Текст книги "В приисковой глуши"

Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Почему… понятно? – торопливо спросил дядя Бен.

– Ну да полагаю, вам нет охоты ссориться с двумя вспыльчивыми людьми.

Лицо дяди Бена снова изменилось. Но, разгладив его рукой, он опять как будто стер с него появившуюся было улыбку.

– Скажите: одного вспыльчивого человека, м-р Форд.

– Хорошо, одного, если вам нравится, – отвечал весело учитель. – Но расскажите мне, зачем вы купили эту землю вообще? Ведь вы знаете, что она интересна только для Мак-Кинстри и для Гаррисона.

– Предположим, – начал дядя Бен медленно, с большой аффектацией вытирая рукавом закапанную чернилами конторку, – предположим, что мне надоело смотреть, как Мак-Кинстри и Гаррисон ссорятся из-за межи. Предположим, что я расчел, что это отбивает охоту селиться тут. Предположим, что я рассчитывал, что, приобретя эту землю сам, я примирю обоих врагов.

– Конечно, это весьма похвальное намерение, – ответил м-р Форд, с любопытством наблюдая дядю Бена, – а из ваших слов о том, что есть только один вспыльчивый человек, я заключаю, что выбор ваш уже сделан. Я надеюсь, что ваше гражданское мужество будет оценено общественным мнением Инджиан-Спринга, если не этими двумя людьми.

– Поживем, увидим, – загадочно ответил дядя Бен, – но вы еще не уходите, прибавил он, видя, что учитель рассеянно вынул из кармана часы и поглядел. Еще только половина пятого. Правда, что больше нечего рассказывать, но я думал, что вы с большим интересом выслушаете мою историйку и станете расспрашивать, что я теперь намерен делать, и все такое. Но, может быть, она вовсе не кажется вам такой удивительной. Знаете что, – прибавил он с странным унынием, – мне самому она надоела хуже горькой редьки!..

– Друг мой, – сказал Форд, беря его за обе руки и устыдившись своей эгоистической рассеянности, – я очень рад вашей удаче. Более того, скажу, что богатство не могло достаться более доброму человеку. Вот. А если я так туго воспринимал ваш рассказ, то потому, что он вообще удивителен, точно волшебная сказка, в которой добродетель вознаграждается, и вы, дружище, представляетесь мне вроде как бы Сандрильоны мужского пола.

Он не хотел нисколько лгать и вовсе не думал, что лжет: он только забыл о своих предыдущих сомнениях и что они возникали как раз из недоверия к достоинствам дяди Бена. Но он сам так твердо верил в свою искренность, что читатель, без сомнения, охотно простит его.

В порыве этой искренности Форд растянулся на одной из лавок и пригласил дядю Бена сделать то же самое.

– Ну, дружище, – прибавил он с мальчишеской веселостью, – сообщите-ка о своих планах; начать с того, кто разделит с вами ваше счастие? Конечно, у вас есть родители, братья, а может быть и сестры?

Он умолк и с улыбкой взглянул на дядю Бена. Ему как-то смешно было представить себе его в обществе женщин.

Дядя Бен, который до сих пор держал себя с строгой сдержанностью, – частию от уважения, частию из осторожности, – медленно вытянул одну ногу, потом другую и оперся подбородком на руки.

– Что касается родителей, м-р Форд, то я в некотором роде сирота.

– В некотором роде сирота? – повторил Форд.

– Да, – продолжал дядя Бен, сильно упираясь подбородком на руки, от чего голова его, с каждым словом, слегка наклонялась вперед, подталкиваемая челюстями, точно дядя Бен сообщал свои конфиденции скамейке. – Да, то есть что касается престарелого родителя, то он умер… умер на возвратном пути в Миссури. Что же касается матушки, то, между нами будь сказано, на этот счет ровно ничего неизвестно. Она, видите ли, м-р Форд, ушла с одним горожанином – совсем мне посторонним человеком, прежде чем престарелый родитель умер, и от этого я должен был оставить школу и не мог продолжать ученья. И где теперь она находится, тут, там, в ином ли каком месте, – неизвестно и хотя эсквайр Томкинс – он адвокат, знаете – говорил, что престарелый родитель мог бы получить развод, кабы захотел, и от этого я бы стал круглым сиротой, если бы не мог доказать, кто я по закону, как говорит адвокат. Но… старик, как бы то ни было, не развелся. А что касается братьев, то был у меня брат и утонул в Ла-Плате, а сестер никогда не было. Семейных, выходит, у меня мало, и советоваться и делиться не с кем, как вы полагаете?

– Н-да… – раздумчиво произнес учитель, глядя на дядю Бена, – но, может быть, вы воспользуетесь своими преимуществами и заведете теперь собственную семью? Я полагаю, что теперь, когда вы богаты, вы женитесь.

Дядя Бен слегка изменил свою позу и затем принялся счищать указательным и большим пальцами крошки, выпавшие из детских корзинок и покрывавшие скамейки. Углубившись в это занятие и не поднимая глаз на учителя, он проговорил:

– Да, видите ли, я в некотором роде женатый человек.

Учитель встрепенулся.

– Как, вы женаты? Неужели?

– Видите ли, это тоже вопрос. Я такой же женатый человек, как и сирота, то есть все это неверно и неизвестно.

Он помолчал, продолжая счищать крошки.

– Я был моложе, чем вы теперь, да и она была не старше. Но она знала гораздо больше меня, а уж что касается чтения и письма, то в этом, скажу вам, она собаку съела. Вы бы в восторг пришли, м-р Форд.

И опять он замолчал, точно все высказал, так что учитель нетерпеливо спросил:

– Да где же она теперь?

Дядя Бен медленно покачал головой:

– Я ее не видел с тех пор, как оставил Миссури, вот уже пять лет тому назад.

– Но почему же это? В чем дело? – настаивал учитель.

– Да видите ли, как вам сказать… я убежал. Не она, знаете, убежала, но я убежал и поселился здесь.

– Но почему же? – спрашивал учитель, с безнадежным удивлением глядя на дядю Бена. – Что-нибудь случилось? Что же именно? Разве она…

– Она была ученая женщина, – сказал внушительно дядя Бен, – и все признавали ее за ученую. Она была вот такого роста, – продолжал он, указывая рукой расстояние средней высоты от пола. – Невеличка и смуглолица.

– Но должна же была быть у вас причина бросить ее?

– Мне иногда кажется, – осторожно отвечал дядя Бен, – что в некоторых семьях в крови – состоять в бегах. Вот моя матушка убежала с посторонним человеком, вот и я убежал. А в чем еще больше сходства, так это, как папенька мог получить развод с маменькой, так и жена могла развестись со мной. Да она почти что и развелась. Только вот на этот счет существует некоторая неопределенность.

– Но как же вы можете находиться в этом сомнении? Или теперь, когда у вас есть деньги, вы собираетесь разыскать ее?

– Я собирался поискать ее.

– И вернуться к ней, если найдете ее?

– Я этого не говорил, м-р Форд.

– Но если она не развелась с вами, то вам следует это сделать… если я хорошо понял ваш рассказ, потому что, по вашим собственным словам, более беспричинного, бездушного и вполне неизвинительного бегства, чем ваше, я и не знаю.

– Вы думаете? – сказал дядя Бен с досадной простотой.

– Думаю ли? – повторил м-р Форд с негодованием. – Каждый так будет думать. Никто не может думать иначе. Вы говорите, что бросили ее, и соглашаетесь, что она ничем этого не заслужила.

– Нет, ничем. Говорил я вам, м-р Форд, что она умела играть на фортепьяно и петь?

– Нет, – коротко ответил м-р Форд, вставая с нетерпением и шагая по комнате.

Он был почти убежден, что дядя Бен опять обманывает его. Или под покровом напускной простоты он был безусловный эгоист и бессердечный человек, или же говорит ему идиотическую ложь.

– Мне жаль, что я не могу ни поздравить вас, ни выразить свое соболезнование относительно того, что вы мне только что рассказали. Я не вижу никакого извинительного повода к тому, чтобы вам не разыскать немедленно жены и не загладить своего поведения. И если вы желаете знать мое мнение, то по-моему это гораздо более почтенный способ применения вашего богатства, нежели вмешательство в ссоры соседей. Но уже поздно, и я боюсь, что нашей беседе пора положить конец. Я надеюсь, что вы обдумаете, что я сказал, и, когда мы снова увидимся, примете иное решение.

У дверей школы м-р Форд нарочно позамешкался, чтобы дать время дяде Бену объясниться или оправдаться. Но тот не воспользовался случаем, а только сказал:

– Вы понимаете, что это секрет, м-р Форд?

– Разумеется, – ответил м-р Форд с плохо скрываемым раздражением.

– О том, что я в некотором роде женатый человек.

– Будьте спокойны, – сухо отвечали, учитель, – у меня нет ни малейшей охоты болтать об этой истории.

Они расстались: дядя Бен, более чем когда либо приниженный, невзирая на свое богатство, а учитель более чем когда либо сознающий свое нравственное превосходство.

II.

Религиозная точка зрения, с какой м-с Мак-Кинстри смотрела на цивилизованные стремления своего мужа, не была вполне чуждой человеческих страстей.

Эта сильная, честная натура, отказавшаяся от женственной прелести единственно лишь из чувства долга, теперь, когда этот долг перестал, по-видимому, цениться, искала убежища в своей давно позабытой женственности и в тех бесконечно мелочных аргументах, ресурсах и маневрах, которыми располагает женщина.

Она чувствовала странную ревность к дочери, которая изменила натуру ее мужа и вытеснила традиции их домашней жизни; она ощущала преувеличенное пренебрежение к тем женским прелестям, которые не играли никакой роли в ее собственном семейном счастии. Она видела в желании мужа смягчить дикую суровость их привычек только слабую уступку силе красоты и наряда – унизительное тщеславие, которое ей было чуждо в их борьбе за пограничное главенство – которые не могли даровать им победу в житейской борьбе.

«Локончики», «оборочки» и «бантики» – никогда не помогали им в их странствиях по равнинам, никогда не заменяли острого зрения, тонкого слуха, сильных рук и выносливости, никогда не ухаживали за больным и не перевязывали раненых.

Когда зависть или ревность вторгается в женское сердце после сорокалетнего возраста, то приносит такую горечь, для которой нет смягчения или облегчения в кокетстве, соревновании, страстных порывах или невинной нежности, которые делают сносными ревнивые капризы молодых женщин. Борьба или соперничество кажутся безнадежными, сила подражания, ушла. Из своей позабытой женственности м-с Мак-Кинстри извлекла только одну способность – унизительно страдать и причинять страдание другим.

Способы ее в этом отношении не особенно отличались от обычных в этих случаях способов всех остальных страждущих женщин. Злополучный Гирам выслушивал постоянные попреки в том, что все его неудачи происходят от проклятой цивилизации, измышленной проклятыми янки и которой он низко подпал. Она, бывшая прежде грубоватой, но усердной сиделкой в болезнях, теперь сама стала жертвой каких-то недомоганий и нервного расстройства.

Старинный бродяжнический дух, болезненно подстрекаемый недовольством, заставлял ее придумывать хитрые планы для дальнейшей эмиграции. Когда Гирам купил себе рубашки с крахмаленной грудью, чтобы сопровождать Кресси на бал, то нервное расстройство м-с Мак-Кинстри дошло до крайнего предела, и она выражала его тем, что сама одевалась в самое старое, самое поношенное платье, чтобы поддержать традиции прошлого времени.

Ее обращение с Кресси было бы еще решительнее, если бы она имела хоть капельку влияния на нее или хотя бы понимала ее материнским чутьем. Но она доходила до того, что открыто выражала сожаление о том, что брак с Сетом Девисом расстроился, так как его семья по крайней мере все еще хранила обычаи и традиции, уважаемые ею. Но тут уже муж приказал ей замолчать, объявляя, что отец Девиса и он сам так «крупно поговорили», что гораздо вероятнее, что кровь прольется, нежели сольется.

В настоящее время она поощряла ухаживание Мастерса в новой и смутной надежде, что это ухаживание, отвлекавшее Кресси от ученья, было неприятно для Мак-Кинстри и мешало его планам. Слепая и глухая к тому, что происходило между ее дочерью и м-ром Фордом, и ничего не подозревая об их отношениях, она чувствовала к нему глухую антипатию только потому, что считала его осью, вокруг которой вращались все ее невзгоды.

Никого не видя и затыкая обыкновенно уши при всех семейных намеках на светские триумфы Кресси, она даже не знала о том всеобщем восторге, который возбудил знаменательный вальс.

Утром того дня, когда дядя Бен доверил учителю свой хитроумный план о прекращении порубежных несогласий, лай желтого пса Мак-Кинстри возвестил о приближении к мызе чужого человека. Оказалось, что то был м-р Стаей – и мало того, что такой же элегантный и ослепительный, как в то утро, когда он яркой звездой взошел на горизонт Джонни Фильджи, но вдобавок еще и с победоносным видом от приятного ожидания, что увидит хорошенькую девушку, которую встретил на бале.

Он не видел ее около месяца. По собственному счастливому выражению, он являлся сегодня, соединяя в своей особе победоносного Меркурия и Аполлона.

Мак-Кинстри был отозван на соседний луг, и Кресси тем временем взяла на себя обязанность занимать галантного гостя. Это было нетрудно. Одно из главных ее обольщений заключалось в том, что, презирая обычную притворную или искреннюю наивность ingénue ее сорта, она вообще показывала своим обожателям (исключая, может быть, одного только учителя), что отлично понимает то состояние души, в какое повергает их ее красота. Она понимала страсть, если и не могла на нее отвечать. Эта тактика для застенчивых деревенских парней была очень удобна, но в большинстве случаев совсем неудовлетворительна; когда всякие подходы так быстро изобличались, то даже вполне стратегическое отступление легко превращалось в беспорядочное бегство.

Прислонясь к косяку двери, прикрыв полной ручкой блестящие глазки от солнечных лучей, заливавших ее грациозную, томную фигуру, она ждала атаки.

– Я не видел вас, мисс Кресси, с тех самых пор, как нам довелось вместе танцовать… ровно месяц тому назад.

– И это очень нелюбезно с вашей стороны, так как вчера вы два раза проходили мимо нашего дома.

– Разве вы меня видели? – спросил молодой человек с смущенным смехом.

– Видела. Да и собака тоже; да, полагаю, и Джо Мастерс, а также наш батрак. И когда вы прошли мимо, то собака, Мастерс, батрак и мама кликнули папу, и тот увязался за вами следом с заряженным ружьем. И шел за вами с полмили.

Она отвела руку от глаз, чтобы грациозным жестом изобразить эту фантастическую процессию, и рассмеялась.

– Вас хорошо сторожат, – проговорил Стаси неуверенно. – И глядя на вас, мисс Кресси, – прибавил он смелее, – я этому не удивляюсь.

– Да, можно сказать, что вместе с папашиной межой я зорко охраняюсь от скоттеров и бродяг.

Как ни были грубы и неделикатны ее речи, но ленивая ласка в голосе и хорошенькое личико смягчали их. Речь ее была так же живописна и чужда условности, как и ее движения. Так по крайней мере думал м-р Стаси и решил смело повести дальнейшую атаку.

– Вот что, мисс Кресси, так как дело, которое привело меня сегодня к вашему отцу, это чтобы если можно побудить его войти в сделку на счет порубежных притязаний, то, быть может, вы примете мои услуги и на свой собственный счет.

– Это означает, – лукаво ответила молодая особа, – что это дело касается меня столько же, сколько и папы. Вы не хотите допускать никакого захвата, кроме вашего собственного. Покорнейше благодарю, сэр.

И она делает грациозный книксен, причем выставляет наружу хорошенький башмачок, окончательно обворожив его.

– Что ж, это будет честная сделка, – начал он, смеясь.

– Сделка значит, что кто-нибудь что-нибудь уступает. Кто же и что уступит в этой сделке?

Самодовольный Стаси вообразил, что этот ответ еще кокетливее его вопроса.

– Ага! Это должна решить мисс Кресси.

Но молодая особа снова прислонилась к косяку в прежней удобной позе и благоразумно заметила, что это дело парламентера.

– Ах, хорошо! Ну так предположим, что прежде всего мы уступим Сета Девиса? Вы видите, мисс Кресси, что я нетребователен и сведущ.

– Вы пугаете меня, – кротко ответила Кресси. – Но мне сдается, что он сам устранился от всяких сделок.

– Он был в ту ночь на бале и глядел зверем. В то время как я танцовал с вами, он готов был меня с есть.

– Бедный Сет! А ведь он был прежде так разборчив в пище, – ответила остроумная Кресси.

М-ра Стаси всего повело от смеха.

– А затем идет м-р Добни… дядя Бен… – продолжал он, – не так ли? Очень скромный поклонник, но очень хитрый. Себе на уме человек. Притворяется, что учится только затем, чтобы быть поближе к одной особе, не так ли? Хотел бы стать опять мальчиком, потому что познакомился с одной девочкой!

– Я бы боялась вас, если бы вы всегда здесь жили, – сказала Кресси, с непобедимой наивностью, – но, может быть, тогда вы бы не были так сведущи!

Стаси принял это за комплимент.

– А еще есть ведь и Мастерс, – прибавил он вкрадчиво.

– Только не Джо? – сказала Кресси с тихом смехом, оглядываясь на дверь.

– Да? – спросил Стаси с беспокойной улыбкой. – Ах! Я вижу, что его мы не должны устранять… Он там? – прибавил он, следя за ее взглядом.

Но молодая девушка старательно отворачивалась от него.

– Вот и все? – спросила она, после минутного молчания.

– Ну нет… есть еще этот напыщенный школьный учитель, который отбил вас в вальсе у меня… этот м-р Форд.

Будь он вполне хладнокровный и беспристрастный наблюдатель, он мог бы заметить, хотя видел Кресси только в профиль, что ресницы у нее слегка дрогнули, и все лицо затем застыло, как в тот момент, когда учитель вошел в бальную залу. Но он не был наблюдателен и ничего не заметил. Да и Кресси быстро оправилась. Ее обычное томное выражение вернулось к ней и, лениво поворачивая к нему голову, она сказала:

– Вот идет папа. Я полагаю, вы не прочь показать мне образчик изящного слога в переговорах с ним, прежде нежели испытаете свое красноречие на мне.

– Разумеется, нет, – отвечал Стаси, нимало не недовольный тем, что хорошенькая и умная девушка будет присутствовать при его беседе с отцом, в которой, как он воображал, он щегольнет своим дипломатическим искусством и любезностью.

– Не уходите. Я ничего такого не скажу, чего бы не поняла или не должна была слышать мисс Кресси.

Послышался звон шпор, и тень от ружья Мак-Кинстри легла между оратором и Кресси и освободила ее от ответа. Мак-Кинстри смущенно огляделся и, не видя м-с Мак-Кинстри, как будто успокоился и даже на его медно-красном, как у индийца, лице изгладились следы неудовольствия от того, что он упустил в это утро громадного оленя. Он осторожно поставил ружье в угол, снял с головы мягкую войлочную шляпу, сложил ее и сунул в один из просторных карманов своей куртки, повернулся к дочери и, фамильярно положив искалеченную руку ей на плечо, сказал внушительно, не глядя на Стаси:

– Что нужно этому иностранцу, Кресси?

– Быть может, я сам лучше вам об ясню это, заговорил Стаси. Я явился от имени Бенгама и К^о в Сан-Франциско, которые купили испанское право на часть здешнего имения. Я…

– Довольно! – проговорил Мак-Кинстри мрачно, но внушительно.

Он вынул шляпу из кармана, надел ее, пошел, в угол и взяв ружье, впервые глянул на Стаси своими сонными глазами, затем презрительным жестом поставил ружье обратно в угол и, движением руки указав на дверь, сказал:

– Мы уладим это дело на дворе. Кресси, ты оставайся здесь. Такой разговор приличен между мужчинами.

– Но, папа, сказала Кресси, кладя лениво руку на рукав отца, нисколько не изменившись в лице и с прежним веселым выражением. – Этот джентльмен явился сюда для компромисса.

– Для… чего? – спросил Мак-Кинстри, презрительно глядя за дверь – незнакомое слово, показалось ему почему-то, должно обозначать особенную породу мустангов.

– Чтобы попытаться придти к какому-нибудь соглашению, – сказал Стаси. – Я вовсе не прочь идти с вами на двор, хотя думаю, что мы можем обсудить это дело так же хорошо и здесь.

Он не понизил тона, хотя сердце его сильнее забилось при воспоминании об опасной репутации, какою пользовался хозяин дома.

– Говорите, – сказал Мак-Кинстри.

– Дело в том, что мы приобрели клочок земли, из-за которой у вас идет распря с Гаррисонами. Мы обязаны ввести покупателя мирно во владение. Но, чтобы выиграть время, готовы купить этот клочок у того, кто может его продать. Говорят, что вы можете. Продайте нам эту землю, и тогда Гаррисоны будут принуждены законом отказаться от всяких на него притязаний.

– Законом? – повторил Мак-Кинстри задумчиво.

– Да. Таким образом все дело будет улажено. Мы не только платим вам деньги, но и освобождаем вас от Гаррисонов.

Он с самодовольной улыбкой взглянул на Кресси.

Мак-Кинстри погладил рукой лоб и глаза, точно разгоняя в них боль.

– Итак вы не предполагаете входить в сделку с Гаррисонами?

– Мы совсем не признаем их прав, – отвечал Стаси.

– И не заплатите им ничего?

– Ни гроша. Вы видите, м-р Мак-Кинстри, – продолжал он великодушно, с лукавой улыбкой взглядывая на Кресси, – что наша сделка вовсе не такова, чтобы решать ее за порогом дома.

– Вы думаете? – спросил Мак-Кинстри решительным, хотя и ленивым тоном, вторично взглянув на Стаси глазами, налитыми кровью и выражавшими тупую боль, напоминая глаза тех самых оленей, которых он загонял на охоте. – Ну, я с вами не согласен.

Он указал на дверь искалеченной рукой.

– Пожалуйте на минутку за дверь.

Стаси вздрогнул, пожал плечами и недоверчиво переступил за порог. Кресси, не меняясь в лице, лениво за ним последовала.

– Но я откажусь! – сказал Мак-Кинстри, медленно разглядывая Стаси. – Я скажу, что это будет низостью относительно Гаррисонов, весь этот ваш компромисс. Вместо такого мира и спокойствия, которые предлагают мне ваш закон и цивилизация, я предпочитаю свою войну и беззаконие.

– Что ж, я сочту своим долгом передать это моим доверителям, – отвечал Стаси с напускной беспечностью, которая однако плохо скрывала его удивление и досаду. – Ведь это до меня не касается.

– Если только, – вмешалась Кресси, заняв свою позицию у двери, – если только вы отказались от вашей другой сделки.

– Какой другой сделки? – спросил Мак-Кинстри внезапно, с загоревшимися глазами.

Стаси бросил быстрый, негодующий взгляд на молодую девушку, которая приняла его с веселым смехом.

– О, ничего, папа, так маленькая глупость. Если бы вы слышали, как этот джентльмен красноречив, когда говорит не о деле. Такой, право, веселый и забавный.

Проворчав сквозь зубы: «Доброго утра», молодой человек вышел за дверь, но Кресси последовала за ним до самых ворот и там, защищая глаза от солнца, проговорила:

– Сегодня вам не повезло в сделках. В другой раз, может быть, будете счастливее.

– Доброго утра, мисс Мак-Кинстри.

Она протянула ему руку. Он с притворной развязностью, но осторожно взял ее, точно то была бархатная лапка молоденькой пантеры, которая только что оцарапала его. В сущности то же она и была, как не отродье этого дикого зверя, Мак-Кинстри.

Когда фигура его исчезла из виду, Кресси поглядела на заходящее солнце. Затем вернулась в дом и прошла в свою комнату. Проходя мимо окна, она увидела, что отец уже вскочил на мустанга и ускакал прочь в погоне за «спокойствием», которого его лишил предыдущий разговор. Темные точки, двигавшиеся в разных местах по лугу, были ребятишки, возвращавшиеся домой из школы.

Кресси торопливо завязала у подбородка соломенную шляпу и выскользнула как тень из дома, в заднюю дверь.