Текст книги "Собрание сочинений. Том 1"

Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

3

Старательская Калифорния уходила в прошлое, когда Брет Гарт напечатал в «Оверленд Монсли» свои первые старательские рассказы. Эти знаменитые рассказы вместе с мемуарами современников и другими материалами эпохи рисуют жизнь необыкновенную, в своем роде неповторимую и вместе с тем помогают понять, почему она оказалась недолговечной.

Первое время золотоискатели были безраздельными хозяевами земли. Государственная власть фактически отсутствовала, и каждый был волен поступать с землей и скрытыми в ней богатствами как заблагорассудится, на собственный страх и риск. Историки зарегистрировали образцы первоначальных старательских заявок: «Я, Джон Смит из Миссури, владею этим участком. Захватчика пристрелю на месте!» В дальнейшем были заложены основы «старательской демократии», самоуправления поселенцев, продержавшегося первые бурные годы «золотой лихорадки».

В согласии с демократической традицией американских поселенцев-скваттеров, занимавших и запахивавших «свободные земли» на неосвоенных территориях США, первые калифорнийские старатели выработали трудовой кодекс владения и пользования приисками. Через несколько дней после заявки участок должен был уже носить следы произведенных работ, иначе права заявщика аннулировались. Размер предоставляемых участков ограничивался в зависимости от содержания золота в почве. Перепродажа участков затруднялась различными формальностями. Старательские кодексы недружелюбно относились к применению наемного труда, предоставлявшего преимущество богатому человеку, и воспрещали применять на разработках рабский труд или брать заявку на имя раба.

Другим актом самоуправления была охрана личной безопасности старателя. Среди хлынувших в страну поселенцев было немало преступных элементов. С первых же месяцев массовой иммиграции в старательской Калифорнии начались грабежи и убийства.

Тирвейт Брукс в своем калифорнийском дневнике рассказывает о действиях бандитской шайки, жертвой которой стал его товарищ. Инос Кристмен с содроганием записывает в первый же день по прибытии: «Рано утром возле нашей палатки обнаружили труп. Это не считается здесь поразительным…» – и немного дальше: «Вчера американец застрелил на улице другого американца, и это привлекло не более внимания, чем собачья драка».

Следует заметить, что в мужской компании старательских общин процветали буйные нравы. Каждый был вооружен, и человеческая жизнь недорого стоила. Игра и попойка нередко кончались стрельбой и поножовщиной. Повздорив, противники уславливались стрелять «при первой встрече» – практикуемая форма старательской дуэли.

Однако грабеж, конокрадство и «нечестное» убийство преследовались и карались старателями. На террор преступных элементов старательские общины ответили созданием чрезвычайных «комитетов бдительности» (vigilance committee). Эти полулегальные организации опирались на общественное мнение и, хотя порой расправлялись с невинными или кому-нибудь нежелательными людьми, сыграли известную роль в борьбе с преступностью.

Позже, когда старательские общины попали в зависимость от банков и капиталистов, «комитеты бдительности» выродились в суды Линча, действовавшие в обход закона, по указке предпринимателей и реакционных политических воротил.

Более регулярным органом управления и правосудия на первых порах, до введения государственных судебных учреждений, было общее собрание старательского стана или поселка. При разношерстности старателей в каждом поселке находился человек с юридическими познаниями, и процедура судебного процесса соблюдалась в возможно полной мере, хотя и с гротескными отклонениями, о которых не раз с юмором повествует Брет Гарт.

Выдающимся политическим достижением «старательской демократии» было самоопределение Калифорнии в качестве нерабовладельческого штата. Пока южные плантаторы старались захватить Калифорнию в свои руки путем политических интриг в Конгрессе, калифорнийцы собрали конвенцию (съезд) в Монтерее, высказались против рабовладения и поставили плантаторскую партию перед фактом существования нового штата, запретившего рабство на своей территории.

В общегосударственном масштабе это не имело решающего значения. За допущение Калифорнии в союз в качестве нерабовладельческого штата правительство уплатило плантаторам новыми уступками. Следует добавить, что тот же съезд в Монтерее утвердил расовые ограничения в конституции Калифорнии. Избирательное право предоставлялось лишь белым поселенцам. Расовые предрассудки, преследование и истребление индейцев, дискриминация китайских иммигрантов и китайские погромы – эти грязные стороны «старательской демократии» позорят ее в глазах Гарта, и он не скрывает своего возмущения и протеста.

Прежде чем сказать об исчезновении «старательской демократии» под напором крупного предпринимательского капитала, следует коснуться своеобразного общественного и частного быта этих лет, так ярко отраженного в рассказах Гарта.

Старательские станы и городки возникали на месте приисков и рудных месторождений. Их стабильность и благосостояние целиком зависели от содержания золота или серебра в почве. Никто не мог поручиться, что в одну прекрасную ночь при известии о новой богатой находке весь поселок не снимется и не перекочует на двадцать миль в сторону. Старатели группировались главным образом в горных районах к северу от Сан-Франциско – в бассейне реки Сакраменто, и к юго-востоку от Сан-Франциско – в округах Калаверас и Туолумна, не раз упоминаемых у Гарта. Старатели изощряли свое остроумие, изобретая лихие названия для своих поселков. Гоморра, Делириум Тременс, Держу Пари, Ослиная Лощина, Висельный Город – таковы эти городки и поселки. У Гарта действие происходит в Ревущем Стане, Гнилой Лощине, Рыжей Собаке, Покер-Флете, Монте-Флете (покер и монте – названия азартных карточных игр). Сами обитатели Ослиных Лощин тоже часто носили необыкновенные прозвища, данные шутки ради их собственными товарищами, или звались по имени города или штата, откуда прибыли: Теннесси, Кентукки, Алабама, Арканзас.

Повседневная жизнь старателя была сурова и требовала энергии и физической выдержки. Люди ютились в палатках, землянках, убогих хижинах. Старые ящики заменяли мебель. Одежда старателя – фланелевая или парусиновая рубаха и штаны, высокие сапоги, куртка, шейный платок и широкополая шляпа – служила ему во всякую погоду и чинилась собственными силами. Пищу старатели готовили себе сами; она была грубой и однообразной. Медицинская помощь в большинстве случаев отсутствовала, и смертность была высока.

Работа старателя на участке шла с утра до позднего вечера. В воскресенье старатель отдыхал, с утра стирал рубаху и одевался возможно щеголеватее. Затем он шел развлекаться, пил виски, играл в карты или в кости. Если была возможность потанцевать, шел танцевать, хотя бы за несколько миль, или же сидел в салуне, жевал табак и пел песни. Иногда приезжал бродячий театр или в соседнем городке, если дело происходило в мексиканском районе, устраивался бой быков, или ослепительный фанданго. Инос Кристмен описывает бой быков, в котором сперва матадор-сеньорита убила быка – старательская аудитория приветствовала ее дождем серебряных долларов, – а потом было устроено единоборство громадного быка с медведем гризли.

Характерной чертой быта в первые годы старательства было почти полное отсутствие женщин. Это обстоятельство использовано Гартом для фабулы «Счастья Ревущего Стана». Из небольшого числа женщин, прибывших с потоком старателей, значительный процент составляли проститутки. Они приехали, чтобы обогатиться за счет старателей, однако в исключительных бытовых условиях старательского поселка, в общине, где не было женщин, случалось, что проститутка не только паразитировала, но и ухаживала за больными, обшивала старателей и т. п. С ней не стыдились пройтись по главной улице, дружески поболтать, что земляки старателей в старых атлантических штатах сочли бы, несомненно, потрясением моральных основ.

Во всяком случае, вызывавшая не раз нарекания буржуазной критики «еретическая» трактовка проститутки у Гарта объяснялась не только общими идеологическими мотивами его творчества, но и основывалась на фактах изображаемой жизни.

Религия и ее служители не пользовались у старателей популярностью; проповеди посещались чаще всего для развлечения. Инос Кристмен описывает одну такую проповедь заезжего методистского проповедника. Он отмечает, что служба происходила в игорном помещении, где стояли столы для монте. Изображение конгрегации не лишено интереса:

«Иные бородатые парни грубой внешности зашли просто из любопытства; другие, аккуратнее одетые и благообразные, – послушать молитву. Одни были в белых сорочках, другие во фланелевых рубахах; но все лица носили независимое и гордое выражение, и у всех на поясе были револьверы и длинные ножи».

Значительно большей популярностью пользовались профессиональные игроки, которых в старательском поселке объединяла со служителями религии странная привилегия ношения цилиндра. Помимо изысканного головного убора, они носили лакированные туфли и белоснежное белье – то была профессиональная внешность. Окхерстов и Гемлинов знали обитатели всех поселков, и хотя изредка на них обрушивалось негодование «выпотрошенных» ими старателей, самая деятельность игрока не считалась предосудительной. Игорные дома вместе с салунами и барами поглощали значительную долю заработков старателя. Сверкающие огнями и убранством, они были неотразимо притягательны. У Иноса Кристмена есть описание большого игорного дома:

«Мы входим в «Эмпайр Салун». Направо; за длинной стойкой, четверо служителей наливают виски и взвешивают золотой песок, по две щепотки за стаканчик. Дальше, за другим прилавком, стоит сеньорита; возле нее леденцы и громадная ваза с горячим кофе. Отмериваем по четыре щепотки и переходим в другой конец зала, где на специально устроенной галерее оркестр исполняет приятные мелодии.

Стены увешаны картинами любовного содержания. Посреди зала стоят восемь или десять столов, заваленных грудами серебряных монет и объемистыми мешочками с золотым песком и окруженных толпою людей. Играют в рулетку, монте и фараон. Позднее, ночью, когда игроками овладевает азарт, увидишь, как на одну карту ставятся тысячные суммы».

Деньги не задерживались у старателей. Обычным средством коммерческого расчета служил золотой песок; покупатель носил его с собой в кожаном мешочке; у каждого, торговца имелись специальные весы. Золото было дешево. Инос Кристмен, купив вскоре по приезде одну картофелину за полдоллара, взволнованно записал в дневнике: «То, что дома мы сочли бы состоянием, здесь идет за карманные деньги». Самой мелкой денежной единицей был «дайм» (десять центов). Марк Твен, описывая в «Закаленных» свой приезд из Миссури на Запад, юмористически зарисовал столкновение, происшедшее у него с местным чистильщиком сапог:

«Я дал ему серебряную монету в пять центов с благодушным видом человека, изливающего богатство и счастье на нужду и страдания. Желтая куртка взял деньги с выражением лица, которое я принял за подавленное волнение, и бережно положил монетку на середину своей широкой ладони. Он долго смотрел на нее, как ученый, созерцающий ухо комара в широком поле микроскопа. Подошли курьеры, возчики, почтовые кучера…»

Первоначально приехавшие в Калифорнию старатели в большинстве своем хотели скопить некоторую сумму денег и вернуться домой. В старательских поселках пели песню:

 
В Делби-Флете мы славно живем,
Мы золото ищем и скоро найдем,
Мы скоро найдем, карманы набьем,
А тогда прощай, Калифорния!
 

Однако практически судьба старателей складывалась иначе. Скопить нужную сумму оказывалось не так легко. Кроме того, старательство и связанный с ним порядок жизни привлекали многих. В старательской Калифорнии дышалось свободнее, чем в старых штатах. Окруженный известным уважением, хотя бы и не добившийся материального успеха, «человек 49-го» с неохотой думал о возвращении «на Восток», где он занимал обычно незавидное положение. Отъезд бесконечно откладывался, отношения со «Штатами» приобретали все более запутанный характер. Брет Гарт отобразил этот характерный личный момент в жизни старателя в «Монте-флетской пасторали» и других рассказах.

Историки, подводя итоги старательского периода в освоении и развитии Калифорнии, приходят к выводу, что вопреки полуфантастическим легендам старателей и рекламным заверениям американской буржуазной печати из трудового люда разбогатели в годы «золотой лихорадки» лишь считанные единицы. Неслыханные цены на предметы первой необходимости быстро съедали намытый старателями золотой песок. Бары и игорные дома брали свою дань со счастливчиков. За счастливой находкой шли недели и месяцы неудач. Сколь ни парадоксально это звучит, тысячные состояния тех лет в Калифорнии были нажиты вовсе не на добыче золота, а главным образом на спекуляции земельной собственностью и продовольствием.

Миллионные состояния калифорнийских золотопромышленников возникают позже, когда добыча золота полностью или почти полностью переходит из рук старателей в руки предпринимательского капитала. Это было неизбежным следствием развития производительных сил страны в условиях капиталистических отношений.

Старательские методы добычи драгоценных металлов были примитивны. Золото в Калифорнии находили в самородках, в виде золотого песка в руслах бегущих или высохших потоков и, наконец, в породе. Первые старатели мыли золотоносную землю в тазах и в лотках. Следующим этапом в технике старателей, связанным уже с артельной разработкой, была люлька, деревянные ясли с просеивающим приспособлением и системой водоносных желобов. Правда, к 1852 году с помощью люлек старатели добыли золота более чем на восемьдесят миллионов, но начиная с этого года при тех же и даже больших трудовых затратах добыча начинает неуклонно снижаться. Огромные потери при старательских методах добычи не позволяли использовать полностью даже поверхностные залежи золота. Для разработки золота в горной породе они вообще были непригодны.

Интересно, что Инос Кристмен, ставший в 1852 году совладельцем газеты в небольшом центре золотоискательского района и получивший, таким образом, широкие возможности для наблюдений, записывает в этот период в своем дневнике:

«Старательство, как мне кажется, идет к концу. В дальнейшем разработка золота будет производиться компаниями с солидным капиталом при помощи механического оборудования».

Для 1852 года это было неверно: старательство еще не исчерпало своих возможностей, – но как прогноз было справедливо. К концу 50-х годов крупный акционерный капитал, пользуясь новейшими, усовершенствованными методами добычи и обогащения руды, завладевает всеми основными калифорнийскими разработками и оттесняет старателя. Старатель занимает теперь второстепенное и подчиненное положение; он либо идет на работу к предпринимателю, либо, сохраняя формальную самостоятельность, вынужден довольствоваться скромным заработком, не превышающим той платы, которую он может получить как рабочий по найму.

Нервный центр золотой промышленности перемещается из старательского поселка в банкирские конторы Сан-Франциско и даже Нью-Йорка.

Брет Гарт не мог пройти мимо этих коренных перемен в калифорнийской жизни. Он зорко подмечает кризис старательского поселка. Нужно сказать, что старательский поселок Гарта – это чаще всего поселок второй половины 50-х годов, даже в тех случаях, когда автор искусственно относит действие к более раннему периоду.

Поэтому мы постоянно читаем в рассказах Гарта об оставленных штольнях, покинутых приисках, полуразрушенных хижинах, заброшенном и гниющем старательском оборудовании. Потому и об удачах старателей Брет Гарт рассказывает чаще всего в прошедшем времени.

«Старательская демократия» в Калифорнии при всем своем своеобразии была неотъемлемой частью общеамериканской буржуазной демократии и была подчинена общим законам ее развития. Поступательный ход капиталистических отношений неминуемо приближает конец экономической независимости мелких собственников. В золотой Калифорнии этот процесс имел в некотором смысле показательные особенности. Добывая из земли золото, калифорнийские старатели развязывали производительные силы капитализма с такой непостижимой быстротой, что не успели даже опомниться, как стали рабами капитала.

«Нигде еще переворот, вызванный капиталистической централизацией, не совершался так беззастенчиво и с такой поспешностью, как там», – писал позже Маркс об экономическом развитии Калифорнии[5]5
  К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 27, М., 1935, стр. 100. (Письмо Маркса к Ф. Зорге от 5.XI.1880)


[Закрыть].

4

Изложив историю материала, следует обратиться к истории автора, введшего калифорнийских золотоискателей в американскую и мировую литературу[6]6
  Английская биография Гарта, принадлежащая его другу Пембертону (E. T. Pemberton. The Life of Bret Harte, 1903), узка по привлеченному материалу и апологетична. Значительно устарела и американская работа Мервина (H. Ch. Merwin. The Life of Bret Harte, 1911). Наиболее основательна книга Стюарта (G. R. Stewart. Bret Harte, Argonaut and Exile, 1931). Новейшая работа Маргарет Дакетт (Margaret Duckett. Mark Twain and Bret Harte, 1964), специально посвященная взаимоотношениям Твена и Гарта, содержит некоторый новый биографический материал.


[Закрыть].

Когда Брет Гарт в зените славы приехал из Калифорнии в Бостон, иные из поклонников его рассказов ждали бородатого старателя в красной фланелевой рубахе, с револьвером у пояса. Они были удивлены, отчасти разочарованы, увидев, что автор «Счастья Ревущего Стана» и «Компаньона Теннесси» ничем не походит на своих персонажей. «Один бог знает, кого они рассчитывали увидеть в моем лице», – досадовал позже Брет Гарт, когда то же разочарование выказали слушатели его публичных чтений на Востоке и на Юге США.

До конца жизни Гарту сопутствовали биографические легенды, в которых он выступал старателем, лихим калифорнийским ковбоем и даже профессиональным игроком.

Фрэнсис Брет Гарт родился в 1836 году в городе Олбани, штат Нью-Йорк. Он был смешанного происхождения: англо-еврейского по отцу и англо-голландского со стороны матери. Гарт-отец, образованный человек, преподаватель древних языков, отличался «непрактичностью», то есть в условиях американской жизни 30—40-х годов XIX века был безнадежным неудачником. Когда он умер, семья осталась необеспеченной; тринадцатилетний Фрэнк вынужден был бросить школу и стал конторщиком. Это был болезненный, мечтательный маленький горожанин, с детства писавший стихи, неутомимый читатель Диккенса и Дюма.

«Золотая лихорадка» 1849 года увлекла на Запад старшего брата Гарта. Немного позже уехала в Калифорнию его мать, вышедшая вторично замуж за старого друга семьи, обосновавшегося неподалеку от Сан-Франциско (этот южный джентльмен послужил позднее своему пасынку прототипом для полковника Старботтла). В 1854 году семнадцатилетний Фрэнк, оставшийся один в Нью-Йорке и не имевший никаких определенных жизненных планов, последовал за семьей.

Жизнь и деятельность Гарта в Калифорнии можно условно разделить на три периода. Первый приходится на 50-е годы и может быть охарактеризован как ученичество. Второй связан с профессиональной журналистикой в Сан-Франциско. Третий, открывающийся созданием «Счастья Ревущего Стана», – это творческий взлет Гарта.

Интерес раннего периода состоит в том, что в эти годы молодой Гарт почерпнул свои главные калифорнийские впечатления, которые послужили позже материалом для его важнейших вещей. В противоположность упоминавшейся выше легенде о Гарте, «человеке дикого Запада», в литературе составилось столь же неосновательное мнение, будто Брет Гарт вовсе не знал жизни, которую описывал, будто его рассказы – кабинетное творчество. Новейшие биографы устанавливают точные факты, показывающие, что хотя писатель не был глубоко связан с изображаемой им жизнью, он, во всяком случае, имел обширные возможности для наблюдений.

Шесть лет, с 1854 по 1860 год, Гарт провел в калифорнийских городках и поселках, повседневно общался с тем пестрым людом, который вывел позднее в своих произведениях.

Сразу по приезде он поселился у своего отчима в городке Окленде, к югу от Сан-Франциско, и близко соприкоснулся с мексикано-испанскими элементами калифорнийской жизни. Неподалеку от Окленда доживала свой век старая миссия Сан-Хосе, где молодой Гарт брал уроки испанского языка у католического «падре», будущего отца Фелипе в «Гэбриеле Конрое».

Далее Гарт учительствовал некоторое время в старательском поселке, в самом центре золотоискательского округа Туолумна. Автобиографическая основа «Млисс», одного из начальных калифорнийских рассказов, в котором выступает молодой учитель, не вызывает сомнений. В дальнейшем Брет Гарт еще не раз возвращался к воспоминаниям тех лет; наиболее лирические страницы его поздней повести «Кресси» посвящены как раз этой весьма своеобразной калифорнийской школе 50-х годов.

Далее следует краткий период, в течение которого молодой Гарт получил наиболее красочные из своих калифорнийских впечатлений: он был золотоискателем и курьером почтового дилижанса. Золотоискательство было недолгим. В автобиографическом очерке «Как я попал на прииски» сам Гарт говорит о трех неделях. Важно, однако, то, что будущий писатель, хотя и короткое время, отожествлял свои надежды и помыслы с надеждами и помыслами старателей, мыл золотоносную землю, пережил иллюзию успеха и горечь разочарования. Без этого он, вероятно, не смог бы создать свою галерею золотоискателей. Совсем мало известно о службе Гарта в должности почтового курьера, окруженной ореолом калифорнийской романтики и молодечества. Однако этому опыту американская литература обязана появлением Юбы Билла, кучера калифорнийских почтовых дилижансов, одного из излюбленных героев Гарта, всем обликом тесно связанного с американской народной традицией.

Второго своего популярного героя, игрока и бретера (и в то же время защитника слабых и обиженных) молодой Гарт открыл несколько позднее, как сам он вспоминает о том в другом автобиографическом очерке «Моя юность в Сан-Франциско». Точнее, Гарт приметил лишь «оболочку» героя; тот с беззаботной улыбкой простился с ним, отправляясь на дуэль, с которой уже не вернулся. Позднее воображение Гарта домыслило в элегантном игроке душу Гемлина и Окхерста.

Касаясь достоверности обоих названных автобиографических очерков, следует заметить, что, хотя они, возможно, и являются позднейшей реконструкцией ранних лет в жизни писателя, ничего чрезмерного или исключительного на фоне современных калифорнийских мемуаров они не содержат.

Заключительная глава жизненного ученичества Гарта и начало литературного ученичества – это почти полуторагодичная работа наборщиком и журналистом в еженедельной газете «Норзерн Калифорниен», в приисковом городке Юнионтауне. Все позднейшие рассказы Гарта, в которых фигурирует газетная редакция в калифорнийской глуши, восходят к этим страницам его жизни. Хотя и ранее, между делом, он печатал в местной прессе стихи и случайные корреспонденции, здесь журналистика впервые стала его повседневным занятием. Здесь Брет Гарт встретил и первое серьезное жизненное испытание, из которого вышел с честью.

В феврале 1860 года группа граждан Юнионтауна, побуждаемая темными элементами, учинила кровавое избиение мирных индейцев, в большинстве своем женщин и детей. Как уже сказано, индейцев не считали в Калифорнии людьми; те из жителей городка, кто не разделял этого людоедского мнения, были запуганы и молчали. Тогда Брет Гарт, замещавший уехавшего на время редактора «Норзерн Калифорниен», написал, собственноручно набрал и напечатал крупными литерами на первой полосе газеты статью, в которой разоблачил преступление и заклеймил убийц. Оставаться в Юнионтауне после этого он уже не мог; он стал «нежелательным гражданином», жизни его грозила опасность. Гарт уехал в Сан-Франциско.

В Сан-Франциско Гарт поступил наборщиком в самую крупную газету тихоокеанского побережья «Голден Ира» («Золотая эра»). Одновременно с работой в типографии он стал сотрудничать в газете, подписывая свои статьи и стихи «Брет». Уже в октябре того же 1860 года он напечатал в «Голден Ира» первые произведения, построенные на характерно-калифорнийском материале и содержащие довольно четкие признаки его будущей творческой манеры, – «Нестóящего человека» и «Работу на Красной горе» (позднее переименованную в «Млисс»).

В этот переломный момент своей жизни Гарту посчастливилось найти друга и покровителя в лице Джесси Фремонт, хозяйки крупнейшего политического и литературного салона в Сан-Франциско. Джесси Фремонт была женой известного своими резко антирабовладельческими взглядами сенатора от Калифорнии Джона Фремонта и дочерью крупного американского политического деятеля, сенатора от Миссури Томаса Бентона; она по праву считалась одной из наиболее образованных и влиятельных женщин в США. В салоне Фремонтов молодой Гарт расширяет свой художественный и политический кругозор и встречается с видными деятелями эпохи, радикалами и аболиционистами. Вместе с ними он принимает участие в текущих политических кампаниях в Сан-Франциско, сперва за избрание Линкольна президентом, затем за поддержку правительства Линкольна против мятежного рабовладельческого Юга. Плантаторская партия в Калифорнии плела заговоры и одно время угрожала единству штата. Считается, что стихи Гарта в поддержку Севера сыграли немаловажную роль в мобилизации общественного мнения в Калифорнии против мятежников.

В середине 60-х годов Гарт – заметная фигура в литературном мире Сан-Франциско. Влиятельные друзья помогают ему оставить ремесло наборщика. Сперва он служит клерком в Межевом управлении, потом получает хорошо оплачиваемую должность секретаря в калифорнийском филиале Государственного монетного двора. Он считает себя материально обеспеченным, женится, посвящает все больше времени литературной работе. Он хорошо известен теперь под своим литературным именем: Брет Гарт. Вокруг Гарта группируется компания литературной и артистической молодежи, органом которой скоро становится журнал «Калифорниен», лучшее из существовавших до той поры в Сан-Франциско литературных изданий. Гарт привлекает к сотрудничеству молодого Твена, еще только начинающего свою писательскую карьеру, покровительствует ему. Гарт, Твен и их друзья формируют литературную жизнь тихоокеанского побережья США.

Следует заметить, что Гарт в эти годы как бы прерывает на время разработку своей, уже намеченной в первых рассказах старательской темы. Его знаменитый старательский цикл, открывшийся «Счастьем Ревущего Стана», появляется лишь в самом конце 60-х годов, когда на месте «Калифорниена» вырастает толстый журнал «Оверленд Монсли», во главе которого становится он сам. Пока же, в период «Калифорниена», литературная репутация Гарта зиждется на небольшом числе очерковых и пародийных произведений и признанных личных качествах стилиста и остроумца.

Брет Гарт печатает серию блестящих для своего времени пародий на корифеев современной ему европейской и отчасти американской литературы, включая Диккенса, Дизраэли, Бульвер-Литтона, Шарлотту Бронте, Дюма-отца, Виктора Гюго, Фенимора Купера и других. Эти «Романы в сжатом изложении» отнюдь не сводятся к огульному отрицанию европейской традиции как устарелой и антидемократической, что было принято и модно в те годы в США. Брет Гарт весьма язвительно подмечает такого рода недостатки в пародируемых им произведениях, но одновременно обнаруживает глубокую начитанность в европейской литературе и точное, «писательское» ее понимание. Будучи во многом учеником Диккенса, Гарт тем не менее критикует своего учителя за «архаическую» в его творчестве приверженность к патетике и внешнеромантическим атрибутам. В пародирующем Диккенса «Человеке, преследуемом призраками» усердный читатель английского романиста вступает в беседу с призраком автора, сошедшим со страниц своего нового романа.

«– Ты снова здесь? – спросил человек, преследуемый призраками.

– Я снова здесь, – прошептал призрак,

– Опять роман?

– Опять роман.

– Все то же?

– Все то же.

– Я вижу ребенка, – сказал человек, преследуемый призраками. – Это необычайно странный ребенок, в своем роде образцовый ребенок. Он рано созрел; он философ. Он умирает в бедности, под тихую музыку. Он умирает в роскоши, под тихую музыку… Перед тем как умереть, он составляет завещание, он читает молитву, он целует свою няню. Этот ребенок…

– Мой! – сказал призрак.

– Я вижу очаровательную женщину небольшого роста. Я вижу нескольких прелестных женщин, но все они небольшого роста. Все они слабоумны, почти идиотки, но все очаровательны и небольшого роста. На них кокетливые чепчики и фартуки. Я убеждаюсь, что добродетель доступна лишь женщинам ниже среднего роста, простодушным и инфантильным. Эти женщины…

– Мои! – сказал призрак.

– Я вижу надменную, злую и гордую леди. Она высокого роста, с царственной осанкой. Я замечаю, что все гордые и злые леди – высокого роста и с царственной осанкой. Эти леди…

– Мои! – сказал призрак, заламывая руки.

– Я вижу, как события постоянно нависают. Я замечаю, что если суждено случиться несчастью или убийству, если кто-нибудь должен умереть, то в расстановке мебели, в пейзаже, в общей атмосфере всегда проявляется нечто предвещающее эти события за несколько лет вперед. Не скажу, чтобы мне хоть раз довелось увидеть что-либо подобное в действительности… Честь этого поразительного открытия принадлежит…

– Мне! – сказал призрак».

Работа над «Романами в сжатом изложении» была для Гарта итогом литературного ученичества и школой мастерства. Хотя молодой писатель сам был далеко не свободен от многих недостатков, которые столь дерзко критиковал у старших собратьев по перу, он быстро проявил себя как искатель и новатор. В сатирическом очерке «Развалины Сан-Франциско», напечатанном в «Калифорниене» в 1865 году от имени человека 2435 года, мы слышим ту характерную интонацию повествователя из будущих времен, которую тремя десятилетиями позже сделал столь популярной в своих научно-фантастических произведениях молодой Уэллс. Бесспорно также, что приписываемое обычно Киплингу обновление английской баллады (сочетание балладного стиха с тематикой и лексикой сегодняшнего дня) было впервые осуществлено Гартом в его калифорнийских песнях и балладах конца 60-х годов.

Биограф Гарта, Стюарт, считает нужным отметить, что в годы сотрудничества Гарта в «Калифорниене» писатель находится как бы в оппозиции к тематике и социальным и художественным принципам, которые составляют сущность его позднейших произведений. Стюарт пишет, что Брет Гарт высмеивает попытки калифорнийской прессы возвеличить «честного работягу»-старателя и представить «золотой поход» как тему для героического повествования. (В ответ на последнее предложение Гарт насмешливо писал: «Чем меньше будет сказано о мотивах приезда кое-кого из пионеров, тем будет лучше, ибо слишком многие из них были более озабочены скорейшим отбытием из пункта отъезда, нежели выбором места назначения».)

Чтобы правильно понять позицию Гарта, надо помнить, что к этому времени восхваления старателя в Калифорнии имели в подавляющем большинстве случаев рекламный и демагогический характер. Приукрашенная до неправдоподобия фигура «честного работяги», фактически уже давно оттесненного с авансцены калифорнийской жизни, служила чем-то вроде торговой марки Калифорнии и, как остроумно показал позднее Гарт в «Гэбриеле Конрое», должна была привлекать в страну свободный капитал. По поводу навязчивого использования этой тематики для пропаганды буржуазного преуспеяния Брет Гарт писал в 1869 году: