Текст книги "Слепые тоже видят"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава (в действительности) восьмая

Все шесть дам под одну гребенку (но какую!). И как по маслу! Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я говорю чистую правду?

Ну, Берю! Ну, мастак!

Мастер-долбежник высшего разряда!

Сверхзвуковой пневматический отбойник супер-модерн! Всю конюшню ввел в экстаз. Он дал возможность дамам-затворницам обнаружить в себе свойства, о которых они даже не подозревали. Инвестиции – напор – результат! Работа так работа – с полной отдачей, и никаких послаблений.

В одном и том же режиме! Большому кораблю – большое плавание!

– Я никогда не освобожусь от этой напасти! – гундосит он. – Я никогда не выздоровлю! Если бы ты видел эту удочку, Сан-А! Как же в таком виде на улицу выходить? Придется смастерить специальный обтекатель. Я похож на рыцаря перед турниром! Куда его привязывать? Посмотри, я ведь поработал со всеми шестью, а он – как ни в чем не бывало! Ну что это, будто олимпийский факел! Привяжу наше трехцветное знамя, как к древку, и буду ходить в колонне ветеранов, чтобы было не так заметно. Выйду на Елисейские поля – полицейские будут честь мне отдавать!

Я пытаюсь принести мир в его растревоженную душу. Обычно таким образом успокаивают импотентов. Им строят всякие миражи, обещают лучшие времена, просят запастись терпением. Но здесь абсолютная противоположность. Мне приходится обещать Толстяку инертное завтра и гениталии мягкие, как потерянная перчатка. Полное атрофирование всего плотского. Но он слушает меня и не слышит. Иногда отчаяние охватывает его и он начинает молотить молотом по всему, что попадается под руку. Он хочет одного: уменьшиться в объеме. Всю его гордость как рукой сняло. Он готов превратиться в стоптанный башмак. Заметьте, что все мужчины так! Созданные для долгой серой рутины, они быстро устают от исключительного.

Появление истинного хозяина этих черных девочек привносит некоторое разнообразие.

У Али – так зовут их мужа – сухой трескучий голос.

Берю информирует меня, что, когда тот замечает нижний этаж моего друга, у него отваливается нижняя челюсть. Его черные глаза навыкате выкатываются, а потом закатываются. Я говорю ему, кто мы, рассказываю о нашей встрече с его братом, а также о несчастном случае с Берю по причине поглощения возбуждающих орешков.

– О да, – смеется он, – этот фрукт для знатоков. Когда-то его давали евнухам, чтобы частично реанимировать. Но эффект был дня на три.

– Что? – гремит Берю. – Не думаете же вы, что я выкачусь на улицу с таким хозяйством? Прикажете три дня болтаться везде с таким отбойным молотком?

– По-моему, я придумал, – говорю я. – Мы привяжем к тебе здоровый ящик и просверлим там дыру.

Толстяка охватывает дикая злость.

– Ты, слепой, заткнись!

– Или вот еще что можно, – продолжаю я, не обращая внимания на его милую реплику, – найди себе партнера, будете изображать коня. Накроетесь тряпкой с дырками для глаз, а ты будешь его задней частью…

Его Величество намеревается ответить подобающим образом, но инцидент, возникший в семье, отвлекает нас. Али ругается из-за того, что женушки не приготовили ему жратву.

– На кой черт нужны шесть жен, если ты возвращаешься и не находишь, чего пошамать, – философствует он на повышенных тонах. – Я вас накажу: получите по тридцать ударов плетьми и лишаетесь любви на восемь дней!

Вы, очевидно, знаете, что мужья в Дуркина-Лазо имеют право на проучь и нетрахучь в отношении своих жен. Нет более покорных жен, чем в Дуркина-Лазо. Пассивность почти голлистская, смиренность, как у теста под ножом, почитание мужчины выше, чем уважение английской королевы к монетке в пятьдесят пенсов с ее собственным изображением. Жена в Дуркина-Лазо играет в семье разные роли, например, коврика для вытирания ног, козла отпущения, знахаря на все случаи жизни и бабушки в изгнании.

Но не забудьте, что Берюрье только что обслужил женскую роту по всем правилам.

И это круто поменяло ситуацию!

Вместо того чтобы услышать мольбы о пощаде, Али наталкивается на угрожающее рычание гиен. Друзья, это надо слышать! Я постараюсь описать вам эту сцену в двух словах (если получится). Одним словом, шипят все шесть. Как же они его поносят, своего мужа Али! И полным нулем! И несчастным болваном! Заявляют, что он им осточертел. Смеются над его возможностями. Орут, что он эгоист! Что вообще ничего не знает о технике! Издеваются над его слюнявыми объятиями! Не стесняясь нас, говорят о таких подробностях, что я не смею вам их передать. Например, бросают ему в лицо, что он ходит на их половину только два раза в неделю, а если учесть их количество, то получается, что каждой достается раз в три недели. Его упрекают в том, что он все делает так быстро, что они не успевают заметить, был ли он вообще, не говоря уже о номерах на бис. И этот хмырь еще собирается отделать их кнутом? Вздумал хныкать о жратве? Жрать ему подавай! Свинья, хуже некуда! Малярия! Сортирный тиран! Гнида!

Али пытается их успокоить, перехватить инициативу, но куда там!

Его толкают, бьют.

Он падает, они хватают его, пинают ногами, срывают одежду. Этого я видеть не могу, поскольку я слепой, и спрашиваю у Берю:

– Что они с ним делают?

– Они содрали с него портки, парень! Старуха схватила нож… Э-э! Стоп! Хватит! Разошлись, куклы! Только этого не хватает!

Он выходит вперед и пытается восстановить порядок в семье.

– Тебе повезло, что я здесь, – говорит он Али. – Иначе пришлось бы получать в социальном обеспечении помощь на всех своих милых жен, браток, хотя они тебе были бы больше не нужны! Надо сказать, что ты и правда не очень галантен. Если бы дамы попросили развод, я бы их понял. А вообще чего ты ждал? Поскольку вы теперь деколонизированы, так как указали на дверь французским гражданам и те отвалили в спешке с вашей священной земли, ты что, возомнил себя свободным? А, товарищ? Мы ушли, но остались ваши жены! Подождите, они еще о себе заявят! Бабы – вот настоящие колонисты! А ты, дурак, взял себе шесть! Если честно, то ты рискнул, Али! И что вы будете с ними делать, вы, полигамисты, когда они все приберут к рукам, как у нас? А, помоечник, я не могу себе представить, что у меня шесть Берт, и все мои! Лучше пусть меня отправят в контрацепционный лагерь, если на то пошло! Ладно, а теперь пошевеливайся, нам нужна лодка! Настоящая, которая плавает. Иди доставай, где хочешь! А я пока повторю нравоучения твоим непослушным женам, чтобы подавить их мятежный дух.

– Раааз… два! Раааз… два! – скандирует Берю.

Мы вдевятером, как одна команда, несемся по водной глади. Али где-то раздобыл пирогу и теперь вместе со своими усердными женами налегает на весла под командованием Берюрье. Похоже, девушки после сексуального раскрепощения гребут от всего сердца.

– Раааз… два! Раааз… два!

Мы выходим из залива. Я это чувствую все явственнее по волнам, которые колотят в корпус лодки все сильней и сильней.

– А ну резвей, красавицы, а ну поддай, милые! – кричит Толстяк. – Нужно обследовать море до ночи. Она в вашей проклятой дыре сваливается на голову так быстро, будто горшок с геранью. А ну живей! А ну давай: раааз… два! Раааз… два!

Время от времени Али осматривается. В ту злосчастную ночь, когда взорвался дирижабль, он тоже все видел и поэтому ведет нас к тому месту, где, по нашим подсчетам, должны остаться обрывки оболочки. Думаю, у него действительно большой опыт. По всей вероятности, его любимым героем должен быть Робинзон Крузо, построивший первый в истории пляжный курорт.

– Раааз… два! Раааз… два!

Запах пота смешивается с усиливающимся горьким, йодистым ароматом морской воды. Жарко так, что, кажется, сейчас вкрутую сварятся мозги. В этом регионе близость моря абсолютно не дает никакого ослабления постоянно высокой температуры. К вечеру так же жарко и душно, как днем. Мы как бы расплавляемся в огромной печи.

– Эти жены – почище мужиков! Мускулистые женщины! – говорит Берю. – Если б ты видел, как они работают бедрами… Знаешь, мне их будет не хватать! Пальма первенства по праву принадлежит самой молоденькой. Самая способная к любви. Такая чувственная, так движется – на ней божье благословение. Я бы с удовольствием взял ее с собой во Францию для ежедневных плотских утех (какой язык! – похоже, Берю не шутит). Представь, вдруг мне придется по гроб жизни ходить с такой ручкой от топора в ширинке? Кто будет мне пары спускать? Берта? Да она выдержит достоинства и побольше, но в том состоянии, как сейчас, даже с моей техникой и моим природным тактом я буду вынужден прозябать в ожидании. Эх, Сан-А, законная супруга, даже такая охочая, как моя толстуха, никогда не согласится идти мне навстречу каждые десять минут, хотя мой случай особый, клинический, и, следовательно, нуждается в лечении. Жены непонятливы! А я, значит, буду вынужден все время просить милости. У них свои дела – то по дому, то по магазинам, то к парикмахеру! Поначалу ей понравится, она будет согласна просто так, ради смеха, но потом ей осточертеет и начнется сплошная мука! Мое нынешнее состояние – это развлечение для воскресных дождливых дней. А на неделе полно всяких других дел. Жизнь-то ведь не только из этого состоит. Вроде как более важные занятия есть, беготня, работа, то да се! Словом, мне нужна квалифицированная безотказная ассистентка. Что-то вроде сиделки у постели. Чтобы знала свое дело и не артачилась. Чтобы по мановению пальца сразу – рраааз! Ноги вверх, как китайский болванчик! Короче, покладистая, чтобы следовала везде за мной по пятам. Ты ведь меня понимаешь? Как только у меня аппетит, – хоп! – и в ближайшие кусты, если мы за городом, или в первое же бистро, если приспичит в населенном пункте. Кратчайшим путем! Хоп! Хоп! Экспресс-метод! У меня есть один друг, он диабетик, так он должен делать себе уколы инсулина. Каждые шесть часов он сбрасывает портки и жена делает ему вливания. Она сопровождает его даже в сортир. Так иногда доходит прямо до скандала. Ее, видите ли, тошнит от вида шприца. Парень по этой причине скоро отбросит коньки! Хорошо еще, что у меня привилегированное положение благодаря работе в полиции – все по первому требованию! Удостоверение! Но не будешь же жене его все время показывать! Я собираюсь пойти к доктору Субирану, статьи которого я читал, пусть даст мне справку! Он должен меня понять… А ну давай, голубушки, шевелись! Не замедлять темп! Ра-ааз… два!.. В ритме единение! В единении сила! Раааз… два! Что я хотел еще сказать? А, вот… Эй! Али! Не хочешь продать мне одну из своих жен?

– Какую? – задыхаясь, спрашивает Али, явно заинтересовавшись вопросом.

– Самую молодую.

– Она самая дорогая, – затевает торговлю муж.

– Не выдрючиваися, сынок! – поучает Берю. – Я допускаю, у нее есть способности, но с ней придется ещё долго работать, доводить до совершенства. И потом, я не хочу тебя обидеть, но у нее же страшно худые ноги. Ты видел ее две сопли вместо ног? Как спички – страшно смотреть! Ее надо откормить, научить уму-разуму, словом, воспитывать! Не согласен? Одеть ее, между прочим. Ты ведь не будешь настаивать, что твое поголовье одето у мадам Шанель? Кроме того, убедительно прошу тебя повнимательней посмотреть на ее грудь. Она пока в той стадии, когда видны только обещания. Ты ведь не польстишься на десерт из двух половинок абрикоса. Я уж не говорю о том, что физиономия у нее глупая. Даже если забыть, что она дурнушка, все равно ты же не будешь утверждать, будто у нее на роже печать интеллекта! Если ее вывести в общество, то ее не перепутаешь с Франсуазой Саган – тут ты не будешь со мной спорить? Короче, за сколько ты мне ее отдашь?

– Тысяча бананов! – брякает, не подумав, супруг.

Толстяк крякает.

– Но Бог мой, что ты будешь делать со всей этой кучей? Бананы, как картофель, – это плохо для фигуры!

– Бананы – валюта страны! – заявляет многоразовый муж.

– А я всегда думал, что дуркинский франк ваша валюта!

– Нет, мы называем ее банан! Его Величество обращается ко мне за помощью:

– А сколько это в пересчете на французский франк, тысяча бананов?

– Две тысячи! Берю взрывается.

– Нет, Али, ты все-таки пожестикулируй серым веществом! Две тысячи за такую треску, которая ничего не стоит! Ее же всему надо учить, шлифовать! Девица за четыре су! Да у нее же зубов не хватает! Ну-ка, птичка, открой ротик! Покажи-ка своему шимпанзе, что у тебя зубы в шахматном порядке! Смотри, Али! Погляди в рот своей синьоре! Даже отсюда видно, что у нее прогалины! Не хватает не меньше шести штук, которые она с овсяной кашей съела. И это еще не все! Если у нее уже сейчас начали выпадать зубы, то скоро для нее придется разжевывать пищу и кормить через тряпочку! И такое вот счастье беззубое, кому придется вставлять полностью обе челюсти, ты хочешь продать за две тысячи франков? Не надо расшатывать мою нервную систему, а то лодка перевернется!

– Я назвал тебе цену в старых франках! – поправляюсь я.

Толстяк затыкается. Потом произносит на одном выдохе:

– Две тысячи старых франков… Ты хочешь сказать, двадцать новых?

– Да.

– Ты уверен?

– Абсолютно уверен.

У моего друга начинается одышка, как у слона, который гнался за своим соперником через всю саванну.

– Послушай, дорогой Али, – произносит он, еле сдерживая дыхание, – ты симпатичный парень, хорошо воспитанный и даже не такой черный для негра – мы договоримся! Назови разумную цену, и я возьму все шесть.

– Самую старую не отдам, – запальчиво отвечает Али, – это моя бабушка.

– Похоже на кувшинки! – говорит Берю.

– Это не кувшинки! – уверяет Али.

– Ну тогда водоросли?

– Нет, не водоросли…

Мы почти остановились. Пирога раскачивается на широких волнах.

– Черт возьми, что там такое? – нервничаю я.

– Резина! – отвечает морской разбойник. – Крепкая резина…

Он вылавливает из воды и протягивает мне кусок гладкого скользкого материала, похожего на ощупь на эмалированный унитаз.

– И что, много здесь этого?

– Полно!

– А куски все одинаковой величины?

– Нет, есть огромные:..

– Я, кажется, начинаю понимать, – заявляет Берю. – Ребята, это воздушный шар! Они летели на воздушном шаре или дирижабле. Но он по каким-то причинам взорвался, только я не знаю по каким.

– Соберите другие куски, – советую я. – Мы отправим их на экспертизу!

– На черта тебе эта экспертиза? Что она даст? – заносчиво возражает Толстяк.

– Имя производителя, а через него, если повезет, и имя покупателя.

Берю саркастически усмехается.

– Если хочешь знать мнение своего полновластного начальника, то слушай: я не думаю, что тебе что-нибудь даст имя покупателя, потому как он пошел на корм местным рыбам, когда баллон взорвался. Учитывая расстояние до берега, я очень удивлюсь, если окажется, что кто-то из пассажиров спасся вплавь. Особенно после того потрясения, что они испытали при падении. О, черт, угадай, что я обнаружил? Колесо, парень! Кажется, от грузовика… Как я и говорил! Понимаешь, их аппарат для репетиции конца света, видно, сломался, что-то взорвалось, и поэтому загорелся дирижабль. Все пошло ко дну. И в настоящее время прямо под нами лежит алмаз весом в тонну и показывает язык русалкам. Теперь слово за Кусто. Согласись, что для первого расследования я провел его блестяще, а? Буквально через несколько часов я, Берюрье, нашел добычу!

– Удача и гений твои спутники, Александр-Бенуа! Ты далеко пойдешь!

– Только вот, – начинает он озадаченно, – хоть бы у меня хобот немного уменьшился в размерах. Я все думаю, как предстану перед шефом с таким арбалетом, чтобы получать благодарности и поздравления. Ну ладно, посмотрим, ума мне не занимать, может, придумаю, как замаскировать свой Пополь в сквозняк.

Глава (фактически) девятая

Находка Толстяка, должно быть, подействовала на него чудодейственным образом (если бы ему еще и выздороветь от своей так называемой болезни) – во всяком случае, когда мы ввалились в кабинет шефа, он выглядел вполне нормально.

Но вначале Берю поехал к себе домой, натянул свой темный праздничный костюм (а заодно и жену), чтобы предстать перед боссом в несколько уменьшенном варианте. А, еще нужно подчеркнуть: он побрился! Немного брильянтина на остатки волос – и вот перед вами джентльмен, хоть сразу производи его в генералы. Единственные негармонично смотрящиеся мазки на этом парадном портрете – синяки на сытой и гладкой физиономии. Об этом я узнаю по удивленным восклицаниям шефа.

– Да вы, должно быть, дрались? – беспокоится шеф, указывая на кровоподтеки Толстяка.

– Пустое, господин директор, так, слегка повздорили, – уклончиво отвечает Берю.

– И с кем же вам пришлось драться, мой хороший?

– Пришлось схватиться с этими подлецами таможенниками Дуркина-Лазо по поводу нескольких пустяков, которые они отказывались выпустить из страны и не хотели оплатить мне стоимость и дорожные расходы, господин директор.

– А что вы хотели вывезти, Берюрье? Толстяк напряженно думает, что сказать.

– Ну-у, пять женщин, которых я выкупил у их мужа за буханку хлеба, чтобы привезти во Францию, где рабочих рук не хватает, особенно когда они срочно нужны. Но эти болваны, едва научившись морщить лоб, вообразили, что стали умными, как только получили независимость. Вообразили себе, будто стали цивилизованными, раз просят паспорта на этих пять мартышек, родители которых еще недавно цеплялись хвостами за пальмы…

– Гм, Берюрье, да вы, я вижу, сегрегационист! – слегка журит шеф.

Толстяк вытягивается по стойке “смирно”, глядя в лицо своего шефа (подчеркиваю, своего шефа, а не того, что скромно стоит в сторонке). Я не вижу, но слышу, как хрустят его пораженные артритом суставы.

– Есть немного, – не поняв, отвечает великолепный Берюрье на вопрос нашего еще более великолепного шефа. – Но, мне теперь удобнее, с тех пор как я стал носить специальный пояс.

Чуть раньше я уже успел доложить шефу о нашей морской прогулке и он дал команду специальной высокопрофессиональной группе водолазов, скрещенных с лягушками, выехать на место падения дирижабля и обследовать дно у побережья Мекуйанбара.

– Отличная работа, ребята! – говорит нам шеф. – Вы будете награждены по заслугам. Ходатайство о повышении Берюрье уже лежит на столе министра. Что касается вас, мой бедный друг…

Он шумно вздыхает.

С тех пор как я ослеп, я стал его “бедным другом”. Скоро я стану “бедным стариной”. Потом продвинусь выше и навсегда останусь “этим бедным Сан-Антонио”.

– Что касается вас, мой бедный друг, то я с полным удовлетворением счастлив сообщить вам очень хорошую новость: вы будете награждены орденом Почетного легиона, не меньше! И еще, подождите, подождите… Лично президент республики наградит вас в своей резиденции в присутствии всех ваших товарищей. Ваше имя будет занесено в анналы и на долгие годы останется в наших сердцах как пример доблестного служения отечеству в качестве прекрасного полицейского.

“Аминь!” – срывается у меня с языка.

Слышно, как шеф от досады цокает языком. Будь ты хоть четырежды слепым или ясновидящим, но никак нельзя забываться и проявлять неуважение: он это ненавидит.

– Вы хотите высказать возражения, Сан-Антонио?

– Один-единственный вопрос, патрон!

– Слушаю вас, мой бедный друг.

– Если я правильно понял, то отныне меня ждет лишь неминуемая отставка, пенсия, награды – и конец карьере. Короче, для Сан-Антонио все в прошлом!

Шеф прокашливается. Понятно, что он переглядывается с Берюрье.

Я чувствую, что Берю ему что-то подсказывает мимикой.

Ясно одно: я начинаю действовать им на нервы.

Становлюсь обузой!

– Что вы хотите этим сказать, мой бедный старина?

Ага, что я вам говорил (см. чуть выше), а? Его “бедный старина”. Уже! Окончательно…

– Я хочу сказать, что во мне больше не нуждаются. Я стал как бы портретом, желтеющим с каждым днем.

– Послушайте, мой бедный старина, вы должны понять, что после этого драматического события… У нас опасная профессия, и вы это знаете больше, чем кто-либо… Как же может человек, лишенный зрения, продолжать… э-э… Но успокойтесь. Вы останетесь у нас незаменимым техническим работником, с которым наши товарищи обязательно будут консультироваться по всяким трудным вопросам.

Я ударяю кулаком по его столу.

Во всяком случае, хочу это сделать. Но, к сожалению, я плохо рассчитал расстояние и моя рука рассекает пустоту. О, друзья, какое страшное испытание этот черный сумрак перед глазами! Я больше не выдержу.

– Патрон! – заявляю я. – Я хочу продолжать свою работу. Естественно, я понимаю, – что я инвалид. Но с помощью Берю и Пино я могу работать и быть полезным.

Шеф снова прокашливается.

– Но, понимаете, мой бедный Сан-Антонио…

Ну вот пожалуйста, приехали! Не правда ли, я “видел” точно? Буквально через несколько реплик я уже объявлен “бедным Сан-Антонио”, и это навсегда.

– То, о чем вы просите, невозможно. Никогда еще в наших рядах не было…

– Слепого?

Берю решается вступить в разговор.

– Патрон, – говорит мой друг глухим, похоронным голосом, – если вы отправите в отставку Сан-А, то я также подаю заявление и ухожу, и, думаю, Пино тоже. Вместе мы откроем частное детективное агентство и набьем карманы деньгами. Сделаем себе имя, и никто через пару лет в Париже не вспомнит, что существует официальная полиция! Тут уже вскипает патрон.

– Прошу вас, Берюрье! Как вы можете так говорить, когда ходатайство о вашем повышении находится на столе министра?

– Пусть там и остается! Он найдет, как его использовать, может, завернет в него яичную скорлупу от своего завтрака!

Но у шефа нет времени, чтобы впасть в бешенство, потому что горсть пуговиц от ширинки Берю летит ему прямо в физиономию.

Его Величество вскрикивает:

– Вот черт, моя повязка разорвалась, и все наружу, Сан-А! А ведь я его так старательно привязал к ноге брезентом!

Едва такси остановилось, как мой нос ловит запахи нашего сада. Аромат глициний и свежей земли, смешанный с легким душком перца и кервеля.

А еще я слышу меланхолическое журчание нашего маленького фонтанчика перед домом. Тяжело быть слепым, но я отлично помню и цвет воды, и пузырьки на поверхности. Все это навсегда запечатлелось в моей памяти.

Шофер благодарит за чаевые. Он выходит из машины и вытаскивает из багажника мой чемодан.

– Держите, месье.

Я протягиваю руку. Очевидно, слишком неловко. Но мне удается быстро найти его волосатую руку и ручку моего кожаного чемодана.

– О, извините, – заикается таксист, – я не заметил.

И мне вдруг приходит дельная мысль. Он ведь “не заметил”. То есть то, что я слепой, не бросается в глаза. Это здорово. Сейчас при встрече с Фелицией я буду вести себя так, словно ничего не случилось. Я ведь хорошо знаю наш маленький дом! На какой высоте находится каждая ручка, место каждого кресла или стула, постоянно заворачивающийся угол ковра, ширину ступенек…

Я знаю все наизусть. У себя дома можно быть и слепым. Это похоже на спорт. Одно удовольствие…

Я толкаю калитку. Она немного скрипит. Гравий хрустит у меня под ногами. Здесь на полпути находится наш маленький фонтанчик с круглым бассейном, пахнущим осенним кладбищем. А вверху над головой живой навес из дикого, несколько чахлого винограда. На нем появляются рахитичные ягоды не крупнее бузины. Каждый год я стараюсь его есть, но он кислый и без мякоти, одна кожура. Даже птицы его не клюют. Иногда я пробовал его на вкус лишь потому, что мне он напоминает детство. У меня в некотором роде склонность к перемещениям в пространстве и времени.

– Антуан! – слышу я голос Фелиции с порога нашего дома.

Я говорю себе: “Давай, пора играть свою роль, которую ты задумал. Решительно, непринужденно, смело!”

– Здравствуй, мама!

Еще шесть шагов. Я чувствую металлический коврик под ногами. У нас два коврика для ног. Один из металлической сетки, как скребок. Второй волосяной, чтобы тщательно вытирать обувь. Я доверяю памяти, доведенной до автоматизма. Только не думать о положении вещей. Когда ведешь машину, маневрируешь машинально. Ты же не говоришь себе: здесь я перейду на вторую скорость. Ты просто делаешь. Подсознательно ты тормозишь, включаешь указатель поворота, прижимаешься вправо. Да, но сейчас мне нужно думать о другом. Запах Фелиции. Тепло ее дыхания. Я прекрасно знаю, на какой высоте находятся ее плечи. Я обнимаю ее за шею. Я ее целую. После чего, как всегда при наших встречах, тыкаюсь носом в ее седые волосы на висках. Мы как два животных, маман и я, когда встречаемся. Жеребенок и его мать-кобылица. Нужно друг о друга потереться. Это как убежище, норка! Я чую носом запах новой ткани.

– Смотри-ка, у тебя новое платье?

– Да, мадам Фреми привезла его вчера вечером. Зачем я его надела сегодня утром? Наверное, почувствовала, что ты приедешь.

– Конечно же, почувствовала!

– Оно тебе нравится? Я немного отклоняюсь назад. Делаю вид, будто оглядываю ее с ног до головы.

– Отлично сидит.

– Ты не находишь, что оно слишком яркое?

– Ничего не яркое, маман. Почему ты все время стремишься одеться в темное?

– В моем возрасте…

– Вот именно! Оставь темное молодым.

Мы входим в дом.

Магия запахов… Я стремглав несусь в кухню. Поднимаю крышку кастрюли. Я “смотрю”.

– Ух ты! Об этом можно было только мечтать! Что тут у нас замышляется, мама? Кролик в белом вине!

В некотором роде мое поведение напоминает игру в горячо-холодно. Я играю, чтобы мать поверила, будто я вижу. Думаете, мне долго удастся водить ее за нос? Всегда случается какая-нибудь глупая промашка, и все насмарку! Именно тогда, когда меньше всего ждешь!

– Моя двоюродная сестра из Шамбери прислала письмо. Прочти, оно приколото на календаре.

Я иду и беру его в руки. Ни одного неверного движения.

Мои руки все делают мягко, быстро, почти уверенно. Я прикасаюсь к письму и узнаю жесткую почтовую бумагу кузины Марты. Она покупает бумагу в маленьком магазинчике на окраине, и бумага пахнет отсыревшими макаронами.

– Ладно, я прочту у себя в комнате, мама…

– О, читай сейчас, там всего строчек двадцать. Мне хочется узнать, что ты думаешь по этому поводу. Возможно, ее предложение заинтересует нас, а она просит ответить побыстрее.

Я вынимаю письмо из конверта. Разворачиваю, молясь про себя, чтобы держать его не вверх ногами и не обратной стороной. На всякий случай становлюсь немного боком к Фелиции.

Сколько времени длится чтение двадцати строчек? Я произношу невразумительные “хмм” и “угу”. То, что в принципе может выдавить из себя кузен Антуан, которому старая перечница и старая дева Марта из Шамбери предлагает… Но что она предлагает? Вдруг меня осеняет.

Она предлагает свой домишко… Вот уже несколько лет твердит о том, чтобы сдать дом в пожизненную ренту… Она одинока, доходы ее невелики… Об этом я вспоминаю каким-то чудом. Я всегда слушал вполуха.

Мне в общем нравится Шамбери с его зоопарком, аркадами, старыми улицами, напоминающими Пьемонт. Но бесформенный дом Марты – мне его и даром не надо! Настоящий кошмар в глубине двора, заваленного всяким сантехническим хламом! Четыре помещения одно над другим. Каждое – целый этаж. И все это пахнет старьем, ветхостью, плесенью. Комнаты не ремонтировали со времен свадьбы родителей Марты, которая сама мотает уже восьмой десяток!

– Смотри-ка, она еще крепко держится, старушка! – говорю я небрежно и кладу письмо на этажерку между банкой с надписью “кофе” и металлической коробкой, на которой на китайский манер латинскими буквами выведено “чай”.

– Какое твое мнение? – спрашивает Фелиция.

– Ну что мы будем делать с этим ужасным домом, мама?

– Да, конечно… – вздыхает она. Я чувствую твердую почву под ногами и пытаюсь найти аргумент.

– Если бы еще этот дом стоял где-нибудь на природе, можно было бы его отремонтировать и жить летом. Но там такой страшный вонючий двор, заваленный ржавым железом… Я понимаю, что недорого. Только ведь никто его купить не захочет, даже отремонтированный. Я, знаешь, не гожусь в продавцы недвижимости. Ты в курсе, коммерция – мой давний враг. Я всегда покупаю за максимальную стоимость, а продать могу только с потерей. Как, например, с моими машинами…

– Да, кстати, – вспоминает Фелиция, – звонил твой механик из гаража, сказал, что машина готова, так что…

– Хорошо, я съезжу за ней, когда выберу время, – обрываю я.

И снова целую маман.

– Пойду приму душ и переоденусь, а потом спущусь и помогу тебе накрыть стол.

Войдя к себе в комнату, я падаю на кровать и, зарывшись в подушку, начинаю тихо рыдать. Что я вам, железный, могу я, наконец, сломаться? Тем более домашняя обстановка расслабляет. Я пытаюсь представить будущее… Меня ожидает растительная жизнь… Мама… Она будет читать мне вслух, я буду сидеть, слушать пластинки. А чтобы отправиться в путешествие, мы сядем на поезд. Твою мать, я так люблю водить машину и кайфовать от быстрой езды! Этак скоро превратишься в некое подобие скороспелого старичка, с соответствующими грустными удовольствиями, привычками… Придется полностью менять образ жизни. Все распродать, купить домик на природе. Чтобы у меня по крайней мере была возможность нюхать свежую травку, слушать, как перекликаются петухи и перегавкиваются собаки… Возможно, жизнь в деревне даже даст положительный эффект.

Заслышав шаги моей мужественной матери, мягко ступающей по ступеням лестницы, я быстро встаю и вытираю слезы.

Когда-то в детстве мне приходилось реветь, будучи запертым у себя в комнате в наказание за школьные проказы. Со мной не разговаривали. И это молчание было для меня страшнее самого наказания. И всегда бывало так, что мать таким же тихим шагом подходила к моей двери. Я успевал вытереть зареванную физиономию. Она входила. Некоторое время маман стояла на пороге, затем спрашивала: “Так, ну что у тебя не ладится, Антуан?”

Она стучит.

– Можно мне войти, мальчик мой?

Ее мальчик отвечает, что можно. Дабы скрыть свою растерянность, я делаю вид, будто продолжаю разбирать чемодан.

– Хочешь, я тебе помогу? – предлагает Фелиция.

Зная меня, она не очень уверена, что я соглашусь. Терпеть не могу укладывать чемодан, но в то же время, по необъяснимой причине, не позволяю никому его разбирать.

– Ну, если уж тебе так хочется…

– Ты рад, что вернулся домой?

– Мам, что за вопрос! По-твоему, у меня не очень счастливый вид?

Она садится в мое кресло. У него скрипит спинка и один из подлокотников разболтался.

– Антуан, – шепчет она настолько тихо, что и вправду нужен очень натренированный слух слепого, чтобы услышать этот зов.

– Да?

– Иди сюда…

Я знаю, где она. Я опускаюсь на колени перед ней и прижимаю свою правую щеку к ее ногам. Ее сухая, но ласковая рука медленно гладит мое лицо.

– Антуан, – вновь тихо говорит Фелиция, – как с тобой это произошло?

Я подскакиваю.

– Что именно, мама? Не понимаю, о чем ты!

Она глубоко вздыхает.

– Послушай, мой дорогой. Марта ничего не пишет в письме о своем доме, механик пригнал машину к дому, она стоит перед оградой, а пока ты отсутствовал, я переклеила в твоей комнате обои на те, что ты сам выбрал. Теперь объясни мне, как это с тобой произошло?