Текст книги "Подайте мне Джоконду"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава 12

Погода становится все лучше. Уже из-за одного только этого великолепного солнца Дюбону стоило заставить меня сыграть роль больного. Да уж, парень он не промах. Это же надо – суметь устроить приятелю натуральный аппендицит только для того, чтобы дать ему возможность продлить свой отпуск! До сих пор я полагал, что такое встречается лишь в книгах, да и то – только в моих. Что, конечно, в немалой степени повышает их тиражи.

Вдыхаю полной грудью. Ничего не скажешь, этот воздух стоит того, чтобы им дышать. Медленно, торжественным шагом, как гладиатор-победитель, пересекаю обширный фабричный двор. Безрукий сторож торопится мне навстречу. Ради меня он пригладил усы и поправил козырек фуражки.

– Позвольте доложить, господин комиссар, – говорит он, – что раньше я был жандармом.

Сдерживая нарождающуюся веселость, уверяю его, что я так и думал – видна хорошая наследственность. Взгляд его становится влажным; возможно, и не только взгляд.

– Двадцать лет беспорочной службы, – рапортует он и принимается рассказывать о себе. Сначала он служил в Юра. Его шеф принуждал мальчишек-пастухов к содомскому греху, и он на него донес.

– А что бы вы сделали на моем месте, господин комиссар? – вопрошает он. – Тем более что сам-то я педиком не был...

– Еще бы.

Потом он излагает историю с мотоциклом, из-за которого лишился руки, и переходит к здоровью своей благоверной. Но тут я его прерываю:

– Вы прожили достойную жизнь, посвященную стране и долгу, – добродетелям, которые являются лучшим украшением французской нации. Эхо «Марсельезы» звучит в вашем сердце. Кстати, – добавляю я менее торжественно, но более интимно, – где живет секретарша вашего директора?

– Над булочной Бишоне.

– Я вами доволен, – заявляю я самым прочувствованным тоном, на который способен, возложив ему руку на плечо.

Он вытягивается в струнку, пожирая глазами мою удаляющуюся спину.

«Бишоне и наследник», – гласит надпись на вывеске булочной, выполненная классическим античным шрифтом. Рядом с магазином – дверь, ведущая в жилую часть дома. Вхожу. Передо мной – лестница, ведущая на второй этаж, но тут я спохватываюсь, что не знаю имени девицы. Можете считать меня круглым дураком, но эту маленькую подробность я совершенно выпустил из вида.

Даю задний ход и захожу в булочную.

– Здравствуйте, мадам, – вежливо приветствую я гору мяса, восседающую на табурете за мраморным прилавком.

Мадам поднимает на меня коровьи глаза. Судя по всему, она слишком много глядела на проходящие поезда, отчего у нее развился острый конъюнктивит. Губы ее украшают толстые усы, а подбородок обрамляет небольшая бородка. На вид она столь же индифферентна, как пакет сушек.

– А, – равнодушно отзывается она.

– Давно здесь живете? – осведомляюсь я.

Жирный подбородок дрожит от с трудом подавляемого зевка.

– Сколько человек живет в доме? – настаиваю я.

– Огюст и Фернан, – говорит она и скромно добавляет: – А еще я.

Огюст и Фернан меня не интересуют.

– А кто снимает в доме квартиры?

– Я, Огюст и Фернан, – повторяет она менее скромно, но столь же терпеливо.

– Это понятно. А кто еще?

– На втором этаже больше никого.

Меня охватывает непреодолимое желание засунуть каравай хлеба ей в глотку, а второй – куда-нибудь еще, но я вспоминаю, что Сан-Антонио – прежде всего джентльмен. А джентльмен должен вести себя с дамами как светский человек. Стискиваю кулаки, чтобы избежать искушения сомкнуть пальцы на ее шее, и самым елейным тоном спрашиваю:

– А на первом?

– На первом? – раздумывает она. – Господин Этьен живет, только он на прошлой неделе умер. А напротив – мадемуазель Роза, секретарша. На фабрике работает.

Изображаю широкоформатную улыбку:

– Роза, а дальше?

– Роза Ламбер.

– Сердечное вам спасибо, дорогая мадам, – сюсюкаю я, – как бы я хотел, чтобы меня всегда так понимали.

С этими словами я покидаю булочную.

Снова войдя в дом, вижу на первом этаже две двери. Прикрепленная на одной из них визитная карточка уверяет, что мадемуазель Роза Ламбер живет именно здесь. Мой «сезам», как и следовало ожидать, за считанные секунды находит общий язык с дверным замком. Вхожу и тщательно запираюсь на два оборота ключа не потому, что я пуглив, а просто именно так дверь была заперта до меня. Осматриваюсь и присвистываю от удивления. Такое ощущение, что я нахожусь в витрине «Галери Лафайет»: сверху донизу тут все пахнет дорогими покупками. Мебель великолепная и совсем новая – впрочем, на мой вкус она слишком помпезна. В одном углу – роскошный радиоприемник, проигрыватель и гора пластинок.

Заглядываю в спальню, задерживаю взгляд на шестиспальной кровати, потом перебираюсь на кухню. Оценив ее великолепие, возвращаюсь в гостиную и комфортабельно располагаюсь в кресле.

Да-а, деньжата в этом доме водятся. Причем, судя по всему, завелись они не так уж давно. Либо на крошку свалилось неожиданное наследство, либо она подцепила индийского раджу, разбрасывающего монету не глядя.

Протягиваю руку, чтобы подтянуть к себе передвижной бар на колесиках, наполненный хорошо подобранными напитками. Часы бьют полдень. Мадемуазель вот-вот должна появиться. Наливаю стакан чинзано, способного воскресить всю Францию, если бы она вдруг погибла. Добавляю немного ликера и переправляю в дыру, которую добрый боженька на всякий полезный случай расположил у меня под носом. Великолепно! Более того, сногсшибательно!

В таких невинных развлечениях проходят ближайшие пятнадцать минут. Потом еще столько же. Я уже начинаю слегка беспокоиться, когда в подъезде раздается звук шагов. В замке поворачивается ключ, девица Роза входит и тут же закрывает дверь за защелку. Затем оборачивается и, поскольку я предусмотрительно оставил дверь в гостиную открытой, тут же видит меня. Вскрикивает и делает шаг назад – увы, входная дверь заперта.

– Не надо бояться, моя очаровательная крошка, – мурлычу я.

Тут она меня узнает. Открывает рот и удивленно бормочет:

– Полиция?..

Из чего я заключаю, что, несмотря на все заверения, язык ее патрон все-таки распустил. Впрочем, возможно, мадемуазель Роза ему настолько близка, что как постороннюю он ее не воспринимает.

– Подойдите, дитя мое, – сюсюкаю я. Она входит в комнату.

– Как видите, налицо нарушение закона о неприкосновенности жилища, – светским тоном продолжаю я. – У меня не было никакого права вламываться к вам таким образом. Суровый закон, между прочим. Тем не менее я на него чихать хотел.

Она смотрит на меня и задает вечный вопрос – боже мой, сколько раз я его уже слышал:

– Чего вы хотите?

– Чего я хочу? Господи, совсем немного. Поговорить с вами. Понимаете, увидев вас, я сразу понял, что беседа с вами доставит мне огромное наслаждение.

Роза молча смотрит на меня.

– Присаживайтесь, будьте как дома, – разливаюсь я соловьем. – Самое главное в жизни – чувствовать себя как дома и не дергаться.

Она садится, двигаясь, как лунатик. Однако упорства девушке не занимать.

– Что вам от меня нужно? – продолжает настаивать она.

– Любовь моя, а у вас что, рыльце в пушку? Я же сказал, что хочу поговорить.

– О чем?

– О вашей работе, например. Не против? На мой взгляд, тема не хуже любой другой. Кстати, по поводу работы: вы знаете, что Компер умер?

Ох уж эти дилетанты – что Три Гроша, что эта девица – не умеют держать удар, хоть ты лопни. Вижу, как она качается и цепляется за кресло; лицо побледнело, глаза испуганно расширились.

– Точнее, он убит, – поправляюсь я. – А вы, малышка, похоже, попали в довольно неприятную компанию. Потому что во главе ее стоит тип, которого смертельный исход не пугает. Сейчас этот некто занят тем, что уничтожает всех, как-то связанных с делом. Играючи уничтожает, и независимо от того, по уши ты в деле увяз или так, сбоку припека. Так что позвольте вам посочувствовать: не думаю, что вы в безопасности, моя красавица, совсем не думаю. Скорее наоборот.

Мой монолог возымел действие: Розу аж затрясло от страха. Однако кашу маслом не испортишь.

– Пересядьте-ка вы лучше от окна подальше, – заботливо предлагаю я. – А то, неровен час, влепят в вас пулю. Этот ваш тип, знаете ли, щедр на подобные подарки.

Она молча смотрит на меня глазами побитой собаки.

– Да вы не сомневайтесь, мне вас на пушку брать надобности никакой, – увещеваю я. – Ежу понятно: о времени отправления грузовика с бумагой Комперу сообщили вы. Больше некому, поскольку знали об этом только вы да директор, никто больше той папочки и в глаза не видел. А теперь слушайте: единственный ваш шанс не сыграть в ящик – вот сейчас, сию минуту подробненько мне все рассказать. Тогда я договорюсь, чтобы вам разрешили уехать. Ненадолго – но этого хватит, чтобы от банды и следа не осталось. Ну "а если откажетесь – ничего не поделаешь, в таком случае я вас оставлю на произвол судьбы. Боюсь, правда, судьба эта будет не так уж завидна. Не самый приятный подарок для молодой девушки – получить пулю прямо в центр перманента.

Еще мгновение она колеблется, а потом принимает решение, вполне характерное для такого сорта девиц, когда они попадают в затруднительное положение: ревет в три ручья. Я покорно пережидаю этот потоп, понимая, что утешать женщину в горе – занятие бессмысленное. Тем более что длится оно обычно не так уж долго.

Как всегда, я оказался прав. Два-три завершающих всхлипа – и мадемуазель готова к разговору.

– Дура я, дура, – горестно вздыхает она. – Не думала, что это окажется так опасно. Если и уступила, то только из-за калеки-матери.

Ну-у, ребята. Нельзя же настолько не иметь воображения. Истории о бедных больных матушках перестали действовать еще до войны, а уж сегодня, чтобы им поверить, нужно быть полным дебилом. Тем временем красотка мне объясняет, что, конечно, дала себя соблазнить, но...

– Скажите, сердце мое, – останавливаю я ее излияния, – вам не легче будет рассказывать, если мы начнем сначала, а?

Роза на секунду замолкает, потом покорно кивает.

– С господином Компером я познакомилась этой зимой, – тихо говорит она. – На лыжной станции. Он был один, я тоже.

Из дальнейшего разговора я понял, что Комперу не потребовалось больших усилий, чтобы затащить киску к себе в постель. Он ей устроил развлечение типа «папа-мама», а потом, для большего впечатления, «китайский павильон». Когда же девица окончательно созрела, дал ей понять, что готов платить неплохую монету за совершенно невинную информацию. Она, конечно, сначала отказалась – по ее, конечно, словам, – но он ей поклялся, что риска нет никакого, поскольку речь идет об обычном соперничестве фирм. В конечном итоге, как и следовало ожидать, грехопадение состоялось – на стороне искусителя оказались слишком весомые доводы: больная мать, новый проигрыватель/шикарная мебель, современная квартира и прочее в том же духе.

– Скажите, вы всегда имели дело только с Компером?

– Да, господин комиссар.

– И больше никого из банды не знаете?

– Нет, господин комиссар.

Я в бешенстве. Ну расколол я эту дуреху, – и что это мне дает? Нет уж, именно благодаря ей я доберусь до истины. В конце концов, почему бы и нет? Не думаю, что я сильно преувеличивал, пугая бедную мышку: мадам в синем наверняка решила уничтожить всех возможных свидетелей, и ее в том числе. Мало ли что мог Компер ей сболтнуть, лежа с ней на одной подушке? Мужчины ведь так глупы! Так что мой единственный шанс – оставить секретаршу на свободе. Маленькая Роза привлечет пчелку. Экое дерьмо. Чего это меня вдруг потянуло на дешевые метафоры?

– Что ж, – говорю я, – вы были со мной честны. Я отвечу вам тем же. Вы останетесь на свободе, и никто не узнает о вашей роли в этой истории.

Она признательно улыбается, но в следующую секунду ее лицо искажает гримаса ужаса.

– Не стоит так нервничать, – замечаю я, – без охраны я вас не оставлю.

– Вы так добры, – лепечет она, поднимая на меня повлажневшие глаза.

Беру ее за руки и нежно провожу пальцами вверх, вплоть до жаркого пуха подмышек.

– Это мое слабое место, – шепчу я, – я всегда слишком добр с женщинами...

Глава 13

Я и раньше догадывался, что в любви мадемуазель Ламбер – отнюдь не дура. Наоборот, она ценит мужчину и не упускает случая установить связь между нашей старой планетой и седьмым небом. О трюках, которые она мне демонстрирует, не говорится даже в Библии. Волнение доводит ее недюжинный природный талант до высот подлинной гениальности. Малышка жаждет утвердиться в моих глазах и потому отдается от всего сердца. Так что, когда наступает пора последних содроганий, знаменующих окончание сеанса, я невольно задаюсь вопросом: зовут ли меня Сан-Антонио и не Пасха ли сегодня?

Потом Роза спрашивает меня, люблю ли я телячьи ножки. Она их, оказывается, обожает. К тому же именно данный деликатес она приобрела к завтраку и интересуется, не соблаговолю ли я к ней присоединиться.

– С восторгом, – отзываюсь я, нимало не кривя душой.

За едой я продолжаю подробнейшим образом ее расспрашивать в надежде вытянуть из нее еще что-нибудь интересное. Однако красавица столь явно ничего больше не знает, что я сдаюсь. Судя по всему, Компер был щедр в деньгах, но не в признаниях. Он не без удовольствия – и тут я его понимаю – занимался с ней любовью, но рот держал на замке. Особой трудности это не представляло, поскольку Роза и сама предпочитала в подробности не лезть. У нее хватило мозгов сообразить, что чем меньше она знает, тем меньше рискует нажить неприятности, если все раскроется.

Завтрак съеден, и я как раз помогаю мадемуазель застегнуть лифчик, когда раздается звонок.

– Это еще что? – удивляюсь я.

– Телефон.

– У тебя есть телефон? А я думал, в провинции такую штуку не часто встретишь в частной квартире.

– Патрон поставил. На случай, если я внезапно понадоблюсь.

Я проницательно смотрю на нее. Она слегка розовеет. До меня доходит, что Компер был отнюдь не единственным посетителем этой славной квартирки. Видно, господин директор хотел, чтобы пташка была всегда под рукой на случай, если им овладеет приступ хандры.

– Ладно, – говорю, – иди-ка ответь. Она идет в спальню и снимает трубку:

– Алло.

Я бесшумно прыгаю к лежащему на столе отводному наушнику и подношу его к уху. Слышу, как на другом конце провода женский голос спрашивает:

– Мадемуазель Ламбер?

– Да.

– Говорит мадам Болуа.

Я не вижу свою курочку, но чувствую, что она совершенно ошеломлена.

– Добрый день, мадам, – бормочет она.

– Здравствуйте, – сухо говорит мадам. – Я хотела бы вас видеть. Мы можем встретиться в конце дня, сразу, как вы закончите работу?

– Но... да, конечно, – неуверенно соглашается Роза.

– Где?

– Можно у вас дома. Я буду в половине седьмого.

– Хорошо, договорились. До свидания.

Невидимая собеседница вешает трубку. Заглядываю в спальню и вижу, что Роза все еще держит свою трубку в руке, задумчиво уставившись в пространство. Кажется, будто она немного съежилась.

– Кто это был? – интересуюсь я.

Она осторожно кладет трубку на рычаг.

– Жена моего директора.

– Вот как?

Что-то мне тут не нравится, но пока не понимаю, что именно. Во всяком случае, мысленно констатирую, что директора фабрики зовут Болуа. Беру телефонный справочник и выясняю, что живет он неподалеку, в местечке под названием Пон-де-Кле.

– Она что, имеет привычку тебе звонить? – интересуюсь я.

– Нет, сегодня впервые.

– Как думаешь, с чего это вдруг ты ей понадобилась? Она колеблется, снова краснеет, потом пожимает плечами:

– Понятия не имею.

Вид у нее при этом такой же честный и искренний, как у торговца подержанными автомобилями, который пытается всучить вам старую рухлядь, уверяя, что это отреставрированный «бьюик». Сажусь рядом с ней на кровать и голосом, исполненным нежного упрека, вопрошаю:

– А что, если мы не будем лгать? Она смущенно отворачивается.

– Можно подумать, что ты боишься, – замечаю я.

– Это правда, – бормочет она. – Только не по той причине, о которой вы думаете. Понимаете, директор и я... мы...

– Короче, ты с ним спишь, так?

– Да.

– Потому он тебе и поставил телефон, верно? Хочет, чтобы ты была под рукой. Как только ему удается улизнуть из дома, вы встречаетесь. Угадал?

– Да, – подтверждает милое создание.

– Как это ты еще успеваешь менять трусики? – смеюсь я. – Компер, твой патрон... это не считая тех, кто подвернется случайно. У тебя что, внутри обогреватель, а, малышка?

Роза улыбается. Мое замечание ее не сердит – похоже, она не испытывает внутреннего недовольства от обилия своих сексуальных эмоций. Возвращаюсь к основной теме:

– Так почему все-таки она тебе позвонила? Как-никак, жена патрона... Как думаешь?

– Боюсь, она кое-что узнала.

– Думаешь, какая-нибудь добрая душа просветила ее по поводу того, что журналисты назвали бы брачной изменой? Анонимное письмо – услада провинциала.

– Да, боюсь, – кивает она.

– Что она из себя представляет, эта жена Болуа? Старая, страшная, больная?..

– Нет, совсем нет. Она парижанка, гораздо моложе его.

Ревновать она не станет – они уже давно предоставили друг другу полную свободу. Но она может воспользоваться моей связью с ее мужем, чтобы потребовать развода.

– Чего же тут бояться? – ухмыляюсь я. – Дорогу освободит. Настроишь своего патрона как следует – глядишь, он на тебе и женится. И мама-калека будет спасена.

– Не женится он на мне. Я не его круга. Ничего себе. У этого типа, оказывается, еще и социальные предубеждения.

– А когда он на тебя карабкается, лягушонок, это его не смущает?

– Господи, как это неприятно! – почти не слушая меня, восклицает Роза. – А вдруг она затеет скандал? Мне тогда во всей округе работу не найти.

Можно было, конечно, объяснить ей, что при ее талантах ей обеспечена работа в любом борделе Гренобля, но я удерживаюсь. Конечно, полицейских считают грубиянами, но даже если это так, должны же быть исключения, подчеркивающие правило?

– Там видно будет, – философски заявляю я. В два часа она уходит на работу. Следую за ней на почтительном расстоянии, чтобы не привлекать внимания. Когда она входит в здание, поворачиваю обратно. До конца рабочего дня можно быть спокойным. Да и вообще, с чего я взял, будто ей грозит опасность? Кто такая эта девчонка? Так, сто пятнадцатая спица в колеснице. На черта она сдалась этой банде, тем более что у них и без того полиция на плечах висит?

Все так, только я почему-то неспокоен. Спрашиваю себя, в чем дело, и с удивлением понимаю, что мучает меня не что иное, как угрызения совести. Право исповедовать высокие теории надо заслужить, а не украсть. Я был не прав, послушавшись Дюбона и обманув Старика. Развлекаюсь тут с девчонкой, обжираюсь в ее обществе телячьими ножками вместо того, чтобы сесть на парижский поезд... Нет, ребята, это не по-католически! Я на мертвой точке. Чувствую себя неприкаянным, как лодка, сорвавшаяся с якоря. Хочется крикнуть «караул» и прыгнуть в поезд на ходу. Похоже, это лучшее, что я могу сделать.

Иду на почту и вызываю Дюбона. Он берет трубку. Правда, его «алло» звучит невнятно, но кто еще будет говорить по телефону с набитым ртом?

– Привет! – говорю я.

– А, это ты, супермен моей жизни! – восклицает он, сделав могучий глоток.

– Опять жуешь? – осведомляюсь я.

– Цесарку, малыш. Не знаю ничего более вкусного. Конечно, при условии, что повар не будет жалеть масла. Ее, проклятую, чертовски легко пересушить.

– Господи, – не выдерживаю я, – ты не человек, а просто живоглот какой-то. Единственный смысл жизни – пожрать как следует!

– А он не хуже любого другого, – не без гордости утверждает Дюбон.

– Согласен, – язвительно замечаю я. – Каждый имеет тот идеал, которого достоин.

– Так чем сейчас занят знаменитый комиссар Сан-Антонио? – меняет он тему. – Король детективов и красоток?

– Он в мертвой точке, понял, вершина кулинарного искусства? Сыт фальшивомонетчиками и возвращается в свой курятник.

Дюбон издает ряд невнятных звуков, каждый из которых завершается по меньшей мере тремя восклицательными знаками.

– Что случилось? – напоследок интересуется он.

– Ничего. Просто у меня это дело уже в печенках сидит. Нахлебался дерьма досыта. Я на пределе, понимаешь? И возвращаюсь в Париж. Потому тебе и звоню.

Следует молчание, тяжелое, как наследие гидроцефала.

– Ты серьезно? – наконец спрашивает он.

– Более чем. Я пуст. Мои шмотки пришлешь с ближайшим поездом. К куртке приколи счет. Чек я тебе вышлю.

– Можешь его приколоть знаешь куда? – скрежещет он. – Ни черта не понимаю! Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты оставляешь этих подонков резвиться после того, как они взорвали твою машину и усыпали тебе дорогу трупами? Господин, понимаете ли, сует руки в брюки и больше этим вопросом не интересуется. Пять трупов значат для него не больше, чем пара дырявых носков!

– Слушай, запиши-ка ты этот монолог на пластинку, – советую я. – Будешь ставить своим клиентам после воскресного завтрака. Между чашечкой кофе «Ява» и английским вальсом. Они будут кататься со смеху.

– Нет, подумать только! – снова переходит в атаку Дюбон. – Этот тип взрывает динамитом моих лучших клиентов! Оставляет меня на несколько дней без машины! И вдобавок возвращает мой любимый джип с простреленным бампером!

– Что ты мелешь?

– Правду, мой президент, одну только правду и ничего, кроме правды. Правда, правую руку поднимаю не для того, чтобы поклясться, а для того, чтобы схватить тебя за глотку! Я заставляю Цезаря сделать за тебя чуть ли не половину работы! И еще, и еще... А ты уезжаешь!

– А я уезжаю.

– И этого мошенника я называл своим другом! – рычит он. – Ты, грязный пузырь! Ты ее сам придумал, свою репутацию. В романах «Черной волны». А на самом деле это чистейшая липа, мой зайчик, господин Сан-Антонио. Ты же свои комиссарские нашивки заработал в кровати префекта полиции. Что, не так?

Я так сжимаю кулаки, что кости трещат. Попробовал бы он сказать мне это в лицо! Хоть Дюбон мне и лучший друг, за такие слова я заставил бы его проглотить собственную челюсть!

– Человек, достойный этого звания, не имеет права бросать такое дело на полпути! – не унимается тем временем лучший друг. – Иначе наступит торжество порока и несправедливости!

– Опять кутаешься в трехцветное? – перехожу я в контрнаступление. – Все еще считаешь себя журналистом? Говоришь так же ходульно, как и писал, ты, торговец салатом, пожиратель пересушенной цесарки.

– Пересушенной?! – взвивается он. – Кто это сказал?

– Я сказал. И еще кое-что скажу, ты, пример позднего умывания. Твои уговоры на меня не действуют. Сказал – уезжаю, значит – уезжаю. И не будем к этому возвращаться. Что касается дела – им займется лионская полиция. Слава богу, я не единственный фараон во Франции.

– Лионская полиция! – горестно смеется Дюбон. – Не говори мне о ней. Парни, не способные даже узнать, где провела день их жена. Да они бегут в газету давать объявление, если у них собачонку украдут!

– Это все? – спрашиваю я. – Или еще что скажешь? По моему тону он понимает, что решение окончательное, но удержаться не может и заявляет напоследок, что я агент не полиции, а содомского греха. Правда, излагает он эту мысль несколько грубее, но настолько образно, что мне даже удается пополнить свой словарь.

Потом Дюбон бросает трубку и идет доедать цесарку. Мне грустно, как кастрированному кобелю, присутствующему при случке. Тяжелое это занятие – расстраивать хорошего друга.