Текст книги "Сто лет назад"

Автор книги: Фредерик Марриет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Капитан наш имел привычку каждый вечер уезжать на берег выпить стаканчик другой сангари и выкурить сигару с губернатором, и весьма часто я отправлялся вместе с ним и оставлял судно на ответственности младшего помощника. В этот вечер я также намеревался поехать с капитаном и еще утром сообщил о своем намерении младшему помощнику, но после того, что услышал, решил остаться и за час до заката солнца стал жаловаться на головную боль и недомогание и расположился в кресле под навесом, в задней части квартердека. Когда капитан вышел наверх и, подойдя ко мне, осведомился, готов ли я, то вместо ответа я приложил руку ко лбу и сделал страдальческую мину. Полагая, что у меня начинается приступ местной лихорадки, капитан очень встревожился и, подозвав младшего помощника, приказал ему помочь мне сойти в кают-компанию, потом, лично проводив меня вниз и уложив на одном из диванов, капитан сел в ожидавшую его шлюпку и поехал на берег. На капитанском катере гребцами были те четверо матросов, которые были вместе со мной в плену у негров, так как этим людям капитан доверял больше, чем остальным, и не боялся оставлять их на берегу, другие же тотчас же, пользуясь своей относительной свободой на берегу и отсутствием строгого начальства, напивались пьяные в ближайшем кабаке и начинали буянить и бесчинствовать. Я пролежал на диване вплоть до восьми часов, затем неслышно пробрался вверх по лесенке кают-компании и, выглянув из люка, посмотрел, кто был на палубе.

Вся команда была внизу, люди ужинали, а так как я уже раньше заприметил, что они всегда совещались на носу, то и прошел туда, никем не замеченный, я спрятался за спущенным парусом, над починкой которого люди работали в этот день. Отсюда я мог слышать все, что делалось и говорилось как здесь, на носовой палубе, так и там, внизу, в помещении команды. Минут десять спустя я услыхал, что к нашему борту пристала шлюпка; и вслед за этим взобрались на палубы люди с невольничьего судна.

– Все благополучно? – спросил один из них.

– Да! – ответил наш младший помощник. – Шкипер55
  так зовут капитанов частных, торговых судов


[Закрыть] уехал на берег, а старший помощник лежит внизу, его схватила лихорадка.

– Тем лучше, – продолжал его собеседник, – одним меньше! Лишней возни не будет… А теперь, ребятушки, к делу! Надо все решить сегодня же, чтобы нас больше не видели вместе до того времени, когда настанет минута действовать!

И они стали совещаться; из их слов я узнал, что было решено атаковать наше судно и захватить его, как только мы выйдем из залива и из-под прикрытия фортовых батарей. Однако и младший помощник, и наши восемь матросов должны были сделать вид, что сопротивляются атакующим до тех пор, пока они не будут загнаны вниз; тогда уже они присоединятся к ним. Капитана, меня и отсутствующих четверых матросов решено было убить и таким образом завладеть судном. Затем приступили к обсуждению, что делать с грузом; груз у нас был очень ценный, и они обсуждали, каким образом поделить деньги, полученные при продаже груза. Далее они стали обсуждать, кого избрать начальством, имея в виду превратить судно в пирата. Кроме того, я узнал, что условлено было овладеть и невольничьим судном, предательски убив капитана и всех тех, кто не являлся их единомышленниками, затем взорвать эту старую, ни к чему не пригодную галошу.

Совещание это завершилось торжественной клятвой строжайшей тайны, после чего люди с невольничьего судна сели на свою шлюпку и вернулись восвояси, а наши, пробыв еще с четверть часа на палубе, ушли к себе вниз и завалились на свои койки.

Как только все кругом опустело, я осторожно выбрался из-под паруса и, крадучись, возвратился на диван кают-компании, куда меня уложили капитан и младший помощник. Едва успел я улечься, как ко мне заглянул младший помощник и любезно осведомился, не нужно ли мне что-нибудь. Я ответил отрицательно и добавил, что чувствую себя очень плохо и желал бы только поскорее уснуть, затем спросил, вернулся ли капитан. Он сказал, что капитан еще не вернулся, и, пожелав спокойной ночи, удалился. Оставшись один, я стал раздумывать о том, как мне быть и что делать. Капитан, как мне было известно, был человек боязливый, и сообщить ему о том, что мне было известно, было опасно; можно было сказать с уверенностью, что узнав о заговоре, он будет так держать себя с командой, что заговорщики сразу поймут об открытии их плана; что касается моих четверых сотоварищей по плену, то я знал, что на них могу вполне положиться, и потому, не задумываясь, сообщил им о том, что мне посчастливилось узнать. На судне у нас не имелось никаких средств к самообороне; единственная пушка, установленная на носу, с грехом пополам годилась для салютов и сигналов, т. е. для холостых выстрелов, но я знал, что если зарядить ее картечью или шрапнелью, то она разлетится в куски при первом же выстреле. Правда, у нас были мушкеты и тесаки, но что можно было сделать с этим оружием против столь многочисленного врага, да еще когда две трети нашего экипажа были на их стороне?! Понятно, что они должны были осилить нас в несколько минут.

Я ни минуты не сомневался, что экипаж невольничьего судна намеревался овладеть своим судном прежде, чем атаковать наше, так как их капитан не дал бы своего согласия на такое дело. При ветре мы, конечно, могли бы уйти от брига, но в заливе было почти постоянное затишье, и, только выйдя далеко в открытое море, можно было рассчитывать пустить в дело все паруса; но негодяи, конечно, воспользуются тем временем, когда наше судно будет медленно подвигаться вперед по сонным водам залива и когда шлюпки без труда в состоянии будут догнать его. Невольничье судно заявило о своем намерении уйти из Сенегала, чтобы в другом месте пополнить свой груз, – и если бы оно снялось с якоря одновременно, то это не вызвало бы ни малейшего подозрения. Обратиться за защитой к губернатору было бы совершенно бесполезно, так как он решительно не мог помочь нам с той минуты, как мы выйдем за пределы гавани. Напротив, в случае, если бы негодяям стало известно, что мы сделали на них заявление, они, вероятно, только поспешили бы осуществить свое намерение и привели бы его в исполнение прежде, чем мы снимемся с якоря, рассчитывая на то, что выстрелы с фортов не долетят до нас.

Таким образом, нам оставалось действовать только хитростью. Предположив даже, что нам удалось бы уйти от брига, все же наше положение оставалось не из завидных: заговорщики на нашем судне были вдвое многочисленнее нас; и даже в том случае, если бы капитан наш мог быть на что-нибудь пригоден во время схватки, и тогда нас было бы всего шесть человек против десяти рослых, здоровых парней, которым не было расчета сдаваться и отступать от раз начатого дела.

Всю ночь я провел без сна, обдумывая, как лучше поступить в данном случае, и, наконец, решил. На следующее утро я вышел на палубу, жалуясь на нездоровье, но заявив, что лихорадка у меня прошла. В это время отправляли баркас на берег за запасами пресной воды, и я постарался, чтобы на баркас отправился младший помощник и его восемь единомышленников. Как только они отчалили от борта, я подозвал оставшихся четверых матросов и сказал им, что я вчера слышал. Они были крайне удивлены, так как никто из них не имел ни малейшего подозрения, что на судне происходит что-нибудь подобное. Я сообщил им свои планы, и они обещали мне всеми силами содействовать мне; и действительно, все они были люди верные и отважные настолько, что, потребуй я того, они тотчас же сделали бы попытку осилить младшего помощника и восьмерых бунтарей и ночью уйти в море. Но я не хотел допустить этого, сознавая, что это было слишком рискованно. Эти люди были также того мнения, что капитану сообщать о заговоре было бесполезно, и что нам следовало постараться избавиться от заговорщиков чем скорее, тем лучше, затем привести наше судно в порт, как сумеем. Но как это сделать, вот в чем заключалась главная задача! Одно было достоверно, а именно, что следовало выйти из залива в эту же ночь, иначе будет поздно.

У нас была среда, а мы должны были по распоряжению капитана уйти в четверг; об этом было известно всему экипажу, а также и экипажу невольничьего брига. К счастью, по ночам дул легкий ветерок, и ночи в эту пору были темные; раньше трех часов утра луна не всходила, а до того времени мы могли успеть выйти в открытое море и тогда могли бы посмеяться над бригом, так как наше судно было куда быстроходнее.

Между тем возвратился баркас, и команда села обедать. Капитан получил приглашение отобедать в этот день у губернатора; я был также отозван к нему. Это должен был быть наш прощальный обед, так как на другой день решено было уйти из Сенегала на рассвете. Я долго обдумывал, каким образом нам избавиться от младшего помощника и заговорщиков и, наконец, решил ехать к губернатору и поговорить с ним. То, что губернатору станут известны намерения бунтарей, не могло повредить нам, но я рассчитывал, что он одобрит мой план и поможет мне осуществить его. Высадившись на берег, я сообщил о своем намерении моим четверым матросам, и они остались очень довольны моим планом. После обеда я улучил минутку, когда капитан за чашкой кофе погрузился в чтение недавно полученной газеты, и, отозвав губернатора в сторону, попросил его уделить мне несколько минут. Сообщив ему о заговоре и доказав бесполезность сообщать об этом капитану ранее, чем все будет улажено, я предложил на его усмотрение мой план, который он, не задумываясь, одобрил. Капитана мы застали все еще за чтением газеты; по-видимому, он не заметил даже нашего отсутствия. Подойдя к нему, губернатор сказал, что желал бы переправить в Англию порядочное количество золотого песку и других драгоценных предметов и желал бы сделать это теперь же, если капитан согласится принять эти предметы на свое судно, но при этом он добавил, что не желал бы делать это открыто, чтобы местные жители не стали говорить, что он торгует. Поэтому он просит капитана прислать баркас и людей с судна, когда уже стемнеет; смелые люди нагрузят все на баркас и доставят на судно вместе с накладной, в которой будет обозначено, кому получить посылаемое по прибытии в Ливерпуль. Капитан, конечно, на все согласился с величайшей готовностью, и вскоре мы распростились с милым губернатором и еще засветло возвратились к себе.

Пробыв некоторое время на палубе, я послал за младшим помощником и конфиденциально сообщил ему о намерении губернатора отправить весьма значительное количество золотого песка и других ценных вещей с нашим судном и что ему придется отправиться на баркасе на берег за этими товарами, когда стемнеет; я предупредил его, чтобы он был в высшей степени осмотрителен, так как губернатор отправляет золота на громадную сумму. Я знал, что эти сведения будут ему особенно приятны ввиду того, что это увеличивало его долю наживы при дележе грабежа после захвата судна. Кроме того, я сказал ему, что так как мы должны сняться с якоря на рассвете, то им не следует мешкать на берегу.

Часов в восемь вечера баркас с восемью матросами под начальством младшего помощника отправился на берег. Губернатор обещал мне задержать их всех, напоить допьяна и не отпускать до тех пор, пока мы не успеем сняться с якоря и выйти из гавани. Едва только баркас успел отойти достаточно далеко, чтобы ничего не было видно и слышно, мы молча стали готовиться к поднятию якоря. Капитан сошел вниз, но еще не ложился спать. Я пошел к нему и сказал, что не лягу до тех пор, пока не вернется баркас, и что я за всем присмотрю и обо всем позабочусь сам, а теперь приготовлю все, что нужно, чтобы поутру мы без хлопот могли сняться с якоря. Поэтому он может спокойно ложиться, а на рассвете я его разбужу. Капитан охотно согласился на мое предложение, и спустя полчаса я заметил, что он загасил у себя свечу и, вероятно, уже спал.

Так как было настолько темно, что мы с палубы не могли видеть брига, стоявшего на якоре всего в каких-нибудь трех кабельтовых от нас, то справедливо было предполагать, что и с брига нас не было видно. Обнадеженный этим обстоятельством, я прошел на нос и спустил в море якорный канат, стараясь сделать это по возможности совершенно беззвучно. Одновременно я послал людей распускать паруса. Дул легкий ветер, который мог гнать нас со скоростью двух узлов, и мы знали, что ветер должен был постепенно крепчать к рассвету, что было весьма утешительно для нас.

После получасовой молчаливой и беззвучной работы мы, несмотря на недостаточность людей, снялись с якоря и подняли паруса. Можете себе представить, как мы были довольны тем, что так хорошо управились со всеми маневрами, не переставая ни на минуту зорко следить за тем, не были ли замечены с брига и все ли там по-прежнему погружено в сон, и нет ли за нами погони. Под страхом этой погони мы оставались вплоть до рассвета, когда ветер стал свежий, и мы, наконец, почувствовали, что теперь нам нечего больше опасаться. Когда рассвело, мы увидели, что отошли на пять или шесть лиг, т. е. 15 или 18 морских миль от места нашей стоянки, и не могли видеть малых мачт брига, который, судя по верхушке грот-мачты, все еще стоял на своем прежнем месте.

Уверенный теперь в том, что мы вне опасности, я спустился вниз в каюту капитана, которого застал еще в постели, и сообщил ему обо всем происшедшем. Он выслушал меня, как во сне, не сказав ни слова, потом вздумал было выражать неудовольствие, почему я раньше ничего не сказал ему, но я сумел успокоить его.

После этого мы на всех парусах пошли по направлению к Англии. Быстро совершив это плавание, во все время которого я и матросы днем и ночью оставались на палубе, не зная ни сна ни отдыха, мы, наконец, благополучно прибыли в Ливерпуль, усталые и измученные, но спокойные и счастливые тем, что нам удалось спасти и груз, и судно, и свои собственные жизни. Капитан не преминул донести обо всем случившемся судовладельцу, который поспешил высказать свою благодарность и мне, и экипажу и в доказательство своей признательности тотчас же наградил меня 50 гинеями, а матросам выдал сверх причитающегося им жалования по 10 гиней каждому.

Судно наше вскоре было разгружено, и я на время стал свободен от службы. Капитан Левин также только что вернулся со своим судном из плавания и теперь стоял в порту. Как и в тот раз, и теперь он взял богатый приз и был весел и беспечен, по обыкновению. Меня он встретил в высшей степени дружественно и попросил рассказать ему подробно о случившемся в Сенегале, так как в общих чертах он уже знал об этом от нашего судовладельца. Когда я кончил свой рассказ, он весело воскликнул:

– Вы именно такой человек, каких я особенно люблю! Мне как раз нужен старший лейтенант, и я желал бы иметь именно такого, как вы!

На это я возразил, что не имею особенной охоты плавать на каперском судне, как плавал раньше.

– Превосходно! – воскликнул мой приятель. – Я сам люблю честный бой и от всей души ненавижу каперство или, вернее, буканьерство! Впрочем, мы поговорим с вами об этом в другой раз. Теперь я собираюсь ехать в Лондон. Поедемте-ка вместе: там можно вволю повеселиться. О деньгах не беспокойтесь: у меня хватить на обоих.

И как я ни отказывался, он уговорил меня.

Но нужно было сначала сходить к судовладельцу. Тот, узнав о желании Левин иметь меня своим помощником, сообщил, что имеет в виду дать мне самостоятельное командование одним судном, только что снаряженным.

Мне оставалось только поблагодарить хозяина за доверие, а добрый Левин заявил, что в таком случае он сам отказывается от своей мысли – иметь меня своим помощником, и только просил хозяина, если судно будет капером, идти в путешествие вместе со мною. Но судовладелец сообщил, что назначение судна еще не выяснено окончательно.

Вскоре после этого, после недолгих сборов и моей полной экипировки в костюм капитана, мы отправились в путь.

На рассвете дня отбытия я увидел у своего крыльца двух превосходных, сытых, породистых коней; один из них предназначался для капитана Левин, другой для меня. Нас сопровождали двое слуг из экипажа Левин, оба рослые, сильные и здоровые парни свирепого вида, вооруженные с головы до ног и ехавшие позади нас с нашими чемоданами на прекрасных, сильных лошадях. Чемодан капитана Левин, нагруженный до половины золотом, был чрезвычайно тяжел, мой же был легче перышка в сравнении с ним. В продолжение трех суток мы ехали вполне благополучно без особых приключений, делая около тридцати миль в день, а на ночь останавливаясь в попутных гостиницах. На четвертый день нам пришлось пустить в ход наше оружие при встрече с какими-то пятью незнакомцами в черных масках. Но мы одного убили, другой упал, задавленный убитою нами лошадью, остальные ускакали…

Никаких других приключений не случилось с нами во время дальнейшего нашего пути; по прибытии в Лондон мы направили своих коней к модной гостинице близ церкви св. Павла и заняли в ней две прекрасные комнаты. Капитана Левин здесь все знали, а потому мы были встречены с распростертыми объятиями и чрезвычайной предупредительностью.

Гостиница эта пользовалась громкой известностью и посещалась преимущественно веселящимся, богатым обществом того времени. В самом непродолжительном времени я, сам не зная, как это случилось, оказался на дружеской ноге с целой компанией золотой молодежи, сорившей деньгами направо и налево. У меня целыми днями трещала голова от излишеств в продолжение ночи, а во время наших шумных странствий по загородным садам и другим веселым местам постоянно возникали ссоры и стычки, во время которых никогда не обходилось без жестоких побоищ.

После двух недель подобного времяпрепровождения я стал тяготиться ими и однажды поутру, перевязывая сабельную рану, полученную капитаном Левин во время ночной драки, сообщал ему об этом.

Капитан согласился со мною, и мы поспешили покинуть гостиницу; иначе нам бы не отделаться от окружавшей нас компании кутил.

На другой день мы переехали в две прекрасные комнаты на другом конце города, оставив в гостинице наших слуг и лошадей. Столовались мы вместе с хозяевами, людьми скромными, приличными, семейными, и так как, кроме нас, с ними столовались еще и другие их жильцы, то мы очутились в очень приятном обществе, тем более что здесь было много дам и девиц.

В первый же день нашего приезда, когда мы сели за стол, моим соседом оказался весьма обходительный молодой человек, несколько изысканно франтоватый и, по-видимому, весьма занятый своей наружностью. Он оказался весьма любезным и словоохотливым и прежде, чем обед пришел к концу, рассказал мне историю многих из присутствующих за столом гостей.

– Кто эта дама в голубом корсаже? – спросил я.

– Вы, конечно, говорите о той, которая покрасивее той, у которой мушка под глазом? Не так ли? – заметил мой собеседник. – Это молодая вдова; она только недавно схоронила своего шестидесятилетнего супруга, за которого ее насильно выдали родители. Хотя старик был богат, как Крез, он тем не менее остался настолько недоволен поведением этой молодой особы, что завещал все свое состояние кому-то на стороне, а ее оставил без гроша. Но это никому не известно, и она тщательно скрывает это от всех, мечтая выйти вторично замуж, на этот раз по своему вкусу. И это ей удастся, если ее капиталов, которые, между нами говоря, невелики, хватит еще на некоторое время. Вообразите, что я сам чуть было не попался, но будучи близок с одним ее кузеном, который ее ненавидит, я узнал всю правду. Она все еще продолжает держать лошадей и экипажи и вообще ведет образ жизни богатой женщины, не стесняющейся в расходах, но я знаю, что она продает свои бриллианты и носит поддельные камни. А вон та скромная незаметная особа подле нее, – у нее есть деньги, – но она знает им цену и не расходует ни одного лишнего гроша. Только она желает, чтобы у жениха было ровно столько же, как у нее, и вместо того, чтобы отсылать своих претендентов за решительным словом к родителям, направляет их к своему поверенному, ведущему ее денежные дела. Хотя она и дурнушка, я все-таки пожертвовал бы собою, но она обошлась со мной так, что я не мог продолжать своих ухаживаний…

– А кто этот благообразный седой господин? – осведомился я.

– В сущности, никто хорошенько не знает, кто он такой, но я имею основание предполагать, – и мой собеседник понизил голос до полушепота, – что это католический ксендз или, быть может, иезуит, во всяком случае – сторонник дома Стюартов, и мне достоверно известно, что за ним следят правительственные шпионы. Надо сказать, что весной этого года страна была взволнована высадкой на берег Англии претендента на английский престол и его успехами на первых порах, а затем прибытием герцога Кумберландского, возвратившегося из Нидерландов и двинувшегося в Шотландию.

– А слышно что-нибудь о движении войск в Шотландии? – спросил я.

– Я слышал, будто претендент отказался от дальнейшей осады Форт-Виллиама, но вот и все; насколько этот слух верен, сказать трудно. Но вы, военные люди, вы непременно нуждаетесь в войне; вы непременно хотите воевать за тех или за других! – небрежно добавил мой собеседник.

– Что касается настоящих воюющих сторон, то мне кажется совершенно безразличным, за кого драться, – проговорил я, – ведь в данном случае претензии обеих сторон одинаково законны, и тут играет роль уж не вопрос справедливости, а просто вопрос личного взгляда или симпатий.

– Неужели? – спросил мой сосед. – Ну, а вы лично на какую сторону склоняетесь?

– Ни на ту, ни на другую! Я считаю, что обе стороны одинаково правы: Стюарты потеряли трон Англии из-за вопроса религии, а Ганноверский дом был призван по той же причине. Сторонники тех и других равно многочисленны в Англии в данное время, и из того, что в данный момент сторонники Ганноверского дома сильнее, еще не следует, что сторонники Стюартов не должны поддерживать своих прав до тех пор, пока у них есть еще хоть какой-нибудь шанс на успех.

– Да, это правда, – согласился мой сосед, – но если бы вам лично пришлось выбирать между теми и другими, кому бы вы отдали предпочтение?

– Я, конечно, стал бы поддерживать протестантскую веру, так как сам протестант, следовательно, имею на то законное основание.

– Да, конечно! Ну, а ваш приятель держится таких же убеждений?

– Право, я никогда не спрашивал его об этом, но думаю, что и он одного со мной мнения.

Счастье было, что я ответил именно так, а не иначе на вопросы моего словоохотливого соседа: я впоследствии узнал, что этот расфранченный, любезный молодой человек был правительственный шпион, выслеживавший недовольных.

Теперь мы стали проводить время гораздо приятнее, чем раньше; мы сопровождали дам в театр, предпринимали компанией прогулки за город, а щедрость, с какой капитан Левин, да и я сорили деньгами, вскоре открыла нам доступ в избранное общество. Когда получилось известие о победе под Кюллодэном, то всюду в Лондоне устраивались большие увеселения, и по этому поводу наш франтоватый молодой человек заметил мне:

– Да, теперь, когда все надежды претендента рухнули, и Ганноверский дом прочно утвердился на престоле, все делают вид, что радуются их торжеству, и прикидываются лояльными, а если бы правда была известна, то многих следовало бы четвертовать как государственных изменников!

А накануне получения известий об этой победе нашего седовласого почтенного господина схватили и отвезли в Тауэр, где он жестоко пострадал как государственный изменник.

Но вот пришло письмо от нашего судовладельца, извещавшее, что присутствие нас с Левин необходимо в Ливерпуле, и нам пришлось распроститься с милым лондонским обществом. К тому же к этому времени неистощимый кошелек капитана Левин начал уже понемногу истощаться. Уезжая из наших комнат, мы особенно трогательно прощались с несколькими пухленькими, аппетитными барыньками и, расплатившись по-княжески с хозяевами, а также и в гостинице, где оставались наши люди и лошади, вскочили на коней и поскакали обратно в Ливерпуль, куда прибыли безо всяких приключений.