Текст книги "Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Благодарю вас, мисс Тэнкфул, – сказал он совершенно спокойно, – но этот второй джентльмен, барон…

– Помпосо, – гордо заявила Тэнкфул.

Среди дам, стоявших у окна, послышался смешок, на свежем лице полковника Гамильтона промелькнула улыбка, но полное достоинства лицо Вашингтона было по-прежнему невозмутимо.

– Могу я спросить вас: сделал ли вам барон благородное предложение, – продолжал он с почтительной серьезностью, – были ли его стремления известны вашему отцу и носили ли они такой характер, что мисс Блоссом могла их с честью принять?

– Отец представил его мне и выразил желание, чтобы я обращалась с ним любезно. Он… он поцеловал меня, а я дала ему пощечину, – быстро сказала Тэнкфул, и щеки ее запылали румянцем, я ручаюсь, не меньшим, чем у самого барона.

В тот момент, когда эти слова слетели с ее правдивых уст, она готова была даже ценой жизни вернуть их обратно. Однако, к ее изумлению, полковник Гамильтон громко засмеялся, а дамы обернулись и хотели подойти к ней, но генерал, продолжая хранить невозмутимое спокойствие, остановил их едва заметным жестом.

– Вполне возможно, мисс Тэнкфул, – продолжал он с непоколебимым хладнокровием, – что по крайней мере один из этих джентльменов может быть известен нам и что ваши предположения окажутся правильными. Во всяком случае, вы можете быть уверены, что мы полностью расследуем это дело, и надо надеяться, что для вашего отца все окончится благополучно.

– Благодарю вас, ваше превосходительство, – ответила Тэнкфул, все еще пунцовая при мысли о своей откровенности. Отступая к двери, она добавила: – Я думаю… что мне… пора ехать домой. Уже поздно, а мне предстоит далекий путь.

Однако, к ее удивлению, Вашингтон сделал шаг вперед и, снова взяв ее руку в свои, сказал с торжественной улыбкой:

– Именно по этой причине, раз уж нет других, вы должны сегодня вечером, мисс Тэнкфул Блоссом, воспользоваться нашим гостеприимством. Мы по-прежнему храним наши виргинские традиции гостеприимства и настолько деспотичны, что заставляем наших гостей подчиняться им, хотя мы вряд ли можем предоставить им возможность интересно провести время. Леди Вашингтон не позволит мисс Тэнкфул Блоссом покинуть сегодня ее дом, не оказав чести принять ее гостеприимство и дружеские советы.

– Мисс Тэнкфул Блоссом, удостоив принять скромное приглашение пронести у нас эту ночь, докажет этим, что она по крайней мере верит нашему искреннему желанию быть ей полезной, – сказала леди Вашингтон с величественной любезностью.

Тэнкфул в нерешительности стояла у двери. Но в этот момент она почувствовала, что ее обняли женские руки, и младшая из дам, заглядывая ей прямо в карие глаза, ласково сказала с такой же честной откровенностью, с какой недавно говорила она сама:

– Дорогая мисс Тэнкфул, хотя я только гостья в доме леди Вашингтон, позвольте мне присоединиться к ее просьбе. Я мисс Скайлер из Олбани и рада быть вам полезной, мисс Тэнкфул; это может засвидетельствовать полковник Гамильтон, если на пути к вашему открытому сердцу мне нужен проводник. Поверьте мне, дорогая мисс Тэнкфул, я всей душой сочувствую вам и желала бы доказать сегодня на деле, что я готова сделать для вас все, что в моих силах. Вы останетесь, я в этом уверена, останетесь здесь со мной, и мы поговорим о вероломстве этого дикого ревнивца, капитана, – янки, который своим поведением, без сомнения, доказал, что он так же не достоин вас, как и своего отечества.

Как ни ненавистна была Тэнкфул мысль о том, что ее жалеют, она не могла устоять против тонкой любезности и благожелательного сочувствия мисс Скайлер. Кроме того, надо признаться, что впервые в жизни она усомнилась в могуществе собственной независимости, и какое-то необъяснимое чувство влекло ее к девушке, обнимавшей ее, к девушке, которая проявляла к ней такое сочувствие и в то же время позволяла леди Вашингтон обходиться с собой пренебрежительно.

– У вас, конечно, есть мать? – спросила Тэнкфул, вопросительно глядя на мисс Скайлер.

Хотя этот вопрос показался двум молодым джентльменам совершенно неуместным, мисс Скайлер ответила на него с чисто женским тактом:

– А у вас, дорогая мисс Тэнкфул?

– У меня нет, – ответила Тэнкфул.

И здесь я, к сожалению, должен сказать, что она чуть не расплакалась.

Тогда мисс Скайлер, тоже со слезами в прекрасных глазах, внезапно склонила голову к уху Тэнкфул, обняла прелестную гостью за талию и затем, к величайшему изумлению полковника Гамильтона, тихо увела ее из комнаты, где находились столь высокопоставленные особы.

Когда дверь за ними закрылась, полковник Гамильтон полувопросительно полуулыбаясь взглянул на своего начальника. Вашингтон ответил ему добродушным, но значительным взглядом и затем спокойно сказал:

– Если вы разделяете мои подозрения, полковник, то нет необходимости напоминать вам о том, что это вопрос очень деликатный и вам лучше всего было бы пока хранить тайну в своем сердце. Во всяком случае, вы не будете говорить джентльмену, которого вы, может быть, подозреваете, о том, что сегодня произошло.

– Как угодно, генерал, – почтительно ответил офицер. – Но смею спросить, – тут он на мгновение запнулся, – неужели вы думаете, что более серьезное чувство, чем минутное увлечение хорошенькой девушкой…

– Если я просил вас, полковник, сохранить в тайне это дело, – прервал его Вашингтон, добродушно кладя руку ему на плечо, – то я считаю его достаточно важным, чтобы уделить ему особое внимание.

– Прошу извинения у вашего превосходительства, – сказал молодой человек, и его свежие щеки заалелись, как у девушки, – я только хотел сказать…

– Что вы просите освободить вас на сегодняшний вечер, – снова перебил его Вашингтон с добродушной улыбкой, – тем более, что вы хотите провести время в обществе нашего дорогого друга мисс Скайлер и ее гостьи. Она девушка капризная и своенравная, но, кажется, честная. В обращении с нею, полковник, блесните своими лучшими качествами, но будьте благоразумны и не слишком любезны, а то нам придется возиться еще с одной девицей, оскорбленной в своих лучших чувствах, – с мисс Скайлер, – и веселым движением руки (оно было очень характерно для него и отнюдь не противоречило его достоинству) он не то повел к двери, не то вытолкнул своего юного секретаря из комнаты.

Когда дверь за полковником закрылась, леди Вашингтон, шелестя платьем, подошла к мужу, который неподвижно и молча стоял у камина.

– Вы находите, что за этой дерзкой выходкой скрывается политическая интрига или даже измена? – спросила она поспешно.

– Нет, – спокойно ответил Вашингтон.

– Вы думаете, что это только пустая любовная интрижка с глупой и самолюбивой деревенской девчонкой?

– Простите, миледи, – сказал Вашингтон серьезно. – Я не сомневаюсь в том, что мы ее недооцениваем. Обыкновенная провинциальная девушка не могла бы привести в волнение всю округу. Придерживаться такого мнения означало бы нанести оскорбление всему вашему полу. Нельзя поручиться, что она не поймала в свои сети такую важную персону, о которой она говорила. А если это действительно так, это придаст новый интерес проблеме взаимопонимания и дружественных отношений между государствами.

– Эта пустая девчонка! – воскликнула леди Вашингтон. – Эта интрижка с коннектикутским капитаном, ее любовником! Простите, но это просто нелепо! – И она с чопорным поклоном удалилась из комнаты, оставив знаменитого исторического деятеля, как обычно оставляют знаменитых исторических деятелей, в одиночестве.

Но позже, вечером, мисс Скайлер так успешно утешала плачущую и взволнованную Тэнкфул, что у той вскоре высохли глаза, и перед затейливым зеркальцем в комнате мисс Скайлер она смогла привести в порядок свои каштановые волосы, а мисс Скайлер помогала ей советами, предлагая то подправить здесь, то подтянуть там, в полном соответствии с тайной конспирацией, объединяющей всех женщин.

– Вы дешево отделались от этого вероломного капитана, дорогая мисс Тэнкфул, и мне кажется, что к таким великолепным волосам, как у вас, больше всего подойдет новая модная прическа, хотя в ней есть что-то легкомысленное. Уверяю вас, что она пользуется большим успехом в Нью-Йорке и Филадельфии – вот так, посмотрите, прямо назад, со лба.

Дело кончилось тем, что через час мисс Скайлер и мисс Тэнкфул предстали в приемной перед полковником Гамильтоном, блистая изысканностью туалета, которая не только совершенно посрамила деловитую небрежность молодого офицера, но и заставила его широко раскрыть глаза от удивления.

– Может быть, она предпочла бы предаться горю в одиночестве, – неуверенно сказал он, отведя мисс Скайлер в сторону, – чем блистать в обществе.

– Чепуха, – отрезала мисс Скайлер. – Неужели молодая девушка должна убиваться и вздыхать только потому, что возлюбленный обманул ее доверие?

– Но ее отец в тюрьме, – сказал Гамильтон, несколько изумленный.

– Посмотрите мне прямо в глаза, – сказала мисс Скайлер с озорной усмешкой, – и попробуйте заявить, что вы не знаете, что в течение двадцати четырех часов с него будут сняты все обвинения. Чепуха! Неужели вы думаете, что я ничего не вижу? Неужели вы думаете, что я не поняла выражения лица у обоих – у вас и у генерала?

– Однако, дорогая мисс Скайлер… – начал было смущенный офицер.

– О, я ей уже на это намекнула, хотя и не объяснила, почему, – возразила мисс Скайлер с лукавым огоньком в темных глазах, – хотя у меня было достаточно оснований поступать именно так, и это было бы вам хорошим уроком за то, что вы хотели сохранить все в тайне от меня!

Выпустив эту парфянскую стрелу, она вернулась к мисс Тэнкфул, которая, прижав лицо к стеклу, смотрела на освещенный луной крутой берег реки Уиппани.

И было на что посмотреть! Американская весна – очень капризное время, и погода опять, как бы по волшебству, внезапно изменилась. Дождь прекратился, и земля покрылась тонким слоем льда и снега, блестевшим в лунном сиянии под ясным небом. Северо-восточный ветер, который рвал плохо закрепленные оконные рамы, превратил мокрые деревья и кусты в ледяные сталактиты, сверкавшие, как серебро, под холодными лучами луны.

– Великолепное зрелище, милые леди, – сказал грубовато добродушный мужчина средних лет, подходя к дамам, стоявшим у окна. – Но дай бог, чтобы скорее наступила весна и больше не было таких ужасных перемен в погоде. Красавица луна прелестна, когда проливает свой блеск над вершинами леса, но я сомневаюсь, видит ли она с высоты множество несчастных, дрожащих от холода там, в лагере, под драными одеялами. Если бы вы видели, как эти оборванцы из Коннектикута маршировали вчера вечером с винтовками прикладом вверх и огрызались на его превосходительство, хотя и не осмеливались укусить! Если бы вы видели этих малодушных, этих людей, похожих на Фому Неверного, готовых восстать против его превосходительства, против дела нации, а главным образом против плохой погоды, – вы стали бы молить бога о том, чтобы сердца этих людей растаяли так же, как растают вокруг нас эти неподатливые поля. Еще две недели такой погоды – и у нас появится не один Аллан Брустер, а целая дюжина таких недовольных щенков, которые вот-вот предстанут перед военно-полевым судом.

– И все-таки это прекрасная цель, генерал Салливэн, – сказал полковник Гамильтон, довольно сильно толкнув локтем в бок старшего офицера, – в такую ночь, я полагаю, будет нетрудно выследить нашего гостя – этот призрак.

Обе дамы заинтересовались этими словами, и полковник Гамильтон, так ловко обойдя с фланга своего начальника, продолжал:

– Надо вам знать, что в нашем лагере, а говорят, и во всей округе, иногда появляется призрак в сером плаще, лицо у него закутано и спрятано в воротник; он всегда точно знает пароль, и часовым так и не удалось установить его личность. Говорят, что многие считают этот призрак, поскольку его неоднократно видели перед внезапным наступлением, или атакой врага, или перед какими-нибудь другими неприятностями, грозящими армии, добрым гением или ангелом-хранителем нашего дела; как добрый гений, он побуждает часовых и охрану быть более бдительными. Некоторые считают его предвестником грозных бедствий. Перед последним мятежом коннектикутской милиции мистер Серый Плащ бродил повсюду в окрестностях лагеря, потрепанного бурями и утопающего в грязи, и я не сомневаюсь, что он наблюдал всю предварительную подготовку, которая привела к тому, что этот полк трусливых и слезливых сопляков стал жаловаться самому генералу на все свои горести и обиды.

Тут полковник Гамильтон, в свою очередь, получил легкий толчок в бок от мисс Скайлер и несколько неожиданно оборвал свою речь.

Мисс Тэнкфул не могла, конечно, не заметить этих двух намеков на ее неверного возлюбленного, но они возбудили в ней только горькое чувство обиды и оскорбленной гордости. Действительно, во время первой вспышки негодования при известии о его аресте, а затем позднее, когда она узнала об аресте отца, и, наконец, когда она обнаружила измену капитана, она забыла о том, что он был ее возлюбленным; она забыла всю свою былую нежность к нему; и теперь, когда пламя негодования угасло, осталось только ощущение оцепенения и пустоты. Все, что было в прошлом, казалось ей теперь недостойным сожаления, как будто все это произошло не с нею, а с какой-то другой Тэнкфул Блоссом, которая в ту ночь навеки исчезла во вьюге. Она чувствовала, что за последние сутки она стала, пожалуй, не другой женщиной, а первый раз в жизни стала женщиной.

Однако странно то, что ее смятение еще больше усилилось, когда несколько минут спустя разговор перешел на майора Ван-Зандта. Еще более странно было то, что она даже испугалась этого волнения. В конце концов она обнаружила, что со смешанным чувством раздражения, стыда и любопытства прислушивается к похвалам, расточаемым этому джентльмену за его храбрость, преданность долгу и высокие личные качества. На одно мгновение ей пришла в голову дикая мысль броситься на грудь мисс Скайлер и признаться, как грубо она обошлась с майором. Но мысль о том, что мисс Скайлер поделится этой тайной с полковником Гамильтоном и что майору Ван-Зандту может и не понравиться такая откровенность, и вместе с тем, в причудливом сочетании с этой мыслью, чувство непреодолимого раздражения по отношению к этому красивому и любезному молодому офицеру заставили ее промолчать. «Кроме того, – сказала она себе, – если он такой замечательный человек, как о нем говорят, он должен был бы понять, что я тогда переживала и что я вовсе не хотела обойтись с ним грубо». И этой неопровержимой, чисто женской логикой бедной Тэнкфул в какой-то мере удались успокоить волнение своего честного, правдивого сердца.

Но боюсь, что не совсем; она провела беспокойную ночь. Как у всех впечатлительных натур, период размышления и, может быть, разочарования наступил у нее тогда, когда все поступки были уже совершены и когда разум, по-видимому, озарял лишь путь к отчаянию. Она сознавала все безумие своего вторжения в штаб, когда, как ей казалось, уже ничего нельзя было исправить; она понимала все неприличие и невежливость своего поведения по отношению к майору Ван-Зандту теперь, когда из-за расстояния и времени любые извинения были слабыми и бесплодными. Я думаю, что она даже тихонько всплакнула про себя, лежа в незнакомой и мрачной комнате мисс Скайлер, безмятежно спавшей рядом. Она то завидовала спокойной уверенности, доброте и любезности этой девушки, то ненавидела ее, и, наконец, не в силах вынести все это дальше, бесшумно выскользнула из постели и, несчастная и безутешная, застыла у окна, которое выходило на крутой склон берега реки Уиппани. Лунный свет ярко сиял на свежевыпавшем, холодном и девственном снегу. Немного дальше, налево, он блестел на штыке часового, шагавшего по берегу реки, и этот свет успокаивал девушку и укреплял мысль, которая вдруг блеснула у нее в уме. Раз она не может уснуть, почему бы ей немножко не прогуляться, чтобы устать? Она привыкла бродить вокруг своей фермы в любую погоду, в любое время дня и ночи, в любое время года. Она вспомнила одну бурную ночь, когда ей пришлось серьезно позаботиться о своей любимой олдернейской корове, которая как раз в эту ночь вздумала телиться, и как она спасла жизнь теленку-сосунку, который лежал у сарая, как будто только что свалился с облаков в эту страшную бурю. Вспомнив об этом, она живо накинула платье, набросила на плечи плащ мисс Скайлер и неслышно прокралась вниз по узкой лестнице, прошла мимо слуги, спавшего на кушетке, и, открыв заднюю дверь, сразу вдохнула свежий воздух и побрела вниз по хрустящему снегу, устлавшему склон холма.

Но мисс Тэнкфул не приняла во внимание разницу между ее родной фермой и военным лагерем. Не успела она пройти и десятка ярдов, как несколько ниже, на склоне холма, выросла фигура человека и, преградив ей путь штыком, произнесла:

– Стой!

Горячая кровь хлынула к щекам девушки: она в первый раз в жизни услышала столь повелительный приказ; однако она невольно остановилась и молча, со своей обычной смелостью встретила взгляд незнакомца.

– Кто идет? – сказал часовой, все еще держа штык на уровне ее груди.

– Тэнкфул Блоссом, – быстро ответила она.

Часовой сделал ружьем на караул.

– Проходи, Тэнкфул Блоссом, и да пошлет нам бог победу, а с нею и весну! Доброй ночи, – сказал он с сильным ирландским акцентом.

И, прежде чем изумленная девушка уловила смысл его отрывистого обращения и отдала себе отчет, почему он внезапно отошел в сторону, он уже снова начал шагать взад и вперед, озаренный лунным сиянием. А она стояла и смотрела ему вслед, и вся эта сцена, нереальная призрачность освещенного луной пейзажа, необычайность ее положения, меланхолическое течение ее мыслей – все это казалось ей сном, который утренняя заря, может быть, и развеет, но никак не сможет полностью объяснить.

С этим чувством она стала спускаться дальше к реке. Берега все еще были окаймлены льдом, а посредине бесшумно катился темный поток воды. Она знала, что река протекает через лагерь, где заключен ее неверный возлюбленный, и на одно мгновение в ней загорелось желание пойти вдоль по течению и бросить ему обвинение прямо в глаза. Но даже и при этой мысли ее удержало какое-то новое, внезапное сомнение в своих силах, и она продолжала стоять, мечтательно следя за мерцанием лунного света на ледяной кромке у берега, пока другое и, как показалось ей, столь же призрачное видение внезапно не заставило ее вздрогнуть. Ноги у нее подкосились, и кровь отхлынула от лихорадочно пылающих щек.

Со стороны спящего лагеря медленно приближалась человеческая фигура. Высокая, прямая, облаченная в серое пальто, в капюшоне, частично скрывающем лицо, она казалась тем призраком, рассказ о котором она сегодня слышала. Тэнкфул затаила дыхание. Храброе сердечко, которое за минуту до этого не дрогнуло перед штыком часового, теперь тревожно забилось и застыло, когда привидение двинулось к ней медленной и величественной походкой. Она едва успела спрятаться за дерево, как призрак, не заметив ее, торжественно проследовал мимо. Несмотря на испуг, Тэнкфул сохранила наблюдательность, свойственную практическим сельским жителям, и заметила, что снег явственно хрустел под ногами призрака и на снегу оставались следы ботфортов. Румянец снова появился на щеках Тэнкфул, а вместе с ним вернулась и ее обычная смелость. В следующее мгновение она вышла из-за дерева и, крадучись, как кошка, последовала за привидением, которое теперь едва виднелось во тьме на склоне холма. Перебегая от дерева к дереву, она шла за ним, пока призрак не остановился перед дверью низенькой хижины или сарая на полпути к вершине холма. Призрак вошел туда, и дверь за ним закрылась. С лихорадочной настороженностью Тэнкфул наблюдала за дверью хижины, надежно укрывшись за стволом огромного клена. Через несколько минут дверь открылась, и та же фигура вновь показалась на пороге, но уже без серого облачения. Забыв обо всем на свете, кроме желания уличить и разоблачить обманщика, бесстрашная девушка вышла из-за дерева и преградила ему дорогу. Тогда он в недоумении взглянул на нее, и лунный свет ярко озарил спокойные, невозмутимые черты генерала Вашингтона.

В полной растерянности Тэнкфул сделала неловкий реверанс, и на щеках ее запылала краска смущения. Лицо мнимого призрака оставалось неподвижным.

– Поздно вы гуляете, мисс Тэнкфул, – произнес он наконец с отеческой серьезностью, – боюсь, что формальные ограничения, существующие в военных условиях, уже доставили вам неприятности. Например, вот тот часовой мог остановить вас.

– Он и остановил, – быстро подхватила Тэнкфул. – Но все обошлось хорошо, не беспокойтесь, ваше превосходительство. Он спросил меня: «Кто идет?», – а я ему ответила, и он, уверяю вас, был со мной в высшей степени вежлив.

Серьезное лицо главнокомандующего осветилось улыбкой.

– Вы счастливее, чем большинство женщин, – вам удалось извлечь из любезности практическую пользу. Так знайте же, моя дорогая барышня, что в честь вашего приезда паролем на сегодняшнюю ночь по всему лагерю было ваше собственное милое имя: «Тэнкфул Блоссом».

В глазах у девушки блеснули слезы, и губы ее задрожали. И хотя обычно она всегда умела быстро ответить, сейчас она могла только прошептать:

– О, ваше превосходительство!

– Так, значит, вы все-таки прошли мимо часового? – продолжал Вашингтон, пристально глядя на нее, и глубокая наблюдательность светилась в его серых глазах. – И вы, конечно, отправились на берег реки. Хотя я и сам, соблазненный тишиной ночи, иногда прогуливаюсь вот до того сарая, но для девушки проходить за линию часовых – вещь опасная.

– О, я никого не встретила, ваше превосходительство! – поспешно сказала обычно правдивая Тэнкфул, первый раз в жизни прибегая ко лжи, с пылкостью, в которой ясно чувствовалась благодарность.

– И никого не видели? – спокойно спросил Вашингтон.

– Никого, – ответила Тэнкфул, поднимая карие глаза на генерала.

Они смотрели друг на друга, она – самая правдивая по натуре молодая женщина в английских колониях, и он – аллегорическое воплощение Правды в Америке, – и оба знали, что каждый из них лжет, и, я думаю, уважали за это друг друга.

– Я рад это слышать, мисс Тэнкфул, – сказал Вашингтон спокойно, – ведь с вашей стороны было бы вполне естественно искать свидания с вашим неверным возлюбленным там, в лагере, хотя эта попытка была бы и неблагоразумной и неосуществимой.

– Я не думала об этом, ваше превосходительство, – сказала Тэнкфул (она действительно совсем забыла о своем недавнем намерении), – но если бы я получила от вас разрешение на короткий разговор с капитаном Брустером, это сняло бы с моей души огромную тяжесть.

– Сейчас это было бы неудобно, – задумчиво промолвил Вашингтон. – Но через день или два капитан Брустер предстанет перед военно-полевым судом в Морристауне. Когда его отправят туда, будет отдано распоряжение, чтобы конвой сделал привал на ферме Блоссом.

Я позабочусь о том, чтобы офицер, командующий конвоем, дал вам возможность повидать его. Думаю, что также могу обещать вам, мисс Тэнкфул, что ваш отец к тому времени вернется домой свободным человеком.

Они подошли к входу в здание и вошли в вестибюль. Тэнкфул вдруг пылко обернулась и поцеловала протянутую руку главнокомандующего.

– Вы так добры, а я такая глупая, такая нехорошая, такая нехорошая! – сказала она, и губы у нее слегка задрожали. – А вы, ваше превосходительство, значит, верите моему рассказу, и эти джентльмены оказались не шпионами, а именно теми, за кого они себя выдают.

– Этого я не говорил, – ответил Вашингтон с добродушной улыбкой. – Но не в этом дело. Скажите-ка лучше, мисс Тэнкфул, как далеко зашло ваше знакомство с этими джентльменами, или оно закончилось той пощечиной, которую вы дали барону?

– Он просил меня поехать с ним в Баскингридж, и я сказала… «да», – смущенно пробормотала Тэнкфул.

– Если я правильно понимаю вас, мисс Тэнкфул, вы можете, не принося подобной жертвы, обещать мне, что не будете видеться с ним, пока я вам этого не разрешу, – сказал Вашингтон полусерьезно, полушутливо.

Правдивые глаза Тэнкфул блеснули ярким светом, когда она подняла их на Вашингтона.

– Обещаю, – тихо сказала она.

– Доброй ночи, – сказал главнокомандующий с учтивым поклоном.

– Доброй ночи, ваше превосходительство!