Текст книги "Акт милосердия"

Автор книги: Фрэнк О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

О'Коннор Фрэнк
Акт милосердия

Фрэнк О'Коннор

Акт милосердия

Перевод Н. Рахмановой

Приходскому священнику отцу Меджиннизу не нравился второй викарий отец Гэлвин, и отец Фогарти понимал почему. То была неприязнь профессионала к дилетанту, неприязнь, которая не смотрит даже на талант, а про отца Гэлвина всякий сказал бы, что с талантом у него не густо. Сам Меджинниз был профессионалом до кончиков ногтей: он водил тот автомобиль, какой нужно, знал каких нужно людей и умел найти нужный тон в разговоре с любым собеседником, в том числе и с женщинами.

Он даже менял стиль речи, приноравливаясь к собеседнику, чтобы тот чувствовал себя как дома. С владельцем гаража Дизи он толковал про "мотор", а Лэвину, работнику гаража, говорил "драндулет" и при этом благосклонно улыбался, довольный своим умением создавать непринужденную атмосферу.

Гэлвин был худой, бледный, легко уязвимый и натянутый, как струна. Когда надо было сохранять серьезность, он отпускал какую-нибудь дурацкую шутку и тем начисто убивал разговор. А когда и смеялся в нужном месте над чужой шуткой, то делал это с оттенком досады, словно с трудом переносил людей, которые вынудилитаки его рассмеяться. Он терзался из-за неловких положений, в которые попадал, его волновало, что подумают о нем другие, до тех пор пока Фогарти не спросил его с грубоватой прямотой: "А не все ли равно, черт возьми, что они думают?" Гэлвин отвел глаза в сторону и печально пробормотал: "Наверное, вы правы". Но в общем-то Фогарти переносил его посещения безболезненно, за исключением тех случаев, когда приглашал в гости других викариев выпить или сыграть в карты. На таких вечеринках Гэлвин брал стакан шерри или что-нибудь в равной степени невинное и полчаса неловко вертел эту вещь в руках, как будто она была специальным средством занять его руки. Когда кто-то из викариев позволял себе вполне безобидную малопристойную шутку, Гэлвин делал вид, будто рассматривает картину, чтобы от него не ждали реакции. Фогарти, имевший обыкновение давать людям клички, прозвал его отец Маменькин Сынок.

Меджинниза он величал Старый Дока, но когда прозвище дошло до адресата, как доходит все, что ни скажет священник, на Фогарти это не навлекло никаких неприятностей. Меджинниз только порадовался, что среди его викариев нашелся один такой сообразительный.

Время от времени он приглашал к себе Фогарти на воскресный обед, но Гэлвина он очень скоро приглашать перестал, и Фогарти опять же посочувствовал Меджиннизу. Тот и в отношении своих обедов был профессионал. Он поливал жаркое одним вином, а кур – другим и любил тех гостей, которые улавливали разницу. Он любил также, чтобы гость выпил перед обедом две большие порции виски и высказал здравое суждение о качестве его вина. Исчерпав же наконец секреты своей кухни, он откидывался на спинку кресла, закуривал сигару и принимался рассказывать разные забавные случаи. Истории были превосходные и главным образом про священников.

– Я вам когда-нибудь рассказывал историю про каноника Мёрфи, отец мой? – гудел он, и его толстое лицо сияло. – Нда-а, чертовски смешная история. Каноник Мёрфи совершил паломничество в Рим, а когда вернулся домой, прочел проповедь на эту тему. "И вот я сподобился личной аудиенции у Его святейшества, возлюбленные мои братья, и он спросил меня: ,,Каноник Мёрфи, в каком вы нынче приходе?" "В Дромоде, Ваше святейшество", – говорю я. "И каков этот приход, каноник Мёрфи?" – спрашивает он. "Да славное такое местечко, Ваше святейшество, уютное", – говорю я. "А хорошие ли люди там живут?" – спрашивает он. "Неплохие, Ваше святейшество", – говорю я. "Добродетельную ли жизнь они ведут?" – спрашивает он. "Какую и все, Ваше святейшество, – говорю я, – разве что переберут иногда лишнего". "А скажите мне, каноник Мёрфи, – спрашивает он, – налоги-то они платят?" Так прямо и спросил, у меня чуть язык не отнялся. "Ну, тут вы меня поддели, Ваше святейшество! – говорю я. – Тут вы меня поддели!"

В душе Фогарти считал Меджинниза немножечко мистификатором и большинство его историй – вымышленными. Тем не менее он сознавал, что недооценивать его было бы ошибкой, а кроме того, ему нравилось то ощущение, которое порождало в нем общение с Меджиннизом – ощущение принадлежности к некоему особому кругу людей, причем людей высшего сорта уравновешенных, человеколюбивых и приносящих пользу.

В пансионе, где жили викарии, Гэлвин обычно без умолку болтал за едой, и эта праздная болтовня раздражала Фогарти. Гэлвин был начинен обрывками бессистемных знаний, почерпнутых из газет и журналов, сведений о новых пьесах и книгах, которых ему все равно не суждено было посмотреть или прочесть. Сам Фогарти был угрюмый молодой человек, предпочитавший либо молчать, либо вести долгие захватывающие обсуждения местных скандалов, которые, по мере того как он их описывал, приобретали все более мрачный и таинственный характер. В таких случаях он был неисправимо нескромен. "Всем известно, что тот малый убил своего отца", – брякнул он однажды, и Гэлвин обратил на него страдальческий взгляд. "Вы думаете, он действительно его убил?" – спросил он, как будто Фогарти не говорил всегда то, что думает. И затем, окончательно испортив дело, добавил: "Я бы таких вещей не стал пересказывать – не имея доказательств, я хочу сказать".

"Римляне использовали на государственной службе евнухов, – сказал как-то раз Фогарти Меджиннизу, – но мы народ более просвещенный, мы предпочитаем импотентов". Меджинниз от души рассмеялся, он любил потом повторять подобные высказывания. Но когда после какого-то вполне аскетического ленча с несколькими незамужними дамами Гэлвин позволил себе кое-какие невинные намеки, Меджинниз стер его в порошок, и присутствовавший тут же Фогарти забавлялся, испытывая некоторое злорадство. Он понимал, что это уже смахивает на травлю, только не мог разобрать, кто из двоих, Гэлвин или Меджинниз, страдает больше.

Услышав посреди ночи грохот выстрела, Фогарти подождал какого-нибудь дальнейшего шума, объясняющего это явление, потом встал и зажег свет. Экономка, сжав руки, стояла в дождевике перед дверью своей комнаты.

Она была вдова, с какой-то трагической историей в прошлом, и Фогарти не любил ее – почему-то ему казалось, что у нее дурной глаз, и он неизменно говорил с ней самым своим внушительным тоном.

– В чем дело, Мери?

– Не знаю, отец мой, – прошептала она. – Вроде бы это раздалось в комнате отца Гэлвина.

Фогарти снова прислушался. Из комнаты Гэлвина не доносилось ни звука. Он постучал, потом толкнул дверь и тут же прикрыл ее.

– Вызовите доктора Кармоди, быстро! – резко бросил он.

– Что там такое, отец мой? Несчастье?

– Да, дело плохо. Когда справитесь, сбегайте за отцом Меджинпизом.

– Ох уж этот старый пистолет! – простонала она тихонько. – Я всегда его боялась. Сейчас позвоню доктору Кармоди.

И она заторопилась вниз по лестнице.

Фогарти спустился вслед за ней и вошел в гостиную, чтобы взять из буфета хранившийся там елей.

– Не знаю, доктор, – услышал он стонущий голос Мери. – Отец Фогарти сказал, что произошло несчастье.

Он опять поднялся наверх и убрал с постели пистолет, прежде чем совершить помазание. Он как раз кончал свое занятие, когда дверь отворилась и в синем узорчатом халате вошел приходской священник.

Меджинниз приблизился к постели и посмотрел на распростертое тело. Затем взглянул поверх очков на Фогарти. Лицо его ничего не выражало.

– Я опасался чего-нибудь вроде этого, – произнес оп многозначительно. Я чувствовал, что он немного неустойчив.

– Вы не думаете, что это несчастный случай? – спросил Фогарти, сознавая всю нелепость своего вопроса.

– Не думаю, – ответил Меджинниз, посмотрев на него сквозь очки сверху вниз. – А вы?

– Но как он мог решиться на такое? – в голосе Фогарти сквозило сомнение.

– Кто знает? – несколько нетерпеливо отозвался Меджинниз. – От слабохарактерных людей всего можно ожидать. Кажется, он не оставил никакой записки?

– Как будто нет.

– Напрасно вы послали за Кармоди.

– Но он лечил Гэлвина.

– Знаю, знаю, но все-таки он молод и немного зелен.

Я предпочел бы врача постарше. Не обманывайте себя, перед нами стоит проблема, – вдруг добавил он решительно, – серьезная проблема!

Фогарти не потребовались дальнейшие объяснения.

Худшее, что может сделать священник, – это покончить с собой, так как поступок этот отвергает все, что наполняет смыслом его деятельность Божественный Промысел, Милосердие, Всепрощение, Рай, Ад. Чтобы помазанник божий дошел до такой степени отчаяния – подобный факт церковь признать не могла. Это дало бы повод для грандиозного скандала. Это было попросту неприемлемо.

– Вот, надо полагать, его машина, – заметил Меджинниз.

Кармоди быстро взбежал по лестнице с саквояжем в руке, из-под твидового пиджака у него выглядывала розовая пижама. Это был высокий молодой человек в очках, с длинным шутовским лицом. В обычной жизни он усвоил себе стиль, подходящий к выражению его лица, но Фогарти знал, что врач он компетентный и добросовестный. Он несколько лет прослужил в английском госпитале и выработал грубоватую манеру разговора, которая Фогарти казалась занятной.

– Иисусе! – произнес он, охватив взглядом представившуюся картину. Подойдя к постели, он внимательно вгляделся в покойника. – Бедняга Питер! – добавил он и, взяв пистолет с ночного столика, куда положил его Фогарти, осмотрел его. – Надо было мне получше приглядывать за ним, – продолжал он огорченно. – А сейчас я мало что могу для него сделать.

– Напротив, доктор, – возразил Меджинниз, – никогда еще вам не представлялся более подходящий случай оказать ему услугу. – Он бросил на Фогарти многозначительный взгляд. – Не будете ли вы столь любезны, отец мой, пригласить сюда Джека Фицджералда? Поговорите с ним сами; мне не надо предупреждать вас, чтобы вы соблюдали в разговоре с ним крайнюю осторожность.

– Не беспокойтесь, уж я буду осторожен, – с мрачной решимостью подтвердил Фогарти. Было в его натуре что-то, что всегда отзывалось на мелодраматическое, и он понял, что Меджинниз хочет поговорить с Кармоди один на один. Он позвонил Фидджералду, владельцу похоронного бюро, и потом поднялся к себе в комнату, чтобы одеться. Ясно было, что сегодня уже не до сна.

Услышав, что его зовут, он опять зашел в комнату Гэлвина. При виде священника и доктора весь ужас происходящего полностью дошел до его сознания: тучный лысый приходской священник в халате и тощий молодой доктор в расстегнутой у ворота пижамной куртке, на которую надет пиджак. Фогарти сразу почувствовал, что перед его появлением они спорили.

– Может быть, вы поговорите с доктором Кармоди, отец мой? благосклонно предложил Меджинниз.

– Говорить не о чем, отец Фогарти, – Кармоди обратился к нему официально, чего не делал в дружеской обстановке. – Я не могу подписать свидетельство, удостоверяющее естественную смерть. Вы сами знаете, что не могу. Это было бы чересчур непрофессионально.

– Профессионально или нет, доктор Кармоди, комуто ведь придется это сделать. Я – священник этого прихода и в своем роде я тоже профессионал. Это злополучное происшествие касается не только меня и вас.

Последствия его могут затронуть дела всего прихода в целом.

– Ваша профессия не обязывает вас подписываться под ложыо, отец мой, сердито возразил Кармоди. – А вы толкаете меня именно на это.

– Иу, я бы не назвал это ложью, доктор Кармоди, – с достоинством возразил Меджинниз. – Рассматривая характер лжи, приходится принимать во внимание пользу и вред, которые она может принести. И я не предвижу никакой пользы от того скандала, который разразится из-за смерти злосчастного юноши! Более того, я предвижу безграничный вред.

– Я тоже, – не выдержал Фогарти. Даже ему самому показалось, что голос его прозвучал слишком громко, слишком уверенно.

– Понятно, – саркастически отозвался Кармоди. – И ты полагаешь, что мы по-прежнему должны осуждать шведов и датчан за то, что у них по статистике много самоубийств, а все потому, что они не подделывают цифры, как мы. Ах, во имя всего святого, дружище, если я это сделаю, я потеряю всякое уважение к себе.

Фогарти увидел, что Меджинниз прав. В некотором роде Кармоди еще зелен.

– Все это прекрасно, Джим, но христианское милосердие важнее статистики, – умоляюще сказал он. – Забудь ты про эту проклятую статистику, далась она тебе.

Отец Гэлвин был ведь не только статистической единицей, но и человеком, и мы оба его знали. А о семье его ты подумал?

– Да, вы подумали о его матери? – патетическим тоном воскликнул Меджинниз. – У вас, если не ошибаюсь, тоже есть мать, доктор Кармоди?

– И ты хочешь, чтобы я встретил завтра утром миссис Гэлвин и сказал ей, что сын ее – самоубийца и не может быть похоронен в освященной земле? взволнованно спросил Фогарти. – Хотел бы ты, чтобы мы сообщили такую весть твоей матери, если бы речь шла о тебе?

– Врачу также приходится делать неприятные вещи, Джерри, – отозвался Кармоди.

– Сообщать матери о том, что ее ребенок умирает? – спросил Фогарти. Не забывай, что это обязанность и священника тоже. Но сообщить матери о том, что ее сын проклят...

И тут именно то слово, которое, как знал Фогарти, возымело действие на Кармоди, покоробило приходского священника.

– А это, отец мой, по счастью, находится в надежных руках, надежнее, чем наши с вами, – проговорил он отрывисто.

Манера его вдруг переменилась. Он словно чуточку устал от обоих молодых людей.

– Доктор Кармоди, там, кажется, подъехал мистер Фицджералд. Хорошо, если бы вы приняли решение по-"

быстрее. Если вы не готовы подписать свидетельство, я тут же найду другого врача, который подпишет. Таков мой прямой долг, и я его выполню. Однако как человек немолодой, знающий этот городок получше вас или отца Фогарти, я бы не советовал вынуждать меня обращаться к другому врачу. Если пойдут слухи, что мне пришлось так поступить, ваша карьера может серьезно пострадать.

Ошибиться было невозможно – в словах его слышалась угроза; и то, каким образом она была высказана, вызвало у Фогарти невольное восхищение. Но в то же время она пробудила в нем мятежный дух. Блеф, подумал он с негодованием. Безобразный блеф! Если Кармоди сейчас, в эту минуту, их бросит, ни приходскому священнику и никому другому, в сущности, не причинить доктору вреда. Разумеется, любой другой врач подписал бы свидетельство, но выгоды это ему не принесло бы Когда людям действительно потребуется врач, они все равно выберут кого им хочется, а не обязательно того, кого одобряет приходской священник. Но, взглянув на недовольное, негодующее лицо Кармоди, он понял, что тот сам не ведает своей силы, тогда как Меджипниз отлично знает свою. В конце концов за плечами у доктора всего каких-то несколько лет работы в лондонской больнице, а за плечами у Меджинниза могущественная, веками сложившаяся организация, которой он по праву так гордится.

– Я не могу подписать свидетельство о том, что смерть вызвана естественными причинами, – упрямо повторил Кармоди. – Несчастный случай может быть, не знаю... Меня тут не было. Я согласен на несчастный случай.

– Несчастный случай? – с презрением повторил Меджишшз, и на этот раз даже не потрудился назвать Кармоди доктором. Он как будто срывал с Кармоди то малое достоинство, которым тот был облечен. – Молодой человек! Несчастных случаев с огнестрельным оружием не происходит со священником в три часа ночи. Будьте же, наконец, разумны!

И в ту минуту, когда Фогарти осознал, что доктор дал себя раздавить, они услышали, как Мери внизу впускает Фицджералда. Он быстро взошел по лестнице – небольшой сухонький человечек, комплекцией напоминавший жокея. Приходской священник кивком показал на постель, и брови у Фицджералда тут же привычно полезли вверх. Он был немногословен, но необычайно выразительная мимика и жесты не соответствовали сдержанности его характера. Как будто все, чего он не высказывал вслух, находило себе выход в бурных телодвижениях.

– Нам, естественно, ни к чему толки, мистер Фицджералд, – пояснил Меджинниз. – Не могли бы вы распорядиться сами?

Глаза владельца похоронного бюро снова полезли на лоб, он быстро перевел взгляд с Меджинниза на Кармоди, а затем на Фогарти. Он, однако же, славился своей расторопностыо и, если бы его попросили наряду с гробом обеспечить заодно и труп, он, вероятно, задал бы привычный вопрос: "Мужской или женский?"

– Доктор Кармоди, по всей вероятности, выдаст свидетельство? осведомился он. От его проницательности не укрылось происходящее.

– Кажется, у меня нет выбора, – с горечью отозвался Кармоди.

– О, это акт чистого милосердия, и только, – торопливо проговорил Фицджералд. – Всем нам порой приходится идти на такие уступки. Несчастным родственникам и без всяких следствий и дознаний хватает волнений.

Сколько ему было лет, не знаете ли, отец Меджинниз? – добавил он, доставая записную книжку.

Вот умница, подумал Фогарти. Все сразу поставил на будничную деловую основу.

– Двадцать восемь, – ответил Меджипниз.

– С нами крестная сила! – вскользь заметил Фицджералд, делая пометки и доставая линейку.

– А я, пожалуй, пойду переоденусь и сам съезжу к епископу, – проговорил Меджинниз. – Нам, конечно, без его разрешения не обойтись, но тут у меня особых опасений нет. Он, я знаю, слывет строгим, но я нахожу, что оп очень тактичный человек. Я пришлю Нору помочь вашей экономке, отец мой. А вы тем временем, может быть, не откажетесь снестись с семьей!

– Я займусь этим, отец мой, – ответил Фогарти. Они с Кармоди спустились вслед за Меджиннизом. Он простился с ними и ушел, и немедленно поведение Фогарти резко изменилось.

– Заходи, Джим, выпей чего-нибудь, – сказал он.

– Не стоит, Джерри, – мрачно отозвался Кармоди.

– Пойдем, пойдем! Тебе необходимо выпить, дружище! Мне тоже, да мне нельзя. – Он закрыл за собой дверь гостиной. – О, господи, Джим, мог ты такое предположить?

– Наверное, должен был. Намеков было предостаточно, если бы только я догадался, что они значат.

– Откуда тебе было догадаться, Джим! – пылко запротестовал Фогарти, доставая виски из большого буфета. – Никто не мог. Думаешь, я хотя бы раз заподозрил что-нибудь, а ведь мы жили под одной крышей.

Входная дверь открылась, и из холла до них донеслось шарканье Норы, домоправительницы Меджинниза.

Послышались приглушенные голоса в коридоре, затем звяканье ведра на лестнице – женщины стали подниматься наверх. Одновременно вниз спустился Фицджералд, и Фогарти приоткрыл дверь.

– Ну как, Джек?

– Да как, отец мой? Постараюсь все сделать наилучшим образом.

– Вы не присоединитесь к нам на минутку?

– Нет, отец мой, у меня сегодня утром дел по горло.

– До свиданья, Джек. Простите за беспокойство.

– Вы-то тут при чем? До свиданья, отец мой.

Доктор одним глотком опрокинул виски, на его длинном помятом лице появилась горькая улыбка.

– Так вот, значит, как это делается! – проговорил он.

– Да, Джим, и поверь мне, в конечном счете так лучше для всех, убежденно произнес Фогарти.

Однако, взглянув на Кармоди, он понял, что доктор в это не верит, и задумался – верит ли в это он сам?

Когда доктор ушел, Фогарти принялся вызывать по телефону провинциальный городок, отстоявший от них на пятьдесят миль. Коммутатор не работал, и пришлось передать свое поручение тамошней полиции. Минут через десять по тихим ночным улицам к дому Гэлвинов отправится полицейский. Фогарти был рад отделаться от этой обязанности.

Пока Фогарти разговаривал по телефону, послышался шум отъезжавшей машины, и он понял, что приходской священник поехал в епископский дворец. Он побрился, и около восьми утра Фицджералд привез в своем фургоне гроб. Вдвоем они бесшумно внесли гроб наверх. Покойник лежал убранный, как подобает, голова была забинтована простым бинтом. Вдвоем они переложили его в гроб.

Фицджералд вопросительно поглядел на Фогарти и опустился на колени. Читая краткую молитву, Фогарти почувствовал, что голос у него дрожит, а глаза полны слез.

Фицджералд бросил на него соболезнующий взгляд, затем поднялся на ноги и смахнул пыль с колен.

– Все равно разговоры пойдут, отец мой, – заметил он.

– Но, может, меньше, чем следовало бы, Джек, – с угрюмым видом отозвался Фогарти.

– Везем его, разумеется, в часовню? – спросил Фицджералд.

– Все, как полагается, Джек. Отец Меджинниз доехал к епископу.

– Конечно, телефон вещь ненадежная, – Фицджералд потер небритый подбородок. – Епископ не станет вмешиваться, тут опасаться нечего. Отец Меджинниз человек находчивый. Видали, как он держался?.

– Видал.

– Никаких тебе нервов, никакой паники. Уж я навидался, как ведут себя в такой ситуации другие. "Ох, мистер Фицджералд, что мне делать?" А он все время не упускает из виду главного. Вот наглядный пример всем нам, отец мой.

– Вы правы, Джек, – с безнадежностью в голосе ответил Фогарти.

Неожиданно гробовщик вытянул вперед руку и схватил его за плечо.

– Забудьте вы про это, старина! Забудьте! Что еще остается делать? Какого черта надрывать себе сердце?

Фогарти предстояла еще встреча с семьей покойного.

Поздним утром они подъехали к дому викариев. Мать Гэлвина была из тех, что любят выставлять свои чувства напоказ. Она много рыдала и требовала, чтобы ей передали предсмертные слова, но Фогарти не мог их придумать. Сестра покойного, хорошенькая девушка, натянутая, как струна, тоже немножко всплакнула, но тихонько, повернувшись ко всем спиной. Брат Гэлвина, юноша, очень на него похожий, больше молчал. Мать и брат без возражений приняли наказ не открывать гроба, но сестра взглянула на Фогарти и спросила: "А мне нельзя на него посмотреть? Только мне одной. Я не испугаюсь". Услышав, что врач запретил, она снова отвернулась, и у Фогарти создалось впечатление, что узы между нею и братом были теснее, чем между ним и остальными членами семьи.

Вечером тело перенесли в церковь и положили перед алтарем; Меджинниз сам принял его и прочел молитву.

В церкви теснился народ, и Фогарти со странной смесью радости и стыда почувствовал, что худшее уже позади.

Мастерским штрихом Меджинниза было появление часа через два после него нового викария – Роулендса, высокого, худого, аскетического вида юноши, медлительного в движениях и в разговоре. Фогарти знал, что теперь все взоры прикованы к нему.

Заупокойная месса на следующее утро прошла со всей пристойностью, и после похорон Фогарти отправился на ленч, который Меджинниз давал в честь приехавшего духовенства. Фогарти чуть не рассмеялся вслух, когда Меджинниз тихонько спросил:

– Отец Хили, я никогда вам не рассказывал историю про каноника Мёрфи и папу?

Дальше остается лишь траурное извещение с портретом Гэлвина и готической надписью "Ессе Sacerdos Magnus" [Вот великий иерей (лат.)]. Теперь скандала опасаться нечего, Кармодп будет молчать. Фицджералд тоже. Все пятеро, посвященные в тайну, будут молчать. Отец Гэлвин мог не утруждать себя.

Возвращаясь с новым викарием из церкви, Фогарти попытался намекнуть ему о случившемся, но скоро понял, что значение происшедшего ускользает от Роулендса, он думает, что Фогарти чересчур все драматизирует.

И любой будет так считать, любой, кроме Кармоди.

После ужина Фогарти пойдет к доктору, и они поговорят об этом. Только Кармоди по-настоящему поймет смысл содеянного ими. Только он, и никто больше.

"Какой одинокой жизнью мы живем", – подумал он с тоской.