Текст книги "Серенада для Грейс"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава 5
Где пойдет речь о саде, о платке, о пуговице и обо всем остальном.

Мы сидим друг против друга в набитом пассажирами автобусе. Вокруг нас рабочий люд с очень серьезным видом читает новости, которые его совершенно не касаются.

Грейс замечательно смотрится в своем светлом плаще. В ней есть та изюминка, которая мне дико нравится, – английская степенность.

У других это выглядит скорее грустно, но ей идет обалденно! Как вам объяснить? Чувствуется некий налет романтики. О, она мне очень нравится, эта Грейс. Если бы не ее серьезный вид, я бы ей рассказал историю про мальчугана, научившего дочь молочника играть в игру под названием «девяносто шесть» (или «шестьдесят девять» – для математиков).

Я тайком ее разглядываю. Она, естественно, это замечает, но вида не подает.

– Вы были знакомы с Мартой Обюртен? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает она, – мы не раз вместе пили чай в доме миссис Фидж.

– Что она была за человек?

– Взвинченная интеллектуалка.

– Красивая?

– Очень красивая, но не умеющая ценить и подчеркивать свою красоту… У нее была умная голова, она многое знала, но совершенно не разбиралась в моде. Одевалась черт знает как. Без мысли, без выбора, даже…

– Серьезная?

– Не знаю… Во всяком случае, она никогда никого к себе не водила.

Некое подобие улыбки появляется на ее непроницаемом лице.

– Да и миссис Фидж этого бы не допустила…

– А вы? – перехожу я в наступление.

– Что я?

– Что вы делаете в жизни?

Она невозмутимо пожимает плечами.

– Просто живу.

– Отличный ответ, в романтическом духе. Но поскольку вы в отпуске, значит, вы что-то делаете. Кто вы по профессии?

– Я секретарша…

– Вы печатаете на машинке?

– Десятью пальцами… Над моей головой неоновая лампа, а под ногами резиновый коврик…

Ей, похоже, не очень нравится эта работа.

– Где вы выучили французский?

– По книгам, потом во Франции… Я была там по обмену, знаете такую систему?

– Вы были в Париже?

По тому, как она отвечает, понятно, что Грейс не только была в Париже, но и с грустью вспоминает об этом периоде своей жизни.

– Очень любезно с вашей стороны, что поехали со мной. Это как? В плане развлечения?

– Вы угадали.

Она отвечает просто и серьезно, и мне ясно, что не в ее привычках жеманиться.

Я пытаюсь ласково взять ее за руку, но она убирает ее спокойно, даже вежливо, боясь меня обидеть…

Я скашиваю глаза на соседа слева. У него сумрачный вид, как у несвежей селедки… Он клюет носом в газету.

Я стараюсь подавить зевоту.

– Еще далеко до Кастом-Маркет?

– Нет, на следующей выходить. Я вытаскиваю сигареты из кармана и хочу прикурить, но она останавливает меня:

– Здесь курить нельзя!

– Клево, – бормочу я недовольно, – но хотя бы на красивых девушек смотреть не запрещается?

Она отводит глаза.

О! Эта Англия, черт бы ее побрал!

* * *

Мы едем мимо нескончаемой стены какой-то фабрики и попадаем на большую безжизненную площадь, покрытую грязной пеленой тумана.

– Приехали!

Я пропускаю Грейс вперед и выпрыгиваю из автобуса.

– Это площадь Кастом-Маркет?

– Да…

– Остается найти сто двадцать второй номер.

Я не успеваю закончить фразу, как обнаруживаю, что номер 122 прямо перед автобусной остановкой.

Дом из кирпича, как и большинство других, ничего примечательного. Ставни закрыты. Похоже, в доме никого нет. Света тоже не видно…

Вы мне можете объяснить, что я тут забыл? Вообще с какой стати мне понадобилась мисс Обюртен? Она ведь мне ничего плохого не сделала… Просто мне хочется сунуть нос поглубже… Лучше было бы вернуться в Лондон и прыгнуть в первый же самолет на Париж. Я вдруг чувствую, что мне невыносимо не хватает маленьких парижских бистро, шума, запаха. Меня, будто пресноводную рыбу, бросили посредине Атлантики. Я задыхаюсь и теряюсь.

– Что будем делать? – спрашивает моя спутница.

Она заставляет меня реагировать на поставленный вопрос.

Я дергаю за цепочку рядом с решетчатой калиткой.

Откуда-то изнутри слышится задушенный звон колокольчика, но никто не отзывается. Я звоню из чистой проформы, так как ясно, что дом пуст.

– Никого, – констатирую я.

– Никого, – вторит она.

Я смотрю в ее ничего не выражающие глаза. Грейс стоит молча, поскольку она воспитанная девочка и уважает нерешительность других.

– Окажете мне еще одну услугу, мисс Грейс? – спрашиваю я.

Она отвечает мне глазами, что согласна.

– Спросите у соседей, кто живет в этом доме, и постарайтесь собрать побольше сведений о хозяине… Ничего, что я прошу вас поиграть в детектива?

– Наоборот, мне нравится…

Она, видно, читает детективы Питера Чейни, поскольку тут же уходит бодрым шагом.

Машинально я хватаюсь за ручку калитки и давлю на нее. Ба! Калитка открывается.

Я вхожу в палисадник, где трава давно не видела газонокосилки, поднимаюсь по ступенькам и колочу в дверь. Тишина!

Я пытаюсь открыть, но тут проблема: тяжелую дверь будто заклинило, как мозги партийного деятеля.

Огибаю дом, пытаясь найти хоть щелочку, чтобы заглянуть внутрь. Но все плотно закрыто. Вы прекрасно понимаете, что моя универсальная отмычка всегда со мной, но вы помните также слова шефа: «Никаких историй! Вы в Англии, и, если будут серьезные проблемы, я не смогу вам помочь!» Словом, мне нужно вести себя осторожно, чтобы не вляпаться. Эммануэль Ролле уже доказал, что вляпаться здесь – дело плевое.

Но кое-что я все-таки нашел – женский носовой платочек. Он скомкан, и на нем видны следы помады.

Я подбираю его и разглядываю. Никаких меток, никаких инициалов. Я просто кладу его в карман.

За домом разбит небольшой огород, в котором, если сильно постараться, можно вырастить пять-шесть кочанов капусты.

Не поверите, но огород недавно перекапывали и что-то сажали. Удивительно, если учесть полную запущенность палисадника перед домом.

Я стою, раздумывая.

Задний дворик окружен высокой стеной. В глубине стоит ящик для инструментов, в нем лопата, грабли, мотыга… Я рассматриваю лопату и обнаруживаю на ней темные пятна, которые могут означать только одно – кровь.

Прихватив лопату, встаю на доску между грядками.

Хозяин, когда вернется, с ума сойдет, увидев, что весь его итальянский салат перевернут. Его и правда удар хватит, если он, конечно, настоящий огородник.

А Сан-Антонио, и вы в этом не раз убеждались, настоящий охотничий пес. У него настолько вместительный нос, что туда легко можно поселить целую семью из двенадцати человек прямо с мебелью.

Вы меня знаете: я вхожу, смотрю, нюхаю воздух, и у меня мурашки по телу. А сейчас, друзья мои, вы видите, что я играю в таксу, натренированную на норную дичь…

Толковый фотолюбитель мог бы сделать отличную фотографию на обложку журнала для садоводов и огородников. Такой портрет, да еще с надписью «Твой огород», очень понравился бы старым девам на выданье. А я копаю, я возделываю ниву. Ниву! Вам не нравится слово, которое я употребил? Вы считаете, что оно здесь не к месту? Вполне возможно. Это я так, в плане тренировки стиля!

Британская нива! Звучит как тема съезда фермеров.

Этак мне тут долго придется возиться. Но с пользой, дети мои! Это приносит результат! Результат, который можно было бы озаглавить: «Англия – страна удивительных смертей»…

При самом ярком (для этой страны) свете дня – свет настолько мерзкий, что и говорить об этом противно – я нахожу женскую туфлю. Странная, надо сказать, огородная культура. Может быть, в этом городке сажают ботинки, чтобы потом собирать их коробками?

Но только я обнаруживаю сначала ступню, идущую из туфли, потом голень, идущую от ступни, затем всю ногу, идущую от голени, затем туловище, идущее от ноги, и затем голову. На этом найденный овощ заканчивается. И я говорю себе, что дальше можно не рыть. Человек, который закопал это тело в своем огороде, вряд ли хотел, чтобы оно выросло и начало плодоносить. Он закопал его, чтобы похоронить навсегда.

Я зажигаю спичку и склоняюсь над ямой. Умершая была, видимо, очень красивой, пока ее красотой не занялись черви. Здесь я не играю словами, поскольку, согласитесь, что это все же лучше, чем выдают некоторые академисты: ее красивые останки!

Когда спичка гаснет, я слышу шаги по посыпанной гравием дорожке. Поворачиваюсь и вижу Грейс, мою любезную переводчицу. Она смотрит на меня вопросительно, подходит ближе и наклоняется над ямой.

– Это Марта Обюртен, да? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает она, вскидывает руку ко рту и пятится. У нее нет тренировки, у Грейс. – Как вы догадались, что это она? – спрашивает девушка.

Я показываю ей платок.

– Вот что я подобрал в саду. Это женский платок. Нет ни инициалов, ни запаха духов… Платок женщины без кокетства…

Грейс кивает головой, и первый раз с тех пор, как я ее вижу, что-то похожее на восхищение появляется на ее лице.

– Нужно сообщить в полицию, – говорит она.

– О'кей, – соглашаюсь я, – но только, пожалуйста, не в местную. Не хочу терять время на тупые допросы, поскольку мне самому надо опросить еще множество людей. Я сообщу в Скотленд-ярд, с вашей помощью, естественно, поскольку решил мобилизовать вас под свои знамена…

Я ставлю лопату на место, нахожу кусок толя и несу его к яме, чтобы закрыть эту нетрадиционную могилу.

Наклонившись над ямой, я замечаю правую руку умершей, прижатую к груди. Похоже, она что-то держит в руке. Я разжимаю мертвые пальцы, если только так можно сказать, поскольку впечатление, будто разжимаешь руку статуи из мрамора. Да что я говорю! Скорее из дерева, настолько сильный хруст раздается при этом. Мне удается вырвать наконец ее добычу – пуговицу… Простая роговая пуговица от ее костюма, которую она оторвала непонятно почему…

– Так, теперь можно уходить, – говорю я. – Пойдем в ближайшую пивную и позвоним в Лондон…

Грейс идет с опущенной головой.

– Ее убили? – спрашивает она.

– У меня все причины думать так, хотя я и не обнаружил раны… Но поскольку у людей не принято хоронить умерших естественной смертью в своем огороде…

Черная ночь как-то быстро наползает на город, а туман опять захватывает все на свете. Мы идем, погруженные в свои невеселые мысли…

Она молодец, Грейс. В этих случаях девушки обычно падают в обморок или кричат как помешанные.

– Это произвело на вас дурное впечатление? – спрашиваю я.

Она отвечает тихим голосом:

– Да, действительно, грустно…

– Вы никогда не видели мертвых?

– Нет…

– Хочу сделать вам комплимент: вы стойко держались… Кстати, удалось раздобыть сведения о хозяине дома?

– Да…

– Я вас слушаю.

– Это некто Хиггинс. Он снял дом три или четыре месяца назад. Он коммивояжер и практически здесь не бывает.

– Как он выглядит, этот Хиггинс?

– Среднего роста, седые волосы…

– К нему кто-нибудь приходил?

– Несколько раз Марта, как я поняла по описанию, и еще молодой человек…

– Где работает Хиггинс?

– Соседи не знают. Он ни с кем не разговаривал… Приезжал на день-два, потом опять пропадал на неделю…

– На чем он приезжал?

– На машине. Ярко-красный «хиллман» с откидывающимся верхом…

– Браво, – говорю я, – у вас явные способности, малыш!

Она скромно опускает глаза.

Мы подходим к пабу. Три ступеньки. В этой стране нужно обязательно пройти по нескольким ступенькам вниз или вверх, чтобы куда-то попасть.

Мы садимся в баре.

– Что вы будете пить? – осведомляюсь я вежливо.

– То же, что и вы, – отвечает она.

– Я – виски…

– Я тоже.

– Двойное виски…

– Тогда два двойных…

– Ваше сердечко страдает?

– Есть такое дело…

Бармен наливает нам два стакана виски, оставив место, лишь чтобы положить туда по куску льда. Мы пьем с наслаждением… Звучит тихая приятная музыка, причем не какая-то там американская, а настоящая французская. И это доставляет мне такое же удовольствие, как и алкоголь…

– Может, позвоним? – намекаю я. – Но, заметьте, мы никуда не спешим, а, учитывая положение дел, спешить вообще некуда…

Грейс спрыгивает со своего табурета.

– Пошли…

Мы втискиваемся в узкую кабинку в глубине зала.

– Попросите соединить со Скотленд-ярдом, – говорю я, – а как только они ответят, позовите инспектора Брандона для комиссара Сан-Антонио. Я буду с ним разговаривать сам, так как он понимает мой красивый язык.

Грейс кивает и начинает объясняться с телефонисткой.

В этой узкой деревянной клетке я чувствую ее всю. Тепло ее тела, тонкий аромат духов… Наши тела плотно прижаты друг к другу, и я ощущаю, еще немного, и может случиться так, что ваш дорогой Сан-Антонио получит пощечину – будьте здоровы!

Грейс разговаривает, потом умолкает, затем снова что-то произносит…

Очевидно, ее уже соединили со Скотленд-Ярдом, где велят подождать…

Наконец она передает мне трубку.

Эбонитовый микрофон сохраняет запах ее помады… Тепло ее дыхания…

Грейс хочет выскользнуть из кабины, но я удерживаю ее, прижимая к стенке. Она не двигается, никак не реагирует, только лишь дыхание становится чуть чаще, чуть сильнее.

– Алло! – слышу я далекий голос.

– Брандон?

– Yes…

– Это комиссар Сан-Антонио…

– О-о! Как ваши дела, коллега?

– Лучше, чем у Марты Обюртен… Он испускает какую-то непонятную тираду, затем любопытствует:

– С ней случилось несчастье?

– Можно и так сказать. Она похоронена в саду некоего Хигтинса, это на Кастой-Маркет, дом сто двадцать два.

– Что вы сказали?

Он, похоже, ошарашен, этот инспектор лучшей в мире полиции.

– Как вам удалось найти?

– По нюхомеру…

– Что это за инструмент? Я смеюсь.

– Это патентованный французский прибор, дорогой друг… Я хотел поговорить с девушкой, но она пропала. Тогда я решил ее поискать. Вот нашел. Только, пожалуйста, мне не хотелось бы лезть в это дело, поэтому займитесь им сами. Хорошо? У меня время очень ограничено, а мне еще столько нужно сделать, чтобы дойти до конца…

– Что вы имеете в виду под «дойти до конца»?

– Докопаться до истины. Я знаю, и вот вам доказательство, что за банальным преступлением Ролле скрывается что-то серьезное, понимаете, Брандон? Вот увидите, мы еще найдем горшок роз в один из дней…

– Найдем… что?

Я вздыхаю… Нет, решительно никогда я не смогу привыкнуть к этой стране.

– Вы приедете сюда?

– Сейчас же выезжаю.

– Может быть, мы встретимся? – предлагаю я. – Где вы остановитесь?

– Ну… я думаю… Скорее всего в «Коронованном льве».

– Хорошо. Если я не дождусь вас, то оставлю записку.

– Вы собираетесь уехать?

– Еще не знаю…

– Могу ли я спросить, каковы ваши планы на ближайшее время?

– Выпить двойное виски…

– Тогда ваше здоровье, комиссар!

Я вешаю трубку.

Грейс передо мной, близко-близко, не двигается, лишь грудь вздымается из-за частого дыхания.

Я смотрю на нее, как смотрит юноша на девушку, когда очень ее желает.

Она чувствует опасность и открывает дверь.

Мы оба красные, она и я, когда возвращаемся к стойке.

– Два двойных, – говорю я ровным голосом, стараясь скрыть эмоции.

Глава 6
Где пойдет речь о хозяине гаража, который знает свое дело, и о французском комиссаре Сан-Антонио, который знает свое!

Мы молча прихлебываем виски. Время идет, пластинка в проигрывателе крутится, и, очевидно, кружится голова моей мужественной переводчицы, поскольку Грейс хлещет виски, как настоящий мужчина. Но держится молодцом и если уж отключится, то еще не скоро.

Я потихоньку провожу инвентаризацию своих мыслей.

Пока у нас имеется три персонажа в этой истории: Марта Обюртен, еженедельная спутница Ролле, высокий блондин в замшевом жилете, который, как мне кажется, в чем-то противодействовал Ролле, и Хиггинс, арендатор дома, где огород служит филиалом кладбища Нортхемптона.

О первой я кое-что знаю: она работала в аптеке, она не была кокеткой, она якобы срочно уехала под предлогом болезни тетушки и, самое главное, она теперь мертва.

О втором я знаю лишь, что он молодой блондин высокого роста, который носит коричневый замшевый жилет.

О третьем мне известно, что его зовут Хиггинс и у него красный кабриолет марки «хиллман».

Выходит так, что, имея в наличии пока только эти элементы, мне придется продолжать поиски в полном тумане – в прямом и переносном смысле – и без знания английского языка. Чудненькая перспектива…

Я морщусь, и нос у меня вытягивается. Со стороны я, очевидно, похож на бухгалтера, вспомнившего за вечерним виски, что забыл вставить важную статью в финансовый отчет.

Я поднимаю на Грейс глаза, тяжелые от невеселых мыслей.

– Ладно, – говорю я, – уже поздно. Наверное, вы хотите вернуться домой? Она не смотрит на меня, но отвечает:

– Нет.

Коротко и ясно.

– Но, – бормочу я, – я же не могу вас таскать за собой вечно, а?

Конечно, она не может понять этот слишком разговорный французский, да и словарь здесь сразу не поможет, но в общий смысл врубается.

– Если я вам мешаю, – произносит она спокойно, – тогда другое дело. Грейс соскальзывает с табурета.

– Всего доброго! Мне было очень интересно. – И направляется к выходу.

– Э! Подождите! – кричу я. – Только давайте без комплексов. Естественно, я предпочитаю, чтобы вы остались со мной, так как без вас я ощущаю себя брошенным в племени папуасов.

– Так в чем же дело?

– Просто меня терзают угрызения совести…

– Мне всегда говорили, что у полицейских их не бывает.

Я смотрю, что она тоже, как ваш покорный слуга, за словом в карман не лезет.

– Спорим, что я исключение, подтверждающее правило. Мои угрызения совести являются неотъемлемой частью моих правил приличия. Я, скажем так, мучился из-за того, что вас, может быть, кто-то ждет…

– Никто меня не ждет.

– В вашем возрасте это ненормально…

– Вы находите?

– Еще как нахожу!

– Мои родители умерли…

– А местные юноши? Что они делают после работы? Вышивают?

– Они все больше играют в пинг-понг…

Я умолкаю. Бессмысленно продолжать муссировать тему возмужалости местной молодежи. Для меня это так же странно, как надувные куклы для любовных шалостей.

– Так, все, – говорю я решительно. – Пошли за мной!

Мы выходим из бара, и я ошарашен страшной сыростью воздуха. Весь город как огромная губка. Я ощущаю себя микробом, загибающимся в легких плевритика.

– Куда мы идем? – спрашивает Грейс.

– Подождите-ка минуточку…

Вдруг мне в тыкву приходит гениальная (как обычно) мысль. Мысль старого автомобилиста…

– Скажите, а здесь машины оставляют на ночь, как правило, на улице?

– Нет, – отвечает она, – из-за тумана это запрещено.

– О'кей…

Значит, Хиггинс ставит свою тележку куда-то на ночь, когда бывает здесь. Поскольку нет возможности запихнуть ее в маленький двор, то он ставит ее в какой-то гараж… И естественно, в ближайший гараж от дома. Это нормально, правда?

– Послушайте, Грейс, спросите у первого встречного адрес ближайшего к дому Хиггинса гаража…

– Хорошо.

Увидев полицейского, скучающего на углу перекрестка, она подходит к нему. Полицейский указывает направление рукой, подкрепляя этим жестом свои безусловно бесценные слова.

– Пойдемте, – говорит она мне, поблагодарив полисмена коротким «thanks».

* * *

Гараж называется «Эксельсиор», как везде.

Но на самом деле стоянка весьма скромных размеров.

Грейс ведет меня к стеклянной стене, отгораживающей бюро.

Внутри горит свет. За столом сидит тип с темными волосами и горбатым носом. Он курит сигарету и листает автокаталог.

Я стучу.

– Входите! – кричит тип.

Я вхожу в аквариум. Внутри тепло и пахнет новой резиной, что пробуждает во мне ностальгию по моей новой машине.

– Добрый вечер! – произношу я тщательно по-английски и поворачиваюсь к Грейс. – Не могли бы вы спросить у этого господина, нет ли у него клиента по имени Хиггинс?

Парень взрывается смехом. Он смеется от всего сердца.

– Ба! Без базара? – радостно кричит он. – Француз?

У него парижский акцент – хрен спутаешь!

Я тащусь!

– Ты тоже француз? – задаю я дурацкий вопрос.

– Немножко да, сын мой!

И мы жмем кости под ошарашенным взглядом девушки.

Парень кидается рассказывать о себе: он попал сюда после высадки в Дюнкерке – пуля в ноге вывела его из строя навсегда. Его лечили в Нортхемптоне. За ним ухаживала сестра, дочка хозяина гаража, шикарная девица, которая ему очень нравилась. Поскольку он любит рыжих и автомеханику, то быстренько женился на обеих, а после смерти старика стал хозяином гаража.

– Я, понимаешь, – говорит он, – как бобер строю дом своим…

Я коротким тычком обрываю его, чтобы избежать смущения Грейс.

– Ну а ты? – спохватывается он. Я показываю ему свое удостоверение.

– А, черт! – крякает он. – Легавый! – И тут же исправляется: – Извините меня, комиссар.

– Да брось ты, не надо экивоков из-за того, что я полицейский. Есть два парижанина, случайно встретившихся…

Я хлопаю его по плечу.

– Ладно, иди поближе, – лыбится он, опять отбросив официальность, – давай лучше вспрыснем встречу бутылочкой нашего вина. Мне его привозят прямо из погребов. Сейчас увидишь, это тебе не чай…

И мы идем мимо запаркованных машин в квартиру моего земляка, которого, между прочим, зовут Александр Тюпен.

Он заводит нас в столовую, обставленную, кстати сказать, пусть не шикарно, но далеко не бедно, и идет за вином.

Открывая бутылку, он говорит радостно:

– Представь себе, я, наверное, целую жизнь не видел парижанина! Как же, черт возьми, приятно услышать родной язык. Слушай, ну что Париж, все на том же месте?

– Да, – киваю я, – по крайней мере до следующего ядерного испытания.

Мы болтаем обо всем сразу и ни о чем, потом, принеся очередную бутылку, он вдруг спохватывается:

– Кстати, что тебя привело в мою обитель? Тебе нужна тачка? Я трясу головой.

– Нет, только информация.

– По технической части? Клевое воображение у моего земляка. Он, видимо, даже спит на каталогах запасных частей.

– Скажи, Александр, не было ли среди твоих клиентов в последнее время человека по фамилии Хиггинс?

– Дай сообразить… Нет, думаю, нет… Разочарование отдается в моем желудке.

– Понимаешь, – продолжает он, – я не очень обращаю внимание на их имена, тяжело запоминаются… Ты говоришь – Хиггинс?

– Да…

– А! Все может быть… Как он выглядит, этот твой…

– Сам хотел бы узнать…

Тюпен становится серьезным.

– Понятно! Дело важное?

– Думаю, да.

– А что у него за тележка?

– Красный «хиллман», кабриолет… Он подпрыгивает на стуле, будто его ошпарили.

– Знаю! Да, красный «хиллман»… Хиггинс, точно. Мощный парень в возрасте с седыми волосами.

– Верно срисовал.

– Ну и? – спрашивает он.

– Расскажи мне о нем.

– Да я лучше тебе расскажу о Тино Росси. Хиггинс этот… Клиент, как все другие: залить-поменять-помыть, ну и все…

– Ты его видел с кем-нибудь?

– Нет, не помню…

– Может быть, тебе запомнилось что-нибудь, какая-то мелочь, чтобы я мог его найти?

– А чего тут запоминать? Его адрес у меня в журнале. Кажется, площадь Кастом-Маркет… Рядом с остановкой автобуса, как я заметил…

– Это я и сам знаю. Только он смотался, и мне хотелось бы знать куда, чтобы отловить…

Мой земляк разводит руками.

– Ты уж от меня слишком много хочешь!

Я понимаю, что дальнейшие вопросы бессмысленны, и помогаю ему прикончить бутылку.

Когда я встаю, быстро поднимается и Грейс, которая следит за моими движениями и, кажется, готова стать моей тенью.

Вдруг моего приятеля осеняет.

– У меня есть идея! – хлопает он себя по лбу.

– Идея?

– По поводу твоего этого… Я смотрю на него с нескрываемой надеждой.

– Что, правда?

– Послушай. Однажды у него накрылась бобина. И он приехал с бобиной, которую ему дал кто-то из его приятелей, как он сказал. Он попросил заменить ее, а ту, одолженную, отправить по адресу хозяина. Короче, я помню адрес и имя. Его фамилия Тоун, и он живет в Бате. Я точно запомнил название – Бат. Кажется, где-то под Бристолем…

Я повторяю:

– Тоун, в Бате?

– Точно-точно…

В конце концов, чем черт не шутит, может быть, мне это поможет отыскать Хиггинса.

Я записываю сведения в блокнот, и мы прощаемся…

– Что вы обо всем этом думаете, Грейс?

Она пытается идти со мной в ногу… Мне просто не по себе от ее послушности. Такое впечатление, что ею можно управлять мановением руки или взглядом.

Девчушек, готовых на все по мановению руки, полно в девичьих интернатах. Но те, что слушаются взгляда, – такие встречаются реже!

– Я ничего не думаю, – говорит она, – я просто иду, и все. Мне кажется, что я живу в каком-то романе. Будь я сейчас дома, может быть, куда-нибудь пошла… Куда? Не знаю… Бродила бы по улицам или пошла в кино…

– Вы не хотите есть? Я умираю с голодухи… Спать тоже хочется. Я уже двое суток не смыкал глаз…

– У меня есть холодная курица…

– Это приглашение?

– Что вы на это скажете? – спрашивает она, имея в виду, похоже, только жратву.

– Я принимаю ваше предложение без ложной скромности! Купим сейчас чем залить вашу курицу и еще пирожные. Я никогда не жрал пудинг… Говорят, это вполне съедобно?

Сделав необходимые покупки, мы приходим к ней. Она живет в маленькой квартирке: комната, кухня, ванная. Все очень чисто, мило обставлено, но без души. Ясно, что она не цепляется за общепринятые ценности.

– Вы не боитесь, что я вас скомпрометирую?

– Мне наплевать, что обо мне подумают и будут ли судачить. Так ведь говорят у вас?

– Да…

Я открываю бутылку, пока она стелет скатерть и кладет приборы…

По радио кто-то играет на волынке. Мелодия писклявая и заунывная для ушей, но смешная для тех, кто с чувством юмора.

Напротив свет в доме матушки Фидж…

Там пустая квартира Марты Обюртен, ее чемодан…

А где-то посреди города в тумане стоит дом, который через несколько часов назовут местом преступления.

– У вас грустный вид, – замечает она.

– Это из-за климата, я думаю…

* * *

Хорошая еда и питье – что еще нужно, чтобы поднять настроение настоящего мужчины? Когда я приканчиваю второе крылышко курицы и допиваю третий стакан «Шатонеф», мой оптимизм растет, как цены во время инфляции.

– Что

– Послушайте, Грейс, будьте откровенны со мной. Мы симпатичны друг другу. Скажите мне, откройтесь…

– Что вы хотите узнать?

– Что вас мучит… Я вижу, что вас что-то гложет изнутри.

– Это правда, – соглашается она.

– Расскажите…

– О! Ничего оригинального: я любила одного человека…

– И он вас бросил?

– Нет. Он умер…

Я опускаю голову; действительно, это грустно… Когда у молодой женщины такая тяжесть на сердце, это всегда невыносимо.

Грейс садится на диван и задумывается. Я вынимаю сигарету, но вместо того чтобы прикурить, кладу ее на тарелку.

Потом в сомнении сажусь рядом с Грейс.

Придвигаюсь совсем близко, обнимаю за плечи и привлекаю к себе. Она чуть сопротивляется, но лишь для вида…

– Я ненавижу, когда страдают красивые девушки, – говорю я. – Слышите меня, малышка… Я не выношу…

Она прижимает голову к моей груди.

– Грейс, я чувствую, что я в вас страшно влюбился. Вы, может быть, не знаете, что это такое… Ну и пусть, не буду вам объяснять…

Я осторожно поворачиваю к себе ее лицо. Ее губы теперь в трех сантиметрах от моих – дистанция сокращается.

Она, возможно, и грустит, но целуется классно. Вообще, я заметил: очень часто женщины в грусти целуются намного лучше, чем те, кто в веселом расположении духа…

Через пять минут мы в постели. Грейс не возражает. Она мягкая и упругая одновременно…