355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фредерик Тристан » Во власти дьявола » Текст книги (страница 3)
Во власти дьявола
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 19:39

Текст книги "Во власти дьявола"


Автор книги: Фредерик Тристан



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

VII

Назавтра я выяснил, что банкир Распай вкладывает деньги в театр Пурвьанша. Это и было истинной причиной, по которой его дочь, Алиса, пользовалась хорошим расположением моего друга. Сознаюсь, что до той минуты я ни разу не подумал о финансовой стороне дела. Итак, репетируя «Черную комнату», актеры получали зарплату прямиком из кармана этого мецената. Позже я узнал, как Нату удалось привлечь банкира.

Супруга Максимина Распая, утопающая в мехах и бриллиантах, была не столько чувственной, сколько скучающей женщиной. Эдакая Эмма Бовари – такие везде встречаются. Сидя в Опере, они мечтают о приеме в Елисейском дворце; отдыхая на Маврикии, воображают себя на берегах Тивериады; лежа в объятиях богатого мужа, мучительно грезят о крепких руках ярмарочного борца. Такому, как Пурвьанш, не составило труда проникнуть в подобные мечты. Выжав досуха несчастную болгарку, он стал увиваться возле этой Марии-Ангелины, урожденной Шерманден-Мутье; она происходила из старинной беррийской семьи и проживала в изящной квартире на улице Драгон, в трех шагах от Сен-Жермен.

Хотя благодаря своему толстому кошельку Максимин мог иметь все, что угодно, он привязался к молоденькой испанской танцовщице. Вот почему, будучи весьма далеким от того, чтобы ревновать свою жену, он был счастлив, зная, что супруга утешается с Натом, и с удовольствием расплачивался с ним за эту услугу, возмещая его театральные расходы ежемесячными денежными вливаниями. Для него это было безделицей и весьма удобным выходом. Пурвьанш же нашел таким образом средства к существованию, а сверх того, это еще позволяло ему употребить власть обольстителя к существу, уже готовому попасть в его сети.

Мария-Ангелина легко смешивала свои грезы с мистицизмом, и Нат быстро стал для нее мистическим богом-разрушителем. Этой пресыщенной роскошью сорокалетней красавице пришлось поступиться своим достоинством и подчиняться самым безумным любовным капризам ее властелина – под тем предлогом, что это возвышает душу. Так я узнал, что границы между страстными поисками святости и самым пылким вожделением не существует. И то, и другое одинаково волнует человека, ищущего экстатического возбуждения.

Не могла ли Алиса уже тогда знать о тайных похождениях своей матери? Подозревала ли она об истинной роли Пурвьанша в ее семейном театре? Как я уже говорил, ничто не смущало эту девушку, она шла по жизни спокойно и ровно, пробираясь сквозь щекотливую ситуацию, сложившуюся в ее семье, словно акробат, который идет над пропастью с завязанными глазами, балансируя на канате. Впрочем, во искупление своих шалостей, родители дарили ей все, что она пожелает. Как только она вспомнила о машине, ей преподнесли «ягуар». Она захотела стать актрисой, и ее записали на курсы Симона и вручили Нату, надеясь, что он выберет ее для своего нового спектакля. Какое счастье, что нельзя снять луну с неба, а то мы все уже погрузились бы в темную ночь!

Я осознал намерения Пурвьанша насчет этой девушки, когда было уже слишком поздно, чтобы мне удалось выбраться из ловушки, в которую он меня завлек. Говоря по правде, из двух ловушек: поскольку ему не хотелось прибавлять дочь к матери, он пожелал, чтобы я стал любовником Алисы. Ничто не могло бы быть для меня приятнее, но без поддержки Ната я никогда бы не осмелился пуститься в эту авантюру. Вот вам еще одно доказательство моей трусости, или по крайней мере болезненной нерешительности.

– Видите ли, – доверительно сказал мне Нат, – не могу же я заниматься дочерью так, чтобы мать об этом не знала. Боюсь, что моя монашка не согласится делить меня с нею. И тогда я потеряю награду за все мои труды. Как мне платить артистам? Все это надо тщательно взвесить на самых точных весах…

– Но почему вы хотите, чтобы мы с Алисой любили друг друга?

– О, я не прошу так много! – воскликнул он. – Ни вы, ни она не созданы для страсти! Все это – просто игра, забавы молодых! И так вы сохраните ее для меня – про запас, до лучших времен.

– До каких лучших времен?

Он пожал плечами. Неужели я настолько туп?

– До того дня – надеюсь, он скоро наступит, – когда я перестану нуждаться в подачках мсье Распая и смогу отослать этого ангела Мари к ее драгоценным занятиям по изучению бабочек! Тогда я и заберу у вас Алису, которую вы, благодаря вашим неустанным долгим трудам, вернете мне горяченькой.

Очевидно, я должен был бы разгневаться и отказаться от этой своего рода сделки, совершенно не принимающей во внимание чувства девушки, будто она была всего лишь бездушным товаром, который можно передавать из рук в руки. Но я оставался безразлично спокоен под взглядом его синих глаз, которые метали молнии.

Это было во вторник. А в четверг во время репетиции в «Карманном театре» ко мне зашла Алиса. Она хотела поговорить со мной, но «не здесь». Мы пошли по бульвару к Обсерватории. Она тут же атаковала меня с искренностью, составляющей часть ее юношеского очарования:

– Кто эта Даниель?

Я удивленно пробормотал:

– Да так, подруга. А почему вы о ней спрашиваете?

– Из-за Ната, конечно! Она была его любовницей и вашей тоже, мне кажется… Объясните мне это!

Я постарался ответить откровенно. Я принялся рассказывать ей, как познакомился со своей однокурсницей, как она стала моей подружкой, а потом увлеклась Пурвьаншем и бросила меня.

– Вы очень страдали? – спросила она.

Да нет, на самом деле я не слишком страдал.

– Это потому, что вы ее не любили! Возможно, я ее не любил.

– Но теперь, – объявила она тоном, не терпящим возражений, – теперь вы влюблены!

Был ли я влюблен? Или это только желание, «забавы молодых», если воспользоваться жестким определением Пурвьанша?

Алиса остановилась и вдруг, бросив на меня настойчивый и решительный взгляд, внезапно заявила:

– Нат сказал мне, что вы влюблены в меня!

Мне захотелось крикнуть: «Да что он об этом знает?» и убежать, но меня удержало чувство стыда. Я застыл посреди тротуара, смешной, наивный простак, тающий под лаской ее очаровательных пальчиков, которые, наверное, сами того не зная, жестоко терзали мне сердце. Ее шаловливые губки спокойно произнесли:

– Я люблю, когда меня любят.

Меня охватило безумие. Я живо обнял и притянул ее к себе с жаром, который так сильно удивил ее, что она попыталась высвободиться, но я уже прижал ее к себе, заставляя поднять лицо, и тут же начал покрывать его поцелуями. Затем она привела в порядок свою прическу и мы спокойно направились на террасу «Клозери-де Лила», словно ничего не случилось.

– Ну что ж, хорошо, – произнесла она после того, как мы заказали кофе со сливками. – Нат меня не обманул.

– Вы сами заслужили такое поведение, – сказал я с упреком.

– О, не стоит извиняться! – вскричала она, покатываясь со смеху. – Это именно то, чего я добивалась!

Так началась наша связь. Пурвьанш оказался прав. Это не было великой любовью, просто наслаждением вроде того, какое получают теннисисты-любители, проведя очередной сет. Алиса считала мою студенческую комнатушку довольно жалкой и поэтому сняла для меня трехкомнатную квартиру на улице Одессы, в ста метрах от театра, в котором мы проводили все остальное время, следя за тем, как продвигается «Черная комната», – Нат доводил постановку до блеска, чувствуя, что сейчас здесь рождается шедевр.

Эта пьеса стала центром нашей жизни. Мало-помалу у нас произошла подмена понятий: сцена стала для нас подлинной жизнью, в то время как окружающий нас мир казался нам пустым и расплывчатым. Едва загорались огни рампы, как нас будто бы поглощало некое чудовище, которое переносило нас сквозь царство реальности и выплевывало на новую землю. О, насколько она была соблазнительнее и богаче нашей!

Однако сюжет «Черной комнаты» не из тех, что внушает оптимизм. Два ее главных героя вели друг с другом бесконечные споры во вселенной, заполненной неясными людьми и ложными принципами, но каким бы кривым и жалким ни был этот мир, нам он казался правдивее того, что остался снаружи. Пурвьанш поставил перед нами зеркало, которое, конечно же, искажало реальность, но это отражение было острее, точнее и гораздо значительнее оригинала, на который внезапно легла печать такой ничтожности и бессмыслицы.

После репетиций мы с Натом и его актерами собирались в каком-нибудь баре и час-другой выслушивали сентенции великого человека, восседавшего среди нас, подобно Пифии на своем треножнике, и увлекавшего за собой в миры, где жесточайшая явь смешивалась с самыми смелыми фантазиями. Забавные анекдоты и новейшие теории сливались в один мощный поток, сносящий все на своем пути, включая свободу наших суждений. Мы жадно пили его слова, словно припадали к редчайшему источнику мудрости, и чувствовали опьянение от его идей и его образов. Наверное, тут был какой-то фокус, словесная эквилибристика, которую так ловко использовал этот необычный кукловод. Мы были околдованы, но и не подозревали об этом.

VIII

Накануне генеральной репетиции «Черной комнаты» опять появилась Даниель Фромантен. Она вспомнила о наших встречах в кафе «Селект» и застала меня там с Алисой. Она страшно изменилась. Это была уже не та чудесная беззаботная подружка, которую я когда-то знал и которая, в общем, заставила меня стать ее любовником, а потом бросила ради Пурвьанша. На ее лицо упала густая тень. Глаза бессмысленно блуждали, отыскивая реальность, которая теперь от нее ускользала. Она стала наркоманкой.

Я не видел ее после того, как Нат ее оставил. И не знал, как прошел их разрыв. Я подозревал, что наш режиссер не стал украшать его ненужными побрякушками, чтобы не разыгрывать второй акт, выпроваживая девушку, словно служанку Азорину у Жана Жене. Быть может, он даже воспользовался им как дешевой возможностью выказать свою жестокость. И тем не менее я ошибался. Пурвьанш действовал с искусством законченного интригана, точно ему мало было просто покончить с этим коротким приключением, а надо было использовать этот эпизод и поэкспериментировать с ним, чтобы извлечь из него новые источники для своей комедии.

Даниель бросилась в его объятия. Для него это было совершенно нестерпимо. Добыча оказалась слишком легкой. Изгнав Альберту с ее разрушенным миром, эта студенточка, эта «блондиночка», могла принести ему лишь глоток свежего воздуха, что было совершенно недостаточно для удовлетворения его извращенного разума. Тогда-то я понял, что у Ната все, что касается секса, происходило почти исключительно в голове. Если телесное не проникало в его планы, в его сознание, оно для него ничего не значило. Вокруг постели у него возникал целый театр, сопровождаемый сонмом призраков, которые возбуждали его воображение гораздо больше, чем прикосновение к коже очередной жертвы. Естественное вожделение было интересно ему постольку, поскольку предоставляло в его полное распоряжение существа, способные реализовывать его фантастические галлюцинации.

Даниель простодушно доверилась этой ужасной машине, убедив себя в том, что, потакая прихотям своего принца, она завладеет его королевством. Но это были вовсе не прихоти, а пороки и какое-то особенное, искаженное состояние мозга, использующего живых людей лишь для того, чтобы низвести их до положения вещи. Вот почему, взобравшись на вершину этого холма, молоденькая неопытная студентка позволила довести себя до той точки, откуда уже нет возврата и остается только одно – падение в леденящую пустоту.

Тут не должно быть ошибки! Я не имею в виду хлыст или наручники! Пурвьанш манипулировал другим оружием – более изощренным и более опасным. Жертву в его сети завлекал своеобразный шантаж чувств, и сети эти были тем опаснее оттого, что сам он никаких чувств ни к кому не испытывал. Завязнув в шарме Ната, как муха в паутине, Даниель уже не могла сопротивляться, и пленницу тянуло к нему все больше. Она думала, что освобождается от оков, но в действительности только погружалась в еще более глубокую пропасть, а когда отпирались двери спасения, за ними обнаруживался лишь бесконечно длинный лабиринт.

Так мало-помалу Даниель утрачивала осознание сути вещей и прежде всего осознание собственной индивидуальности. И в самом деле, кем же она была? Девицей, которую Нат таскал за собой повсюду, ни с кем ее не знакомя, и у которой не было даже права заглядывать в театр во время его репетиций. Но ей хватало и этого. Для нее это много значило, ведь она была той, кого он избрал с первого взгляда. Ей казалось, что члены его театрального кружка завидуют ей, любимой вещи их господина, потому что в ее сознании царил лишь один господин, за которым шла сложная иерархия слуг, самое последнее место на последней ступеньке которой занимал я. В общем, я оказался той самой ступенькой, которая позволила ей достичь единственно приемлемого для нее счастья – краткого взгляда, брошенного Пурвьаншем в ее сторону.

Второй марионеткой в этом театре теней была мать Алисы, та самая Мария-Ангелина, которую Нат познакомил с Даниель, чтобы встреча обеих женщин породила сюжет его новой пьесы. Он дал понять супруге банкира, что собирается бросить ее ради студентки, а той – что предпочел ей опытную буржуазку, знающую толк в любви. Они боролись друг с другом, но в конце концов оказались в одной постели, хотя ни та, ни другая не имела вкуса к таким вещам. Но чего бы они ни сделали, лишь бы понравиться мужчине – тому, кто, как им казалось, наполнял их жизнь таким смыслом?

Потом Пурвьанш устал от этого. Он отверг Даниель, заявив, что уже исчерпал все ее скудные возможности. Говоря по правде, он терял вкус к игре, как только несчастная переставала ему сопротивляться. Ему нужны были слезы или хотя бы робость, для того чтобы борьба заключала в себе какую-нибудь ценность.

Эти откровения смутили и напугали Алису. Она увидела в них бредни брошенной женщины, избыток извращенного воображения которой подстегивался наркотиком. Мог ли я объяснить ей, откуда взялась в Даниель та испорченность, которую Алиса не могла в ней принять? Ведь Пурвьанш был для нее исключительным существом, одаренным многими достоинствами. Из этого темного колодца ей в глаза бил ярчайший свет. Она даже не подозревала, что именно он, перестав быть любовником, сделался палачом Даниель и подтолкнул ее к кокаину. Словно паук, сосущий кровь своей жертвы, Нат опустошил душу Даниель, уничтожив ее собственную личность. И взамен души вдохнул в эту пустую оболочку жажду наркотика. Все, что от нее осталось, – зомби, сидящий сейчас в том кафе, где мы когда-то так любили встречаться: она была способна лишь бормотать что-то невразумительное и не могла выбраться из зыбучего песка, который ее неумолимо затягивал.

По крайней мере Даниель нашла в себе силы прийти ко мне, так же как это сделала болгарка перед самым концом. С моей помощью обе они еще раз обращались к Пурвьаншу, как будто я мог стать последним мостиком между отчаянием и обрывками надежды, за которые они еще цеплялись. Но что я мог сделать? Отвезти ее в ближайшую больницу? Так мы и сделали, я и Алиса, чувствуя при этом, что просто трусливо пошли на поводу у здравого смысла.

Тем не менее моя подружка была задета откровениями Даниель о своей матери, и гораздо более, чем хотела это показать. Она старалась уменьшить значение этих слов, притворяясь, что не верит измышлениям наркоманки. И все же она была вынуждена признать, что Пурвьанш и Мария-Ангелина как-то связаны, ведь ее двойное имя – слишком большая редкость, чтобы можно было ошибиться. Разумеется, не в характере этой девушки было усложнять себе жизнь, пережевывая досужие сплетни, но ситуация ее встревожила.

– Ты в самом деле думаешь, что у Ната может быть связь с моей матерью?

Я это прекрасно знал, но поостерегся говорить ей об этом и сделал вид, что мне ничего не известно. Она скривила личико. Ей необходимо выяснить это. Вот почему, не мудрствуя лукаво, она просто отправилась к Пурвьаншу и задала ему тот же вопрос.

– Я – любовник твоей матери? С чего ты взяла? Откуда эта смехотворная новость?

– От этой девушки… Этой Даниель…

Он взял Алису за руки и сжал их в своих ладонях. Его глаза светились потрясающей искренностью.

– Даниель сумасшедшая, испорченная девчонка. Я все перепробовал, чтобы спасти ее от наркотиков. Но боюсь, ей никогда не удастся от них избавиться. Грустно, правда?

– Но моя мать?

– Ты прекрасно знаешь, что я бываю у нее так же, как и у твоего отца. Я глубоко уважаю ее. А впрочем, можешь ты себе представить, чтобы ей – всегда такой стыдливой и целомудренной – пришла в голову мысль о подобной связи? Я ей в сыновья гожусь!

Алиса охотно согласилась, что утверждения Даниель были только пустой выдумкой. Она вернулась ко мне совершенно успокоенной. Пурвьанш по своей воле изменял действительность, превращая по мере надобности ложь в истину и реальность в вымысел. Вероятно, я мог бы установить истинное положение вещей, но стоило ли смущать ум моей подруги? Как бы она приняла известие о том, что Нат настолько околдовал ее мать, что она уже полностью отказалась от собственной воли? Я услышал это из собственных уст ее развратителя, который похвалялся передо мной этой новостью так, точно одержал славную победу: по его приказу Мария-Ангелина продавала себя в баре на улице Сен-Дени.

IX

На следующий день наконец состоялась премьера «Черной комнаты». Мы так привыкли бывать на ежедневных репетициях, что нам уже казалось, будто черновое состояние было естественной судьбой этой пьесы. Пурвьанш утверждал, что поставил саму жизнь. Когда я увидел, как публика и критики давятся у входа в театр, мне подумалось, что страница уже перевернута и никогда больше нам не вернуть то особенное очарование, которое умел придавать мой друг этим долгим часам, когда он сам являл собой интереснейший спектакль.

Мадам и мсье Распай прибыли вместе; они так старательно изображали счастливую пару, что никто бы не смог заподозрить те мерзости, которые они скрывали за этим торжественным появлением. Встречая их, Нат разыграл небольшой спектакль, что делал всегда, принимая в театре своих инвесторов, и самым серьезным образом провел гостей на почетные места. Тогда я увидел этих людей впервые. Он, Максимин, одетый в строгий черный костюм, показался мне несколько коротковатым, краснолицым увальнем с солидным брюшком. Она, Мария-Ангелина, в вечернем платье, которое плотно облегало ее великолепное тело и, должно быть, стоило целое состояние, выглядела совершенно непринужденно, над ее аристократическим лицом и бирюзовыми глазами парила роскошная пылающая шевелюра. Ничто в этой изысканной и властной даме не могло навести на мысль, что в глубине души в ней таится другая женщина, мечты которой бросили ее, изнемогающую от страсти, во власть настоящего демона.

Алиса была в восторге. Родители, сидящие в первом ряду, были для нее как подпись, поставленная под спектаклем Ната. Она познакомила меня с ними, назвав «лучшим другом автора», и ни словом не обмолвилась о наших отношениях, что меня огорчило. Как бы там ни было, я всегда оставался за кулисами, в тени великого человека. Правда, по моим же собственным словам, я был той стеной, в которую он посылал свои мячи! А в тот вечер меня в этой роли вполне заменила публика, парижская публика, не пропускающая ни одной премьеры и всегда готовая восторженно аплодировать или освистывать. За ее светской маской всегда прячется хищный зверь или, как говорил Пурвьанш, «очаровательный волк».

В течение первого действия все делали вид, что им очень интересно, и хлопали, чтобы хоть как-то развлечь себя. Второе по-настоящему захватило зрителей, они сидели, словно прибитые гвоздями, потрясенные и удивленные. Третий акт их решительно покорил, взволновал и перевернул, постоянно раздавались аплодисменты, вздымавшиеся, как волна, от партера до галерки. Сражение было выиграно.

Я был так горд, будто сам написал и поставил эту пьесу. За кулисами толклись многочисленные гости, надеявшиеся поздравить автора, но им пришлось довольствоваться объятиями актеров, потому что Пурвьанш сбежал, едва опустился занавес. Ко мне подошла мадам Распай и спросила своим грудным контральто, знаю ли я, куда уехал Нат, которого она называла «нашим гением». Я этого не знал, и мне показалось, что она выдала себя появившимся на ее лице выражением глубокого разочарования, немедленно спрятанным за довольно натянутой улыбкой, как только к нам подошел ее муж. Да, не могло быть никаких сомнений: она сгорала от желания увидеться с Пурвьаншем после такого триумфа. Она даже, наверное, полагала это своим долгом. Я видел, как она разыскивала моего друга в толпе, упрямо надеясь, что он вот-вот вернется. А когда по настоянию Максимина ей пришлось уйти из театра, она незаметно шепнула мне на ухо: «Скажите Нату, что я жду его на улице Драгон»; это гораздо больше смахивало на жалобную просьбу, чем на приглашение. Она знала, что в тот вечер ее любовник уже не придет. И подозревала, что он поступает так нарочно, только бы лишить ее той удивительной ночи, которую она уже заранее предвкушала. Она страдала, но я-то знал, что само это страдание было просто обостренным желанием, возбуждавшим и разжигавшим в темном уголке ее души какое-то глухое наслаждение.

– Как ты находишь мою мать? – спросила меня Алиса. – Красивая женщина, правда?

Наивная дурочка, разве она могла догадаться о моем состоянии? Ее мать была не просто красива, она была великолепна, и я желал ее тем больше, чем тщательнее прятала она свои смутные инстинкты за фасадом холодной и элегантной буржуазки. В памяти у меня бесконечно билась омерзительная фраза Ната: «Она – раба сточной канавы своих грязных мыслишек». Откуда у него эта подлая необходимость опошлять соблазненных им женщин? И как я мог выносить подобный цинизм? Наверное, мое сознание находило в этом позерстве противоядие моей всегдашней робости.

Итак, в тот вечер у меня появилась идея, одна из тех безумных мыслей, которые следовало бы отбрасывать в момент зарождения, но вместо того, чтобы оттолкнуть эту мысль, я стал лелеять ее почти что с наслаждением. Мария-Ангелина должна была прийти в свою квартирку на улице Драгон в надежде, что Нат все-таки зайдет к ней. И я тоже отправлюсь туда, я застану там эту женщину во второй ипостаси ее двойного существования, я застигну изнанку той светскости, которую она носила как броню и которая, в сущности, была всего лишь довеском к странным инициациям, суровые законы которых она так легко приняла.

Воспользовавшись добровольным дезертирством Пурвьанша, я сумею хотя бы частично проникнуть в тайну этой двойственности. О, я не строил себе никаких иллюзий! В лучшем случае я мог бы оказаться свидетелем смятения обманутой женщины. Но осмелюсь ли я позвонить в ее дверь? И под каким предлогом? Конечно, я мог бы упомянуть о дружбе с Натом и сказать, что явился составить ей компанию, зная, что он не придет к ней сегодня вечером. Но это же смешно! Она выгонит меня, осыпав ироничными колкостями – тем более резкими, чем глубже будет ее отчаяние.

В самом деле, дурацкая идея! А впрочем, чем больше я думал, тем сильнее мне этого хотелось. Я так тесно сдружился с Натом, что мне стало казаться, будто у меня есть какое-то право разделять с ним самые интимные стороны его жизни. Говоря по правде, если бы я мог проанализировать причины моего внезапного увлечения матерью Алисы, то заметил бы, что, зная тайну этой женщины и будучи один способен оценить всю глубину ее падения, я испытывал к ней непреодолимое желание, словно бы она уже и так принадлежала мне, принадлежа Пурвьаншу. Поверяя мне во всех подробностях то, о чем никому и никогда не следовало бы рассказывать, мой друг, непревзойденный мастер слова, позволил мне понять самые тайные пружины, управляющие темной стороной Марии-Ангелины, и теперь я знал их так, точно изучал самолично. И вот сейчас вопреки всякой логике мне, обычно такому нерешительному, предстояло отправиться на улицу Драгон.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю