Текст книги "Брет Гарт. Том 3"

Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Глава 3. МИСТЕР ДАМФИ ВСТРЕЧАЕТСЯ СО СТАРЫМ ДРУГОМ

Мистер Дамфи был верен своему слову. Через несколько дней после возвращения в Сан-Франциско он отправил нарочного к Виктору, чтобы тот явился к нему в контору. Он рассудил, что хоть Виктор и выбыл из игры и не может иметь никаких претензий на открытую серебряную руду, тем не менее, поскольку он был замешан в самозванстве миссис Конрой, с ним следует договориться по-хорошему. Пока он сидел и ждал ответа, клерк подал ему визитную карточку. Бросив на нее нетерпеливый взгляд, Дамфи прочитал: «Артур Пуанзет». В кругу дельцов и сидя за своим столом в конторе, Дамфи привык ни с кем не считаться. Но имя владельца карточки было слишком известным, и банкир сразу решил принять его. Следует добавить, что гость принадлежал к более высоким социальным сферам, нежели хозяин, и Дамфи, при всех своих демократических замашках, был достаточно хитер и расчетлив, чтобы не ссориться с верхами. Не поднимая глаз от бумаг на столе, он сказал: «Просить!»

Дверь отворилась. Не проявляя ни малейшего смущения или замешательства, обычно свойственного посетителям мистера Дамфи, в комнату вошел небрежной походкой элегантный молодой человек. Можно, пожалуй, утверждать, что еще никто из побывавших в этом кабинете не проявлял столь глубокого равнодушия к сидевшему за столом великому капиталисту. Вместе с тем гость, будучи человеком воспитанным, положил свою шляпу на стол и проследовал не спеша к камину, где и стал, повернувшись спиной к огню, терпеливо, хоть и чуточку пренебрежительно ожидая, пока хозяин кабинета соизволит обратить на него внимание. Мистер Дамфи был вынужден поднять голову.

– Жаль отрывать вас от дел. Я вижу, вы очень заняты. Ваш клерк сказал, что вы готовы принять меня; по-видимому, он ошибся.

Подавляя досаду, мистер Дамфи отложил перо и встал из-за стола.

– Моя карточка ничего вам не говорит, – сказал молодой человек, улыбаясь. – Я в более счастливом положении; к тому же у меня отличная память на лица. Последний раз, когда я вас видел, – когда же это было – да лет пять тому назад! – вы жевали клок бизоньей шкуры, чтобы не умереть от голода.

– Филип Эшли, – промолвил, понизив голос, мистер Дамфи и, торопливо оглядевшись, подошел к гостю.

– Вы совершенно правы, – сказал Пуанзет, повышая голос, словно назло собеседнику. – Я принял эго имя во время путешествия. А вас, значит, и в самом деле зовут Дамфи?

Если бы Дамфи питал тайную надежду смутить Пуанзета, назвав его Эшли, то после полупрезрительного замечания о его собственном имени ему все равно пришлось бы с ней расстаться. Но он и не помышлял ни о чем подобном. Протестуя всем своим существом, Дамфи чувствовал, как в нем просыпается в отношении стоявшего перед ним человека то же старое чувство субординации, подчиненности низшего высшему, что и пять лет тому назад. Тщетно твердил он себе, что он теперь другой Дамфи, что он богат, влиятелен. В помещении собственного банка, в личном кабинете, он стоял навытяжку, ожидая приказа от пришельца! Собравшись с духом, он попытался вернуть утраченный апломб.

– Вы по делу ко мне? А, Пуанзет?

В первой части этого обращения он старался выдержать холодно-официальный тон; во второй – попытался быть фамильярным; но ни в той, ни в другой роли не преуспел.

– Разумеется, по делу, – небрежно ответил Пуанзет, грея ноги у огня. – Никогда не решился бы попусту беспокоить такого занятого человека, как вы, да еще в разгар рабочего дня. Я узнал, что ваш банк заинтересован в рудном месторождении, недавно обнаруженном в Гнилой Лощине, на землях прежнего Ранчо Невинных Младенцев. Дело в том, что на эту землю имеется дарственная, пока еще, правда, не предъявленная в суд. Она принадлежит одному из моих клиентов.

– Имя? – быстро спросил Дамфи.

– Это несущественно, да и не имеет для вас значения, пока делу не придан законный ход, – спокойно ответил Артур. – Впрочем, если вас мучает любопытство, извольте. Мисс Долорес Сальватьерра.

Дамфи сразу успокоился и даже несколько воодушевился.

– Ваша претензия ничуть не ущемляет… – начал он.

– Ваших прав на рудное месторождение. Безусловно, – спокойно перебил его Артур. – Я пришел не с тем, чтобы отстаивать чьи-либо права или претензии. Может статься, что мы вообще не предъявим дарственную в суд. Пока что моя клиентка желает лишь выяснить, что за люди поселились на этой земле или, – если вас это больше устраивает, – владеют ею. Ваш банк представляет их интересы, не так ли? Они называют себя мужем и женой. О ней нам известно, что первоначально она выступила в качестве незамужней женщины, назвалась Грейс Конрой и заявила, что предыдущий владелец передал ей права на землю, о которой идет речь. Далее она появилась во второй раз уже в качестве жены некоего Гэбриеля Конроя, который, как я понимаю, считал и считает себя братом Грейс Конрой. Ни одно из перечисленных утверждений ни разу не было подкреплено документами. Согласитесь, история довольно запутанная, суд едва ли придет от нее в большой восторг. Впрочем, не будем предварять судебное решение Речь идет пока о другом, и, как мне кажется, Дамфи, вы здесь можете оказаться полезным. Кто они такие – этот брат и эта сестра, те ли, за кого себя выдают, или же самозванцы? И действительно ли они супруги? Хочу сразу заявить вам, что при любом варианте мы не имеем в виду оспаривать ваши коммерческие интересы.

Мистер Дамфи почти полностью обрел свое обычное нахальство.

– Чего вы меня спрашиваете? – сказал он, засовывая руки в карманы. – Вы же сами сбежали с настоящей Грейс Конрой.

– Ах, так! Значит, если я вас правильно понимаю, эта – не настоящая. Премного благодарен. Ну, а брат?

– Гэбриель Конрой! Я его видел, – хмуро ответил Дамфи, досадуя, что выболтал лишнее. – А почему бы вам не отправиться туда самому?

– Благодаря вашей любезности я могу теперь этого не делать, – ответил, улыбаясь, Артур. – Я верю вам. Какой адвокат станет оспаривать показания собственных свидетелей? Так кто же эта женщина?

– Жена покойного доктора Деварджеса.

– В самом деле?

– Да, если только Грейс Конрой не вздумает оспорить у нее и эти права. Старик здорово запутался и с имуществом и с женами.

Дамфи хотел задеть Артура, но тот остался равнодушным. Он только спросил:

– Имеются ли документы, подтверждающие, что она вдова Деварджеса? Если она сумеет доказать, что пострадала от несправедливости мужа, это будет иметь значение для моей клиентки. Моя клиентка не нуждается в деньгах, и ее симпатии, разумеется, на стороне истинных наследников. Кстати, имеется ведь вторая сестра?

– Да, еще ребенок.

– Ну что ж, это все, что я хотел знать. Благодарствуйте, не смею более отнимать у вас время. Добрый день!

Он взял шляпу и направился к двери. Мистер Дамфи не знал, сколько пользы извлек Пуанзет из только что закончившейся беседы, но в одном он был твердо уверен: он, Дамфи, ничем тут не поживился. Поэтому, с обычной наглостью, он сделал попытку взять реванш.

– Послушайте, – сказал он Артуру, который с большим тщанием надевал шляпу на свою кудрявую голову. – Вы-то ведь должны знать, жива она или нет? Что сталось с этой девушкой?

– К сожалению, не знаю, – спокойно ответил Пуанзет, – иначе я не стал бы к вам обращаться.

Что-то в манере Пуанзета препятствовало Дамфи зачислить его в категорию «обычных людишек», которых он привык считать «лгунами всех до одного».

– Когда и где вы видели ее в последний раз? – спросил он несколько повежливее.

– Когда я поехал назад в лагерь, то оставил ее в семье траппера, неподалеку от Норс-Форк. В лагерь я прибыл слишком поздно. Спасатели нашли одних лишь мертвецов. Вернувшись, я не застал Грейс, она куда-то уехала, быть может, со спасательной партией. До сих пор я ведь считал, что и вас спасла эта экспедиция.

Наступило молчание. Авантюристы искоса оглядывали друг друга. Следует напомнить, что оба они скрыли от спасателей, что принадлежали к партии, погибшей в снегах. Каждый, однако, знал это лишь о себе, но не знал ничего про другого. Поэтому авантюрист более низкого пошиба, охраняя свою тайну, не посмел задать своему сотоварищу важный вопрос, который, будь он задан, мог бы многое изменить в их отношениях. Не зная об истинной причине молчания Дамфи, Артур решил, что тот ни в чем не подозревает его и что он, Пуанзет, по-прежнему хозяин положения. Небрежно кивнув Дамфи, он удалился.

Выходя, он столкнулся в дверях с невысоким коренастым человеком. Некий ток взаимного отвращения заставил обоих мужчин обменяться взглядом. Новоприбывший был желтолиц и, хотя был крепко скроен, выглядел чахоточным; нижняя челюсть у него была недоразвита; изо рта торчали крупные белые зубы. Этот рот – постоянно открытый, словно владелец его страдал удушьем, – вызвал у Пуанзета смутное неприятное воспоминание, как-то связанное для него с залом суда. Незнакомец разинул рот еще шире, как бы приветствуя Пуанзета, тот ответил легким кивком и, приписав охватившую его гадливость странной внешности незнакомца, тут же позабыл о происшедшем.

Реакция новоприбывшего была иной. Он пристально поглядел вслед Артуру, затем столь же подозрительно воззрился на Дамфи. Однако банкир уже обрел обычную наглость и самоуверенность.

– Что имеете предложить?

Это был обычный вопрос, который он задавал посетителям.

– Вы послали за мной, – возразил гость. – Значит, сами хотите что-то сказать.

– Да, хочу. Ко мне приходят люди и сообщают, что на эту землю имеется вторая дарственная. Что все это значит, Рамирес?

Возведя к небу глаза с желтыми веками, Виктор пожал плечами.

– Что вам ответить? Бывают дарственные и дарственные!

– Золотые слова! Надеюсь, вам известно, что мы теперь заполучили кое-что покрепче дарственной. Мы нашли в этой земле руду.

Слегка поклонившись, Рамирес прошипел сквозь зубы:

– Вы, кажется, сказали «мы»?

– Да, я решил помочь ее мужу организовать акционерное общество.

– Ее мужу?

Дамфи смерил своего собеседника косым взглядом; что-то в поведении Виктора встревожило его. Дамфи принадлежал к людям, которые для поддержания духа нуждаются в постоянной удаче; сейчас он был несколько обескуражен встречей в Пуанзетом, и в нем закипала досада.

– Да, ее мужу! Имеете какие-нибудь другие предложения? Нет? Отлично. Я вызвал вас, чтобы сообщить, что, поскольку дело улажено сейчас законным образом, вам следует начисто позабыть и о ее прежнем положении, и о прежних планах. Ну как? Дошло? – Раздраженный Дамфи перешел на просторечие: – Вы отродясь не слыхали ни о какой мисс Конрой!

– Не было сестры. Есть жена. Так?

– Вот именно!

– Так! Так!

– Конечно, вы получите кое-что за подготовительные шаги, которые вы предприняли, хотя, вы сами это видите, пользы от них никакой; старая дарственная на землю теряет теперь всякое практическое значение. Если говорить прямо, вы не имеете ни малейшего отношения к ее нынешнему успеху, разве только, – Дамфи обрадовался случаю выместить на другом свою досаду, – разве только вы потребуете с нас куртаж за устройство ее брака с Гэбриелем.

Обнаженные желтые десны Виктора стали еще желтее.

– Ха-ха! Отличная шутка! – рассмеялся он. – Нет, я не жду за это платы. Даже от вас. Ха-ха-ха!

Если бы мистер Дамфи прочитал в этот момент истинные мысли Рамиреса, он, наверное, поспешил бы ретироваться к дверям, за которыми работали его клерки.

– Значит, единственно, за что мы можем вам уплатить, это – за молчание. Здесь не должно быть никаких неясностей. В молчании заинтересованы прежде всего вы, а мы лишь в той мере, в какой это касается общественного положения миссис Конрой. Предупреждаю: любая допущенная вами огласка погубит вас как бизнесмена; мы останемся в стороне. Если вам не терпится, можете хоть сегодня вечером выложить всю историю; это не помешает мне завтра утром продать жилу Гэбриеля за наличные. Доказать, что руда была открыта раньше, можно, лишь предъявив некий документ, которым владеем мы. Быть может, мы платим вам именно за то, что вы об этом знаете. Если вам нравится, считайте так. Запомните также, что при любой попытке изъять у нас этот документ по суду или иным способом мы его немедленно уничтожим. Ну как? По рукам? На другой день после выпуска акций вы получите чек. Или вы предпочитаете акции?

– Я предпочитаю деньги, – сказал Виктор с зловещим смехом.

Дамфи не счел нужным реагировать на насмешку.

– У вас трезвая башка, Виктор, – сказал он, возвращаясь к своим бумагам. – Действительно, к чему вам акции? До свидания.

Виктор направился к двери.

– Да, еще, Виктор, – сказал Дамфи, медленно приподнимая голову, – если вы знакомы с владельцем новооткрытой дарственной, шепните ему по секрету, чтобы он не судился с нами, – безнадежно! Только что я сказал это и его юристу.

– Пуанзету? – сказал Виктор, став в дверях.

– Да, Пуанзету. Но поскольку он также и Филип Эшли, тот самый Эшли, который сбежал с Грейс Конрой, то повидайтесь с ним. Возможно, он будет вам более полезен, чем я. Прощайте.

Мистер Дамфи отвернулся от ошеломленного Виктора. Чувствуя, что теперь-то уж он полностью вернул утраченный апломб, он позвонил в колокольчик, чтобы впустили следующего посетителя.

Глава 4. ДЖЕК ГЕМЛИН БЕРЕТ ОТПУСК

Вот уже почти целый месяц мистер Гемлин чувствовал себя неважно; сам он в беседах с друзьями отзывался о своем самочувствии так: «Прикуп не тот!» Знаменитый доктор Дюшен, в прошлом военный врач, внимательно осмотрел Джека, задал ему несколько щекотливых вопросов, которые привели больного в полный восторг, после чего сказал внушительно:

– Вы совершенно не считаетесь со своей профессией, Джек. Человек, избравший специальностью фараон, не может позволить себе такую роскошь, как девяносто пять ударов пульса в минуту! Дела у вас шли хорошо, и вы не отказывали себе в развлечениях. Так я и думал! Вы набрали чрезмерную скорость, Джек, шли под слишком сильным давлением. Теперь вам придется открыть предохранительный клапан, снизить стрелку манометра. Приглушить огни в топках, закрыть поддувала. Ближайшие два месяца вашим пароходом буду командовать я. Я обращу вас в христианскую веру! – Заметив ужас, выразившийся на лице Джека при этих последних словах, доктор поспешил пояснить свою мысль: – Я хочу сказать, что вам придется ложиться спать, не дожидаясь полуночи; вставать раньше, чем вам этого захочется; больше есть и меньше пить; не играть на выигрыш; стараться скучать как можно чаще. Слушайтесь меня во всем, и ровно через два месяца я усажу вас за карточный стол свежего, как огурчик. Вы когда-то любили петь, Джек. А ну-ка, сядьте к пианино, покажите, на что вы способны. Так! Так! Что ж, меня это не удивляет. Вы решительно не в голосе. Всю ближайшую неделю будете упражняться каждодневно! Я давно уже не видел, Джек, чтобы вы беседовали на улице с детьми. А куда делся тот мальчишка-чистильщик, которого вы опекали? Черт побери, я отправлю вас в сиротский дом; это принесет пользу и вам и детям. Поселитесь у какого-нибудь бедняка ранчерос дюжиной ребят и организуйте там детский хор. Что вы будете есть – совершенно неважно, лишь бы ели вовремя. Мне проще было бы вылечить вас, если бы вы ютились где-нибудь в голодном лагере (как сейчас вспоминаю одного беднягу в Сьерре – это было лет шесть тому назад), а не в этом шикарном отеле. Ну ладно, договорились! Вы даете слово слушаться меня, а я выполню все, что обещал. Голова у вас перестанет кружиться, бок не будет болеть, сердце утихомирится, и вы вернетесь к карточному столу. Сейчас вы все равно никуда не годитесь, Джек. Я берусь понтировать против вас ночь напролет, даже если в банке будет миллион!

Из этих последних замечаний доктора читатель может с уверенностью заключить, что он не был педантом. Он не стремился выяснить, отвечает профессия Джека требованиям строгой морали или же нет; все, что он хотел, – это поставить Джека на ноги, чтобы тот мог успешно выполнять свои профессиональные обязанности.

Таковы были взгляды доктора. Буквально через несколько дней, беседуя с одним из своих пациентов, весьма известным в городе священнослужителем, он сказал:

– Хочу прописать вам тот же режим, что Джеку Гемлину. Не знакомы с ним? Профессиональный игрок. Отличный малый. Вы мне чем-то его напоминаете. Болезнь у вас одинаковая: острое переутомление. Будьте спокойны, я вас вылечу.

И вылечил!

Прошло не более двух недель после описанной беседы, и Джек Гемлин, страдая по-прежнему от скуки и общего отвращения к жизни, но твердо следуя указаниям врача, пустился в путешествие по южному побережью. В Сан-Луис-Рей, на бое быков, у него родилась было отличная мысль поставить на быка крупную сумму и выпустить на него медведя-гризли; но, верный слову, он отказался от претворения ее в жизнь. На другой день в глупейшем старомодном дилижансе он перевалил через Береговой хребет и вкатил в тихую миссию Сан-Антонио. Дорога изрядно утомила его, городок был на вид преунылый; потому, отказавшись от обычной шутливо-богохульной беседы с хозяином гостиницы и предоставив все переговоры своему верному оруженосцу и телохранителю, негру Питу, Джек занял номер и улегся в постель, по обыкновению испано-калифорнийских трактиров кишевшую блохами.

– Ну как она, Пит? – спросил он томным голосом.

Пит изучил до тонкости речь своего хозяина и, поняв сразу, что местоимение женского рода относится к городку, ответил весьма обстоятельно.

– Если говорить по правде, масса Джек, интересного для вас здесь мало. В баре трое каких-то играют в монте, но играют нечисто. Вам не стоит на них глядеть, только расстроитесь. Во дворе привязана к столбу славная лошадка, да только хозяин у нее совсем олух. Если бы вы были здоровы, я отпустил бы вас вниз, побились бы там об заклад с мексиканцами. Но сейчас это вам ни к чему. Рядом с нами школа, должно быть, воскресная. Ребятишки там сейчас молятся и возносят хвалу всевышнему.

– Какой сегодня день? – спросил Джек, с самыми мрачными предчувствиями.

– Воскресенье, сэр.

Издав мучительный стон, Джек перевернулся на другой бок.

– Дай какому-нибудь мальчишке четвертак и скажи, что если он придет поболтать со мной, то получит еще столько же.

– Сегодня никто из ребятишек к вам не пойдет, масса Джек. Их выпорют дома, если они сбегут из воскресной школы. В воскресенье они должны слушаться родителей. Это божий день, сэр.

Отчасти, чтобы нагнать страху на своего камердинера, который хоть и прислуживал хозяину-нечестивцу, сам был весьма набожен, Джек в ужаснейших выражениях заклеймил религию, возбраняющую детям навещать его именно в тот день, когда ему этого хочется.

– Открой окно, – простонал он в заключение, – пододвинь меня к окну. Вот так. Дай мне этот роман. Сегодня вслух читать не будем; закончишь «Руины» Вольнея в другой раз.

(Следует пояснить, что со времени своей болезни Джек приучил Пита читать ему вслух. Для этого он подбирал книги, содержание которых почему-либо особенно сильно возмущало Пита. Произношение Пита было таково, что понять что-нибудь из его чтения было решительно невозможно. Вдобавок по просьбе Джека он повторял наиболее трудные слова по нескольку раз. Бедный Пит даже не подозревал, какое грандиозное развлечение он доставлял своему хозяину.)

– Поди погуляй, – сказал Джек, когда Пит устроил его так, как ему хотелось. – До вечера ты мне не нужен. Возьми с собой денег. Не думаю, чтобы здесь отыскалась церковь по твоему вкусу, но все равно, если кто-нибудь помешает тебе молиться, бей его прямо в зубы. Если не сможешь справиться сам, приметь негодяя, я добавлю ему позже. (Мистер Гемлин считал, что на всем свете только он один имеет право критиковать религиозные воззрения Пита.) Счастливо! Не напивайся до бесчувствия, Пит! Помни, что водка здесь – чистый яд!

После этой напутственной речи мистер Гемлин повернулся к окну и попытался заняться чтением. Но не прочел он и трех строк, как буквы стали расплываться у него перед глазами и он вынужден был отложить книгу в сторону. Он вспомнил свою последнюю беседу с доктором и вынужден был констатировать, что самочувствие у него «все еще неважное», а боли «пожалуй, даже чрезмерны». «А что, если я вдруг ослепну или меня хватит паралич?» – подумал он. Сперва эта мысль позабавила его. Он попытался представить, как будет метать банк, сидя с парализованными ногами. Если говорить всерьез, ноги банкомету – ни к чему. Потом он подумал, что раз для слепых изобрели книги с выпуклыми буквами, значит, можно напечатать и выпуклые карты. Он улыбнулся, представив, как нащупывает пальцами «пару» или «флеш». Постепенно думы его приняли более мрачный оборот. Он вспомнил беднягу Гордона, который застрелился, когда понял, что ему грозит паралич. «И правильно сделал!» – подумал Джек. Все эти размышления навеяли на него грусть; он даже решил чуточку выпить для поднятия настроения; но потом, памятуя о данном слове, передумал и постарался отогнать от себя неприятные мысли.

Чтобы рассеяться, он выглянул в окно. Оно выходило на грязный двор. За долгие летние месяцы тысячи конских копыт истолкли пересохшую землю в мельчайшую пыль. За глиняной стеной высилась черепичная кровля, а еще выше поднимались две четырехугольные церковные башни. Между башнями виднелась темно-зеленая листва, а дальше за ней – сверкающая гладь океана.

Было знойно и тяжко. Занавесь на окне не шевелилась. Пассатные ветры, привыкшие изводить и тиранить беззащитную миссию Сан-Антонио, запропали куда-то; плакучая ива под окном, впадавшая в конвульсии даже по самому малейшему поводу, стояла сегодня тихая, недвижная. Даже сияющее море словно страдало от удушья.

Вдруг, по неизвестной причине, Джек подумал о человеке с полураскрытым ртом из сакраментского отеля, с которым он затеял ссору в Сан-Франциско. Посмотрите – он едва верил своим глазам! – этот тип, этот самый тип стоял во дворе, в холодке, и глазел прямо на окна трактира. Мгновенно, без малейшего разумного повода, Джек впал в ярость. Если бы Пит был дома, он немедля послал бы его вниз, чтобы сообщить этому человеку все, что он о нем думает. Джек продолжал разглядывать незнакомца, но тут некие волшебные звуки отвлекли его внимание.

Он услышал звуки органа. Исполнение было посредственным, да и инструмент, как видно, плоховат. Но Джек страстно любил орган. Рассказывая о нем, я совсем позабыл упомянуть, что он состоял штатным органистом во Второй пресвитерианской церкви в Сакраменто до того несчастного дня, когда кто-то из более солидных прихожан усмотрел противоречие между занятием Джека в будни и по праздникам, после чего церковный староста – процветающий торговец спиртными напитками – потребовал отставки Джека. Прошло время, Джек стал играть на фортепьяно, но органа забыть не мог. У него была заветная мечта: постепенно повысить музыкальную культуру посетителей игорных домов, приобрести в собственность большой орган и установить его в самом шикарном салуне в городе. Сейчас он откинулся на подушку и весь превратился в слух. Приглядевшись, он увидел также, что здание по соседству – позднейшая пристройка к старой церкви, а то, что выглядело нишей, просто глубокий проем окна. Но вот мелодию органа подхватил хор детских голосов. Мистер Гемлин замер. Это была моцартовская месса, которую он знал наизусть.

Тихонько мурлыкая про себя, он почувствовал, как пропадают понемногу боль и слабость, как исчезает дурнота. Потом, позабыв решительно обо всем на свете, как и подобает истому меломану, он запел полным голосом (у Джека был хватающий за душу тенор, весьма любимый всеми его друзьями) и, кажется, начисто заглушил робкие голоса послушников. Любо было поглядеть на этого сентиментального прощелыгу! Больной, почти что погибающий от последствий беспутной жизни, он лежал в неприбранном номере в убогой испанской гостинице и воспевал хвалу пресвятой деве! Он исполнил всю мессу подряд и кончил лишь тогда, когда смолкли орган и голоса детей. Потом приподнялся на локте и выглянул во двор. С пригоршней мелочи наготове он терпеливо ждал кого-нибудь из певчих, чтобы затеять беседу; за искусство в шутливом диалоге его обожала детвора. Но ожидания его не оправдались. «Должно быть, детишек задержали в воскресной школе», – подумал Джек и уже собрался было откинуться вновь на подушки, когда в зарешеченном узком окне вдруг мелькнула женская фигура.

Мистер Гемлин чуть не задохнулся от волнения, к его бледным щекам прилила кровь. Джек был крайне чувствителен к женским чарам, а у решетки стояла девушка-индианка необыкновенной красоты. Джек готов был поклясться, что ничего прекраснее не видывал в жизни. Девушка недвижно стояла в глубоком проеме окна, подобно оправленному в раму изображению святой; только красота ее была скорее земной, нежели ангельской, а в больших глазах, окаймленных длинными ресницами, светилось нетерпеливое женское любопытство. Уверенный, что он надежно укрыт за занавесью, мистер Гемлин не отрываясь глядел на бронзоволицую красавицу, которая явилась ему словно дух, вызванный магией его голоса из этой хладной темно-красной стены. Видение пропало столь же неожиданно, как и возникло. С ним вместе для Джека погасли сияние дня и блеск моря.

Когда к вечеру вернулся Пит, он был удивлен и обеспокоен представившимся ему зрелищем. Хозяин его сидел у окна, готовый к выходу; глаза у него блестели, на щеках играл румянец.

– А вы не нарушили какого-нибудь из приказаний доктора, масса Джек? – несмело спросил Пит.

– Можешь проверить фляжку. Если ты сам к ней не прикладывался, старый лицемер, она полна до горлышка, – ответил Джек, развеселившись от тайного намека, скрытого в вопросе слуги. – Оделся я, чтобы идти в церковь. Хочу выяснить на месте, где ты там ухитряешься добывать спиртное. А весел я потому, что вступил на стезю добродетели. Ну-ка, открой «Руины» Вольнея, почитай мне на пробу. Довольно, ты совсем разучился читать, Пит. Кстати, почему ты считаешь, что если ты любишь господа бога, я должен из-за этого умирать с голоду? Закажи мне ужин, да поживее. Стой, куда ты помчался? Посылаю его в город с важным поручением, он три часа пропадает невесть где, а теперь норовит смыться, не сказав мне ни слова.

– Вы посылали меня с поручением? – вопросил изумленный Пит.

– Разумеется! Разве я не велел тебе изучить религиозные интересы населения в этом городе? – продолжал свой монолог мистер Гемлин с каменным выражением лица. – Разве я не поручил тебе выяснить, уместно ли будет верующему христианину и бывшему органисту Второй пресвитерианской церкви города Сакраменто посетить здешнюю католическую службу? Теперь всю эту тяжесть ты преспокойно перекладываешь на мои плечи. Да я об заклад готов биться, что ты даже не заглянул в католическую церковь!

Вконец обескураженный Пит схватил платяную щетку и принялся с судорожным усердием чистить платье на своем хозяине.

– Я не папист, масса Джек, но если бы я знал, что вы хотите…

– Тысяча чертей! Мало того что он морит меня голодом, он еще поносит католическую церковь, единственную, черт меня подери, церковь, куда порядочный человек…

Перепуганный Пит выбежал из комнаты.

Колокола только что отзвонили, и до вечерней службы оставалось еще добрых полчаса, когда мистер Гемлин прогулочным шагом вошел в старую церковь. В полумраке смутно чернели три-четыре коленопреклоненные фигуры. Не тусклый свет зажженных в алтаре свечей, а скорее сила интуиции подсказала Джеку, что той, кого он искал, в храме не было; укрывшись в тени колонны, он терпеливо приготовился ждать. Время тянулось медленно. Грузная женщина, от которой разило чесноком, вошла и опустилась на колени почти что рядом с ним. Вслед за ней явился смуглолицый вакеро; Джек узнал его сразу; он приметил этого человека еще из окна дилижанса и пришел в восторг от богохульной испанской брани, которую тот изливал на непослушных коров; сейчас вакерорухнул на колени и с уже известным Джеку природным красноречием воззвал к пресвятой деве. Потом вошли двое или трое, в которых Джек признал игроков в монтеиз своего трактира. Они стали молиться плаксивыми голосами; как видно, жаловались на проигрыш. Но вот мистер Гемлин пришел в страшное волнение; частота его вдруг подпрыгнувшего пульса сильно напугала бы доктора Дюшена. Всем своим существом он почувствовал, что где-то совсем рядом стоит другой человек, ожидающий кого-то так же нетерпеливо, как он сам, и с не меньшим тщанием вглядывающийся в каждого, кто входит в храм. Кто бы это мог быть? Украдкой, прячась в тени колонны, он старался разглядеть незнакомца. Он узнал глаза и торчащие зубы человека, которого уже видел сегодня, своего старого врага из Сакраменто.

Если бы дело происходило не в церкви, Джек тотчас же затеял бы ссору с Рамиресом, дал бы волю своей инстинктивной вражде к нему. Пока что он решил, что непременно последует за Рамиресом, когда тот выйдет из церкви, и постарается выместить на нем свое дурное настроение (если, конечно, оно не исправится к тому времени). Ему необходимо рассеяться, или он попросту подохнет со скуки в этом испанском городишке. Писатели, исследующие состав человеческой души, напрасно полагают, что страсти живут в ней раздельно одна от другой; чем слабее становилась надежда Джека, что он увидит прекрасную незнакомку, тем яростнее клокотала в нем злоба против Рамиреса. Но вот две женские фигуры заслонили свет у входа; послышалось шуршание шелковых одежд; какой-то пряный аромат перебил запах ладана. Джек поднял глаза, и сердце его замерло в груди.

То была она. Подойдя к скамьям для молящихся поблизости от него, она откинула черную вуаль, и он увидел то же недвижное лицо, лицо дриады, что явилось ему в окне. Сейчас она показалась ему вдвое прекраснее. Даже странный цвет ее лица таил для Джека неизъяснимое очарование. Она огляделась, помедлила мгновение, потом опустилась на колени между двумя игроками в моте. Теряя власть над собой, Джек шагнул вперед, словно хотел сказать, что они ей не компания. И тут же, замерев на месте, залился краской стыда; впервые в жизни он усомнился, что избрал достойную профессию.

Пел орган, священник монотонным голосом вычитывал молитву, клубы ладана вздымались в застоявшемся воздухе храма, а Джек Гемлин парил в мечтах. Он уже успел выгнать прочь бесчувственного ремесленника, сидевшего за инструментом, и уселся сам на его место; призвав на помощь трубы органа и собственный голос, он возглашал хвалу некоему новому божеству, не воображаемому божеству, нет, вполне реальному существу из плоти и крови. Почти наяву он услышал, как ее юный чистый голос сливается с его голосом, и это слияние – хотя безличное и хладное – все же подарило ему огромную радость, наполнило его душу восторгом. Впрочем, даже паря на крыльях мечты, он отлично понимал, что не мог бы взять сейчас ни единой ноты; дыхание у него прерывалось, к горлу подступил комок. Он принялся внимательно рассматривать соседку. Он глядел на изящную головку с блестящими волосами, на вуаль из дорогого кружева; от его глаз не укрылись и элегантность ее убора, и крохотная туфелька, видневшаяся из-под шелкового платья. Все вместе говорило об утонченном образе жизни, о принадлежности к избранному обществу. Джек почувствовал, что их разделяет безбрежный океан.