Текст книги "День Шакала"

Автор книги: Фредерик Форсайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Превосходная подделка, отметил Шакал.

Вторым он взял французское удостоверение личности, выданное Андре Мартину, пятидесяти трех лет от роду, родившемуся в Кольмаре и проживающему в Париже. С фотографии в уголке удостоверения на него смотрел он сам, постаревший на двадцать лет, с волосами серо-стального цвета, подстриженными «под ежик», всклокоченными и спутанными. Само удостоверение было в пятнах, мятое, документ работающего человека.

К третьей подделке он отнесся с наибольшим вниманием. Фотография чуть отличалась от вклеенной в удостоверение личности, ибо даты выдачи этих документов разнились на три месяца. Хотя на самом деле его фотографировали в один и тот же день, на третьем документе рубашка стала более темной, а на подбородке появилась щетина. Умелое ретуширование позволило добиться такого эффекта, создавая впечатление, что подателя документов фотографировали в разных местах и в разной одежде. В обоих случаях бельгиец продемонстрировал незаурядное мастерство. Шакал поднял голову и убрал документы в карман.

– Очень хорошо. Как раз то, что мне нужно. Поздравляю вас. Насколько я помню, вам причитается еще пятьдесят фунтов.

– Совершенно верно, месье.

Англичанин вытащил тонкую пачку из десяти пятифунтовых банкнот, но не спешил положить их на стол.

– Но это еще не все, не так ли?

Бельгиец безуспешно попытался придать лицу недоуменное выражение.

– Месье?

– Подлинный вкладыш водительского удостоверения. Я же говорил, что вы должны вернуть его мне.

Не вызывало сомнений, что бельгиец играет. Его брови изумленно взмыли вверх, словно он только что вспомнил об этом. Он повернулся, прошелся по комнате, склонив голову, словно в глубоком раздумье, заложив руки за спину. Затем взглянул на англичанина:

– Я подумал, что нам следует поговорить об этом листке бумаги, месье.

– Да? – бесстрастный тон англичанина не выдавал его чувств.

Так же как лицо и глаза, затуманенные, словно погруженные в себя.

– Дело в том, месье, что подлинника первой страницы водительского удостоверения с вашим, как я понимаю, настоящим именем здесь нет. О, пожалуйста, пожалуйста… – он словно хотел успокоить тревогу англичанина, которой тот ни в коей мере не выказывал, – он в очень надежном месте. В моем личном сейфе в банке, который не может открыть никто, кроме меня. Видите ли, месье, в моем деле необходимо принимать меры предосторожности, гарантировать, если хотите, собственную безопасность.

– Так чего вы хотите?

– Я надеялся, дорогой сэр, что вы, возможно, согласитесь обговорить условия обмена этого клочка бумаги на сумму, несколько большую ста пятидесяти фунтов, которые уже упоминались в этой комнате.

Англичанин тихо вздохнул, словно удивленный способностью своего собеседника так усложнять собственное пребывание в этом бренном мире. Ничем более он не показал, что предложение бельгийца заинтересовало его.

– Так что вы на это скажете? – вкрадчиво спросил бельгиец.

– Мне уже приходилось иметь дело с шантажистами, – ровным голосом заметил англичанин.

Бельгиец ужаснулся:

– Ах, месье, умоляю вас. Шантажист? Я? Речь идет совсем не о шантаже, ибо это повторяющийся процесс. Я предлагаю простой разовый обмен. Все имеющиеся у меня материалы на определенную сумму денег. В конце концов, в моем сейфе лежат оригинал первой страницы вашего водительского удостоверения, проявленные фотопластины, негативы ваших фотографий и, к сожалению… – он изобразил на лице сожаление, – еще одна ваша фотография, когда я заснял вас без грима. Я уверен, что эти документы, попав в руки английских и французских властей, могут доставить вам определенные неудобства. Вы же, очевидно, из тех людей, кто готов заплатить, чтобы избежать этих неудобств…

– Сколько?

– Тысячу фунтов, месье.

Англичанин обдумал предложение, кивнул, словно этот вопрос имеет для него чисто теоретическое значение.

– Имеющиеся у вас документы стоят этих денег, – признал он.

Бельгиец торжествующе улыбнулся:

– Рад это слышать, месье.

– Но платить я не буду, – продолжил англичанин.

Глаза бельгийца сузились.

– Но почему? Я не понимаю. Вы сами сказали, что они стоят тысячи фунтов. Это обычная сделка. Мы всегда платим за то, что нам нужно.

– На то есть причины, – ответил Шакал. – Первая, у меня нет доказательств того, что с негативов не сняты копии, так что за вашим первым требованием денег, возможно, последуют и другие. И второе, может статься, что вы отдали документы вашему приятелю, который, когда вы обратитесь к нему, скажет, что забыл, куда он их задевал, и его память сможет освежить лишь еще одна тысяча фунтов.

Бельгиец облегченно вздохнул:

– Если это все, что вас тревожит, то ваши опасения напрасны. В моих интересах не отдавать эти документы кому бы то ни было, потому что этот человек может потребовать деньги с меня. Мне нет смысла втягивать в это дело кого-то еще, повторяю, они в моем банковском сейфе. Что же касается повторного требования денег, то и в этом я не вижу никакого смысла. Фотокопия водительского удостоверения едва ли произведет впечатление на английские власти. И даже если вас поймают с поддельными правами это, возможно, причинит вам некоторые неприятности, но едва ли вы будете платить, чтобы избежать их. Если же говорить о французских документах, то полиция Франции может арестовать вас, если узнает, что некий англичанин хочет появиться на территории их страны под именем Андре Мартина. Но если я снова обращусь к вам за деньгами, вы, скорее всего, выбросите эти документы и закажете новые. И уже не будете бояться, что вас разоблачат во Франции, как Андре Мартина, так как Мартин просто исчезнет.

– Почему я не могу сделать это сейчас? – спросил Шакал. – Ведь новые документы обойдутся мне не дороже ста пятидесяти фунтов.

Бельгиец развел руками:

– Я делаю ставку на то, что в создавшейся ситуации время для вас стоит денег. Я думаю, что документы Андре Мартина и мое молчание нужны вам на непродолжительный период. Изготовление новых документов займет куда больше времени, и сами они будут худшего качества. К этим документам не придерешься. Поэтому вам нужны моя работа и мое молчание. Документы у вас в кармане. Мое молчание стоит тысячу фунтов.

– Очень хорошо, вы изложили вашу позицию. Но с чего вы взяли, что у меня есть тысяча фунтов здесь, в Бельгии?

Бельгиец терпеливо улыбнулся. Казалось, он знал все ответы и не видел ничего зазорного в том, чтобы растолковать их своему капризному приятелю.

– Месье, вы – английский джентльмен. Это же ясно, как божий день. И тем не менее, вы хотите сойти за француза-рабочего средних лет. По-французски вы говорите бегло и с едва уловимым акцентом. Поэтому я указал, что Андре Мартин родился в Кольмаре. Эльзасцы, знаете ли, говорят по-французски точно так же. Вас примут во Франции как Андре Мартина Совершенного. Кому придет в голову обыскивать такого старика, как Мартин? Поэтому вы будете иметь при себе что-то ценное. К примеру, наркотики. Они входят в моду в определенных английских кругах. А Марсель славится их изготовлением. Или алмазы? Я не знаю. Но дело, которым вы занимаетесь, наверняка прибыльное. Английские господа не будут тратить время, чтобы лазить по карманам на ипподромах. Пожалуйста, месье, давайте не будем дурить друг другу голову. Вы позвоните вашим друзьям в Лондон и попросите перевести нужную сумму в один из банков Брюсселя. А завтра мы обменяем деньги на имеющиеся у меня материалы и разойдемся в разные стороны.

Англичанин печально покивал, словно сожалея о допущенных в прошлом ошибках. Внезапно он поднял голову и улыбнулся бельгийцу. Впервые тот увидел улыбку Шакала и испытал огромное облегчение. Он уже не сомневался, что сопротивление сломлено. Англичанин признавал, что другого выхода нет. И бельгиец мысленно уже поздравил себя с успехом.

– Очень хорошо, – вновь кивнул англичанин, – ваша взяла. Тысяча фунтов будет у меня завтра днем. Но при одном условии.

– Условии? – бельгиец вновь насторожился.

– Мы встретимся в другом месте.

– А чем вам не нравится эта студия? – удивился бельгиец. – Здесь тихо, спокойно…

– С моей точки зрения, ваша студия абсолютно неприемлема. Вы вот сказали мне, что тайком сфотографировали меня. Я не хочу, чтобы нашу маленькую церемонию обмена прервал тихий щелчок камеры, с которой в укромном месте спрячется ваш приятель.

Бельгиец рассмеялся:

– Мой дорогой, вам нечего бояться. Это моя студия очень неприметная, и никто не приходит сюда без приглашения. В моем положении надо быть осмотрительным. Здесь я делаю фотографии, весьма популярные среди туристов, но едва ли я мог бы заниматься этим в фотостудии на Главной площади.

Он поднял левую руку, сложил большой и указательный пальцы буквой «О» и несколько раз ввел и вывел из образовавшегося колечка вытянутый указательный палец левой руки, имитируя половой акт.

Глаза англичанина блеснули. Он широко улыбнулся, затем засмеялся. Рассмеялся и бельгиец. Шакал хлопнул фотографа по предплечьям, затем его пальцы сжали бицепсы бельгийца. Тот еще смеялся, когда колено англичанина с размаху врезалось ему между ног.

Голова бельгийца дернулась вперед, руки инстинктивно потянулись к разможженной мошонке, смех перешел в хрип, стон. Он упал на колени, сжался в комок.

Шакал обошел его со спины. Правой рукой обхватил шею бельгийца, а левой схватил за волосы и резко дернул назад, вверх и в сторону.

Негромкий треск ломающегося позвоночника в тишине студии прозвучал, как пистолетный выстрел. Тело бельгийца дернулось в последний раз и обмякло, как тряпичная кукла. Еще мгновение Шакал держал его на руках, а затем отпустил. Тело соскользнуло на пол, с неестественно повернутой головой, руками, зажатыми между ног, все еще сжимающими половые органы, выглядывающим изо рта кончиком языка, открытыми глазами, уставившимися в выцветший линолеум.

Шакал подошел к двери, убедился, что портьеры плотно задернуты, затем вернулся к телу, перевернул его и ощупал карманы. Ключи он нашел в левом кармане брюк и направился к большому сундуку, из которого бельгиец доставал парики и гримировальные принадлежности. С четвертой попытки он подобрал нужный ключ, откинул крышку, вывалил на пол содержимое сундука.

Освободив сундук, убийца подхватил тело бельгийца, подтащил к сундуку и перевалил через стенку. Тело еще оставалось мягким, податливым, и Шакалу без труда удалось разместить его на дне сундука. Трупное окостенение наступало на несколько часов позже. Затем Шакал начал заполнять сундук. Парики, женское белье и прочие мелкие предметы он рассовал между телом и конечностями. Сверху легли подносы с кисточками и тюбиками. Затем баночки с кремами, два пеньюара, свитера, джинсы, черные пояса с чулками заполнили сундук доверху, полностью скрыв тело. После легкого нажима крышка закрылась, замок защелкнулся.

Все баночки и тюбики англичанин брал тряпкой, которую он бросил в сундук, перед тем как закрыть крышку. Собственным носовым платком вытер замок и крышку, убрал в карман пачку пятифунтовых банкнот, все еще лежавшую на столе, вытер его и перенес на прежнее место у стены. Затем погасил свет и сел на один из стульев в ожидании наступления темноты. Минут через пять он достал пачку сигарет, выложил оставшиеся десять штук в боковой карман пиджака и закурил, используя пустую пачку, как пепельницу. В нее же он аккуратно затушил и окурок.

Он не питал иллюзий в отношении того, что исчезновение бельгийца так и останется незамеченным, но подумал, что для человека, ведущего подобный образ жизни, нередки отлучки из города. Если его друзья и вспомнят о нем, то посчитают, что он отбыл в длительную командировку. Какое-то время спустя начнутся поиски, сначала в них примут участие люди, связанные с изготовлением поддельных документов и порнографических открыток. Кто-то, возможно, придет в студию, но едва ли сунется в нее, обнаружив, что дверь на замке. А тому, кто проникнет в помещение, придется взломать сундук и вытащить все вещи, чтобы отыскать под ними тело.

Если нашедший тело будет принадлежать к преступному миру, он не сообщит в полицию о своей находке, придя к выводу, что фотографа устранил главарь какой-то банды. Ни один маньяк-покупатель порнографии не стал бы прятать тело после импульсивного убийства. Но, вероятно, полиция все-таки узнает о покойнике. Опубликует в газетах фотографию бельгийца, и бармен, возможно, вспомнит, что вечером 1 августа тот отбыл из бара в компании высокого блондина в клетчатом костюме и черных очках. Но наверняка пройдет не один месяц, прежде чем кто-то сообразит перетряхнуть банковский сейф фотографа, даже зарегистрированный на его собственное имя.

Он не разговаривал с барменом и заказывал официанту пиво две недели назад. Официант должен обладать феноменальной памятью, чтобы вспомнить его легкий иностранный акцент. Полиция попытается найти высокого блондина, но, даже если ей удастся выяснить, что его зовут Александр Даггэн, след далеко не сразу приведет к Шакалу. Короче, по меньшей мере месяц он мог ни о чем не беспокоиться, и это его вполне устраивало. Бельгийца он убил походя, как раздавил бы таракана. Шакал расслабился, выкурил вторую сигарету и выглянул наружу. Время близилось к десяти, и узкую улочку окутали густые сумерки. Он вышел из студии, запер дверь. На улице ему никто не встретился. В полумиле от студии он бросил связку ключей в канализационный колодец и услышал, как она шлепнулась в воду, пролетев несколько футов. Вернувшись в отель, он поужинал и лег спать.

Следующее утро Шакал провел в магазинах одной из рабочих окраин Брюсселя. Он купил ботинки на толстой подошве, длинные шерстяные носки, брюки из плотной хлопчатобумажной ткани, шерстяную клетчатую рубашку, ранец-рюкзак. Приобрел он также несколько кусков тонкой губчатой резины, хозяйственную сумку, моток шпагата, охотничий нож, две кисточки для рисования, по тюбику розовой и коричневой краски. Собрался было купить большую дыню на открытом ларьке, но передумал из опасения, что к уик-энду она начнет подгнивать.

В отеле, воспользовавшись новым водительским удостоверением, выписанным на ту же фамилию, что и паспорт, он взял машину напрокат и попросил старшего портье снять ему номер с ванной или душем на уик-энд где-нибудь на морском побережье. Несмотря на наплыв отдыхающих, портье нашел ему комнату в небольшом отеле с видом на живописный рыбный порт Зебрюгге и пожелал хорошего отдыха у моря.

Глава 7

Пока Шакал ходил по магазинам Брюсселя, Виктор Ковальски пытался объяснить, что ему нужно, в справочной международной телефонной связи на главном почтамте Рима.

Итальянского он не знал, поэтому прибегнул к помощи клерков, и в конце концов выяснилось, что один из них немного говорит по-французски. Ковальски терпеливо объяснил, что хочет позвонить человеку, живущему в Марселе, но не знает номера телефона. Да, фамилия и адрес ему известны. Фамилия Гржибовски озадачила итальянца, и он попросил записать ее на листке бумаги. Ковальски выполнил его просьбу, но итальянец, не в силах поверить, что чья-то фамилия может начинаться с буквосочетания «Grzyb…», продиктовал ее телефонисту на станции международной связи, как «Crib…», подумав, что написанная Ковальски буква «Z» на самом деле – «i». Джозеф Грибовски не значился в телефонном справочнике Марселя, о чем и сообщил итальянцу телефонист, а тот в свою очередь уведомил об этом Ковальски.

Но, будучи человеком ответственным и, к тому же, имея дело с иностранцем, клерк еще раз повторил фамилию, чтобы убедиться, правильно ли он ее понял.

– Il n'existe pas, monsieur. Voyons: jay, air, e-e-e… [13]13
  Его не существует, месье. Посмотрим: жи, эр, и-и-и…


[Закрыть]

– Non, jay, air, zed… [14]14
  Нет, жи, ар, зед.


[Закрыть] – прервал его Ковальски.

На лице клерка отразилось недоумение.

– Excusez moi, mousieur. Jay, air, zed? Jay, air, zed, eegree, bay?. [15]15
  Извините, месье. Жи, эр, зэед? Жи, эр, зед, игрек, би?


[Закрыть]

– Oui, [16]16
  Да.


[Закрыть] – настаивал Ковальски. – G-R-Z-Y-B-O-W-S-K-I.

Итальянец пожал плечами и вновь потянулся к телефону. Десять минут спустя Ковальски получил номер Жожо, а через полчаса дозвонился до него. Помехи искажали голос бывшего легионера на другом конце провода, и он не сразу подтвердил плохие новости, которые принесло письмо Ковача. Да, он рад звонку Ковальски, он сам ищет его уже три месяца.

К сожалению, да, маленькая Сильвия заболела. Она худела, бледнела, и, когда доктор поставил диагноз, ее уже пришлось уложить в постель. Она в соседней комнате. Нет, они живут в другой квартире, большего размера. Что? Адрес? Жожо медленно продиктовал его, а Ковальски, с высунутым от напряжения языком, записал на листке бумаги.

– Сколько времени дают ей лекари? – проревел он в трубку.

Ему пришлось трижды повторить вопрос, прежде чем Жожо понял его смысл. Последовала долгая пауза.

– Алле? Алле?

– Неделю, может, две или три, – ответил, наконец, Жожо.

Не веря услышанному, Ковальски смотрел на трубку. Затем повесил ее на рычаг и вышел из кабинки. Расплатившись за телефонный разговор, он забрал почту, сложил ее в стальной ящик, прикованный к его левому запястью, защелкнул его на замок и вернулся в отель. Впервые за многие годы он не знал, как ему поступить и к кому обратиться за советом.

В своей квартире в Марселе, той самой, в которой он всегда и жил, Жожо опустил трубку, услышав гудки отбоя. Рядом сидели два агента Отдела противодействия с «кольтами» в руках. Один держал на мушке Жожо, второй – его жену.

– Мерзавцы, – прошипел Жожо. – Подонки.

– Он едет? – спросил корсиканец.

– Он не сказал. Просто повесил трубку, – ответил поляк.

Корсиканец сверлил его взглядом.

– Он должен приехать. Таков приказ.

– Ну, вы меня слышали. Я сказал все, что вы хотели. Должно быть, он потрясен известием. Он повесил трубку. Я не мог воспрепятствовать ему.

– Лучше ему приехать, для твоего же блага, Жожо, – повторил корсиканец.

– Он приедет, – вздохнул Жожо. – Если сможет, то приедет. Ради девочки.

– Хорошо. Будем считать, что задание ты выполнил.

– Если так, убирайтесь отсюда, – вскричал Жожо. – Оставьте нас.

Корсиканец встал с пистолетом в руке. Второй агент по-прежнему сидел, глядя на женщину.

– Мы уйдем, но вместе с вами. Нам не нужно, чтобы вы кому-то рассказывали о нашей встрече или перезвонили в Рим, не так ли, Жожо?

– Куда вы нас повезете?

– Устроим вас на отдых. В новом отеле в горах. Много солнца и свежего воздуха. Пойдет тебе на пользу, Жожо.

– Надолго?

– Вы пробудете там сколько потребуется.

Поляк посмотрел в окно, на живописную панораму переплетения улочек и рыбных рядов Старого порта.

– Сейчас разгар туристского сезона. Каждый день приходят полные поезда. В августе мы зарабатываем больше, чем за всю зиму. Вы разорите нас.

Корсиканец рассмеялся, словно Жожо отпустил забавную шутку.

– Думай о выгодах, а не о потерях, Жожо. В конце концов, ты делаешь это ради Франции, твоей новой родины.

Поляк развернулся к нему:

– Плевать я хотел на политику. Мне все равно, кто стоит у власти, а кто рвется к ней, круша все и вся. Но я встречался с такими, как вы. Всю жизнь мне приходилось иметь с ними дело. Вы служили бы и Гитлеру, и Муссолини, и ОАС, если б вас это устроило. Правители могут меняться, но такие подонки, как вы, остаются всегда, – он уже кричал и, хромая, двинулся на корсиканца, на черный глазок пистолетного дула.

– Жожо, – взвизгнула его жена. – Я прошу тебя… оставь его в покое.

Поляк остановился и взглянул на жену, словно только сейчас вспомнил о ее присутствии. Перевел взгляд с одного агента на второго. Они все смотрели на него, жена – умоляюще, корсиканцы – бесстрастно. Они привыкли к подобным вспышкам, которые едва ли могли что-то изменить. Старший из агентов кивнул в сторону спальни.

– Собирайтесь. Сначала ты, потом – жена.

– А как же Сильвия? Она придет из школы в четыре. И никого не застанет, – вмешалась женщина.

Корсиканец не спускал глаз с Жожо.

– Мы заберем ее по пути. Все уже обговорено. Директору сказали, что умирает бабушка и вся семья собирается у ее смертного одра. Ваш отъезд не вызовет подозрений. А теперь пошевеливайтесь.

Жожо пожал плечами, еще раз взглянул на жену и захромал в спальню. Корсиканец последовал за ним. Женщина осталась сидеть на софе, комкая в руках носовой платочек. Какое-то время спустя она подняла голову и посмотрела на второго агента, более молодого по возрасту.

– Что… что они с ним сделают?

– С Ковальски?

– С Виктором.

– Кое-кто хочет с ним побеседовать. Вот и все.

Часом позже большой «ситроен» уже мчался к маленькому, хорошо охраняемому отелю. Семья Жожо расположилась на заднем сиденье, агенты сидели впереди.

* * *

Шакал провел уик-энд у моря. В субботу, купив плавки, он загорал на пляже Зебрюгге, несколько раз окунулся в Северное море, потом погулял по портовому городку и прошелся вдоль мола, где когда-то сражались и умирали английские солдаты и матросы. Некоторые из стариков, что сидели на моле и удили рыбу, могли бы рассказать Шакалу, спроси он их о событиях сорокашестилетней давности, но такого желания у него не возникло. В тот день Англию представляли лишь несколько семей, разбросанных по пляжу, наслаждающихся теплым солнцем и наблюдающих за детьми, плещущимися в прибое.

В воскресенье утром он собрал чемоданы, сел в машину и устроил себе экскурсию по Фландрии. Походил по узким улочкам Гента и Брюгге, на ленч заглянул в ресторан «Сайфон» в Дамме, где на открытом огне жарили бесподобные бифштексы, а во второй половине дня взял курс на Брюссель. Прежде чем отойти ко сну, он попросил, чтобы рано утром ему принесли в номер завтрак и корзинку с ленчем, ибо он собирался поехать в Арденны и посетить могилу старшего брата, убитого в сражении за Балж между Бастонью и Мальмеди. Портье, предельно внимательный, заверил Шакала, что в точности выполнит его указания.

* * *

В Риме для Виктора Ковальски уик-энд прошел не так спокойно. Он регулярно заступал на вахту у лифта и лестницы на восьмом этаже или на крыше в ночь. В свободные часы спал он мало, главным образом лежал на кровати, курил и пил красное вино, которое закупалось для экс-легионеров в больших, с галлон, бутылях. Кислое итальянское вино не идет ни в какое сравнение с алжирским, думал он, но лучше что-то, чем ничего.

Как обычно, Ковальски потребовалось много времени, чтобы самостоятельно найти решение вставшей перед ним проблемы, но к понедельнику он составил план дальнейших действий.

Уехать он намеревался ненадолго, на день, может, два, это зависело от расписания авиарейсов. Поступить иначе он не мог. А потом собирался все объяснить патрону. Виктор не сомневался, что патрон его поймет, хотя и чертовски рассердится. Его подмывало рассказать обо всем Родину, попросить отпуск на сорок восемь часов, но он чувствовал, что полковник, хотя и прекрасный командир, принимающий близко к сердцу заботы своих солдат, не разрешит ему уехать. Полковник не поймет, что для него Сильвия, а Ковальски знал, что не сможет этого объяснить. Он ничего не мог объяснить на словах. В понедельник утром Виктор тяжело вздохнул, готовясь заступить на вахту. Ему не давала покоя мысль, что впервые за время службы в Иностранном легионе он решился уйти в самоволку.

* * *

Шакал поднялся одновременно с Ковальски и начал готовиться к поездке. Принял душ, побрился, позавтракал. Достал из шкафа футляр с разобранным ружьем, завернул каждый компонент в несколько слоев губчатой резины и перевязал свертки бечевкой. Затем сложил их на дно рюкзака. Туда же легли тюбики с краской, кисточки, брюки из плотной ткани, клетчатая рубашка-ковбойка, носки, башмаки. Сетчатая сумка-авоська уместилась в одном наружном кармане, коробка с патронами – в другом.

Шакал надел полосатую рубашку, черный галстук, серый костюм, черные туфли итальянского производства. Спустился к машине на автомобильную стоянку при отеле, запер рюкзак в багажник, вернулся в фойе, взял корзинку с ленчем, кивнул портье, который пожелал ему счастливого пути, и к девяти часам уже выехал из Брюсселя по автостраде Е40 на Намюр.

Равнина уже купалась в лучах солнца, обещавших жаркий день. Дорожная карта подсказала ему, что до Бастони девяносто четыре мили, и он добавил еще пяток на поиски уединенного местечка в лесах и холмах к югу от городка. Подсчитал, что до полудня без труда одолеет сотню миль, и вдавил в пол педаль газа.

Прежде чем солнце достигло зенита, Шакал проехал Намюр и Марш, приближаясь к Бастони. В маленьком городке, превращенном в руины в 1944 году пушками «королевских тигров», [17]17
  Имеется в виду контрнаступление немецких войск в Арденнах в 1944 г.


[Закрыть]он свернул на юг. Леса становились гуще, дорога петляла в тени высоких буков и вязов, и все реже полосы солнечного света падали на асфальт.

В пяти милях от города Шакал нашел узкий проселок, ведущий в лес. Еще через милю от него отходил второй. Шакал свернул на него, проехал с десяток ярдов и остановил машину в густом подлеске. Выкурил сигарету, прислушиваясь к бульканью воды в остывающем двигателе, шуму ветра в вершинах деревьев, далекому воркованию голубя.

Не спеша вылез из кабины, открыл багажник, вытащил рюкзак. Снял безукоризненно сшитый серый костюм и положил на заднее сиденье. Надел брюки из плотной хлопчатобумажной ткани. Поменял рубашку и галстук на клетчатую ковбойку, дорогие туфли – на башмаки с толстой подошвой и длинные шерстяные носки, в которые заправил брючины.

Один за другим он развернул компоненты ружья и собрал его. Глушитель и оптический прицел положил в карманы брюк. Двадцать патронов из коробки высыпал в левый нагрудный карман рубашки, единственную разрывную пулю, завернутую в бумагу, осторожно опустил в правый.

Оставив собранное ружье на капоте, вновь вернулся к багажнику и достал дыню, купленную прошлым вечером на брюссельском рынке. Закрыл багажник, положил дыню в рюкзак, где остались лишь тюбики с краской, кисточки да охотничий нож, запер машину и ушел в лес. Часы показывали начало первого.

Через десять минут он нашел длинную узкую поляну. Положив ружье под деревом, он отсчитал сто пятьдесят шагов, затем нашел другое дерево, от которого мог видеть место, где осталось ружье. Выложив содержимое рюкзака на землю, он снял колпачки с обоих тюбиков и начал раскрашивать продолговатую дыню. Верхняя и нижняя части из зеленых стали коричневыми, кольцевая поверхность между ними – розовой. На еще влажной краске указательным пальцем он начертил пару глаз, нос, усы и рот.

Вонзив нож в вершину дыни, чтобы не смазать краску пальцами, Шакал опустил ее в сумку-авоську. Благодаря редкому плетению из тонкой нитки она ни в коей мере не закрывала ни контура дыни, ни нанесенного на ней рисунка.

Затем он глубоко вогнал нож в дерево на высоте семи футов от земли и повесил авоську на рукоять ножа. На фоне зеленого ствола розово-коричневая дыня напоминала парящую в воздухе человеческую голову. Отступив на пару шагов, Шакал придирчиво оглядел результат своих трудов и остался доволен увиденным.

Он навернул колпачки на тюбики с краской и зашвырнул их в лес. Кисточки втоптал в землю. Подхватил рюкзак и направился к ружью.

Установил глушитель и телескопический прицел. Оттянул затвор и вложил в казенник первый патрон. Повернулся к висящей в дальнем конце поляны дыне и прильнул к окуляру. И удивился, какая она большая и четкая. Казалось, он смотрит на голову человека с расстояния не более тридцати ярдов. Он различал нити авоськи, а также нанесенные пальцем разводы, имитирующие основные черты лица.

Шакал чуть изменил стойку, опершись спиной о дерево для большей устойчивости, и вновь прицелился. Две перпендикулярные волосинки перекрещивались не в самом центре, поэтому правой рукой он начал вращать юстировочные винты до тех пор, пока они не разделили поле окуляра на четыре равных сегмента. Лишь после этого, поймав в перекрестье середину дыни, он нажал на спусковой крючок.

Отдача оказалась слабее, чем он ожидал, а благодаря глушителю хлопок выстрела едва ли донесется до другой стороны тихой улочки. С ружьем в руке он пересек поляну и осмотрел дыню. В правой верхней части пуля содрала кожицу плода, задела веревку и впилась в ствол. Он вернулся на прежнее место и выстрелил вновь, не меняя положения перекрестья прицела.

Итог оказался тем же, но пуля прошла на полдюйма ниже. Шакал выстрелил четырежды, не касаясь юстировочных винтов, пока не убедился, что целится верно, но прицел смещен вверх и чуть вправо. Затем он повернул винты.

Следующая пуля попала в нижнюю левую половину. Он пересек поляну и внимательно оглядел дырку, аккурат в левом уголке нарисованного им рта. Еще три раза он стрелял с тем же положением перекрестья, и все пули легли в ту же зону. Тогда он чуть отвернул винты в обратном направлении.

Девятый выстрел пришелся в лоб, куда он и метил. Снова Шакал подошел к дыне, но на этот раз достал из кармана мел и обвел зоны попадания пуль, в верхней правой части, у левого уголка рта и в центре лба.

Затем он поразил каждый глаз, переносицу, верхнюю губу и подбородок. Повернув дыню «в профиль», последние шесть пуль он послал в висок, ухо, шею, щеку, челюсть и затылок, и лишь одна из них на самую малость отклонилась от цели.

Закончив пристрелку и отметив положение юстировочных винтов, Шакал достал из кармана тюбик быстросхватывающего клея и выдавил вязкую жидкость на головки винтов, бакелитовую наружную поверхность прицела. За полчаса, пока он выкурил две сигареты, клей затвердел, и теперь положение перекрестья обеспечивало точность стрельбы с расстояния 130 метров.

Из другого нагрудного кармана Шакал достал разрывную пулю, снял обертку и вставил ее в казенник. Тщательно прицелился в центр дыни и выстрелил.

Едва голубоватый дымок слетел с торца глушителя, Шакал прислонил ружье к дереву и направился к висящей на рукояти ножа сумке-авоське. Двадцать первых пуль проделали в дыне разве что дырочки. Последняя разнесла ее вдребезги. Косточки и сок выплеснулись на ствол, куски, выдавленные сквозь ячеи, разбросало по траве. Ошметки скопились в нижней части авоськи.

Шакал снял авоську с рукояти ножа и закинул в кусты. Выдернул нож из дерева и убрал в чехол. В который уж раз пересек поляну, подхватил ружье и зашагал к машине.

Разобрал ружье, аккуратно завернул каждый компонент в губчатую резину, перевязал и уложил в рюкзак. За ружьем последовали башмаки, носки, ковбойка и брюки. Он вновь, облачился в городской наряд. Положил рюкзак в багажник, закрыл его и принялся за ленч.

Закусив, Шакал выехал на шоссе и повернул налево, к Бастони, Маршу, Намюру и Брюсселю. Приехав в отель чуть позже шести, он отнес рюкзак в свой номер, затем спустился вниз, рассчитался за взятую напрокат машину. Прежде чем принять душ перед обедом, он целый час чистил ружье и смазывал движущиеся части, а затем разложил все компоненты по соответствующим отделениям футляра и убрал его в шкаф, заперев дверцу на ключ. Ночью он выбросил рюкзак, моток шпагата и губчатую резину в мусорный ящик, а двадцать одну использованную гильзу – в канал.