голубому небу, в рай. Вот увидите... вот увидите сами!
В суровом сером замке, в обществе тетки, без развлечений и детских забав прожила Елизавета до одиннадцати лет.
Как-то раз от Клотильды де Рошмон она узнала легенду о святой Елизавете. По преданиям в Тюрингии, в горах, в великолепном замке жили ландграф тюрингский и его жена, ландграфиня Елизавета.
Жесток и суров был ландграф, да, впрочем, в те суровые времена люди редко бывали мягки. Зато красавица ландграфиня отличалась ангельской добротой. Она помогала бедным, часто смягчала последние муки умирающих, молясь у их изголовья и смачивая каплями воды с вином засохшие губы страдальцев. Все окрестные поселяне обожали ландграфиню.
Однажды в зимнюю пору Елизавета возвращалась из церкви. Никто из домашних не знал, что она ушла к ранней обедне, и против обычаев того времени с ней не было ни пажей, ни слуг. Ее сопровождала только одна служанка. Дул сильный ветер, падали хлопья снега. И вот вдалеке от замка на повороте дороги ландграфиня увидела женщину и маленького ребенка. Одетые в лохмотья, они дрожали от стужи. Елизавета, не думая ни минуты, сняла с себя великолепное бархатное пальто на мягком, пушистом меху и закутала им мать и дитя.
– Что вы делаете? – воскликнула служанка – Ведь вы непременно простудитесь. И что скажет господин ландграф?..
Но Елизавета только улыбнулась и молча указала на небо, точно говоря, что Господь Бог и святые помогут ей.
И действительно холод ей не повредил. Она пришла в замок, не озябнув, и никто из приближенных, горячо любивших ландграфиню, не сказал ее суровому мужу, в каком виде она вернулась. Это было счастьем для ландграфини, потому что ландграф настрого запретил жене помогать бедным.
В другой раз, летом, ландграфиня Елизавета узнала, что в близлежащей деревне очень больна женщина, больна от голода и истощения. Воспользовавшись временным отсутствием мужа, она уложила в корзину бутылку вина, колбасу, холодное мясо, картофель, булку и направилась в дом больной.
Каков же был ее ужас, когда у ворот замка возле подъемного моста через ров, она встретила мужа с толпой слуг и оруженосцев. Бедная ландграфиня, словно окаменев, остановилась перед разгневанным ландграфом.
– Что у тебя в корзине? – грозно закричал ландграф.
– Розы,– ответила Елизавета.
– Открой, посмотрим, что за розы,-сказал ландграф своему оруженосцу.
И тот послушно откинул белое полотно, лежащее сверху корзины. Ландграфиня замерла, но, не услышав против ожидания потока гневных слов, посмотрела на корзину. В ней действительно были розы. Там, где прежде лежала толстая кровяная колбаса, рдели алые розы. Булка превратилась в белые розы, бутылка с искристым рейнским вином в золотисто-желтые, розовый картофель -в светло-розоватые тугие бутоны.
Слуга, сопровождающий ландграфиню, упал на колени и возблагодарил небо за чудо.
Эта прелестная легенда пришлась по сердцу Елизавете.
Но вот однажды девочку постигло большое горе. Как-то утром Клотильда де Рошмон не вышла в обычное время из своей комнаты. Поскольку она обыкновенно не отступала от правил, установленных ею для себя и домочадцев, все удивились. Старая горничная Алиса, около получаса напрасно прождав свою госпожу, подошла к ее двери и прислушалась. Из комнаты не доносилось ни звука. Тогда она прошла в спальню Елизаветы и с глубоким волнением проговорила:
– Не посмотрите ли вы, барышня?.. Может, ваша тетушка молится в часовне?
Елизавета исполнила просьбу старой Алисы и пошла в часовню. Утреннее солнце лилось потоком сквозь узорчатое стекло окна, озаряя алтарь. Сноп лучей, блистающий разноцветными пятнышками,освещал каменный пол и распластавшуюся на нем темную фигуру.
Тетя Клотильда скончалась во время молитвы. Так объявил доктор, за которым тотчас же послали. По его мнению, она умерла за несколько часов до наступления утра от болезни сердца и, очевидно, без страданий, не сознавая, что к ней приближается смерть. Ее лицо было спокойным и красивым, и выражение суровости исчезло с него. Кто-то из прислуги сказал,что она теперь очень походит на маленькую Елизавету.
Старая Алиса, горько рыдая, подтвердила:
– Да, да, она была такой в ранней молодости, пока с ней не случилось несчастье. Да, она походила тогда на маленькую барышню. У нее было такое же красивое личико, только выглядела она гораздо веселее. Да, они похожи друг на друга.
Со дня смерти Клотильды де Рошмон прошло меньше двух месяцев, а между тем жизнь Елизаветы совершенно изменилась. Теперь она жила в доме своего дяди Бертрана в Нью-Йорке. Он сам приехал в Нормандию за ней и увез ее с собой через Атлантический океан.
Маленькая Елизавета стала богаче прежнего, потому что главная часть состояния Клотильды де Рошмон перешла к ней. Дядю Бертрана назначили ее опекуном. Это был красивый, изящный и остроумный человек. Он долго прожил в Америке, полюбил американский образ жизни и совсем не походил на француза, по крайней мере так казалось Елизавете, которая, впрочем, видела только своего кюре да сельского доктора. Втайне Бертрана очень смущало, что ему придется воспитывать маленькую девочку, но, увы, никто, кроме него, не мог взять ее к себе.
В первый раз увидев Елизавету,он невольно вскрикнул. Она вышла к нему в странном монашеском черном саржевом платьице, которое было сшито совершенно по образцу платьев ее тетки. У талии висели четки с крестиком, а в руке девочка держала молитвенник, который в волнении позабыла спрятать.
– Но, мое дорогое дитя... – воскликнул Бертран, глядя на нее удивленными глазами.
Впрочем, он скоро овладел собой, однако тут же заказал в Париже у модного портного траурный костюмчик.
– Видите ли,– заявил он старой Алисе,-я не могу ее везти в таком наряде, который был бы кстати разве что в католическом монастыре или на сцене.
Перед отъездом Елизавета пошла в деревню навестить всех своих подопечных. Ее провожал кюре, который и сам растрогался, видя, как бедняки со слезами прощались с ней и целовали маленькую ручку. Вернувшись в замок, она прошла в часовню и долго пробыла там одна.
Теперь, когда Елизавета очутилась в большом, роскошном доме на веселой, шумной улице Нью-Йорка, ей казалось, что она живет в мире странных грез. Для ее удобства и спокойствия было сделано все возможное. Девочке отвели отличные комнаты, пригласили прекрасную воспитательницу, учителей и учительниц. Ей прислуживали ее собственные служанки.
Но она испытывала смущение, почти ужас оттого, что все было так ново, ' странно, беззаботно и роскошно. В платьях, которые Елизавета носила теперь, она чувствовала себя не самой собой, а кем-то другим. Книги, подаренные ей дядей, пестрели множеством забавных картинок, и в них говорилось не о святых, а о земной жизни, которой она совсем не знала. К подъезду подъезжала коляска, и Елизавета отправлялась кататься со своей воспитательницей по парку. Во время прогулок девочка не раз замечала, что многие смотрят на нее с любопытством, причины которого она не понимала. А все объяснялось тем, что отрешенный вид и задумчивое выражение глаз делали ее совершенно непохожей на остальных детей. Однажды Елизавета случайно услышала, как дядя говорил про нее:
– Со временем она станет очаровательной девушкой, такой же прелестной, какой была ее мать, которая умерла двадцатилетней. Но ту воспитывали совсем иначе. Елизавета – настоящая маленькая монашка. Я боюсь за нее. Горничная Роза видела, что она встает ночью и молится.
Он со смехом говорил это одному из своих веселых друзей, которому хотел показать племянницу. Бертран и не знал, что его смех пугал и огорчал Елизавету. Ей внушили, что веселость суетна и греховна, а между тем она видела, что вся дядина жизнь наполнена весельем. Он устраивал блестящие вечера и обеды редко бывал в церкви, не помогал обездоленным и, казалось, думал только об удовольствиях. Маленькая Елизавета подолгу молилась о спасении его души, когда он крепко спал после веселого обеда или роскошного ужина.
Бертрану и в голову не могло прийти, что Елизавета боялась его больше всех на свете. В его присутствии она делалась еще более застенчивой, чем обычно. Когда она, войдя в библиотеку, видела дядю сидящим в удобном, мягком кресле с раскрытым романом на коленях и с сигарой в руке, то едва могла отвечать на вопросы, которые он задавал со снисходительной, полунасмешливой улыбкой.
Елизавета довольно скоро поняла, что к филантропии тети Клотильды, кюре да и ее самой Бертран де Рошмон мог относиться лишь с насмешливым сожалением, и это казалось ей кощунственным. Могла ли девочка сказать ему, что ей хочется истратить все свои деньги на постройку церквей и на милостыню бедным? А между тем она горела желанием часть денег немедленно отправить в нормандскую деревню, а часть раздать бедным, которых она нередко встречала на улицах.
Иногда Елизавета шла к дяде с твердым намерением открыть ему свое сердце, но, очутившись с ним лицом к лицу, теряла всякое мужество. Она видела или ей казалось, будто она видела, что он находит ее странной и смешной. Порой она бывала готова, бросившись перед ним на колени, умолять его отправить ее обратно в Нормандию и позволить ей жить, там одной в старом сером замке, как жила ее тетя Клотильда.
Утром Елизавета поднялась очень рано и долго молилась перед маленьким алтарем, который она устроила в своей спальне. Девочка надела свое простое черное саржезое платьице, потому что в нем чувствовала себя удобнее. В то утро она приняла одно решение.
Накануне вечером Елизавета получила письмо от кюре с печальными известиями: в деревне начался тиф, виноградные лозы не дали урожая, скот стал заболевать какой-то заразной болезнью, народ терпит нужду. Если ничего не сделают для крестьян, один Господь ведает, как переживут они зиму. При жизни Клотильды де Рошмон крестьяне всегда получали помощь к Рождеству, и после этого чувствовали себя спокойными и счастливыми. Вот почему кюре решился написать Елизавете.
В ту ночь бедняжка почти не спала. Ее родная деревня Рошмон! Ее милые крестьяне! Дети будут голодать, коровы падут, стариков не согреют затопленные печи.
«Пойду к дяде,– бледнея и чувствуя дрожь, решила она.– Я должна попросить у него денег. Я боюсь, но нужно пересилить себя. Святая Елизавета была готова вынести все, чтобы только исполнить свой долг и помочь бедным».
Маленькая де Рошмон много думала о ландграфине. Чудо с цветами доказывало ей, что человека, делающего добро, святые не оставляют.
С тех пор как она жила в американском доме, девочка полусознательно сравнивала дядю Бертрана со злым ландграфом, хотя из чувства справедливости не могла считать его действительно таким жестоким, каким был муж ландграфини Елизаветы. Она видела, что Бертран не зол, он только мало думает о бедных и любит светские развлечения.
Тревожно прислушивалась она, ожидая, когда дядя Бертран выйдет из своей комнаты. Он всегда вставал поздно, а в то утро спал дольше обыкновенного, потому что накануне был на веселом балу и вернулся поздно.
Только около двенадцати часов Елизавета услышала, как отворилась его дверь, и быстро вышла на лестницу. Ее сердце билось порывисто. Несколько мгновений она стояла неподвижно, пытаясь оправиться от волнения.
~ «Может быть, лучше подождать, чтобы он выпил утренний кофе и позавтракал? -подумала Елизавета.– Лучше не беспокоить его теперь. Он будет недоволен. Да, я, пожалуй, подожду немного».
Елизавета не вернулась к себе в комнату, а осталась на лестнице. Ей казалось, что прошло много времени. С дядей завтракал кто-то из его друзей. Она прислушалась и узнала голос этого господина. Елизавета часто видала, как он приходил и уходил с ее дядей. По ее мнению, у него были добрые глаза и лицо. Говоря с ней, он смотрел на нее с участием и любопытством.
Дверь в столовую сначала открылась, потом закрылась. Туда вошли слуги. Дядя и его гость, разговаривая, смеялись. По-видимому, им было очень весело. Скоро маленькая де Рошмон услышала, что дядя велел заложить свой экипаж: они собирались тотчас же после завтрака уехать за город.
Наконец они вышли из столовой. Елизавета сбежала вниз и остановилась в прихожей. Ее сердце забилось еще сильнее, чем прежде.
– Дядя Бертран! – сказала девочка, когда де Рошмон подошел к ней. Еле узнав свой слабый голос, она повторила: -Дядя Бертран!..
Он обернулся и, увидев племянницу, вздрогнул и сделал довольно нетерпеливый жест. Было ясно, что он и удивлен, и недоволен, и торопится уехать. Странная фигурка в гладком черном платье с тонкими ручками, прижатыми к груди, бледное личико и большие темные глаза действительно могли удивить всякого.
– Елизавета,– сказал он,– чего ты хочешь? Зачем ты сошла с лестницы? И опять это невозможное платье!.. Зачем ты снова надела его?
Дядя Бертран,– повторила Елизавета, еще крепче сжимая ручки от ужаса при виде его недовольства. Ее глаза стали еще больше.– Мне нужны деньги... очень много денег... Прости, что я тебя беспокою... Это для бедных. Кроме того, кюре написал, что в деревне много больных... и виноградники не дали урожая. Им нужны деньги. Я должна послать им что-нибудь...
Дядя Бертран пожал плечами:
– Об этом тебе написал господин кюре? Ему нужны деньги? Моя дорогая Елизавета, я должен разузнать, расспросить. Ты богата, у тебя большое состояние, но я не могу позволить выбрасывать его на ветер. Ты еще маленькая и не можешь понять...
– Ах,– вскрикнула Елизавета, дрожа от волнения,– ведь они такие бедные! Как плохо, когда никто не помогает беднякам!.. И у них и так маленькие виноградники, а когда бывает неурожай, они едва не умирают с голоду. Тетя Клотильда помогала им даже в хорошие годы. Она говорила, что о них нужно заботиться как о детях.
– Твоя тетя Клотильда могла поступать как ей было угодно,– ответил дядя Бертран,– Она была набожна, но неблагоразумна. Мне непременно нужно все разузнать, но не теперь. Я тороплюсь. У меня нет времени. Я уезжаю за город... Да, скажи горничной, чтобы с тебя сняли это ужасное платье. Поезжай покатайся, развлекись чем-нибудь. Ты такая бледная!
Елизавета беспомощно смотрела на его красивое беспечное лицо. Для нее это был вопрос жизни и смерти, для него же ее просьба не имела никакого значения.
– Но теперь зима,– задыхаясь прошептала Елизавета,– снег идет. Скоро наступит Рождество, а у них не будет ни свечей, ни угля, ни масла, ни хлеба. А как же дети?..
– Об этом подумаем позже,– заметил дядя Бертран,– Теперь я занят. Будь же благоразумной, дитя мое, и беги прочь. Ты меня задерживаешь.
Он нетерпеливо пожал плечами и, улыбнувшись, сказал своему другу, выходя с ним из прихожей:
– Ее воспитала моя сестра. Бедная малютка! В одиннадцать лет она хочет отдать свое богатство бедным, а себя посвятить церкви.
Елизавета отступила в тень портьеры. Жгучие слезы покатились по щекам. Закрыв лицо руками, она горько заплакала.
Когда Елизавета вернулась в свою комнату, ее личико так побледнело, что горничная посмотрела на нее с тревогой и позже рассказала о своих опасениях другим слугам и служанкам. Все они любили свою маленькую барышню, которая так ласково и кротко обращалась с ними.
Почти весь день просидела бедная девочка у ркошка, глядя на прохожих и заметенную снегом улицу. Но мысли ее
были далеко, в маленькой деревне где она прежде всегда проводила Рождество. Тетя Клотильда позволяла ей делать много добрых дел. Не оставалось ни одного бедного дома, в который Елизавета не принесла бы какого-нибудь подарка, не был забыт ни один ребенок. А в рождественское утро церковь бывала так красиво украшена цветами из оранжерей старого замка. Именно для церкви предназначались оранжереи, для себя Клотильда де Рошмон ни за что не допустила бы такой роскоши.
Но теперь цветов не могло быть в церкви: замок стоял закрытым, не было больше садовников.
«Да,– думалось Елизавете,– церковь останется не убранной, холодной. Крестьяне не получат подарков. Лица детей не осветятся радостью».
Не только о бедных в деревне горевала Елизавета. Катаясь по улицам, девочка время от времени замечала худые, измученные лица, а как-то раз от горничной узнала, что в нарядном, богатом Нью-Йорке есть кварталы, жители которых испытывают нужду и страдания, как, впрочем, и во всех других больших городах.
«А теперь так холодно,– думала маленькая Елизавета,– и повсюду лежит снег».
На улице уже начали зажигаться фонари, когда вернулся дядя Бертран. Он привез с собой господина с добрым лицом, и они вместе сели обедать. Как видно, поездку за город отложили, по крайней мере на один день. Дядя Бертран прислал лакея сказать Елизавете, что просит ее передать с горничной шкатулку со старинными драгоценностями, которые ей подарила Клотильда де Рошмон. Елизавета не знала, сколько стоят эти вещи, но всегда любовалась их красотой. Тетя Клотильда надевала их в веселые дни молодости, когда была блестящей красавицей, которую все обожали. Драгоценности были .так замечательны, что де Рошмон решил показать их своему другу. Когда Елизавета вошла в столовую, дядя и его гость рассматривали бриллиантовое колье.
– Их нужно куда-нибудь спрятать для безопасности,– говорил в эту минуту дядя Бертран.– Мне давно следовало это сделать.
Господин с добрыми глазами пристально и с участием посмотрел на детскую фигурку в черном бархатном платье, на нежное личико с большими кроткими, печальными глазами. Гость не находил девочку такой забавной и странной, как Бертран. Елизавета всегда смутно чувствовала, что дядя, как бы ни было серьезно выражение его лица, глядя на нее, еле сдерживает улыбку, а его друг смотрел на нее совершенно иначе. Она узнала, что он доктор и слышала, как дядя называл его Норисом. Девочке казалось, что докторские занятия сделали его добрым и, может быть, проницательным Однажды из разговоров за обедом Елизавета поняла, что Норис много работает в очень бедных кварталах и что у него есть больница, где лечатся маленькие дети, пострадавшие от несчастных случаев и лишившиеся всех своих родных. Несколько раз он упоминал об ужасном месте города, которое называл «Пять углов». Именно там гнездилась самая крайняя нищета. Доктор с таким жаром, с таким состраданием говорил об обитателях этого квартала, что даже дядя Бертран начал слушать его с интересом
– Вы, де Рошмон, богатый человек и совершенно свободный, а нам нужны богатые люди. Мы хотим, чтобы они посмотрели на всю эту нужду и чем-нибудь помогли нам. Когда-нибудь вы должны позволить мне отвезти вас туда.
– О, это слишком взволнует и расстроит меня, мой дорогой Норис,– ответил дядя Бертран, слегка поеживаясь.– Потом мне будет неприятно сидеть за обедом.
– Так оставайтесь без обеда,– сказал Норис.– Ведь бедняки зачастую не обедают. Вы съели слишком много обедов. Отлично проживете, если пожертвуете одним.
Дядя Бертран пожал плечами и улыбнулся:
Это Елизавета постится, я же предпочитаю обедать. А впрочем, может быть, когда-нибудь мне вздумается отправиться с вами в это место.
Елизавета почти не дотрагивалась до еды. Она сидела неподвижно и смотрела на доктора Нориса своими большими печальными глазами. Каждое его слово глубоко западало ей в сердце. Про такие нужду и страдания, о которых он говорил, она до сих пор не знала. Когда она думала об этом, в ее глазах появилось такое выражение, которое поразило Нориса. Но он не знал всех подробностей ее жизни с теткой, не понимал, какое странное воспитание она получила, а потому не мог угадать, что происходило у нее в душе и как действовали на нее его рассказы. Красивое личико трогало его и своеобразный милый французский акцент, с которым говорила Елизавета, казался ему очень музыкальным и придавал ей дополнительное очарование. Норис видел, что какие-то необычайные обстоятельства превратили маленькую Елизавету в трогательное, незаурядное созданьице и мысленно спрашивал себя: «Что бы это могло быть?»
– Как вы думаете, Елизавета – счастливый ребенок? – спросил он Бертрана, когда они, оставшись вдвоем, курили сигары и пили вино.
– Счастлива ли Елизавета? – улыбнулся де Рошмон.– Друг мой, ей внушили, что счастье на земле – преступление. Так думала моя бедная сестра. Помнится, я
<5^._.
говорил вам, что маленькая Елизавета желает отдать бедным все свое состояние. Сегодня она наслушалась от вас о «Пяти углах» и, конечно, теперь жаждет облагодетельствовать обитателей этого жуткого места.
Когда Елизавета поклонившись дяде и его гостю, ушла к себе, ей совсем не хотелось спать. Она отослала свою горничную и долго простояла на коленях перед алтарем.
Далеко за полночь девочка, страшно устав и ослабев, наконец склонила головку на подушку. И тут ей на ум пришла отчаянная мысль. Кто-нибудь купит ее драгоценности, подаренные тетей Клотильдой. Они принадлежат ей, она может их продать. Лучшего употребления бриллиантов нельзя и придумать. Разве тетя Клотильда не рассказывала ей о добрых и милосердных людях, продававших свое платье, чтобы помочь несчастным? Да, да, так и нужно сделать. Все остальное тщетно и бесполезно. Только для этого понадобится мужество, много мужества! Придется выйти на улицу одной и отыскать место, где покупают драгоценности. А продав их, нужно найти квартал, где живут бедняки, и раздать деньги нуждающимся. И все это сделать одной. Да, для такого дела потребуется много мужества.
Когда-нибудь дядя Бертран спросит, где драгоценности, а узнав обо всем,ужасно на нее рассердится. До сих пор еще никто никогда на нее не сердился. Как вынесет она это? Но святые мученики даже на костер и пытки шли с улыбкой. Она подумала о святой Елизавете и жестоком ландграфе. Во всяком случае дядя не будет так сердит, как муж милосердной ландграфини. Однако, что бы ни случилось, она должна все вынести, все вытерпеть.
