Текст книги "Мемуары Дьявола"

Автор книги: Фредерик Сулье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

Барон, со страстью разыгравший комедию, не прочь был узнать, как Лоре удастся сыграть свою роль, и потому воскликнул с выспренней восторженностью:

– Да, Лора, я вас люблю! Страстью безумца, страстью, пришедшей из преисподней!

– Нет! – горячо возразила Лора. – Эта страсть внушена небом, Арман; эта любовь – искупление, и она принесет нам неземное счастье, ибо не даст вам повода краснеть или стыдиться ее.

При этих словах Луицци с трудом удержался от кривой усмешки и заерзал в кресле, ожидая услышать очередную романтическую историю, в финале которой Лора окажется непорочной, как белоснежная голубка; но госпожа де Фаркли вдруг запнулась.

– Не сегодня, Арман, сейчас уже поздно. – Она улыбнулась печально, но счастливо. – Завтра; завтра вы узнаете историю моей жизни – одного слова было бы достаточно, чтобы все объяснить, но пока я не имею права произносить его. До встречи.

Луицци не стал ее удерживать, ограничившись одним-единственным вопросом:

– Встречи?! И где, когда?

– Не здесь, – ответила Лора, – я поставлю вас в известность. Ибо отныне я могу войти в этот дом только в качестве баронессы де Луицци.

Арману едва хватило самообладания, чтобы не расхохотаться тут же, при Лоре; но, обходительно проводив гостью, барон не удержался от громкого смеха:

– Умора, да и только! Не переборщил ли я со своими хитростями? Уж слишком большой успех! Госпожа де Фаркли в качестве баронессы де Луицци! Либо я великий комедиант, либо эта кукла держит меня за полного идиота!

Луицци еще не закончил свой внутренний монолог, как вдруг узрел Дьявола в том самом кресле, из которого тот неожиданно исчез еще утром; Сатана, как ни в чем не бывало, дымил не докуренной поутру сигарой.

– Ба! И ты здесь! – опять покатился со смеху барон. – Каким ветром тебя унесло сегодня утром?

– Думаешь, ты не настолько мне надоел, чтобы терять время будучи третьим в твоей содержательной беседе с господином де Мареем?

– Ах да, ты прав, бес. Я уж и забыл, как этот нахал посмел обратить тебя в бегство. А что теперь тебе здесь надо?

– Мне? Ты же сам просил меня рассказать тебе кое-что… о госпоже де Фантан, кажется…

– Ну вот еще! – фыркнул Луицци. – Не очень-то она мне нужна – опять какие-нибудь душещипательные скандалы? Я начинаю полагать, что жизнь женщин только из них и состоит. Признаться, мне все это порядком надоело.

– Барон, – Дьявол не отступал, – вы понаделали немало глупостей ради того, чтобы вынудить меня на длительные повествования, когда мне вовсе того не хотелось; берегитесь – вы можете совершить еще большую ошибку, отказавшись выслушать меня сейчас, когда я в доверительном расположении духа. Смотрите – уже час ночи; у вас есть еще часок, чтобы вытерпеть мой рассказ, и еще час, чтобы…

– Мессир Сатана, – прервал Дьявола Луицци, – я лично хочу спать. К тому же у меня пропало всякое желание высказывать нелестные замечания по адресу госпожи де Мариньон, и мне нет никакого дела до госпожи де Фантан; а потому, прошу тебя, оставь меня в покое.

Сатана послушно исчез, и Луицци улегся спать, довольный, как торговец, вовремя возвративший кредит, или как полковой капеллан, заставивший впервые исповедаться дюжину старых солдафонов.

XIV
Продолжение рассказа о втором кресле

Последнее письмо

Проснувшись в понедельник, Луицци обнаружил в изголовье письмо следующего содержания:

«Арман,

Вы даже представить себе не можете, до какой степени я счастлива; счастлива оттого, что нашла наконец человека, которому могу довериться полностью и который способен понять меня; это счастье настолько помутило мой разум, что, оставив Ваш дом, я почувствовала, как душа моя преисполнилась робкой надеждой, и, хотя я когда-то поклялась раскрывать свои тайные помыслы лишь настолько, насколько мне самой это будет выгодно, я не в силах далее сдерживаться. И вот я Вам пишу. Это довольно необычное признание, ибо оно не содержит имен действующих лиц; но Ваше сердце, Ваша память и сожаления – не хочу говорить об угрызениях – должны подсказать вам, о ком идет речь. Так вот, Арман, Вам и только Вам, ибо Вы признались в любви ко мне, я рассказываю историю моей жизни.

Припоминаете ли Вы наш странный разговор вчера в Опере? Я Вам сказала тогда, что женщина, единственный раз забывшая о долге, возможно, не вспомнит о нем еще и тысячу раз? Так вот. Сейчас я хочу Вам поведать, каким образом женщина, ни разу не оступившись, может низко пасть в глазах общества только из-за невероятного стечения обстоятельств».

– Ха! – фыркнул Луицци, прочитав эти строки. – Оригинальный и весьма искусный ход! Хотелось бы только, чтобы эта история не оказалась пятидесятым переизданием произведений госпожи де Фаркли! Или ради меня она придумала что-нибудь новенькое?

Сделав это глубокомысленное замечание, Луицци удобно устроился в кресле, словно завсегдатай читальни, которому удалось достать наконец последнюю модную новеллу или роман.

Вот как начиналась эта новелла или, может быть, роман:

«Вам, наверное, известно, что я – внебрачная дочь маркиза д’Андели; я же не видела его до того самого дня, когда беды и несчастья поставили уже на моем имени клеймо позора. Вы, должно быть, не знаете моей матери, и я сама знаю только ее прежнее имя. Она принадлежала к знатному роду в Лангедоке; еще совсем юной вышла замуж, но ее супруг, вынужденный участвовать в военных походах, оставил молодую жену в одиночестве с маленькой дочерью на руках. Любовь к маленькому существу не могла удовлетворить ее страстную натуру; она встретила маркиза д’Андели, и они полюбили друг друга. В то время он занимал какой-то высокий административный пост в том городе, где жила моя мать. Но времена переменились, и за полгода до моего рождения им пришлось расстаться. Матушка родила меня в крестьянской хижине, где она пряталась подальше от людских глаз. Помогавшая ей повитуха отнесла меня к женщине, которая кормила и воспитывала меня до пятнадцати лет, ни словом не обмолвившись об обстоятельствах моего рождения; говорили, что она нашла меня на пороге собственного дома и взяла к себе из жалости. Я, конечно, верила, ибо у меня не было ни малейшего повода сомневаться в истинности этих слов.

Итак, мне исполнилось пятнадцать лет, когда первая дочь моей матери вышла замуж. Не стоит рассказывать, как она узнала о моем существовании, но однажды у ворот нашего нищего домишки я узрела карету одной из самых уважаемых и богатых дам нашего города. Последовал разговор, и, к великому сожалению, она сообщила мне лишь частичку правды: что я дочь знатной особы, которая приходится ей родственницей; что она сожалеет о ее ошибках, но не смеет осуждать. Я не знала тогда, что речь шла о матери моей собеседницы, ее имя внушало мне глубокое почтение, и я полагала, что только высокомерие, присущее всем людям с положением, воспрепятствовало этой женщине раскрыть мне правду о моем имени. Вообразите же мое удивление, когда она добавила буквально следующее:

„Ваша мать не остановилась в своем беспутстве. Оставшись вдовой, она опозорила свое вдовство точно так же, как опорочила брак: она бросила еще одного ребенка. Еще одно дитя будет жить в нищете, еще одно дитя будет ввергнуто в бедствия, которые, скорее всего, не найдут сочувствия, подобного тому, что выпало на вашу долю; примите же девочку к себе. Это ваша сестра – станьте же ей матерью, иначе она погибнет. Я обеспечу вас содержанием, о котором вы и мечтать не смели“.

И я согласилась, Арман, согласилась.

И вот первое в моей жизни доброе дело принесло мне первую беду.

Мне было пятнадцать лет, и я была красавицей. Никто никогда не поверил бы, что в таком юном возрасте можно из жалости взять к себе чужого ребенка, как это сделала когда-то для меня шестидесятилетняя женщина, и, даже не подумав приписать мне хоть капельку добродетели, все обвинили меня в грехе. Я стала матерью этому несчастному созданию, и меня в самом деле посчитали его родительницей.

По счастью, в нашем доме бывал один порядочный человек, который прекрасно знал, что при моем образе жизни такой грех был просто исключен. Он пренебрег всеми грязными слухами и удостоил меня чести носить его имя. Мой отец, узнавший наконец о моем существовании, отплатил ему, если только подобное доброе дело можно вообще отблагодарить деньгами, дав за мной весьма немалое приданое. В итоге какое-то время я прожила в относительном счастии и почти в уважении, а вернее, клевета и ложь на какое-то время позабыли обо мне.

Но вскоре произошло еще одно событие, приведшее, а вернее предуготовившее, остальные мои беды. Папаша, имени которого я не знала, отец моей маленькой сестренки, которую я любила, как собственное дитя, несмотря на все принесенные ею неприятности, так вот тот же самый человек набезобразничал еще в одном семействе; и прекрасная дама, доверившая мне сиротку, поведала мне, что еще один юноша брошен, как и я когда-то, и прозябает в нищете.

Я, прекрасно представляя весь ужас жизни в полном одиночестве, без любви и привязанности к родным и близким, согласилась помочь юноше; я приняла его в дом своего мужа, устроив на почетную должность в фирме – в общем, у него появилась семья. И это второе доброе дело принесло мне еще большие несчастья. Некий франт, вместо того чтобы поблагодарить меня за то, что я сделала, который должен был бы сказать мне: „Как я благодарен вам за все, что вы сделали для этого бедняги!“ – так вот, этот человек необдуманно пустил грязный слух, упрекавший меня за помощь бедному юноше. По городу молнией разошлась его сальная шуточка – оказалось, что я выручила сироту не просто так, что он стал моим любовником… Когда эта молва дошла до моего мужа, оскорбив его честь, он в бешенстве вызвал юношу на дуэль и убил; через несколько дней он понял, как заблуждался, и потребовал удовлетворения от прохвоста, оклеветавшего его жену и заставившего пролить невинную кровь».

В этом месте Луицци прервал чтение в полном смятении; все это слишком походило на его собственные приключения в Тулузе, и внезапный страх обуял его. Но, сопоставив даты, вспомнив, что прошло всего два с небольшим месяца, как он неосторожно сыграл злую шутку с честью госпожи Дилуа, он успокоился. А затем – ведь люди, как правило, с необычайной изобретательностью находят оправдания собственным некрасивым поступкам и с искусством, не знающим пределов, осуждают других – подумал:

«Госпожа де Фаркли, видимо, в курсе моих тулузских похождений, а потому использует их, вставляя в свой роман, лишь бы заставить поверить меня в эти сказки; слишком грубая хитрость – меня этим не проймешь!»

Освободившись от беспокойных мыслей, Луицци снова принялся за чтение:

«Меж тем, еще до первой роковой дуэли, испугавшись до дрожи в коленях, я прибежала к той даме, что открыла мне тайну моего рождения и имя моего отца; поначалу, от безграничного отчаяния, я обрушилась на нее с упреками за то, что она привезла именно ко мне малышку, ставшую причиной стольких страданий; но только слезами я могла ответить ей, когда она воскликнула:

„Эта малышка – ваша сестра! Это… это наша с вами сестра!“

„Как это – наша?“

„Да-да, все мы, все трое, вышли из лона одной и той же нагрешившей всласть женщины!“

Благородная и святая мученица, несчастная сестра моя, которой нет больше на этом свете! Имела ли я право плакаться тебе на собственные злоключения, когда ты поведала мне тайну своей жизни?

Но в тот момент я еще не знала всего и спросила:

„Но что стало с ней самой? С мамашей, породившей все наши несчастья?“

„Ее нет во Франции. Я и знать не хочу, что с ней, под каким именем она теперь скрывается, и да хранит нас Бог узнать его когда-нибудь! Но, – продолжала она, – это еще не все. Самое ужасное – это то, что человек, который погубил тебя, является братом спасенного тобой сироты…“

Я поспешила домой, но поздно: юноша был уже мертв. Тогда-то в горячке я и написала то роковое письмо, которое стало достоянием гласности. Я покинула дом своего мужа, а позже узнала, что он нашел смерть во второй дуэли, уже зная о моей полной невиновности.

Теперь, Арман, теперь Вы должны понимать смысл письма, которое я тогда написала Вам и которое до Вас, видимо, не дошло, ибо Вы так и не ответили мне… Но теперь-то вся эта история не является для Вас загадкой, ведь так? Вы должны уже догадаться обо всем. Не буду излагать полностью признания моей несчастной сестры – увы! – бедняжка открыла мне все. Ни слова больше! Уж слишком много болезненных воспоминаний связаны с этими событиями; и сегодня, сейчас, Арман, я не хотела бы предаваться бесполезным взаимным упрекам».

Луицци протер глаза – может, он еще спит? Бред какой-то! Он словно грезил наяву, преследуемый беспрерывно сменяющими друг друга призраками; он встал, прошелся по комнате, пытаясь найти какое-нибудь объяснение прочитанному, и пришел к выводу, что или он сам не в своем уме, или сошла с ума женщина, писавшая ему. Наконец, лишь бы отвлечься от переполнявшей его мути, он продолжил чтение:

«Началась еще одна эпоха в моей жизни. Мой батюшка, узнав обо всех моих несчастьях, призвал меня к себе; он увез меня в Италию, выдал замуж за господина де Фаркли, переменил даже имя, данное мне при крещении, дабы никто не проведал о моем оклеветанном прошлом. Но в Милане один наш землячок, Гангерне, опознал меня, и пару дней спустя все знали… нет, не истинную историю моей жизни, а лишь ее лживое, искаженное подобие. Меня оскорбили и изгнали из высшего общества. Мой новый муж пытался защитить мою честь, но также погиб. Теперь вы понимаете, что женщина, о которой говорят, что из-за ее распутного поведения погибли два мужа и один любовник, вполне может считаться падшей, а значит, и обращаться с ней будут соответственно? Все! На этом я останавливаюсь. Вечером, сегодня вечером, придете ли вы на свидание? Со мной будет и батюшка, и я добьюсь – он простит вас. И может быть, согласится даже рассказать, что стало с моей матерью. Он обмолвился как-то, что она жива, и, мало того, он думает, что знает, как заставить ее впредь заботиться о брошенной когда-то дочери…

Любите же меня, Арман, любите; меж нами – реки слез, и несмотря на планы и обещания батюшки, вы – моя единственная надежда.

Лора».

Луицци чувствовал, что теряет разум; мысли безумным хороводом кружились в его голове, он не мог ни успокоить, ни хоть как-то упорядочить их, и в отчаянии он воскликнул:

– О! Нет, не могу больше ждать – это невозможно, я бесповоротно сойду с ума!

И тут же, в бешеном истеричном порыве, он с силой встряхнул магическим колокольчиком. Дьявол не появился, но дверной звонок, как показалось Луицци, отозвался зловещим эхом. Ледяные мурашки заставили его застыть в кресле, а в комнату легко впорхнула госпожа де Фаркли.

– Лора! Лора! – вскричал барон. – Ради всего святого, объясните, что все это значит? Или же я рехнусь! Лора, кто вы? Как вас звали раньше?

– Вы еще спрашиваете? – кокетливо усмехнулась госпожа де Фаркли. – Ах! Быстро же вы забыли свои грешки!

– Лора, пожалейте, скажите же, кто вы? Как вас звали, когда вам привезли несчастную сиротку?

– Софи. Вы ведь знаете, что незаконные дети не имеют фамилий.

– Но… А когда вы вышли замуж?

– Софи Дилуа.

– Так это вы? Но ведь прошло только два месяца… Этого не может быть! – закричал барон. – Не может быть…

Дверь комнаты открылась, и лакей вручил барону еще один конверт. Не в силах совладать с естественным порывом, Луицци тут же вскрыл его и прочитал:

Просим Вас почтить своим присутствием похоронное шествие, отпевание и погребение госпожи де Фаркли, которые состояться в понедельник утром, … февраля 182… года.

Луицци, похолодев, выронил письмо и, с совершенно подавленным видом, обернулся к женщине, стоявшей рядом с ним. Она растаяла, словно невесомое облачко дыма, и перед его взором предстала сатанинская личина нечистого, пылающая злорадной ухмылкой, уже причинившей Арману столько горя… Луицци в ярости хотел было наброситься на него с кулаками, но нечеловеческая сила словно пригвоздила его к месту.

– Может, объяснишь мне наконец, аспид, что это за страшный ребус?! – заорал Луицци, изнемогая от бешенства и отчаяния.

– Объяснить? Нет ничего проще. Элементарная арифметика, не более того, – захохотал Сатана. – В тысяча семьсот девяносто пятом году, в возрасте шестнадцати лет, госпожа де Кремансе родила самое что ни на есть законное дитя; девочку назвали Люси. В тысяча восьмисотом году она разрешилась от греховного бремени; ребенка окрестили Софи. В тысяча восемьсот пятнадцатом году, уже будучи вдовой, она родила еще одну незаконную дочь, ту самую, которую ты имел честь видеть в доме госпожи Дилуа; впрочем, ты вполне можешь подарить ей свою фамилию, ибо она является дочерью не кого иного, как твоего собственного папаши, достопочтенного барона де Луицци.

– Так это моя сестра!

– А Шарль, между прочим, – бесстрастно продолжал Дьявол, – еще один внебрачный ребенок, брошенный твоим отцом, благородным бароном де Луицци. – И добавил, хихикнув: – Твой братик…

– Но… ведь все они были живы всего два месяца назад; тогда же я видел и Софи… А сегодня она уже снова замужем и изменилась до неузнаваемости… А! Этого не может быть, я тебе говорю, все ты врешь, мерзкий пес!

– Нет, хозяин, сейчас я тебе говорю истинную правду. Я обманул тебя раньше.

– Как! – выдохнул Луицци.

– Ты помнишь самую первую нашу встречу? Ты еще собирался не растрачивать впустую дни и месяцы своей жизни… Ха! Нужно быть полным кретином, чтобы довериться мне хоть раз!

– Ты сказал, что забрал у меня шесть недель…

– Я отнял у тебя семь лет.

– Семь лет!

– Да. Семь лет, как погибла Люси, семь лет назад убиты господин Дилуа и Шарль – твой младший брат; семь лет прошло с тех пор, как ты угробил всех троих одной изящной шуточкой.

– А Лора? Что случилось с Лорой?! – Страшные перемены никак не укладывались в голове Луицци.

– Лора? Прошло всего двенадцать часов, как она отошла в мир иной – несчастная мученица! Сам Всевышний не предъявит к ней никаких претензий по ту сторону могилы. Своим вчерашним поступком ты уничтожил еле тлевшую надежду женщины; она пришла к тебе, чтобы поведать о своей жизни, которую тебе вовек не понять, и прекрасно разобралась, почему ты не стал ее ждать и ради кого ты ею пожертвовал. Двенадцать часов назад ты убил еще одну женщину, благородный дон Луицци.

– Но я же видел ее здесь ночью…

– Ха! – чуть не подавился со смеху Дьявол. – Это был не кто иной, как я, собственной персоной. Мне стало в некотором роде жаль это несчастное существо, и я решил разыграть тот спектакль, который имел бы место, если бы только она тебя дождалась. Кажется, я безупречно сыграл свою партию, не так ли?

– А письмо?

– О! Это мой почерк. Дарю – можешь воспроизвести этот шедевр беллетристики в своих бессмертных мемуарах.

– Какой же я подлец… – всхлипнул Луицци. – Сколько гнусных преступлений! И я не могу их искупить!

– Можешь. – Дьявол обласкал Луицци взглядом, словно кокетка, соблазняющая недотепу. – Можешь, если только… как подобает порядочному и уважающему себя мужчине, сделаешь две вещи: во-первых, возьмешь на себя заботу о бедной дочурке твоего папаши, которую несчастная Софи отдала в монастырь, – подумай сам, сколько страданий принесет ей этот мир, судя по горестной участи ее сестер; во-вторых, очистишь Софи от грязи, вылитой на нее друзьями госпожи де Мариньон, и отомстишь за оскорбление, нанесенное в ее гостиной и ставшее причиной трагедии; вот только хватит ли у тебя на все это пороху, мой хозяин?

– О! Дай мне только такую возможность! – бешено завопил Луицци. – И я искуплю зло злом же – ибо теперь я понимаю: добро мне недоступно! Расскажи только об этих тварях, столь безжалостно унизивших несчастную, которую я добил…

– Я рассказывал тебе уже как-то об одной из них…

– А вторая?

– Вторая? – Дьявол неспешно перекинул одну ногу на другую и только затем продолжил: – Та самая, о которой я хотел тебе рассказать всю правду в час ночи, когда Лора еще была жива? Я тогда еще готов был верить, что тебя несколько интересует ее судьба…

– Да, да! – воскликнул барон.

– Да? – все тянул Дьявол. – Эта история заставила бы тебя бегом бежать к Лоре, просить прощения, клятвенно обещать свое покровительство и, может быть, спасти ее от смертельного отчаяния – если бы только ты соизволил меня выслушать.

– Да! Да!!! – исступленно заорал барон. – Говори же, говори, что она из себя представляет…

XV
Третье кресло

Дьявол неторопливо устроился поудобнее, словно собирался начать долгий рассказ, и только затем небрежно проговорил:

– В тысяча восемьсот пятнадцатом году госпожа де Фантан еще носила имя госпожи де Кремансе.

– Ее мать! Мать Софи? И всех остальных? О ужас!!! – Луицци пробрала дрожь при мысли о такой извращенной низости.

Дьявол опять зашелся от сатанинского хохота, а Луицци, совершенно уничтоженный и разбитый, изнемогая от наплыва безумия, потерял сознание.

Конец второго тома