Текст книги "Мемуары Дьявола"

Автор книги: Фредерик Сулье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

– Он спит.

Барон решил воспользоваться заблуждением слуг, чтобы увериться в истинности всего происшедшего этой ночью, и навострил уши.

– Долго же ты ездил, – раздраженно сказал Пьер кучеру.

– Да, я не нашел нотариуса у него дома; мне сказали, что он отправился на концерт в Сен-Жерменское предместье, и пришлось мне мчаться с Бульваров на Вавилонскую улицу {195}. Там я попросил вызвать его, но выездной лакей заявил мне, что в гостиных его нет, и я собирался уже возвращаться, как один кучер, мой приятель, помог: он сказал, что видел, как уезжала карета этого проклятого нотариуса, и даже слышал, что тот приказывал отвезти его на Королевскую площадь {196}, где один из его клиентов устроил роскошный бал. Я прискакал туда, но никак не мог дождаться его: вчетвером или впятером они резались в экарте {197}. Пришлось проторчать там еще целых полтора часа: должно быть, партия была уж очень азартной. Наконец я поймал его на выходе, и вот он здесь, весь как был, в шелковых чулках и цилиндре.

– Это все, конечно, хорошо, – заметил Пьер, – лишь бы барон не впал опять в беспамятство: вот все, что нам сейчас нужно.

– Он ничего не заподозрил? – спросил Луи.

– Нет, – ответил Пьер. – Он думает, что мы не отходили от него ни на шаг. В эту минуту в гостиной послышались голоса, и в гостиную вошли доктор Кростенкуп и нотариус Башелен.

– Я со всей ответственностью утверждаю, – говорил доктор категоричным тоном, – что это исключено. Болваны-слуги приняли спокойную фазу психоза за возвращение рассудка. Здесь мы имеем дело с острым и прогрессирующим воспалением головного мозга, так что поверьте моему опыту: до выздоровления еще очень и очень далеко.

– Какого Дьявола! – мрачно проворчал нотариус. – Какого Дьявола тогда меня побеспокоили? Подняли в такой час! Я полночи корпел над делами клиентов и уверяю вас, мало приятного подниматься ни свет ни заря!

– Конечно, вы абсолютно правы, – продолжал врач, – но все же ваш визит, по-моему, совершенно бесполезен.

– Очень жаль, – вздохнул нотариус. – Однако давайте посмотрим, как чувствует себя наш дорогой барон.

Они приблизились к постели больного, и Луицци открыл глаза, чтобы рассмотреть врачевателя, которому доверили заботу о его здоровье. Перед ним стоял человек очень высокого роста, с совершенно лысым черепом, хотя совсем еще не старый; в одежде его чувствовался особенный изыск, а в манерах – некоторая театральность. Он пристально всматривался в лицо Луицци, слегка хмуря брови; наконец доктор уставил на больного палец и глубокомысленно изрек:

– Смотрите: скулы резко выдаются; лицо багрового цвета, опухшее; глаза покраснели и блестят от возбуждения; глазное яблоко беспрерывно вращается; дыхание неровное, прерывистое; кожа шелушится – все признаки налицо, болезнь в самом разгаре.

– Позвольте, – скромно вставил Луицци, – мне кажется, вы ошибаетесь…

– Вот! Видите? – широко улыбнулся господин Кростенкуп. – Явный бред! Он говорит, что я ошибаюсь.

– Уверяю вас, доктор, – продолжал Луицци, – я в полном порядке; и лучшим доказательством нормального самочувствия будут следующие доводы, побудившие меня обратиться к нотариусу.

И барон рассказал врачу все: и каким образом ухаживали за ним его верные слуги, и какие планы они строили на случай его смерти.

– Господи Боже ж ты мой! – вскричала госпожа Умбер. – Во дает! Да у него, похоже, совсем мозги расплавились! Я всю ночь тихонечко просидела с ним одна; разве что мне пришлось разбудить Луи – он спал в прихожей.

– Убедиться в нашей порядочности очень просто, – заявил Пьер, побагровевший от благородного гнева, – достаточно посмотреть, все ли на месте в секретере и шкафах.

– Хорошо, хорошо, – успокоил их господин Кростенкуп, – у вас нет никакой нужды защищаться: и так очевидно, что у барона не все дома.

– Сам ты дурак! – не выдержал Луицци, стремительно приподнявшись на своем ложе.

– Как, вы его отвязали? – испугался доктор, увидев это невольное движение.

– Само собой! А как бы еще он писал своему нотариусу? – мигом нашлась госпожа Умбер.

– Ну так привяжите его обратно, и немедленно! – приказал доктор.

– Вы не посмеете, мерзавцы! – с нарастающей яростью закричал Луицци.

– Торопитесь же! Не обращайте внимания на его безумные вопли.

– Что происходит? Что случилось? – забормотал внезапно разбуженный шумом нотариус; утомленный бурными делами прошедшей ночи, он мирно проспал в мягком кресле весь рассказ Луицци.

– Видит Бог, – ответил ему врач, – горячка одолевает его сильнее прежнего.

– Господин Башелен, – крикнул Луицци, – помогите же! Это умышленное убийство!

– Вот, смотрите, – сказал господин Кростенкуп. – Классическая картина полного психоза.

– Я требую другого врача, – продолжал Луицци, – а этого шарлатана я и знать не знаю! Грязный интриган! Господин Башелен, я в руках негодяев, которые хотят нажиться на моей смерти!

– Крепче, крепче привязывайте, – командовал доктор, в то время как Луицци сопротивлялся, как только мог. Наконец последние силы оставили барона; хрипя от гнева, он уронил голову на подушку, совершенно ослабев и задыхаясь.

– Бедняга! – проговорил нотариус, с сожалением глядя на Луицци. – Что делает болезнь! А ведь совсем недавно он выглядел молодцом! Какое прекрасное наследство получат Кремансе!

– Ни за что! – крикнул Луицци. – Никогда семейство, к которому принадлежит эта гадина, госпожа де Фантан, не получит моего состояния!

– Ну вот! Тронулся окончательно! – удовлетворенно произнес доктор. – Вам лучше удалиться, сударь. Упоминание о завещании только вредит ему.

Нотариус, с жалостью посмотрев на несчастного, вышел и унес с собой его последнюю надежду.

Доктор проводил нотариуса взглядом и тут же обернулся к госпоже Умбер:

– Ну-с, а какое действие оказали на больного этой ночью пиявки и горчичники?

– Я их не ставила, ведь ночь прошла очень спокойно.

– Хм, крайне сомнительно. Никогда еще его пульс так сильно не бился. Немедленно поставьте, и никак не меньше сотни!

– Хорошо, будет сделано, господин доктор, – поклонилась госпожа Умбер.

– Вечерком я загляну еще, – уже в дверях добавил доктор, – посмотрим, как пойдут дела.

Как только он исчез, слуги молча переглянулись, как бы спрашивая друг друга, что делать дальше, и по знаку Пьера все вышли, оставив сраженного барона наедине с его мыслями.

Итак, он оказался в руках невежественного врачевателя, который обязательно доконает его своими назначениями, и во власти слуг, чьи преступные планы безуспешно пытался разоблачить. Теперь, конечно, они заинтересованы в его гибели, дабы избежать сурового наказания. Луицци чувствовал, что обречен. У него не было никакой возможности уведомить друзей; к тому же – мог ли он назвать кого-нибудь своим другом? Его участь, без всякого сомнения, предрешена. Лакей, кучер и сиделка совещаются в прихожей, как бы поаккуратнее добить его, ибо теперь это стало для них первейшей необходимостью. Что будет? Что делать? К кому обратиться за помощью? К Дьяволу? Луицци еще претила мысль о новой встрече со слугой из преисподней: разве не он всему виною? Разве не лукавый вверг барона в эту ужасную переделку! И вполне возможно, он выручит его – и теперь только для того, чтобы окунуть с головой в еще более мерзкую кашу! И все-таки Сатана – его единственный шанс. Помощи от людей не приходилось ждать никакой, и потому Луицци позвал нечистого. Но тот не явился, и барон был вынужден признать, что лишен и этой надежды. В самом деле, его могущественный колокольчик недосягаем, а иного средства заставить повиноваться своего потустороннего раба, так же как и холопов, сделанных из плоти, у него не было.

В отчаянии Луицци не видел иного выхода, как получить помощь от беса, а теперь, когда этот путь к спасению оказался недостижимым, барон ни о чем другом и думать не мог. Он горько укорял себя, что не воспользовался теми моментами, когда слуги еще подчинялись, и не завладел драгоценным талисманом. В яростном исступлении он закричал:

– О! Я отдал бы десять лет жизни, лишь бы колокольчик оказался у меня в руках!

– Правда? – Дьявол тут же появился рядом с его кроватью.

– А! Сатана, друг, выручай! Освободи!

– И ты отдашь мне десять лет?

– Тебе мало того, что ты уже отнял у меня?

– Мало. Ты же столько глупостей понаделал.

– Это ты, бес, меня попутал.

– Повинуясь твоим желаниям.

– И пряча от меня истину.

– Не говоря тебе ничего, кроме истины. Барон, уясни себе наконец одну вещь: тот, кто создал этот мир, – искусный творец. Если он дал людям веки, то для того, чтобы яркий свет солнца не слепил их. А если он наделил их невежеством, страхом и легковерностью, так затем, чтобы они не сошли с ума и не стали идиотами от ошеломляющего света истины.

– Если все так, как ты говоришь, то мне не стоит тебя ни о чем спрашивать?

– Твое дело.

– Могу я найти выход из этого дурацкого положения?

– Можешь.

– Хорошо! Дай мне только мой колокольчик.

– Ну уж нет, сто тысяч чертей! Как-нибудь в другой раз! А сейчас я волен поступать как мне вздумается.

– Почему ты тогда появился?

– Только потому, что ты предложил мне выгодную сделку.

– Это грабеж!

– Тебе виднее.

– Десять лет жизни, – простонал Луицци. – Ни за что!

– А зачем они тебе? Что они тебе дадут? Почему ты так дорожишь своим никчемным существованием?

– Именно потому, что, пока они ничего толком мне не дали, я хотел бы с умом провести остаток жизни.

– Что ж, – удовлетворенно хмыкнул Дьявол, – в обмен на эти слова я дам тебе один совет. Ты высказал сейчас одну из самых непреложных истин; человек так цепляется за свою жизнь только потому, что находил ей не самое лучшее или же скучное применение; он непременно верит, что завтрашний день принесет ему то, что ускользнуло накануне, и все время гонится за тем, что уже осталось позади.

– Ты не изменился, мэтр Сатана: по-прежнему читаешь морали. Так что же за совет ты хотел мне дать?

– Женись, – ответил Дьявол.

– Мне? Жениться?

– Да-да, мой господин. Если бы ты не был сейчас один, ничего бы страшного с тобой не произошло.

– Ты приготовил мне еще один капкан, не иначе.

– Я предлагаю тебе сделку, не больше того. Обещай жениться, и я вытяну тебя из этой мерзкой постели, больше ничего от тебя не требуя.

– На ком? Боюсь, твой выбор приведет меня к жалкому прозябанию.

– Ты выберешь сам; я не стану вмешиваться ни в коем случае.

– Ты знаешь, не умею я выбирать.

– Честное сатанинское, я не совсем все взвесил, но обычно мне везет. Ты пустой, слабый, но богатый, так что запросто попадешь в объятия интриганки.

– И какой срок ты мне даешь?

– Полгода.

– А если через полгода я так никого и не выберу?

– Тогда я заберу у тебя десять лет.

– Но если я женюсь, тебе-то какая от этого выгода?

– Я покупаю себе свободу, – засмеялся Дьявол. – Жена найдет тебе столько дел, что у тебя больше не будет охоты заниматься мной. Ты спесив и, найдя ее весьма хорошенькой, будешь ревновать – огромная забота. Ты не отличаешься сильной волей, значит, будешь выполнять ее малейшие капризы; ты богат, это даст ей право на такое количество причуд, что ты перестанешь отнимать у меня время.

– Ты пользуешься случаем, кровопийца. Посмотрел бы я на тебя, если бы сейчас у меня в руках был колокольчик!

– Как видишь, не такой уж я Дьявол, как говорят; и я иногда поступаю как человек.

– Твой совет, я больше чем уверен, – коварная ловушка.

– Святой Павел говорил: «Melius est nubere quam uri» {198} – «лучше вступить в брак, нежели сгореть от желания».

– Так что, неужели мне суждено загнуться на этом ложе?

– Кто знает, кто знает.

– Ты слишком хитер, Сатана, – засмеялся Луицци. – Я поймал тебя в твои же собственные сети; ты просил у меня десять лет, значит, я проживу еще никак не меньше!

– Да! Но как? Не забудь – ты всецело в руках врача, который считает тебя безумцем.

– Придется ему признать обратное.

– Веришь ли ты, что Генриетта Бюре тронулась умом?

– Вот те раз! – воскликнул Луицци. – Так ты полагаешь, что я закончу свои дни в приюте для душевнобольных?

– И более разумные люди, чем ты, сгнили там заживо.

– Ты клевещешь на общество, нечистый.

– Насколько это клевета – будешь судить сам…

– И когда?

– Может, завтра, может, через десять лет – это зависит от решения, которое ты сейчас примешь.

– И вот еще что… Скажи, вся эта грязная возня около меня этой ночью – была ли она на самом деле или все это мне привиделось в бреду?

– Ты прекрасно все видел и слышал.

– Меня тошнит от этого безобразия, – пожаловался Луицци.

– Ты просто болен, барон, да и вкус твой весьма извращен…

– Как, проповедник порока, ты смеешь защищать подобную мерзость? – возмутился барон.

– Да ладно тебе! – ухмыльнулся Дьявол. – Что я! Лучше меня это сделают другие изящные источники!

– Что еще за источники?

– Самые изысканные и добродетельные, дорогуша. – Дьявол фыркнул, словно учуяв нечто дурнопахнущее. – Если бы только ты обладал возможностью узнать заранее, какая литература будет пользоваться успехом через несколько лет…

– Во Франции? – спросил Луицци. – У самого культурного и остроумного народа в мире?

– Да, господин, вот именно – у самого культурного и остроумного в мире. Франция породит произведения о трущобах {199}, чердаках и пивнушках; героями романов станут дворники, старьевщики и мелкие перекупщицы, говорящие на непотребном жаргоне; их души станут подвластны самым низким порокам, а портреты будут походить на дурацкие и злые карикатуры…

– И ты утверждаешь, что найдутся любители такой макулатуры?

– Все будут глотать эти шедевры – великосветские дамы и белошвейки, прокуроры и биржевые клерки.

– Они будут в цене?

– Нет, подобной чепухи я никогда не скажу. Данное чтиво похоже на уличную девку – ее презирают, но за ней бегают.

– Но это же совсем разные вещи.

– Отнюдь. Такова суть всех легкодоступных удовольствий. Чтобы удостоиться любви утонченной женщины, нужно обладать возвышенной душой и острым умом; необходимо умение радоваться одному незначительному слову, взгляду, жесту, чему-то неуловимо-изящному, святому и значительному. С ночной бабочкой же все не так: наслаждение летит к вам галопом, открыто, разнузданно и без стеснений, так что для его достижения не требуется никакого труда; оно бросается на шею, возбуждает, увлекает и сбивает с толку. Наутро приключение вгоняет в краску, а вечером все начинается сначала. То же самое и в литературе: никто не признается первому встречному, что увлекается нездоровым чтивом, но тем не менее все глотают его ночами напролет.

– И в этих произведениях будут сцены, подобные той, что я видел сегодня ночью?

– А разве ты не собирался издать мои мемуары?

– Неужели ты считаешь, что и для такой грязи в них есть место?

– Почему бы и нет? Я слишком далек от людского рода, чтобы чувствовать разницу между пороками аристократов и неотесанных плебеев. Для того, кто видит человека насквозь, ровно никакого значения не имеет одежда, которой он прикрывает свое уродство. Ты видел алчность в самом низком ее проявлении; не хочешь ли увидеть ее и в другом обществе?

– А что ты называешь другим обществом?

– О! В нем довольно много этажей; но вся разница между ними только в умении хранить тайны.

– Иными словами, на верхних этажах куда лучше владеют искусством лицемерия, чем внизу… Это еще больший грех.

– Дружище, – усмехнулся Сатана, – лицемерие, если правильно на него смотреть, – величайшее благо человеческого общества.

– Вот те раз!

– Представь себе, барон: вот город, пораженный чумой; если недальновидная администрация оставляет на улицах завалы из трупов и больных, если его атмосфера пропиталась смертью, а воображение жителей – страхом, то нет никакого сомнения, что через короткий промежуток времени эпидемия скосит три четверти населения; но если, наоборот, отцы города заботятся об уничтожении всяких следов бедствия, если умирающие – в больницах, а мертвецов быстро увозят и сжигают, то эпидемия приводит к минимальным жертвам. А порок очень похож на чуму. Его миазмы растлевают нравственную атмосферу: вы это называете плохим примером. Так что не брани понапрасну лицемерие, исцеляющее порой людские язвы; это как бы нравственное здравоохранение общества.

– А что же тогда добродетель?

– Добродетель, хозяин, – это прежде всего здоровье.

– Да где ж его взять?

– Ищи.

– Как же я могу его найти после всего, что ты мне тут наплел? Кто мне докажет, что лживые одеяния притворства не прячут жуткий недуг?

– А ты смотри под одеждой.

– То есть ты хочешь сказать, что мне нужно внимательно слушать твои басни. Но пока я вижу в них только подлые преступления…

– Это потому, что не я выбирал сюжет.

– Но если когда-нибудь я встречу невинное создание… Ты ведь запросто обольешь его грязью в своих гнусных рассказах!

– Я никогда не обманываю и не клевещу – это оружие слабовольных трусов.

– Ну, раз так, мессир Сатана, раз уж ты достоверно обещаешь мне рассказать всю правду о любой женщине, которую я повстречаю… Тогда я согласен на сделку, предложенную тобой, но только при одном условии: мне нужно два года на то, чтобы сделать свой выбор.

– Ну, так и быть. Пусть будет два года. – Дьявол согласился, но не без видимых колебаний.

– Договорились?

– Договорились.

– Тогда излечи меня, и немедленно!

– Ну уж увольте, барон, – недовольно фыркнул Сатана. – Ты же прекрасно знаешь, что я не берусь за физически невозможные вещи.

– Так ты меня обманул?

– Ты все так же недоверчив, ибо и сам лжив до мозга костей. Так вот, через три недели ты будешь здоров просто до неприличия.

– И как же?.. – изумленно вопросил Луицци.

Но Дьявол уже исчез.

II
Успешный курс лечения

Луицци крайне разочаровало внезапное исчезновение Сатаны; но обещания лукавого несколько успокоили его, и, трезво посмотрев на вещи, он понял, что положение не такое отчаянное, как он воображал, и что перед ним вовсе не жуткие чудовища, порожденные страхом, но вполне преодолимые препятствия. Тем временем вернулась госпожа Умбер; Луицци ожидал увидеть в ее руках посудину с пиявками и кипу готовых к употреблению горчичников, но вместо этого она принесла небольшой поднос с чашкой бульона и стаканом великолепного на вид вина. Как уже было сказано, Луицци давно мучил волчий голод, а потому этот поднос подействовал совершенно однозначно: голод внушил барону здравую мысль – уговорить потихоньку сиделку и оторвать ее от заговора слуг; не зря ведь говорят, что именно в желудке находится гений большинства мужчин. И он обратился к госпоже Умбер:

– Спасибо, милая, вы принесли мне такой прекрасный завтрак!

– Вам? Ну что вы, сударь, вы слишком больны, вам нельзя еще кушать…

– Вы опять станете обращаться со мной, как с идиотом?

– Господи Боже мой! – воскликнула госпожа Умбер. – Да ведь я прекрасно понимаю, что господин барон в своем уме, но так же верно и то, что я не могу позволить себе дать ему еду. Мой долг состоит в точном исполнении предписаний врача…

– Конечно, сударыня, – поддакнул Луицци, – но это не к вашей выгоде…

– Я действую не только из соображений о выгоде, господин барон.

– Тем хуже для вас, сударыня! Ибо, если вы соблаговолите подать мне сейчас эту чашку бульона, то я заплатил бы за нее как за чашку жидкого золота.

– А вдруг доктор Кростенкуп узнает?

– Да пусть сердится! Я тут же выставлю его за дверь!

– Скорее это он выставит меня за дверь и приставит к вам старую злую каргу, которая будет скрупулезно выполнять его указания.

– Вы правы, госпожа Умбер; я ничего ему не скажу. Только дайте мне ваш изумительный бульон.

Госпожа Умбер, взболтнув чашку, нерешительно произнесла:

– Нужно будет еще сказать ему, что вы приняли все лекарства…

– Обязательно скажу, госпожа Умбер. Дайте же мне бульон.

Сиделка взяла чашку и подошла к барону.

– Но есть еще Луи и Пьер… Они могут донести, что мы не выполнили всех предписаний, – в замешательстве пробормотала госпожа Умбер и поставила чашку обратно на поднос.

– Я им все прошу, если только они не проболтаются; но дайте же мне бульон, а то я сейчас сдохну от голодных колик!

– Пейте аккуратно, по крайней мере.

– Да-да, конечно.

– Подождите, я развяжу ремни – они вам мешают…

– Дай вам Бог всего хорошего, госпожа Умбер, вы славная женщина…

Луицци мигом проглотил желанный напиток, настолько подкрепивший его, что вместе с теплом в желудке к нему вернулись все надежды на лучшее.

Уже ближе к вечеру заявился доктор Кростенкуп и строгим голосом спросил, точно ли следовали его указаниям.

– Ах, доктор! – воскликнул Луицци, завидев его. – Я сегодня испытал нечто необычайное! Представьте, у меня словно пропала какая-то пелена, застилавшая раньше глаза. Что-то ужасно грызло в груди и пребольно жгло ноги.

– Отлично, отлично! – сказал доктор, задумчиво насупив брови. – Это подействовали пиявки и горчичники. Ну, а дальше?

– А потом, доктор, чем яростнее наступала боль, тем больше прояснялось в голове, и вскоре у меня появилось такое чувство, будто я выбрался из темной ямы.

– Ну, наконец-то! – радостно воскликнул доктор Кростенкуп. – Теперь жизнь ваша вне опасности, господин барон! Остается только неукоснительно придерживаться той же методы: еще две сотни пиявок и пятнадцать наложений горчичников, и вы будете в состоянии вскочить на горячего жеребца!

– Я надеюсь на вас, доктор, – покорно сказал Луицци.

– И особенно настоятельно я предписываю строгое соблюдение диеты.

– И в чем состоит эта диета?

– Никакой еды, только целебный отвар!

– Ни крошки хлеба?

– Ни даже стаканчика подслащенной воды! Самая легкая пища для вас – это неминуемая смерть.

– Смерть? – встревожился Луицци.

– Да, мгновенная и неотвратимая!

– Вот это да! – чуть не рассмеялся барон.

– Новое кровоизлияние в мозг, опять бред, буйство, размягчение мозжечка, кома и затем – смерть.

«О Мольер!» – воскликнул про себя Луицци {200}.

– Госпожа Умбер, вы хорошо все поняли?

– Конечно, конечно, господин доктор.

– Тогда до завтра.

Он ушел, а на следующий день принес с собой большую коробку пилюль и запечатанную бутылку.

– Вот что должно ускорить ваше выздоровление. Вы должны каждый час принимать по таблетке и по кофейной ложечке этого ликера.

– Обязательно, доктор, уверяю вас.

Как только господин Кростенкуп удалился, госпожа Умбер принесла Луицци огромную чашку бульона, которую тот проглотил с детским восторгом.

Таким образом пролетела неделя; доктор Кростенкуп наведывался каждый день, утром и вечером, не переставая настаивать на точном приеме своих пилюль и успокоительной микстуры, что неукоснительно выполнялось: каждый час очередная порция снадобья выбрасывалась в окно. Барон уверял доктора, что чувствует себя все лучше от этих чудодейственных лекарств, а потому не может не следовать его указаниям. Тем не менее как-то под конец недели он отважился спросить у доктора разрешения на маленькую чашечку бульона.

– Бульона?! – Доктор встревоженно вскрикнул. – Ни в коем случае! Вы что, хотите свести на нет благотворное действие всех моих стараний? Тогда уж выпейте сразу мышьяк – и то будет лучше.

– Но, видите ли, доктор, – продолжал Луицци, улыбаясь, – вот уже неделя, как я пью бульон.

– Вот те раз! – воскликнул доктор, но похоже было, что он не слишком удивился.

Поразмыслив, он продолжил:

– Все понятно. Просто пилюли и сироп сгладили ядовитый эффект губительного питания. Я в восторге от ваших слов, ибо это является доказательством их еще более невероятной силы, чем я думал.

– Таким образом, я могу продолжать пить бульон?

– Да, но только разбавленный большим количеством воды и с удвоенной дозой пилюль и микстуры.

– Хорошо, доктор, будет сделано, – ответил Луицци.

И едва доктор оказался за дверью, барон крикнул торжествующим голосом:

– Госпожа Умбер, пожарьте мне добрую отбивную! И не забудьте, что теперь нужно каждый час выкидывать в окно по две таблетки и две ложки его отравы. Пусть себе считает!

На следующее утро господин Кростенкуп был восхищен, как даже на глаз заметно поправляется больной благодаря двойной дозе лекарств.

Еще через неделю Луицци начал ту же комедию.

– Доктор, – сказал он, – а не кажется ли вам, что настало время разрешить мне по котлетке или же по крылышку цыпленка в день?

– Ах, что вы, господин барон! Пока еще нет. Испытывать пищеварение тяжелой пищей, нарушить работу нервных бугорков желудка, которые напрямую сообщаются с мозгом, – это значило бы вернуть болезни всю ее прежнюю ярость.

– Вы так считаете?

– Я абсолютно убежден в этом. Это истина даже для самых невежественных врачевателей, аксиома всей медицины.

– Ну-ну… А вы знаете, доктор, ведь я уже целую неделю наслаждаюсь вкусом отбивной по утрам.

– Чудеса, да и только! – Доктор Кростенкуп оторопело вытаращил глаза. – И что вы чувствуете?

– Ничего, кроме неописуемого блаженства.

– Удивительно! Никакой тяжести в мыслях?

– Ни малейшей.

– Никакого звона в ушах?

– Никакого.

– Никаких призраков?

– Да нет же, я вам говорю, ничего, абсолютно ничего.

– Просто невероятно!

– Что именно?

– Непреодолимая мощь моей микстуры и таблеток. Судите сами, барон, несмотря на нарушения предписанного мной режима, вы почти что выздоровели! Еще раз удвойте дозу – четыре пилюли в час и две столовые ложки сиропа перорально.

– И я могу продолжать… в смысле котлет?

– Гм! Насчет этого я не знаю.

– Но ваши снадобья столь чудодейственны!

– Полкотлеты.

– А микстура столь могущественна!

– Ну ладно – одна котлета, но не больше! Договорились?

Затем доктор позвал сиделку:

– Госпожа Умбер, смотрите, жизнь барона – в ваших руках. Я разрешил сейчас давать ему по одной котлетке, маленькой котлетке, разумеется, и хорошо прожаренной; следите, чтобы он не потреблял в пищу ничего более того, ни крошки хлеба. И ничего сырого, никаких овощей и фруктов.

– Конечно, господин доктор.

Кростенкуп вышел, и Луицци, сбросив одеяла на пол, вскочил с радостным криком:

– Госпожа Умбер, приготовьте-ка обед из трех блюд, а главное – винегрет и артишоки с острым соусом.

– Ах, господин барон, будьте же благоразумнее. – Сиделка опустила глаза и покраснела.

– Что, – спросил Луицци, – вас пугает мой нехитрый туалет? Как мне кажется, ничего нового для вас в нем нет.

– Это уж точно, ничего особо удивительного, господин барон, – подтвердила госпожа Умбер с улыбкой, покачивая головой и глядя на Луицци с неподдельным восторгом.

Барон обнял госпожу Умбер; в это время вошел Пьер, и барон подумал, что в исступленной радости от ощущения совершеннейшего здоровья он становится соперником собственному лакею. Эта унизительная мысль заставила его принять властный вид.

– Похоже, господин барон выздоровели окончательно, – льстиво заметил Пьер.

Вскоре накрыли стол, и Луицци отменно отобедал. Прошло еще семь дней. Однажды утром доктор застал барона на ногах и сказал ему, блаженно улыбаясь:

– Эге-ге, господин барон, теперь-то, я думаю, вы признаете эффективность принятых мной предосторожностей, когда я запретил вам кушать более одной маленькой котлетки в день?

– Полноте, доктор, вот уже неделю, как я казню сам себя прекрасным жарким, отменным рагу и всеми возможными разновидностями овощей и фруктов.

– Неслыханно! Немыслимо! – вскричал доктор, забегав по комнате размашистыми шагами. – Какое блестящее завершение моей диссертации! Да, – здесь доктор вытянул из карманов весьма объемистую рукопись, – вот она; эта работа принесет мне славу и счастье. Здесь история вашей болезни и выздоровления. Завтра же я отправлю ее в Академию наук; не может не удивлять чудесный результат моего курса лечения, несмотря на все препятствия, созданные самим больным. Ибо вылечить вас, если бы вы в точности следовали моим указаниям, было бы слишком просто; но ваше исцеление вопреки беспрестанным нарушениям предписанного режима – вот ярчайшее доказательство бесподобнейшего действия моих пилюль и моей микстуры. Их будут помнить потомки: пилюли Кростенкупа, настойка Кростенкупа! Завтра я объявлю о них во всех газетах. Позвольте мне упомянуть ваше имя, барон; это единственное вознаграждение, которое я смею у вас просить.

– Валяйте, доктор, – рассмеялся Луицци. – Я буду очень рад узнать мнение Академии наук о ваших чудотворных снадобьях.

– Тогда, господин барон, я завершаю свой труд и с превеликим удовольствием прочитаю его вам первому. Все равно вы еще сидите дома; пока вам нельзя выходить.

– Как? – удивился Луицци. – Мне нельзя немного прогуляться? А если я приму штук восемь ваших пилюль?

– Это пожалуйста; но выходить я вам запрещаю.

Как только доктор покинул дом, Луицци открыл окно и, выбросив коробочку с пилюлями и бутылки с микстурой, оглушительно крикнул:

– Луи! Готовь лошадей!

Не помня себя от радости, он схватил звонок, чтобы вызвать лакея. Тут же появился Дьявол.

– Кто тебя звал, бес? – удивился барон.

– Ты.

– Ах да, действительно, – спохватился Луицци, – в спешке я схватил не тот звонок.

– Что ж, ладно! Ну-с, что скажешь о славном докторе Кростенкупе?

– Никогда бы не подумал, что медицина такая идиотская штука.

– Н-да-с, твой лакей прав, – хмыкнул Дьявол, – ты совершенно здоров – к тебе вернулось прежнее зазнайство.

– И в чем же оно выражается?

– Я спрашивал тебя о докторе, а не о медицине в целом. Да, глупость человеческая всегда и везде одна и та же: вы любите распространять на явление в целом ошибки отдельных индивидуумов: на религию – грешки священников, на правосудие – промахи судей, а на науку – невежество ее адептов.

– Возможно, – нетерпеливо сказал Луицци, – но сейчас у меня нет никакого желания выслушивать проповеди.

– Может, ты хочешь выслушать тогда какую-нибудь историю?

– Пока нет, только в нужный момент; ты помнишь, что обещал мне? Если я встречу чистую и светлую женщину, ты должен рассказать мне всю правду о ней.

– Я это сделаю.

– А ты уверен, что сможешь?

– Дитя ты неразумное! – молвил Дьявол с холодной яростью. – Думаешь, я не знаком с ангелами? Ты забыл, что я когда-то жил на небесах?

– По-твоему получается, что чистое и невинное создание я найду только на небесах?

– Не знаю, не знаю. Ищи, – засмеялся Дьявол, – ищи, мой господин, но не забудь, что у тебя всего два года.

– А ты не забывай, нечисть, что я могу сейчас опять взять в руки колокольчик…

– У меня память получше, чем у тебя, – заметил Дьявол, – ведь я сдержал свое слово – вернул тебе здоровье.

– Ты? Разве ты не отказался вмешиваться в мое излечение?

– Физически – да, но в духовном смысле…

– Это как же?

– С помощью гнусной человеческой природы. Кто, по-твоему, внушил госпоже Умбер идею окунуть тебя обратно в пучину бреда, угостив тебя противопоказанным бульончиком? А кто всячески поддерживал тебя в желании не повиноваться твоему лекарю?

– Твой анализ валит наповал. Я и забыл уже о подлости этих лакейских душонок.

– Просто ты считаешь их гораздо ниже себя, чтобы вот так взять и умереть ради их выгоды; хотя ты сам ничуть не лучше: примитивной шутки ради ты позволяешь шарлатану опереться на твое имя, чтобы затем травить общество омерзительным ядом!