Жизнь Микеланджело

Текст добавлен: 15 сентября 2016, 02:52

Текст книги "Жизнь Микеланджело"

Автор книги: Фредерик Стендаль

Жанры:

Изобразительное искусство, фотография

История

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Назад к карточке книги

Холодность искусства до Микеланджело

Впрочем, если бы мы были вынуждены в течение полугода лицезреть лишь статуи и картины, наводнявшие Флоренцию в пору юности Микеланджело, мы были бы очарованы красотой его голов. Они, по крайней мере, свободны от той худобы и несчастного выражения, которые были свойственны этой школе на ранних этапах.

Очевидно, живопись делает ощутимой моральную максиму, согласно которой первейшим условием всех добродетелей является сила (если бы я говорил с геометрами, я бы осмелился выразить свою мысль так: живопись – это построенная мораль); если фигуры Микеланджело и лишены приятных качеств, которые заставляют нас восхищаться Юпитером или Аполлоном, они все же незабываемы, и именно это составляет их бессмертие. В них достаточно силы, чтобы мы были вынуждены с ними считаться.

Нет ничего более пошлого, чем образ, стремящийся сымитировать античную красоту и не достигающий возвышенности[20]20
К чему мне глубокое внимание и доброта слабого существа? Если бы оно разгневалось, то произвело бы на меня больший эффект; если бы выказало страдание – могло бы меня тронуть.

[Закрыть]. Это как долготерпение слабых людей, которое они между собой зовут мужеством. Нужно быть «Аполлоном», чтобы сметь противостоять «Моисею»; да еще все, кто лишен душевного благородства, сочтут, что «Моисей» внушает больше страха, чем «Аполлон».

Характер в живописи то же, что пение в музыке: ты вспоминаешь его всегда, и вспоминаешь только о нем[21]21
Тальма сделал в своей жизни лишь одну плохую вещь, и это наши картины. См. «Леонида», «Сабинянок», «Св. Стефана» и др.

[Закрыть].

Во всех рисунках, во всех эскизах, в любой самой плохонькой гравюре, где вы найдете силу, причем самую непривлекательную силу, вы смело можете сказать: это – от Микеланджело.

Так как его религия мешала ему найти выражение для благородных качеств души, он идеализировал природу лишь для выражения силы. Когда он хотел придать красоты женской фигуре, он осматривался и копировал лица самых красивых девушек, наделяя их, вопреки самому себе, выражением силы, без которого из-под его резца не выходило ничего.

Таковы «Ева» на своде Сикстинской капеллы, «Сивилла Эритрейская» и «Сивилла Персидская»[22]22
«Zeuxis plus membris corporis dedit, id amplius atque augustius ratus, atque, ut existimant, Homerum secutus, cui validissima quaeque forma etiam in feminis placet» (Quint., Inst. Or., XII, 10). То есть: «Зевксис увеличивал конечности тела, а корпус изображал в более величественных размерах, следуя, как полагают, Гомеру, в поэмах которого могучие формы кажутся привлекательными даже у женщин» (Квинтилиан. «Наставления оратору». XII, 10). Маркантонио выгравировал «Адама и Еву» и фигуру «Юдифи» (Королевская бибтиотека).

[Закрыть].

Главный недостаток Микеланджело сравнительно с Античностью состоит в изображении голов. Его тела заявляют об огромной силе, но о силе немного тяжеловесной.

Микеланджело Буонарроти. Эритрейская сивилла. 1509 г. Плафон Сикстинской капеллы. Ватикан.

Сикстинская капелла (продолжение)

Как мы видим, именно в Сикстинской капелле представлены так часто упоминаемые образцы ужасного; доказательством, что для этого стиля, как и для стиля грациозного, нужна душа, служит то, что все эти Вазари, Сальвиати, Санти ди Тито и толпа других посредственных представителей флорентийской школы, которые в течение шестидесяти лет только копировали Микеланджело, всегда достигали лишь тяжелого и уродливого, пытаясь изобразить величественное и грозное. Как в скульптуре спокойствие страстей может быть передано лишь тем, кто сам испытал всю их ярость, так и для того, чтобы быть ужасным, художник должен сначала стеснить все фибры нашей души, способные чувствовать очарование грации, и лишь потом создать впечатление угрозы нашей безопасности.

Во Франции мы смешиваем величественный вид с барским видом (Дюкло. «Рассуждения»); но это почти противоположные понятия. Первое идет от склонности к возвышенным мыслям, второе – от склонности к мыслям, которые занимают людей высокородных. Поскольку вельмож в Италии никогда не было, довольно сложно встретить француза, который бы понимал Микеланджело.

Величественный вид фигур Сикстинской капеллы, смелость и сила, которые пронизывают все их черты, медлительность и важность их движений, драпировки, которые облекают их тела необычным, единственным в своем роде образом, их поразительное презрение ко всему просто человеческому – всё изобличает существ, с которыми говорит Иегова и устами которых он изрекает свои приговоры.

Этот дух грозного величия особенно поражает в образе «Пророка Исайи»: охваченный глубокими размышлениями во время чтения священной книги, он вложил в нее руку, чтобы отметить то место, на котором остановился, и, опершись головой о другую руку, погрузился в возвышенные мысли, когда внезапно услышал призыв ангела. Не сделав ни одного резкого движения, даже не изменив своего положения, когда услышал голос небожителя, пророк медленно поворачивает голову и словно с неохотой обращает к нему свое внимание (в пророках Микеланджело есть нечто, напоминающее античную сосредоточенность и, следовательно, характер движения губ).

Всего этих фигур двенадцать; фигура Ионы, столь примечательная преодоленной сложностью исполнения; пророк Иеремия, грубые одежды которого дают ощущение небрежности, свойственной людям в несчастье, хотя одновременно их крупные складки имеют столько величия; Сивилла Эритрейская, столь же красивая, сколь и грозная (это враг, внушающий уважение). Все они представляют человеку чуткому новый идеал красоты. Вот почему Аннибале Карраччи предпочитал свод Сикстинской капеллы «Страшному суду». Он находил здесь меньше учености.

Все ново и вместе с тем разнообразно в этих одеждах, в этих ракурсах, в этих полных силы движениях.

Необходимо сделать одно замечание относительно величия. Один великий поэт, воспевший Фридриха II, однажды заметил мне: «Король, узнав, что иностранные государи осуждают его склонность к литературе, сказал дипломатическому корпусу, собравшемуся на одной из его аудиенций: „Передайте вашим государям, что если я меньше король, чем они, то этим я обязан занятиям литературой“».

Я тут же подумал: но вы, великий поэт, когда вы воспевали величие Фридриха, получается, вы чувствовали, что врете; вы стремились произвести эффект, значит, вы лицемерили.

Это большой недостаток серьезной поэзии, которого не было у Микеланджело: он слепо верил в своих пророков.

Нетерпеливый Юлий II, несмотря на свой преклонный возраст, много раз порывался подняться на самый верх лесов. Он говорил, что эта манера изображения и композиции еще никогда нигде не встречалась. Когда труд был наполовину закончен, то есть когда свод от входа до середины был расписан, Юлий II потребовал, чтобы Микеланджело показал его; Рим пришел в удивление.

Говорят, что Браманте попросил папу отдать под роспись Рафаэлю оставшуюся часть свода и что гений Буонарроти был возмущен этой новой несправедливостью. Рафаэля обвиняют в том, что он воспользовался властью своего дяди, чтобы проникнуть в капеллу и изучить стиль Микеланджело до публичного осмотра. Это один из тех вопросов, которые невозможно разрешить; я вернусь к нему в «Жизни Рафаэля». Впрочем, слава мастера из Урбино состоит не в том, что он ничему не учился, а в том, что преуспел в учении. Несомненно только то, что выведенный из себя Микеланджело открыл папе беззакония Браманте и как никогда вошел в милость. На закате своей жизни он рассказывал тем, кто говорил, будто вторая половина свода – возможно, лучшее из всего им сделанного, что после этого частичного осмотра он заперся в капелле и продолжил работу, но, постоянно подгоняемый Юлием II, не смог завершить эти фрески так, как ему бы хотелось (например, во второй половине капеллы престолы пророков не были покрыты золотом). Однажды папа спросил его, когда же он закончит, и художник, как обычно, ответил: «Когда я буду собою доволен». «Вижу я, ты хочешь, чтобы тебя сбросили с этих лесов», – продолжил папа. «Только попробуй», – сказал про себя художник и, отправившись в Сикстинскую капеллу, тут же приказал разобрать леса. Назавтра, в День Всех Святых 1511 года, папа наконец получил удовольствие, о котором он так долго мечтал, и отслужил мессу в Сикстинской капелле.

Едва дождавшись окончания церемоний, сопровождавших этот день, Юлий II вызвал Микеланджело, чтобы сказать ему, что необходимо придать более роскошный вид картинам на своде, добавив золота и ультрамарина (1511 г.). Микеланджело, не желая снова возводить леса, сказал, что то, чего недостает, не имеет никакого значения. «Что ни говори, а надо добавить золота». «Я не вижу, чтобы люди носили золотые одежды», – ответил Микеланджело. «Капелла будет выглядеть бедно». – «Но люди, которых я изобразил, тоже были бедны».

Папа был прав. Ремесло священника (Людовик XIV говорил: «Мое ремесло короля». – Р., Ш.) кое-чему научило его. Богатство алтарей и великолепие одежд усиливают пыл верующих, слушающих торжественную мессу.

Микеланджело получил за свой труд три тысячи дукатов, из которых около двадцати пяти он потратил на краски[23]23
Помножив на десять суммы, относящиеся к XVI веку, мы получим деньги, на которые в настоящее время можно купить то же самое; Микеланджело получил пятнадцать тысяч франков, которые равны нынешним ста пятидесяти тысячам франков.

[Закрыть].

За время работы его глаза так привыкли смотреть вверх, что ближе к окончанию своего труда он с большой тревогой заметил, что, направляя взгляд на землю, он почти ничего не видит, и, чтобы, например, прочесть письмо, ему надо было поднимать его вверх. Это неудобство сохранялось в течение нескольких месяцев.

После Сикстинской капеллы расположение папы вознесло его на недосягаемую высоту; Юлий II заваливал его подарками. Этот правитель испытывал к нему живую симпатию, и Микеланджело слыл в Риме самым любимым из его придворных.

Микеланджело Буонарроти. Пророк Исайя. 1508–1512 гг. Плафон Сикстинской капеллы. Ватикан.

Микеланджело Буонарроти. Создание Солнца и планет. 1508–1512 гг. Плафон Сикстинской капеллы. Ватикан.

Микеланджело Буонарроти. Жертвоприношение Ноя. 1508–1512 гг. Плафон Сикстинской капеллы. Ватикан.

Впечатление от Сикстинской капеллы

Я думаю, что зритель, если он католик, созерцая «Пророков» Микеланджело, пытается привыкнуть к виду этих грозных существ, перед которыми он однажды должен будет предстать. Чтобы как следует прочувствовать эти фрески, надо входить в Сикстинскую капеллу с душой, подавленной кровавыми историями, которыми изобилует Ветхий Завет[24]24
Принцип милости позволяет нам взглянуть человеческими глазами на историю народа, который не является народом Божьим. Р., Ш.

[Закрыть]. Именно там в Страстную пятницу звучит знаменитое «Мизерере». Во время пения этого покаянного псалма гасятся свечи, и служители гнева Божия становятся видны лишь наполовину; и мне довелось наблюдать, как твердый человек с совершенно посредственным воображением испытывает в этот момент что-то вроде страха. Женщинам становится дурно, когда голоса постепенно ослабевают и затихают и всё словно уничтожается под десницей Предвечного. Неудивительно было бы в этот момент услышать трубы Страшного суда, и мысль о милосердии даже не приходит никому в голову.

Вы видите, как абсурдно искать античную красоту с ее бодрящей экспрессией в живописи, изображающей религиозные страхи.

Как следовало бы ожидать гениям во всех видах искусства, все великие качества Микеланджело были поставлены ему в упрек; но, поскольку за порогом смерти для великого человека начинается его будущность, что ему в могиле вся эта ложь, все эти человеческие упреки? Кажется, что из этого грозного укрытия бессмертные гении могут быть вызваны лишь голосом истины. Все преходящее для них уже ничто. Дурак оказывается в Сикстинской капелле, и его ничтожный голос нарушает торжественную тишину звуком тщетных слов; где будут эти слова? Что станется с ним самим через сотню лет? Он исчезнет, как прах, а бессмертные шедевры безмолвно перейдут в грядущие века.

Микеланджело Буонарроти. Дельфийская сивилла. Фрагмент. 1508–1512 гг. Плафон Сикстинской капеллы. Ватикан.

При Льве Х Микеланджело бездействует девять лет

Рассказывают, что в то время, когда Микеланджело трудился в Сикстинской капелле, он решил съездить во Флоренцию на праздник Иванова дня, и на вопрос папы: «Когда ты закончишь?» – в своей обычной манере ответил: «Когда смогу». Нетерпеливый Юлий II, рядом с которым он стоял, ударил его небольшим посохом, на который опирался, в гневе повторяя: «Когда смогу! Когда смогу!»

Едва Микеланджело вышел, как понтифик, страшась потерять его навсегда, отправил за ним Аккорсо, своего юного фаворита. Тот принес скульптору всевозможные извинения и умолял его простить бедного старика, у которого были все основания бояться, что он не увидит завершения работы, которую велел начать. Аккорсо также добавил, что папа пожелал ему счастливого путешествия и передал пять сотен дукатов на развлечения во Флоренции.

Умирая (1513 г.), Юлий II поручил двум кардиналам позаботиться о завершении его гробницы. Художник совместно с ними подготовил новый, менее сложный эскиз; но Лев Х, будучи первым папой-флорентийцем, захотел поставить себе там памятник. Он приказал Микеланджело поехать во Флоренцию и возвести мраморный перистиль для прекрасной церкви Сан-Лоренцо, фасадом которой, как вам известно, все еще служит безобразная кирпичная стена. Микеланджело покидал Рим со слезами на глазах; новый папа заставил обоих кардиналов удовольствоваться обещанием скульптора изготовить все необходимые статуи во Флоренции. Едва Микеланджело достиг Флоренции и отправился оттуда в Каррару, как Льву Х уже успели донести, что ради личной выгоды он предпочел мрамор Каррары – чужой области – тому, который добывают в каменоломне Пьетрасанта в Тоскане. Художник доказал, что этот мрамор непригоден для скульптуры. Но папа хотел, чтобы его мнение восторжествовало. Микеланджело отправился в горы Пьетрасанты; когда мрамор с бесконечными трудностями был добыт из каменоломни, он приказал проложить дорогу для его доставки к морю. По возвращении во Флоренцию после нескольких лет трудов скульптор обнаружил, что папа уже и думать забыл о Сан-Лоренцо, а мрамор все еще лежит на морском берегу. Буонарроти, задетый тем, что Лев Х постоянно обвинял его и принимал за корыстного человека, долго не брался за работу. Рассудительные люди не преминут заметить, что он должен был воспользоваться этим моментом, чтобы закончить гробницу Юлия II. Но когда наконец эти рассудительные люди поймут, что есть некоторые темы, на которые к их же чести им не стоит рассуждать? (Что может делать художник, не видя идеальной модели?)

Флорентийская академия отправила к Льву Х своих представителей, чтобы попросить его вернуть родине прах великого флорентийского поэта, все еще находившийся в Равенне, где он умер в изгнании. Подлинник обращения сохранился (в архивах госпиталя Санта-Мария-Нуова во Флоренции), присутствует там и подпись нашего художника: «Я, Микеланджело, скульптор, обращаюсь к Вашему Святейшеству с той же просьбою и предлагаю изготовить для божественного поэта достойную его гробницу».

Вот все, что сообщает история о жизни Микеланджело в течение этих долгих девяти лет. Известно, что он жил во Флоренции как один из наиболее уважаемых дворян и блеск его славы падал и на его семью. Как нам известно, отец его был беден, но тем не менее, когда Лев Х приезжал навестить родину и продемонстрировать свое величие (в 1515 г.), Пьетро Буонарроти, брат Микеланджело, был одним из девяти первых должностных лиц.

Микеланджело, испытывая отвращение к работе, из благоразумия все же принялся за статуи для памятника Юлию II, когда внезапно яд лишил искусство одного из величайших его покровителей. Преемником этого любезного и достойного своей прекрасной родины государя стал фламандец. Этот варвар хотел уничтожить плафон Сикстинской капеллы, который, как он говорил, больше напоминал публичную баню, нежели свод церкви[25]25
Когда Вианезио, посол Болоньи, указал ему в Бельведере на группу «Лаокоон», тот отвернулся, воскликнув: «Sunt idola antiquorum!», т. е. «Это идолы древних!» (Lettere de’principi, I, 96).

[Закрыть]. Ему пожаловались, что Микеланджело забыл о гробнице Юлия II, за которую при этом он уже получил шестнадцать тысяч скудо (1523 г.). Буонарроти хотел помчаться в Рим, но кардинал Медичи, ставший спустя несколько месяцев Климентом VII, задержал его во Флоренции, чтобы поручить ему постройку библиотеки, ризницы и фамильных гробниц в Сан-Лоренцо. Это единственные гробницы Нового времени, отличающиеся величием. Этот род искусства очень зависит от формы правления. Античные гробницы были величественны, поскольку напоминали о людях, погребенных в них. Современные же гробницы в лучшем случае только богаты, так как воспоминание о добродетели может быть не более чем трогательным, а воспоминание о доблести – не более чем занимательным. Базилика Сен-Дени мелочна и бодра. Церковь капуцинов в Вене напоминает лавку древностей; Микеланджело же возвысился над всем этим.

В качестве преемника папы-фламандца выступил Климент VII, правитель лицемерный и слабый, которому было предначертано судьбой казаться достойным престола лишь до того момента, пока он не вступил на него. Микеланджело продолжал выполнять порученные ему во Флоренции работы.

Герцог Урбинский, племянник Юлия II, велел передать ему, чтобы он подумал о спасении своей жизни, если не закончит гробницу его дяди. Буонарроти приехал в Рим. Климент посоветовал ему самому обратиться к агентам герцога, не сомневаясь, что кредиторы еще сами останутся в долгу у Микеланджело, назначавшего за свои работы очень высокую цену. Доказательств, что Микеланджело последовал этому неблагородному совету, нет. Осознав, к чему может привести политика папы, Микеланджело направил все свои мысли на то, как бы побыстрее вернуться во Флоренцию. Вскоре после этого по несчастному Риму огнем и мечом прошлась армия коннетабля Бурбона[26]26
Живое и бесхитростное описание этого великого события мы находим у Челлини, который оказался запертым в замке Св. Ангела вместе с папой и выполнял там обязанности артиллерийского офицера.

[Закрыть].

Себастьяно дель Пьомбо. Портрет папы Климента VII, в миру Джулио Медичи. Ок. 1531 г.

Последний вздох флорентийской свободы и величия

Флоренция воспользовалась случаем и избавилась от Медичи (народные ораторы доказали, что за несколько лет те истратили на собственные нужды громадную сумму в миллион девятьсот тысяч дукатов из городской казны). Теперь речь шла об избрании нового правительства. Гонфалоньер был набожен, а монахи Савонаролы, как всегда, амбициозны. Гонфалоньер предложил провозгласить королем Иисуса Христа; были проведены выборы, и его избрали – при двадцати голосах против (официальный титул нового короля звучал так: Jesus Christus Rex Florentini populi S. P. decreto electus, т. е. «Иисус Христос, царь флорентийского народа, избранный постановлением Сената и народа» – Segni, lib. I). Однако имя этого короля не помешало его наместнику Клименту VII направить против собственной родины всех немецких солдат, каких он только сумел нанять в Италии. Эти опьяненные радостью варвары воскликнули, увидев Флоренцию с высоты Апеннин: «Флоренция, готовь свою золотую парчу, мы пришли купить ее, отмерив копьями!» (24 октября 1529 г. – Варки, кн. 10). Армия Медичи насчитывала тридцать четыре тысячи человек, у флорентийцев было лишь тринадцать тысяч[27]27
Вероятно, не обошлось без патриотических пожертвований. Микеланджело ссудил своей родине тысячу скудо (пятьдесят тысяч нынешних франков).

[Закрыть].

Правительство Иисуса Христа, которое по факту было республиканским, назначило Микеланджело членом Комитета девяти, руководившего военными действиями, и, кроме того, начальником и генеральным уполномоченным по фортификационным работам. Этот великий человек, отдававший предпочтение республиканской доблести перед ложной монархической честью, не колеблясь взялся защищать отечество от семьи своего благодетеля. После первого же осмотра крепостной стены он указал, что при ее нынешнем состоянии враг легко сможет войти в город. Буонарроти предвидел опасность, но глупцы обвинили его в трусости. Подобную ситуацию мы видели в Париже в марте 1814 года. Но забавно, что тот, кто в Государственном совете обвинил Микеланджело в малодушии, поскольку он говорил, что Медичи могут войти в город, первым же и поплатился головой по возвращении этих государей (Варки, кн. Х, 293).

Микеланджело окружил город превосходными укреплениями (Вобан, Нарди, 338; Варки, кн. VIII; Аммирато, кн. XXХ). Началась осада. Молодежь проявляла исключительное рвение; но Буонарроти вскоре убедился, что Флоренция была предана собственной знатью. Он вышел через одни из ворот и отправился вместе с несколькими друзьями и двенадцатью тысячами флоринов в Венецию. Там, чтобы избежать визитов и вновь обрести столь дорогое ему уединение, он поселился на самой глухой улочке в квартале Джудекка. Но бдительная синьория, узнав о его прибытии, отправила двух savi (граждан) поприветствовать его и сделать всевозможные предложения. Вскоре по его следам прибыли посланцы из Флоренции. Сдавшись перед голосом долга, он подумал, что можно прогнать подлого Малатесту, и вернулся на родину.

Первым делом надо было защитить колокольню Сан-Миньято – важнейший и сильно пострадавший от вражеской артиллерии объект. За одну ночь он покрыл ее сверху донизу тюфяками, и ядра больше не могли причинить ей никакого вреда.

Все чудеса, какие только могла произвести умирающая свобода, несмотря на предательство вождей, случились во время этой осады. Чтобы спастись, Флоренции недоставало только режима террора. В течение одиннадцати месяцев, среди ужасов голода, горожане защищались, как люди, которые знают, что такое абсолютная власть. Они убили четырнадцать тысяч папских солдат и потеряли восемь тысяч своих. Прежде чем сдать город, они хотели хотя бы дать сражение, но Малатеста состоял в тайных сношениях с вражеским генералом, и сражение не было дано.

Первым пунктом капитуляции, открывшей ворота для Медичи, было забвение обид. Сначала все только и говорили, что о добре и милосердии. Но 31 октября шести наиболее храбрым гражданам отрубили головы. Число заключенных и ссыльных было несметным[28]28
  Паоло Джовио хорошо говорит об этом: «Caeterum pontifex quod suae existimationis pietatisque fore existimabat tueri nomen quod sibi desumpserat, moderata utens ultione, paucissimorum poena contentus fuit». То есть: «Впрочем, папа, ради своей доброй славы и благочестия считая необходимым оправдать имя, которое он избрал, ограничил свое возмездие и удовольствовался казнью лишь немногих».
  «Никого из людей я не презирал больше, чем мелких остряков и бесчестных грандов», – говорил Монтескье («Посмертные произведения», стереотипн. изд., с. 120).

[Закрыть]. Сразу же послали схватить Микеланджело. Его дом, вплоть до дымоходов, полностью обыскали, но это был человек, который не дал бы просто так схватить себя. Он исчез, к великому горю полиции Медичи, потратившей много месяцев на его поиски[29]29
  Варки, 448. Генеральный прокурор, папский уполномоченный по юридическим убийствам, носил имя Баччо Валори (Вазари, Х, 115).

[Закрыть]. Медичи желали получить его голову, поскольку считали его автором одной фразы, которая вследствие некоторой грубоватости быстро стала популярной. «Надо, – говорили, – снести до основания дворец Медичи и сделать на его месте ярмарку для торговли мулами» (намек на незаконнорожденность Климента VII).

Этот лицемерный правитель любил скульптуру; он написал из Рима, чтобы в случае, если Буонарроти найдут и он пообещает закончить гробницы в Сан-Лоренцо, ему не причиняли зла. Соскучившись в уединении, Микеланджело спустился с колокольни Сан-Никколо-ольтре-Арно и под занесенным над его головой мечом террора меньше чем за месяц закончил статуи для Сан-Лоренцо. В течение долгих лет он не видел ни резца, ни молота. Как и следовало ожидать, он начал с небольшой статуи Аполлона для Валори.

Годом ранее, когда стоял вопрос об укреплении Флоренции, дворяне заявили, что, как бы ни был искусен Микеланджело, ему стоило бы побывать в Ферраре, являвшейся шедевром фортификационного искусства и мастерства герцога Альфонса.

Альфонс принял Микеланджело так же, как вся Италия принимала этого знаменитого человека. Он получал удовольствие, показывая ему свою работу и обсуждая ее достоинства с таким превосходным знатоком, но, когда Микеланджело пришло время уезжать, герцог сказал ему: «Я объявляю вас своим пленником; я бы очень погрешил против той тактики, о которой мы с вами столько беседовали, если бы, волей случая заполучив столь великого человека в мою власть, я отпустил его просто так, ничего не взяв. Вы получите свободу, лишь пообещав создать что-нибудь для меня – статую или картину, неважно, лишь бы это было творением Микеланджело».

Буонарроти пообещал и в качестве отдыха от забот осады написал картину, изображающую любовь Леды. Дочь Фестия отдается объятиям лебедя, а в углу картины вылупляются из яйца Кастор и Поллукс. Когда Флоренция пала, Альфонс поспешно отправил туда одного из своих адъютантов, который имел ловкость отыскать Микеланджело и глупость спросить при виде картины: «Только и всего?» «Какого вы сословия?» – в свою очередь спросил Микеланджело. Задетый царедворец, желая посмеяться над Флоренцией, крупным торговым городом, ответил: «Я купец». – «Вот как! Плохо же вы обделываете дела своего хозяина. Уходите, с чем пришли». Немного позже Антонио Мини, один из учеников Буонарроти, имевший двух сестер на выданье, обратился за помощью к Микеланджело и получил в подарок эту «Леду» и два ящика эскизов и рисунков. Все это Мини увез во Францию. Франциск I купил «Леду», которая, как все картины подобного рода, несомненно, погибла от рук какого-нибудь духовника[30]30
Мне стало известно, что мы обязаны этим духовнику министра Денуайе при Людовике XIII. Министр приказал сжечь эту картину, несмотря на ее принадлежность короне. Его приказ не был выполнен в точности – Мариет свидетельствует о том, что это бедное полотно появлялось и в 1740 г., но в очень плачевном состоянии. Оно было отреставрировано и продано в Англию, где ему не хватает только попасть в руки какому-нибудь пуританину. А мы еще смеем требовать от наших художников греческой красоты! Этим канальям нужны деспотизм и иудейский закон.

[Закрыть].

Картина была написана темперой. Наилучшим образом после полотна Корреджо этот прелестный сюжет передает античная группа из Венеции. Я не решаюсь привести описание де Бросса, который совсем не преувеличивает. Рисунки Мини попали в кабинет короля и в коллекции Кроза и Мариета.

Картон находится в Лондоне, в кабинете господина Локка. Говорят, что Микеланджело, оставив возвышенность своего стиля, столь противоречащую этому сюжету, приблизился к манере Тициана; но я сильно в этом сомневаюсь.

В Ферраре он видел портрет герцога, выполненный этим великим венецианским художником, и очень его хвалил. Возможно, он находил Тициана одним из первых именно в этом малом жанре.

Не буду скрывать, что в то время, когда он пользовался властью во Флоренции, Буонарроти совершил одну маленькую несправедливость. Он спорил с Бандинелли за один прекрасный блок мрамора в девять саженей (5 м 22 мм). Климент VII присудил этот мрамор Бандинелли, но всемогущий тогда Буонарроти заставил его отдать мрамор ему, несмотря на то что его соперник уже принялся за статую. Микеланджело сделал модель «Самсона, который душит филистимлянина», но Медичи вернули этот мрамор Бандинелли.