Текст книги "Скряга"

Автор книги: Фрэнк О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

О'Коннор Фрэнк
Скряга

Фрэнк О'Коннор

Скряга

Перевод Н. Рахмановой

1

Он сидел так целыми днями, глядя сквозь грязное окошко своей грязной лавчонки на Главной улице, – вытянутая, гладко прилизанная голова, мутные грустные немигающие глаза, отвисшая нижняя губа с прилипшим к ней окурком, отвисший небритый двойной подбородок.

Запоминающееся лицо: опухшее, тяжелое, красное, обрамленное очень черными волосами, намазанными медвежьим салом. И хотя постепенно волосы поседели, а лицо пожелтело, ничего, в сущности, не произошло.

Оттого что он всегда сидел в одной и той же позе, вы не замечали наступившей в нем перемены, вы его видели с улицы таким же, каким увидели впервые, – неподвижно торчащим на своем месте, точно какой-то дуб или скала. Он почти не шевелился и тогда,, когда ктонибудь толкал снаружи стеклянную дверь и скатывался по ступенькам в лавку. Казалось, ему трудно сделать минимальное усилие. Мутные, налитые кровью глаза медленно обращались к одной из полок, вяло протягивалась рука, монеты падали в кассу. Затем он принимал прежнюю позу и снова устремлял взгляд в окно. Иногда он заговаривал, и тогда вы вздрагивали от неожиданности, – словно статуя О'Коннела сошла с пьедестала и густым замогильным голосом со старомодной вежливостью справляется о здоровье кого-нибудь из членов вашей семьи. Именно это и ставилось ему в большую заслугу – он никогда не забывал старых соседей.

Порой его изводили дети: они заглядывали в окно и корчили за стеклом рожи, мешая его сосредоточенному созерцанию, – и он, не двигаясь с места, кричал на них.

Порой они не унимались, и тогда лицо его раздувалось и багровело, он с трудом добирался до двери и ревел им вслед зычным голосом, который был слышен на другом конце города. Но большей частью он сидел молча и неподвижно, и грязь и беспорядок вокруг него все сгущались, засаливая его волосы и одежду, и торжественное, как у Будды, лицо с двойным подбородком лоснилось от жирного соуса. Единственной роскошью, которую он себе позволял, была сигарета "Вудбайн", вечно торчавшая у него изо рта. Сигареты лежали на полке у него за спиной – достаточно было протянуть пазад руку, даже голову поворачивать не требовалось.

Он был последним из очень хорошей семьи Девере, когда-то крупных торговцев. В городе до сих пор помнили его старого отца, выезжавшего в собственном экипаже. Да, собственно, и самого Тома Девере еще помнили другим – щеголеватым юношей, курившим сигареты и каждый день вставлявшим свежий цветок в петлицу. Но потом он женился на женщине ниже себя по положению, и брак получился неудачным. У них родилась дочь Джоан, которая тоже получилась неудачной – родила ребенка и уехала неизвестно куда, – и теперь при нем не осталось никого, кроме отставного солдата по имени Фэкси, долговязого жилистого потрепанного субъекта. Этот беззубый полусумасшедший Фэкси как-то сам приставил себя к Девере денщиком много лет назад. Он кипятил чайник и приносил старику по утрам чашку чая.

– Приказ по части, генерал! – гаркал он, вытягиваясь по стойке "смирно".

И Девере со стонами и кряхтеньем выуживал из-под подушки шестипенсовик.

– Ну и какого черта я на это куплю? – огрызался Фэкси, и улыбка исчезала с его физиономии.

– Вот еще, – благодушно рявкал Девере, – на это можно купить отличный кусочек кровяной колбасы.

– А пить тоже кровяную колбасу вместо чая будете?

– Да коли у меня больше нету? – багровея, гудел старик.

– Ах, нету, слыхали? – шипел Фэкси, оскалясь, как волк, и переминаясь с ноги на ногу, точно застигнутый на месте преступления ребенок. – Ну, раскошеливайтесь живее! Что я, целый день тут буду ждать? Бакшиш! [Бакшиш (перс.) – подарок, милостыня, чаевые] Бакшиш, если сахиб [Сахиб (араб.) господин, хозяин] желает завтракать!

– Говорят тебе, убирайся и не приставай ко мне! – орал Девере, и Фэкси удалялся ни с чем. Добывать деньги или кредит было кошмаром его жизни.

– Да есть у него деньги, есть, – шипел Фэкси, перегибаясь через прилавок и пытаясь улестить лавочника, чтобы тот поверил в долг. – Целые сундуки, говорю вам, полным-полнехоньки, стоят заколоченные. Только под кроватью два здоровенных сундука.

В городе тоже ходила такая молва – все знали, что У семейства Девере всегда водились деньжата, и старый Том их не поубавил. Поэтому в то или иное время все лавочники по очереди предоставляли кредит, но в конце концов отказывали в нем, видя старика в окне изо дня в день, как будто он бессмертен.

2

Наконец его все-таки хватил удар, и Девере уложили в постель наверху, в вонючей комнате, где перекошенные оконные рамы были обиты войлоком и прибиты гвоздями, чтобы предохранять от ветра, задувавшего с Главной улицы; где цветастые обои, наклеенные слой на слой, отвисали гирляндами со стен. Фэкси тем временем приглядывал за лавкой и наживался на сигаретах и на всем прочем, что подворачивалось под руку. Не так чтобы там было на чем наживаться: керосин да свечи, да какое-то старье вроде ярлыков для бутылок с касторкой (ярлыки оставили коммивояжеры на всякий случай). Каждый раз, как раздавался стук двери, захлопнувшейся за покупателем, старый Девере колотил в пол, призывая Фэкси.

– Кто там вышел, Фэкси? – стонал он. – Я не узнал по голосу.

– Дочка Шиханов, что живут в переулке.

– Ты спросил, как здоровье ее отца?

– Не спрашивал я, у меня других забот хватает.

– Всё равно, надо было спросить, – ворчал больной. – За чем она приходила?

– За двумя свечками, – шипел в ответ Фэкси. – Еще какие будут вопросы?

– Нет, не за свечками, Доннел. Не думай, ты меня не обманешь. Я каждое словечко слышал. Она просила еще кое-что, я ясно расслышал.

– Значит, от удара у вас что-то со слухом стряслось, – огрызался Фэкси.

– Не думай, ты меня не обманешь, говорят тебе! – гудел Девере. – У меня все проверено, Доннел, каждая мелочь записана. Имей это в виду!

И вот в одно прекрасное утро, когда Фэкси курил сигарету и изучал во вчерашней газете результаты скачек, дверь в лавку тихонько отворилась и появился отец Ринг. Отец Ринг был благостный человечек, уроженец Керрп, с белесым личиком и копной рыжих волос. Вид у него всегда был словно умоляющий, виноватый, ходил он бочком, на цыпочках, с испуганным выражением лица – одни уроженцы Керри умеют такое из себя вытворить.

– Горемыка ты, – прошептал он, наклонившись над прилавком. – Жаль мне тебя, экая беда случилась. Не очень-то хорошо он с тобой обращается.

– Ну и пусть, – злобно мотнул головой Фэкси, ни дать ни взять затравленный олень, – зато за ним уход хороший.

– Знаю, Фэкси, – закивал священник, – отлична знаю. А все ж таки вреда не будет, если я немножко потолкую с ним. Такой может скончаться в одночасье...

Скажи-ка, Фэкси, – прошептал он, приложив палец к губам и склонив голову набок, – дела у него в порядке?

– Я почем знаю? Старый черт и говорить про это не желает.

– Скверно, Фэкси, – печально проговорил отец Ринг. – Очень скверно. В опасном ты положении – ведь он тебе, небось, кучу денег должен. Случись с ним что, окажешься ты на улице без гроша. Дай-ка мне ушко, – продолжал он, притягивая к себе Фэкси и шепча ему в самое ухо, как умеют делать одни уроженцы Керри – не сводя при этом глаз с его лица. – В твоих интересах позаботиться о том, чтобы он привел дела в порядок.

Предоставь это мне, а уж я сделаю что могу.

Он опять покивал головой, потом подмигнул и – шасть наверх по лестнице, оставив Фэкси стоять с разинутым ртом.

Чуть-чуть приоткрыв дверь в спальню, отец Ринг пригнулся, заглянул внутрь и состроил самую что ни на есть виноватую и заискивающую улыбку. Улыбка далась ему на сей раз прямо-таки с невероятным трудом, потому что вонь в спальне стояла невыносимая. Затем он на цыпочках, с почтительным видом, протягивая вперед руку, вошел в комнату.

– Бедный вы мой, несчастный! – прошептал он. – Ну как? Впрочем, зачем я спрашиваю...

– Плохо, отец мой, плохо, – прогромыхал Девере, медленно и вяло переводя на него налитые кровью глаза, – Вижу. Сам вижу, что плохо. Не могу ли я чемнибудь помочь? – Отец Ринг на цыпочках прокрался к двери и выглянул на лестницу. – Удивляюсь, что ваш прислужник не послал за мной, укоризненно добавил он. – Не очень-то вам тут уютно. Не лучше ли бы было лечь в больницу?

– Не стану вам лгать, отец мой, – чистосердечно признался Девере. – Мне это не по карману.

– Да, верно, верно, это дорого, дорого обойдется, – сочувственно подхватил отец Ринг. – И никого у вас нет, кто мог бы за вами присмотреть?

– На мое несчастье, никого, отец мой.

– Ай-яй-яй! Под старость-то лет... А дочка... вы не хотите послать за дочкой?

– Нет, отец мой, не хочу, – отрезал Девере.

– Ах, как жаль, как жаль. 0-хо-хо! И странная же штука жизнь. Да, немало она доставила вам огорчений, ваша Джулия.

– Джоан, отец мой.

– Я хотел сказать, Джоан. Само собой, Джоан. Немало огорчений.

– Ваша правда, отец мой.

И после того как Девере поведал ему семейную историю, отец Ринг наклонился вперед, стиснул свои волосатые ручки и прошептал:

– Скажите-ка, а что, если прислать вам парочку монахинь?

– Парочку чего? – с изумлением переспросил Девере.

– Монахинь. Из больницы. Они бы ухаживали за вами как следует.

– Да что вы, отец мой! – запротестовал Девере с таким возмущением, как будто священник обвинил его в гадком, бесчестном поступке, – откуда я денег возьму на монахинь?

– Так-так, – задумчиво протянул отец Ринг. – Это уж, пожалуйста, предоставьте мне. У меня с монахинями старая дружба. А ваш прислужник, как бишь его, солдат-то ваш – что может сделать для вас этот горемыка?

– Только разбить мое сердце, отец мой. – Девере шумно вздохнул. – Не стану вам лгать, он меня ограбил.

– А вы предоставьте это мне, – отец Ринг подмигнул. – Тут мы еще посмотрим, кто кого.

Внизу, заслонив рот рукой и скосив глаза в окошко на какого-то прохожего, он прошептал Фэкси на ухо:

– Не буду пока ничего обещать, Фэкси, но я пришлю сюда двух монахинь. Они будут за ним приглядывать. Может, после этого он станет покладистее.

3

Только на следующее утро до Фэкси дошел весь смысл случившегося. Но было уже поздно. Монахини водворились в доме, и избавиться от них было невозможно:

одна немолодая, волосатая, суровая, которую Фэкси сразу окрестил сержантом в юбке, другая молодая и красивая.

– А ну, давай, – приказала сержант в юбке, – надевай передник и скреби пол.

– Скрести пол? – завопил было Фэкси. – Какого че... – тут он вовремя спохватился. – А что в нем плохого? На таком полу есть можно...

– Да, тут иелый обед наскребешь, – сухим тоном оборвала его сержант в юбке, – только уж больно невкусно будет. У меня уже и вода для тебя готова. И смотри, лей побольше жидкости Джейеса.

– Меня из армии уволили в отставку из-за ревматизма, – Фэкси для наглядности схватился за колено. – Я только на легкую работу гожусь. У меня в бумагах так и значится. А за лавкой кто смотреть будет?

Ничего не помогло. Пришлось ему нацепить грубый передник, встать на коленки, как какой-нибудь старой поломойке, и тереть пол дюйм за дюймом карболовым мылом и, по его выражению, джейесовкой. Сержант в юбке шла за ним неотступно по пятам, поминутно приказывая переменить воду, помыть щетку и отпуская шутки насчет его ревматизма, пока не довела Фэкси до судорог. Затем, на глазах у всей улицы, ему пришлось вылезти на карниз, протереть окно, содрать уютный войлок, годами предохранявший от сквозняков, помыть стены, а при этом молодая монашка следовала за ним с пульверизатором – морила, видите ли, клопов. Как будто несколько несчастных клопов кому-то когда-то мешали!

Бунт Фэкси выразился в том, что он тихонько ворчал себе под нос про тех, которые только и знают, что всю жизнь нежить задницу на перине, когда бедные солдаты спят под открытым небом, и вместо матрасов у них могильные плиты, а вокруг одни трупы, и ничего, не жалуются. Совершая свой крестный путь, он иногда свирепо поглядывал на Девере, ожидая от него хоть одного слова, призывающего к мятежу, но старик лежал, отвернувшись, уставив свои испуганные мутные глаза в дальнюю ртенку, Он, казалось, вообразил, чтр надо только лежать, затаившись, и сержант в юбке подумает, будто он помер.

Но потом наступил его черед, и Фэкси, стоя на лестничной площадке на четвереньках и подглядывая в дверную скважину, увидел, как монашки содрали с Девере всю одежду, оставив его в чем мать родила, и вымыли его спереди сверху донизу. "Иисусе Христе, смилуйся над нами!" – пробормотал Фэкси. Он решил, что настал конец света. Потом монашки перевернули старика на живот и вымыли его сзади сверху донизу. Старик ни разу даже не застонал и не охнул, он лежал себе, не шелохнувшись, точно христианский мученик на костре, уставившись остекленелым взглядом, соответственно, сперва в потолок, потом в пол, чтобы не смущать монахинь лицезрением того, чего им видеть не полагалось. Ои крепился, сколько мог, но когда терпеть дольше стало невмоготу, завопил, требуя Фэкси и ведро. Но тут, к ужасу Фэкси, старику отказали даже в этом, последнем, приличии, заставили сесть на постели, после чего молодая схватила его под мышки, а сержант в юбке водрузила его на какой-то новомодный хомут, заранее заказанный в аптеке.

Этого Фэкси уже не вынес. В душе он был человеком верующим, и это зрелище – женщины в монашеском одеянии, которые, забыв всякий стыд, ведут себя, как больничные санитары, – сломило его дух. Он застонал и, схватившись за волосы, проклял господа бога. Он не стал смотреть дальше, как остригут хозяина и вытащат из-под него и сожгут матрас и простыни, на которых тот так уютненько спал все эти долгие годы. Фэкси беспокойно засновал из лавки на улицу и с улицы в лавку, посматривая вверх на окна или прислушиваясь у подножья лестницы и рассказывая свою печальную повесть каждому прохожему. "Мы сами не знали, до чего нам счастливо жилось, рычал оп. – Смилуйся господь над теми, кто попадает к ним в лапы! Мы жили по-королевски, а теперь... Посмотрите на нас теперь: точно нищие в работном доме, ничегошеныш у нас своего не осталось!"

Он и в кухню не заходил, опасаясь, что сержант в юбке набросится на него и тоже разденет догола. Стыда у нее нет. Чего доброго, скажет, что он грязный! Женщина, которая могла такое отмочить про пол в спальне, ни перед чем не остановится. И только улучив минуту, когда она занялась чем-то другим, он прокрался наверх и бесшумно толкнул дверь в спальню. Комната была неузнаваема. Перемена ужасно огорчила Фэкси. Он понял, что нет у него больше родного дома: окна раскрыты, сквозняк такой, что шкуру может сорвать, на столике у постели ваза с цветами... Старик лежал, как покойник – чистый, убранный и не шевелился. Лишь спустя несколько минут он открыл утомленные, налитые кровью глаза и поглядел на Фэкси с отсутствующим, совершенно убитым видом. Фэкси свирепо взирал на него сверху вниз, как гигантская тощая птица; вцепившись пальцами в свою поношенную старую рубашку, он обнажил грудь и тряс своей костистой головой.

– Иисусе! – страдальчески прошептал он. – Ну ровно с креста.

– Не дашь ли мне окурочек, Фэкси, сделай такую милость, – умирающим голосом попросил Девере.

– У ослиц своих проси! – со злорадством прошипел в ответ Фэкси.

4

Только-только начал Девере приходить в себя, как его опять навестил отец Ринг. Чего бы ни стоила уборка больному и Фэкси, отцу Рингу она доставила большое облегчение.

– Бедный вы мой, бедный! – пропел он, пожимая Девере руку и оглядывая исподтишка комнату. – Как вы сегодня себя чувствуете? Выглядите вы получше. Ну что, разве они не бесподобны, эти крошки? Скажите, они как следует вас кормят?

– Да, очень славно, отец мой, – слабым голосом отозвался Девере, и в голосе его сквозило такое изумление, как будто после их возмутительного с ним обращения он ждал, что его будут морить голодом. – Очень славно:

славный кусочек курочки, парочка лепешек на маковом масле и немного капусты.

– И впрямь, куда лучше, – отец Ринг причмокнул губами.

– Лучше некуда, – прогудел Девере, поднимая руку и разглядывая волосатое, чисто вымытое запястье, высовывавшееся из манжеты; он как будто недоумевал, кому принадлежит рука. – И еще дали рисового пудинга, добавил он после раздумья, – и чашечку чая.

– Э-э-э, любезный, да вы у них еще забегаете, как цирковой пониг подхватил отец Ринг.

– Боюсь, уже поздно, отец мой, – вздохнул старик, и видно было, что такая мысль тоже приходила ему в голову. – Уж слишком много выпало на мою долю невзгод.

– Да, еще бы, бедняга, еще бы, – поддакнул со вздохом отец Ринг. Конечно, когда очередь доходит до нас, мы должны покориться. Именно покориться, – добавил он твердо. – Нас всех это ждет, рано или поздно, но если совесть наша чиста, а наши... ох, кстати, чуть не позабыл, совсем память худая стала. Дела ваши, надеюсь, в порядке?

– О чем вы говорите, отец мой? – с загнанным видом пролепетал Девере, приподнимая голову с подушки.

– Дела ваши, – прошептал отец Ринг, – в порядке ли они? Я хочу сказать – завещание составлено?

– Не стану вам лгать, отец мой, – застенчиво ответил старик, – не составлено.

– Ну, так послушайтесь меня, – принялся убеждать отец Ринг, придвигаясь со стулом поближе к постели. – Не пора ли как раз написать завещание? И, знает бог, не ради той малости, что оставляет здесь каждый из пас, а ради мира и покоя после нашего ухода. Вам ведь, как и мне, приходилось видеть, как потом наследники дерутся из-за сущих пустяков.

– Приходилось, отец мой.

– Чистое безобразие, – продолжал отец Ринг. – Но поскольку все мы под богом ходим, то для каждого настанет свой час. Он может настать и для меня, а я ведь моложе вас.

– А разве мне не понадобится адвокат, отец мой? – робко спросил Девере.

– Какой еще адвокат? – воскликнул отец Ринг, – А чем я хуже адвоката? Честное слово, сам не пойму, почему я не пошел в юристы. Я тут, по чистой случайности, – добавил он, нахмурившись и роясь в карманах, – захватил с собой бумагу. Надеюсь, я не забыл очки? Ну конечно, забыл. Так и есть! Что у меня за голова стала!.. Вот те на, оказывается, на сей раз я их взял с собой. Хотите верьте, хотите пет, – воскликнул он, глядя на Девере поверх очков, – мне что ни месяц приходится этим заниматься. Просто удивительно, сколько людей откладывают такое дело до последней минуты... Раз уж я здесь, почему бы мне не записать ваши желания? А остальную писанину я могу вставить после... С чего же мы начнем? Вы бы, конечно, хотели оставить несколько фунтов на поминальные мессы?

– Видит бог, хотел бы, отец мой, – благочестивым тоном произнес Девере.

– Ну и сколько же мы напишем? Назовите цифру!

Десять? Двадцать?

– Да, наверное, так, – нерешительно промямлил Девере.

– Назовите же, сколько хотите, – отец Ринг нацелился в Девере пером, точно дротиком, и уставился на него пристальным взглядом сквозь очки, так сказать, профессиональным взглядом, весьма отличным от тех, какие он бросал поверх очков и сбоку. – Только помните, мессы – единственное капиталовложение, с которого можно получать проценты в мире ином. Они единственные друзья, которые вас не подведут. Поразмыслите хорошенько, прежде чем сказать свое последнее слово о мессах.

– А вы бы сколько назначили, отец мой? – спросил Девере, загипнотизированный блеском очков, словно кролик автомобильными фарами.

– Нет, это решать вам. Вы лучше знаете, что вам по средствам. Может, вы захотите выделить сотню? А то и больше?

– Хорошо, скажем, сотню.

– Молодец! Молодец! Люблю, когда человек знает, чего хочет. Просто удивительно, сколько людей не способны сказать ни "да" ни "нет". А как мы поступим с... – ТуТ он кивнул на дверь, – с нашими праведницами?

От вас кое-чего ждут.

– Столько же хватит, отец мой?

– Сказать по правде, мистер Девере, я думаю, что хватит, – отец Ринг закивал головой и метнул на Девере непрофессиональный взгляд поверх очков. – Я скажу больше – это было бы щедро с вашей стороны. Женщины все на один лад. Не знаю уж, как это получается, мистер Девере, но женщины, которым отказано в любви, питают пагубную страсть к строительству. Они прямотаки помешаны на строительстве, эти несчастные.

У дурака деньги долго не держатся, знаете старую пословицу.

– Знаю, отец мой.

– А как с монахами? Коль скоро речь зашла о благотворительностИз то что мы сделаем для монахов?

Девере бросил на него умоляющий взгляд. Отец Ринг поднялся, сжал губы, заложил руки за спину и, встав у окна, начал смотреть на улицу, опустив голову на грудь и внимательно всматриваясь поверх очков.

– Вы только поглядите на этого каналью Фоли, эк он нырнул в трактир Джонни Десмонда, – пробормотал он как бы про себя. – Сведет он свою бедную страдалицу жену в могилу... Я думаю – надо, мистер Девере, – добавил он уже громко, поворачиваясь кругом и вскидывая голову, как человек, на которого внезапно сошло озарение. – Я думаю – надо. Монашеские ордена!..

Видит бог, не мне их порицать, но нельзя им не удивляться. Честное слово, нельзя не удивляться! Как они завидуют друг другу из-за какой-то жалкой сотни-другой фунтов! Бедняги после такого оскорбления будут злиться не один год.

– Мне это ни к чему, – Девере опечаленно покачгщ головой.

– Вот именно, друг мой, вот именно, – подхватил отец Ринг, как бы пораженный его проницательностью и давая понять своим тоном, что если даже дурные пожелания монашеской братии и не последуют за стариком на тот свет, то по крайней мере сильно затруднят путь сопровождающим его молитвам. – Вы правы, мистер Девере, вам это ни к чему... Ну, а теперь ближе к делу... он понизил голос и нервно оглянулся через плечо, – как быть с вашим прислужником? Надо бы о нем позаботиться, от вас этого ждут.

– Он меня ограбил, отец мой, – мрачно объявил Девере, и на его тяжелом лице появилось выражение, какое бывает у детей, когда они заупрямятся.

– Ах, и не говорите, не говорите! – Отец Ринг раздраженно замахал бумагой. – Я все знаю, все. Уж эта мне британская армия! Скольких она погубила!

– У меня и так сигарет мало, – продолжал старик, обращая на священника красные глаза; его низкий голос задрожал от жалости к самому себе, как звук виолончели, – и то он их крадет. Сколько раз бывало – не стану лгать вам, отец мой, – спускаюсь утром в лавку, и даже закурить нечего. Ни одной!

– Ай-ай-ай! – отец Ринг зацокал языком и закачал головой, сокрушаясь о людской подлости.

– Целые пачки "Люкса", – нараспев торжественным тоном провозгласил Девере, поднимая в подтверждение правую руку вверх, – истинную правду вам говорю, отец мой, вот как бог свят, – он их берет, а потом ходит из дома в дом и распродает по полдюжины, да еще задешево. А я тут сиди и мучайся без сигарет.

– Так-так, – вздохнул священник. – А все-таки, сами знаете, мистер Девере, нужно ему простить.

– Простить – одно, – упорствовал старик, – а оставить ему что-нибудь в наследство – совсем другое. Ни за что.

– Ну как знак, что вы его прощаете! – уговаривал священник. – Так сказать, символ! Хоть самую малость!

– Ни полпенса, отец мой, – произнес Девере тоном судьи, оглашающего приговор. – Ни единой монетки.

– Помилуйте, мистер Девере, – умолял отец Ринг, – ну пятьдесят фунтов. Что вам стоит? Ничего, а для бедняги это целое состояние.

Неожиданно дверь распахнулась и Фэкси, подслушивавший у замочной скважины, ворвался в комнату, сжав кулаки, – высоченный, худой, как скелет, с безумными глазами.

– Пятьдесят фунтов? – завопил он. – Пятьдесят?

Да вы что, оба тут с ума посходили?

Старый Девере забарахтался в постели, делая отчаянные попытки сесть; он отбросил одеяло и простыню распухшими старческими руками и хватал ртом воздух, стремясь высказать Фэкси все, что он о нем думает.

– Разбойник ты этакий! – с трудом прохрипел он, – Да если бы воздавать тебе должное, тебя бы надо упечь за решетку!

– Будет, мистер Девере, будет! – закричал отец Ринг, испугавшись, что старик сейчас помрет, не успев даже наметить завещание. – Успокойтесь же, – добавил он, отодвигая бумаги в сторону и пытаясь снова уложить Девере.

– Я не оставлю ему ни одного пенса! – гремел Девере, так что голос его был слышен на той стороне улицы. – Ни полпенса! Пусть живет на то, что наворовал из кассы!

– Много там было чего воровать, – осклабившись, прошипел Фэкси, склоняя над ним свой череп, обтянутый кожей.

– Ни полпенса! – повторял старик, в неистовстве молотя кулаками по своим коленкам и раздуваясь, как мыльный пузырь, переливающийся всеми цветами радуги.

– Двести пятьдесят фунтов! – гаркнул Фэкси, обнажая беззубые десны и тыча себе в левую ладонь, будто там у него велись все подсчеты. – Вон сколько мне причитается! Все у меня записано черным по белому. Это надо столько жалованья задолжать! Но военное министерство не даст меня в обиду!

– Разбойник ты этакий! – задыхаясь, выдавил из себя Девере.

– Сестра! – закричал отец Ринг, распахивая дверь. – Сестра, как вас там, пошлите за полицией! Скажите, я требую упрятать за решетку этого прощелыгу!

– Не надо, ну ее! – прошипел Фэкси, оттаскивая отца Ринга от двери. Полиции он не боялся, но до смерти боялся сержанта в юбке. – Нечего впутывать баб.

Играйте честно, деритесь, как мужчины. Честной игры – больше я ничего не требую. Я для него делал такое, чего никто бы другой не сделал.

– Мистер Девере, – принялся убеждать отец Ринг, – правильно, он прав. Ему кое-что причитается. Не ровен час, он опротестует завещание.

– Видит бог, этого я не хочу, отец мой, – присев на край кровати, Фэкси зарыдал, всхлипывая и стирая кулаком слезы. – Я заслужил большего после всех лишений. Никто не знает, как я с ним намаялся.

– Господи помилуй, вы только его послушайте, – в отчаянии прохрипел Девере. – Кровяная колбаса да лежалые сосиски! Никакой порядочной пищи мне не попадало в рот, отец мой, за все те годы, что оп со мной.

До тех самых пор, пока не появились монахини, благослови их господь.

– Потому что им в долг верят, – огрызнулся Фэкси, потрясая кулаком перед физиономией хозяина. Слезы мгновенно, как по волшебству, высохли. Давали бы мне денег, а не прятали их, так во все бы дни недели получали бекон и капусту. Я служил денщиком у людей не чета вам. Скупиться надо было поменьше, старый хрыч, а теперь, нравится вам или нет, денежки уплывают на лекарства да на джейесовку да на ночные горшки. Вот вам и все от них удовольствие под конец жизни.

– Ну успокойся, успокойся! – остановил его отец

Ринг. – Что-нибудь ты непременно получишь, хотя и не заслуживаешь. Я беру на себя смелость записать на его долю сотню, мистер Девере. Вы мне не откажете в этом?

– Сотню бы ему горячих девятпхвостой плеткой, – проворчал старик. Хорошо, вам я не могу отказать, отец мой. Так и быть... Чтоб ты подавился, – добавил он человеколюбиво, обращаясь к Фэкси.

– Я задержу вас еще ненадолго, мистер Девере, осталась только Джулия.

– Джоан, отец мой.

– Я хотел сказать, Джоан. Да, конечно, Джоан. Или малыш... знаете, о ком я. Это был мальчик? Честное слово, совсем память слаба стала.

– Нет, не будет ей ничего, отец мой, – твердо объявил Девере, откидываясь поудобнее на подушки и отворачивая лицо к окну.

– Как так? – возмущенно закричал Фэкси. – Родной дочери?!

– Тебя это вовсе не касается, Доннел, – отрезал Девере, – И вообще никого не касается.

– А вот тут вы не правы, мистер Девере, – запротестовал отец Ринг, бросая на больного усмиряющий профессиональный взгляд. – Уверяю вас, тут вы не правы Какие бы у вас ни были маленькие несогласия, какое бы огорчение она вам ни доставила когда-то, не время вспоминать про них сейчас.

– Я не дам ей ни полпенса, отец мой, – твердо повто рил Девере.

– Ну, в конце концов, мне все равно. Что останется может пойти церкви.

– Господь, смилуйся над нами! – воскликнул Фэкси воздевая руки.– Кому пироги да пышки, а кому синяки да шишки!

– Замолчишь ты наконец! – оборвал его отец Ринг – Послушайте, мистер Девере, я понимаю ваши чувства прекрасно понимаю, но вы поступаете неправильно Знаете, что станут говорить люди? Известно вам, кагой недобрый у нас народ в городе? Пойдет слух что на вас влияли, мистер Девере. Ведь все завещание могут счесть недействительным из-за какой-то... скажем сотни двухсот... Словом, из-за пустяка.

– Это мое завещание, отец мой, а не ваше – с HP ожиданным достоинством проговорил Девере – Я готов объявить вам свою волю, а Доннел у нас за свидетеля Все остальное, кроме нескольких фунтов, я отказываю церкви, а эти фунты пойдут на уход за фамильным склепом. Девере – старинная семья, добавил он со сдержанной гордостью,– влиятельная была семья в свое время, и я бы хотел, чтобы о могилах позаботились ког да меня не станет.

К вечеру того же дня завещание было подписано и со Держание его сделалось предметом толков всего города.

Многие осуждали Девере за жестокость и бессердечие; другие (и их было еще больше) осуждали отца Ринга за алчность. Фэкси под завещание получил кредит и явился домой пьяный в стельку, в весьма воинственном состоянии духа, убежденный, что хозяин умер, а священник обманом отнял у него наследство. Монахини не впустили его в дом, и он ночевал на соломе во дворе у Керни. Посреди ночи он проснулся и завыл, как пес, потерявший хозяина.

Но Девере и не думал умирать. Благодаря заоотам монахинь он начал на глазах поправляться. На столике около кровати у него стоял колокольчик и, как только ему делалось скучно, он звонил, вызывая сержанта в юбке чтобы та посидела с ним. Он очень ее полюбил и то и дело звонил в колокольчик, стоило ему вспомнить какую-нибудь новую подробность из истории рода Деверё Когда он уставал говорить, он держал ее за руку, а она читала ему вслух очередную главу из "Подражания Христу" или "Жития святых".

– Какие прекрасные сочинения, сестра,– проговорил он однажды, поглаживая ее руку.

– Само собой, ничто с ними не сравнится,– подтвердила сержант в юбке.

– Прекрасные сочинения, – вздохнул Девере, и вид у него был задумчивый.– Не упускаем ли мы в жизни многого, сестра?

– Ах, мистер Девере, упускать-то упускаем, но господь нам воздаст потом – вот на что мы надеемся. Если готгнпе светит нам в этой жизни, в той нас ждет мрак.

– Мне бы хотелось немножечко солнышка и в этой жизни сестра,– сказал Девере.– Вы очень ко мне добпы и я помянул вас в моем завещании.

Он очень много толковал про свое завещание и даже намекнул, что подумывает изменить его в пользу монахинь Вот только отец Ринг не одобрит, человек он решительный. А к поверенным Девере никак не может проникнуться симпатией с тех пор, как они начали забрасывать его письмами. Никак ему не забыть о грубости некоторых писем. По временам он очень оживлялся и как-то даже попросил сержанта в юоке почитать ему какой-нибудь роман миссис Брэддон, уж очень ему нравится, как она пишет.