Текст книги "10 лет и 3/4"

Автор книги: Фред Паронуцци

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Короче, напряжение нарастало, и мамзель Петаз, которой, видимо, надоело испускать газы на публике, решила разрядить обстановку. Однажды утром, прежде чем начать подкрепляться, она приподняла юбку, под которой ничего не было, если не считать женских волосиков. И мы сразу примолкли…

На перемене мы ни словом не обмолвились об увиденном. Родителям тоже, понятное дело, ничего не сказали. Мамзель Петаз оказалась круче всех парней из пятого класса. Она проявила себя совершенно бесстрашной женщиной. Мы сидели тихо и играли в крестики-нолики.

Честно говоря, мы стали немного ее побаиваться, но, когда она питалась, все-таки потихоньку косились под стол: кто знает, вдруг там опять покажется что-нибудь интересное…

* * *

Я так и не понял, для чего нам понадобилось срываться с места и тащиться в Германию.

Учительница ни с того ни с сего заговорила о сближении народов Европы, о красоте и величии человеческой дружбы, а потом спросила, что нам известно о наших немецких соседях. Я рассказал, что благодаря нашим немецким соседям мой прадедушка с маминой стороны пал смертью храбрых в Первую мировую войну, а мой дедушка Бролино погиб в годы Второй мировой, опять же по вине немецкого соседа, мсье Гитлера.

Эмиль Бувье заявил, что у них там все фрицы, а Франсуа Пепен добавил, что фрицы выжигали людям номера, как метки в прачечной, и отправляли их в печку, предварительно включив термостат на полную мощность, «и еще в футбол они нас обделывают». Тогда учительница попросила всех успокоиться и представить немецких соседей в позитивном ключе.

Азиз вспомнил про Альберта Эйнштейна, но никто из наших не знал, кто это такой, а Мириам сказала, что ее дядюшка Робер сдавал комнату немцам, у которых была огромная машина, и что эти самые немцы заправляли одеяла конвертиком. Мы все согласились, что это характеризует их весьма позитивно.

Учительница рассказала нам про композитора Баха, который был даже талантливее Пластика Бертрана, и про философов, рассуждавших о несовершенстве мира. Потом она предложила нам всем вместе отправиться на экскурсию в Германию, чтобы скрепить дружбу между двумя нашими народами, но я на это возразил, что предпочел бы посетить братскую Италию, Азиз хотел навестить своего кузена Хишама из Марракеша, а Ноэль мечтал повстречаться с другими черными, и вообще южинцы поначалу не горели желанием покидать родной город.

Однако Андре Эриссон сообщил, что его старший брат во время каникул познакомился в муниципальном кемпинге с немецкими девушками и на своей шкуре познал, как высоко они ценят сексуальность французских мужчин. У немок огромные сиськи, а лифчиков они не носят и дают тискать себя под футболками. После этого сообщения мужская часть класса прониклась страноведческим интересом и выразила горячее желание скрепить международную дружбу, но тут Франсуа Пепен призвал нас поумерить свой пыл, потому что у немецких девок под мышками настоящие джунгли, хуже, чем у португалок, а Карлос Куамбра закричал: «Ну, Пепен, ты сам напросился, сейчас я набью твою вонючую морду». И тут мамзель Петаз совершенно рассвирепела…

Поостыв, она спросила, знаем ли мы, что значит друг по переписке. Мириам ответила, что она каждый месяц обменивается письмами с девочкой из Маврикия и надеется когда-нибудь ее навестить.

– Молодец, – похвалила ее учительница, – ты прекрасно нам все объяснила.

Она развернула карту Германии и ткнула пальцем в какой-то городок.

– Дети, – сказала она, – у меня для вас радостная новость: начальная школа имени Роберта Шумана из города Биберталя – это там, где мой палец, – предложила нам побрататься. У каждого из вас появится друг по переписке, и я очень надеюсь, что потом мы все вместе отправимся в Германию. Мы живем в эпоху, когда европейские страны взяли курс на сближение, и это дает нам уникальный шанс…

– Как же мы породнимся с фрицами, если мы на их языке ни бум-бум? – поинтересовался Франсуа Пепен.

– Сейчас объясню, – ответила учительница. – Видите ли, дети, мне довелось подружиться с их директором, господином Хельмутом Крепсом. С этого года он ввел у себя в школе уроки французского языка. И теперь ваши друзья по переписке – вы сами скоро в этом убедитесь – немножко понимают по-французски. Конечно, их познания пока неглубоки, но я уверена, что это не помешает вашей дружбе.

Она раздала нам карточки с адресами, и мне досталась Анжелика Фрюштюк, Бисмарк-штрассе, 192. Ноэлю повезло куда больше: ему попалась Берта Кламмер, Оффенбах Плац, 311, возможно, из семьи того самого Франца Кламмера [25]25
  Австрийский спортсмен, 25-кратный чемпион мира по лыжам.


[Закрыть], потрясного лыжника.

Учительница сказала, что в первом письме немецкому школьнику мы должны рассказать о своем крае и его жителях и предложить дружбу, которая со временем, возможно, перерастет в нечто большее, (так обычно заканчиваются письма в газете «Свободный Дофине», в рубрике «Знакомства»).

Я открыл чистую страницу черновика и написал следующее:

Дорогая Анжелика Фрюштюк,

Меня зовут Фредерик, потому что так захотели мои родители (если бы они догадались со мной посоветоваться, то я бы выбрал более звучное имя, например Джеймс Дин или Синбад), а фамилия у меня Фалькоцци, в честь дедушки Бролино, который сбежал во Францию от итальянского фашиста Бенито Муссолини. А живу я в знаменитом городе Южине, который добился мирового лидерства по части нержавеющей стали (нокаут в третьем раунде!).

Про Германию я совсем ничего не знаю и, сказать по правде, не слишком стремлюсь узнать, но наша учительница, мадемуазель Петаз, очень туда рвется, потому что у нее большая дружба с вашим директором господином Хельмутом Крепсом, и она хочет сделать ему приятное…

Не люблю хвалиться (мы, савойцы, вообще скромняги), но жители нашего края совершенно точно произошли от обезьяны. Один дядечка из Парижа написал в своем путеводителе, что у савойцев «обтекаемая форма черепа», а Франсуа Пепен нашел эту книжку у себя на чердаке и показал всем нашим. Книжка совсем древняя, она написана еще до того, как фрицы впервые пожаловали в наш гостеприимный край, но они там, в Париже, зря болтать не станут…

Говорят, что мы находимся в отдаленном родстве с овернцами и бретонцами (но тебя мне порадовать нечем: с немцами у нас никаких родственных связей не прослеживается). Кроме того, мы являемся «шаровидными брахицефалами полированного камня» (я взял эти слова в кавычки, потому что они прямо из книжки), короче, мы представляем большой интерес для науки, и это чрезвычайно позитивно для области в целом.

Как я уже упоминал, я принадлежу к семейству Фалькоцци, включающему помимо меня папу, маму, братца Жерара, сестренку Нану. Еще у нас есть бабушка и собака по имени Пес, но они обе находятся в плачевном состоянии, и видимых улучшений ждать, увы, не приходится.

Мне десять лет и девять месяцев, и я в семье младший, или, как говорят у нас, «брахицефалов», меньшой…

А ты как поживаешь? Скажи, твоя подружка Берта случайно не родственница Франца Кламмера? Если так, то я очень хотел бы получить автограф – Франца, разумеется, а не Берты, а в обмен готов отправить тебе книжку Фризон-Роша…

Ну вот, больше мне сказать нечего, до скорой встречи, и передай мой горячий привет всем Фрюштюкам из славного города Биберталя.

Фредо

– Я все, мадемуазель Петаз, – закричал я. Она как-то странно на меня посмотрела и стала читать мое письмо о нашем крае, его жителях и дружбе, которая со временем, возможно, перерастет в нечто большее…

Дочитав, учительница вздохнула и пообещала, что мы еще вернемся к моему письму, а затем попыталась разобрать каракули Жожо, что было непросто, потому что он постоянно слюнявил ручку и все письмо получилось в разводах, даже на обратную сторону немножко протекло. Потом она взглянула на текст Эмиля Бувье и сказала, что все, хватит, будем писать под диктовку, оставим только пропуски для имени, фамилии и другой личной информации…

* * *

Первым не выдержал Жожо: его вырвало прямо в автобусе, и все остальные пассажиры сразу же ощутили приступ тошноты.

Жожо сидел на самом заднем сиденье и вонял оттуда, как дохлая крыса, даже водитель в противоположном конце салона время от времени высовывал голову в окно, чтобы освежиться.

Мамзель Петаз по обыкновению подкреплялась, но по такому случаю взяла микрофон и объявила: «Дети, если вам нездоровится, об этом нужно сообщить заранее – мы сделаем экстренную остановку». А потом достала свой платок, приложила к носу и уже не отнимала.

Мы с самого утра катились по шоссе, обрамленному голыми деревьями, вдоль речки, с виду напоминавшей клей. Я машинально перебегал взглядом от одного ствола к другому. Пейзаж совершенно не менялся. Я еще никогда никуда не ездил без своей семьи, поэтому происходящее мне активно не нравилось. Кто знает, что может случиться дома за время моего отсутствия. Срок годности бабушки и Пса был на исходе…

В преддверии поездки учительница совершенно нас достала: мы зарабатывали деньги. Приходилось торговать блинчиками на рынке и ходить по квартирам, продавая лотерейные билеты, а окрестные жмоты, завидев нас в глазок, закрывали двери на все засовы…

У меня половину лотереек купил сердобольный дядюшка Эмиль и выиграл два билета в Музей народных промыслов Валь д'Арли (по его собственному признанию, двум билетам он предпочел бы одну бутылку божоле).

– Дети, мы почти приехали, осталось совсем чуть-чуть! – обрадовала нас мамзель Петаз.

Посреди пейзажа вырос город, населенный усатыми людьми. Автобус остановился у серого прямоугольного здания, похожего на старый кубик «Лего». Это оказалась школа.

Мне никуда не хотелось идти. Народу было полно: дети, взрослые и чья-то бабушка, которая махала мне Из окошка машины и кричала: «Гутен таг!»

Мамзель Петаз спустилась первой и чмокнула какого-то бородача. Она улыбалась во всю челюсть и явно ловила кайф. А мы неловко топтались на выходе из автобуса, сбившись в кучку, как коровы на пастбище.

Бородач поспешил представиться:

– Поншур! – сказал он нам. – Меня софут мшье Крепш, топро пошалофать, торокие юшинцы!

«Фот шпащибо», – ответили мы, и учительница устроила перекличку. Когда меня назвали, я робко двинул в сторону Фрюштюков. Кеды «Стэн Смит» не желали отрываться от земли, и мне казалось, что я никогда не дойду до своих новых знакомых. Я просто не знал, куда деваться от смущения. Из толпы друзей по переписке меня приветствовала девочка с двумя хорошенькими хвостиками. Это была Анжелика.

Свиноподобный папаша Фрюштюк долго тряс мою руку, приговаривая:«Ach so! Willkommen, Vrederig!» [26]26
  Добро пожаловать, Фредерик!


[Закрыть] Мамаша Фрюштюк от души сжала меня между своими необъятными грудями.

Мы сфотографировались на память и уселись в машину, разукрашенную на манер новогодней елки, даже на руле был меховой чехол. В салоне уже сидела бабушка, которая приветствовала меня наудачу, когда мы еще подъезжали, – надо же, как угадала.

Мы рванули с места. На поворотах мамаша Фрюштюк всей своей массой прижимала меня к дверце. Анжелика наклонилась ко мне и участливо спросила: «Вще в порядке, Вредериг?»

При этих словах вся семейка страшно развеселилась. Фрюштюки хором запели: «Вще в порядке, Вредериг? Вще в порядке, Вредериг?» И так до самого Феллингсхаузена…

Дома нас поджидал Гюнтер, самый жирный пес Европы. Он сразу же приподнял переднюю лапу и стал не слишком приветливо меня обнюхивать, будто я дичь. Он смотрел на меня так, словно желал немедля впиться мне в икру: его смущало разве что присутствие свидетелей. Потом Гюнтер ползком припустил вверх по лестнице – бегать при такой массе он не мог в принципе.

Анжелика сообщила, что мне приготовили комнату на втором этаже, а сама стала вместе с матерью разбирать покупки. Я поднялся наверх и обнаружил на полу большую желтую лужу. Подлюга Гюнтер в знак приветствия помочился в моей комнате и теперь гордо стоял посреди нее, всем своим видом показывая, что его поступок – не случайность.

Я закрыл дверь и пинком под зад отправил его головой в лужу. Он стукнулся о книжный шкаф и попытался заскулить.

– Каким же надо быть дерьмом, чтобы так встречать гостей, – сказал я ему.

Я вытер пол синтетическим ковром под кожу, а Гюнтер внимательно смотрел, что я делаю, косясь при этом на выход. В конце концов он выполз за дверь, царапая когтями паркет и оставляя на нем мерзкие следы.

Я открыл чемодан. Там лежали розовые кружевные трусики и лифчики, не мои, честное слово. Все еще не понимая, что происходит, я извлек из чемодана фотографию в сердцевидной рамке. На ней была изображена мамзель Петаз в желтом купальнике, взасос целующая мсье Крепса.

Мсье Крепc пребывал в таком возбуждении, что красный кончик пиписьки торчал у него из плавок. На заднем фоне виднелась пальма.

Я не знал, куда девать интимные принадлежности учительницы, и спустился вниз посоветоваться со своей приемной семьей. Мамаша Фрюштюк суетилась на кухне. Я протянул ей лифчик, и она, должно быть, вообразила, что я желаю преподнести ей чисто французский подарочек.

– Ach, danke Vrederig, danke zehr schon [27]27
  Ах, спасибо тебе, Фредерик, огромное спасибо.


[Закрыть], – поблагодарила она меня и приложила лифчик к своим гигантским сиськам (размер явно не подошел, и ее это расстроило).

К счастью, у меня была с собой фотография, и я разом продемонстрировал ей и училку, и училкины трусы. Удивленная мамаша Фрюштюк позвала мужа («Otto! Otto! Komme hier, shnell!» [28]28
  Отто, Отто, пойди сюда!


[Закрыть]), который смотрел футбол по телевизору ( «Was passiert, Gertrud?» [29]29
  Что там, Гертруда?


[Закрыть]).

Вы не представляете, как потешались Фрюштюки-старшие, передавая друг другу фотографию и по очереди тыча пальцем в красный кончик мсье Крепса, только Анжелика скривилась: «Фи, как они протифно фыглядят!» (И я был полностью с нею согласен.)

– Ach Fraulen Betaz und Herr Kreps! Sehr sexuell! [30]30
  Ах, фройляйн Петаз и херр Крепc! Как сексуально!


[Закрыть] – радовались Анжеликины родители.

Я все переживал, как бы мне получить обратно свои вещи, когда раздался звонок и на пороге появились наши герои-любовники с моим чемоданом.

Отто и Гертруда только начали отходить от дикого приступа смеха, но при виде этой сладкой парочки с ними случилась настоящая истерика. Мне, однако, показалось, что влюбленные не разделяли их веселья.

Все закончилось мирно, совместным распитием шнапса с чесночными чипсами. Только мсье Крепc мне совершенно не понравился: он очень много говорил, никому не давая и слова вставить, и даже чипсы ел с таким видом, будто умеет это делать лучше других…

Вскоре влюбленные отбыли, а бабушка Фрюштюк поманила меня рукой и предложила присесть рядом с нею на канапе. Она раскрыла словарь и начала тыкать пальцем в отдельные слова.

Сначала было слово Krieg, то есть война, потом schlecht, то есть нехорошо (тут бабушка скорчила соответствующую гримасу). Потом она извлекла из сумки мятую фотографию жизнерадостного юноши и указала на слово Grosspapa, то есть дедушка (а пальцем показала на Анжелику), и снова на Grosspapa и еще на слово Tod (что значит смерть). Она повторила слова Krieg и schlecht, а в завершение сказала: «Verstehen?» («Понимаешь?») – и вопросительно на меня посмотрела…

* * *

Стемнело.

В автобусе все спали. Дождь убаюкивающе стучал по стеклам. Подруга по переписке легонько склонила голову мне на плечо, а я все не мог заснуть. Я думал о том, как возникают войны. Наверное, все они случаются по недоразумению: например, проспект Освобождения решит идти войной на Бисмарк-штрассе, потому что нам не нравятся их вонючие чесночные чипсы и бессвязная речь, – тут не помогут ни улыбки, ни словари…

В этот момент по встречной полосе проехал грузовик и осветил салон. Я увидел, что мсье Крепc склонился над нашей мамзель Петаз и своей немецкой пятерней тискает ее под юбкой, а она знай себе покусывает губы, потому что у них большое сексуальное чувство. Рука двигалась проворно – влюбленные не теряли времени даром!

Мы ездили в торговый центр за сувенирами. Я купил пластинку Sex Pistols для братца Жерара, футболку с надписью «Ich liebe Frankfurt» для сестренки Наны, статуэтку в шортиках для мамы, а для папы – стаканчик с женщиной на дне: когда стаканчик наполняется, женщина оказывается обнаженной (этот стаканчик я купил по ошибке, я не собирался дарить папе голую бабу, просто там инструкция была по-немецки) .

Не стану отрицать: в Бибертале нам жилось не скучно. По утрам мы учили немецкие песенки, вроде «Bruder Jacob» (подозрительно похожей на нашу «Братец Яков») и «A-B-C-D-E-F-G…» (отдаленно напоминает наш алфавит). По вечерам мы изучали окрестности в компании друзей по переписке, кстати, Берта, как выяснилось, не имеет отношения к Францу Кламмеру, потому что он живет не в Бибертале, а в соседней Австрии.

Мы прекрасно с ними ладили, и расставаться нам было очень грустно, сказать по правде, это был ужасный стресс…

Субботнее утро.

Припарковавшись у школы, автобус с готовностью жужжит, и тут мамзель Петаз берет свободной от мсье Крепса рукой микрофон и дрожащим голосом сообщает:

– Дети, у меня для вас важная новость… (глотает слюну). Я не вернусь с вами во Францию!

Тут нам всем показалось, что в автобусе пукнула мушка: Жожо пронесло.

– И все потому, – продолжала учительница, тряся микрофоном, – что вся моя жизнь теперь уже не там, в Южине, а здесь, в Бибертале, рядом с Хельмутом, – и она на всякий случай показала на Хельмута, чтобы мы точно знали, кого она имеет в виду, после чего заорала:

– Здесь наша любовь, значит, здесь мне суждено жить!

Должно быть, она заранее подготовила прощальное слово, потому что выходило уж очень складно, такие речи обычно толкают политики, генерал де Голль, например, когда он из Англии по радио общался с Францией. Только генерал де Голль, по счастью, не собирался связывать свою жизнь с Хельмутом, а то представляете, что бы началось.

Некоторые из наших заплакали.

– Ну вот, – заключила учительница, – больше мне добавить нечего. Я вас всех люблю, прощайте, дети, я никогда вас не забуду, желаю вам счастья…

И мамзель Петаз с изменившимся лицом спустилась вниз вместе со своим Хельмутом. Дверца автобуса с шипением захлопнулась, и мы тронулись прочь на глазах у очумевших бибертальцев.

И никогда мы больше не видели своей учительницы и ее пучка…

* * *

После зимних каникул мамзель Петаз, у которой в Германии случилось большое сексуальное чувство, сменил мсье Бюффлие, и мы при этом только выиграли.

У нового учителя была длинная шевелюра, козлиная бородка, рубашка в цветочек, но, главное, ему принадлежал лимонный «багги», припаркованный у школы. У нас в Южине таких тачек никогда еще не было. В эту машину можно было запрыгнуть не открывая дверцы!

Трусов мсье Бюффлие на уроках не снимал, зато энергия у него была неуемная, а фантазия нешуточная.

Мы все вместе соорудили макет Солнечной системы: в качестве больших планет использовались теннисные мячики, под малые планеты сгодились пингпонговые, а функцию Солнца в нашей галактике выполняла лампочка. Еще мы строили пирамиды из кукурузных зерен и наблюдали их обрушение. Мы натягивали тоненькие канаты и пускали по ним крошечных пробковых эквилибристов. Одно время мы даже выращивали морскую свинку, но она трагически погибла, проглотив один из проводов нашей Солнечной системы. Мы переселили Идефикса и Джоли Джампер в новый просторный аквариум с водорослями и пиратским кораблем, затонувшим на коралловых рифах. Над кораблем вздымался флаг с черепом и костями.

Еще мы хором пели «Гориллу» [31]31
  Знаменитая песня Жоржа Брассенса, в которой молодой судья, сторонник смертной казни, подвергается сексуальному насилию со стороны гориллы.


[Закрыть], и мсье Бюффлие аккомпанировал нам на гитаре. Каждый день он придумывал что-то новое. Например, однажды утром спросил:

– Кто-нибудь из вас догадался сегодня утром подарить цветы цветочнице?

Мы сказали, что нет, никто не догадался, а он так и подскочил:

– И кто же, по-вашему, подарит ей цветы? Кто, скажите?

Мы не знали, что ответить, и тогда он объяснил нам, что цветочнице, должно быть, очень обидно всю жизнь находиться среди цветов и никогда не получать их в подарок. А потом мы все быстро надели спортивную форму, шарфы и шапки с помпонами и побежали в район Источников дарить цветочнице цветы…

В первую же неделю мсье Бюффлие организовал небольшой прием, чтобы успокоить родителей относительно своих педагогических планов: никаких дальних поездок (шучу!), будем ставить спектакли, займемся грамматикой и математикой.

У мамы тогда был грипп, а папа работал в ночную смену, поэтому на собрание пошла сестренка Нана и объяснила мсье Бюффлие, какой я выдающийся интеллектуал. Я, правда, при этом не присутствовал (Нана спровадила меня в буфет за бутербродами и лимонадом), но, судя по всему, мои таланты они обсудили чрезвычайно подробно…

В последующие дни моя сестренка была неоднократно замечена в лимонном «багги» нашего учителя, и что-то подсказывало мне, что обсуждением моих школьных успехов дело не ограничивалось.

У Наны и раньше не переводились поклонники, иногда их бывало сразу несколько, а теперь она все время проводила с одним-единственным, и мне это не слишком нравилось, потому что прежние ее кавалеры были со мной очень щедры, и то, что они часто менялись, вполне меня устраивало: один катал меня на мотоцикле, другой, торговец анисовкой, дарил стаканчики для ручек с квадратным дном, третий возил нас в Куршевель кататься на лыжах и угощал какао…

А мсье Бюффлие совершенно не занимался моим досугом. Какая досада!

* * *

Когда Жожо достал посреди урока свою штуковинку, мы сразу поняли, что ничем хорошим это не кончится.

Бабочки-белянки липли к стеклам аквариума, мсье Бюффлие, повернувшись к доске, рисовал трехмерные фигуры, а посреди класса сидел Жожо и, пуская слюни, тряс своей пиписькой.

Я вообще считаю, что Жожо не виноват: несладко начинать жизнь с такими родителями, как у него. Он не был плохим, он просто был не похож на других, и мы его таким любили.

Мсье Бюффлие тоже не стал его наказывать. Он присел на корточки около его парты, положил ему руку на плечо и сказал:

– Хватит, мой мальчик, будь добр, застегни ширинку.

Потом урок продолжился, и Жожо вместе со всеми стал разглядывать трехмерные фигуры.

Мсье Бюффлие, конечно, не догадывался, чем все это закончится, потому что понятия не имел ни о семействе Баччи, ни о докторе по неблагополучным детям, и, когда вдруг выяснилось, что Жожо с нами больше учиться не будет, наш учитель загрустил…

Баччи, конечно, была та еще семейка. Мамаша по малейшему поводу делала вид, что умирает, – ей нравилось картинно умирать, а папаша плевал сынку в лицо и лупил его пряжкой ремня, а то и вовсе костылем, когда окончательно терял над собой контроль.

Стоит ли удивляться тому, что в поведении Жожо наблюдались некоторые странности? Однажды он даже засунул свою фиговинку в пылесос мадам Биболе, нашего завхоза. Когда мальчика лупит родной папа, ему не так-то просто постичь пропорции и спряжение глаголов, ведь нормальный папа – это тот, кто первым прибегает, когда ребенку снятся кошмары, или я что-то не так понимаю.

И, если родная мама говорит мальчику, что ей стыдно иметь такого сына, он, естественно, начинает какать в штаны и жрать козявки, а что ему еще остается делать, или вы со мной не согласны?

Мамаша Жожо, конечно, не слишком радовалась шалостям сына. А после того, как ее мальчик продемонстрировал одноклассникам свою хренюшку, она перестала отовариваться в Южине: надела шляпку с вуалью, чтоб соседи не узнали, села на альбервильский автобус и поехала закупаться в тамошний супермаркет, совершенно, заметьте, анонимно. Будь у нее такая возможность, она бы и вовсе сбежала в Австралию; ее двоюродный дедушка в тридцатые годы так и поступил, и с тех пор про него ни слухом, ни духом, небось, кенгуру сожрали.

А папаша Жожо по-прежнему ходил играть в шары, на своих костылях, с пожелтевшей сигаретой в зубах, только вид у него стал еще более мрачный…

В Южине поговаривали, что мсье Баччи перебрался на свою новую шестигранную родину с большими потерями. Тогдашние власти поинтересовались, не пора ли ему приобщиться к цивилизованному миру. Вновь прибывший ответил, что «да, канесна, с удавольствием, бальсое спасиба», – и был зачислен в парашютисты.

Чтобы стать новым сыном великой нации, иногда приходится выделывать рискованные трюки, например, быстро ползти по веревке на страшной высоте или, свернувшись в клубок, стремительно лететь вниз, на тренировочный мат, прижимая к груди автомат, словно первую свою любовь.

У себя на Сицилии мсье Баччи доил коз, поэтому язык Пластика Бертрана он знал весьма приблизительно, и, когда сержант заорал ему: «Прыгай, Баччи, мать твою, вот бордель, жопа, будешь ты прыгать, итальянец хренов?!», бедняга вцепился в шкив и затрясся от страха. Сержант уже готов был вмазать его физиономией в стену, но тот таки прыгнул, причем мимо мата, головой в асфальт, оружием по причиндалам.

Дальнейшая адаптация свежеиспеченного иммигранта проходила в отделении «скорой помощи» военного госпиталя. Главврач был в отлучке – отправился с особой миссией на «Ролан Гаррос», так что раненого забинтовал практикант, и забинтовал от души, ибо делал это впервые. Больше пациентом никто не занимался.

Иногда мсье Баччи робко интересовался, не желает ли кто из медперсонала взглянуть на парня, который через муки и боль надеялся стать французом, и все спрашивал:

– Сказите, а кагда миня выписут?

Но всем было на него наплевать.

По возвращении из секретной теннисной миссии главврач обнаружил в углу мумифицированного итальянца, чью нижнюю часть заклинило, как ржавые ножницы. В средневековье его бы, вероятно, посадили в ящик на колесиках, и передвигался бы он себе при помощи двух утюгов, но в наше цивилизованное время подобные проблемы решаются иначе: Баччи торжественно объявили, что отныне он настоящий француз, ему причитаются пенсия по инвалидности и особые поздравления приемной комиссии. И теперь, когда экзамен сдан, в каком же уголке своей новой прекрасной родины он желает поселиться?

От других сицилийцев мсье Баччи слыхал, что есть такой город Южин, вот он и ответил: «В Юззине, по-залуйста, а сказите, а кагда я смагу хадить? » Его заверили, что с интенсивной Божьей помощью, но без особых гарантий он сможет ходить в обозримом будущем, и на этой оптимистической ноте позвольте с вами расстаться. Как говорится, заходите еще. Костыли не забудьте! Это вам подарочек на вступление в гражданство…

Пока мсье Баччи обустраивался на новой земле, его суженая пасла в родном краю коз. Он позвонил ей по телефону: «Прриеззай, любовь мая, в Юззин, воздух здесь зивительный, здесь нас здет сястье, такое сине, бело, крр-асное», и будущая мадам Баччи с бьющимся сердцем, предвкушая радость встречи, сошла на альбервильский перрон, благоухая, как сицилийская коза.

Ее красавчик сильно изменился за время разлуки: краткое пребывание в отряде парашютистов не добавило ему привлекательности и сильно поубавило в нем радость жизни.

* * *

Но жизнь должна идти своим чередом, с костылями или без…

Мсье и мадам Баччи поженились, как и было договорено. По той же причине они произвели на свет Жожо, но он был им совершенно не нужен: люди к домашним животным лучше относятся, чем они к своему мальчику.

Когда мать давала Жожо список покупок, отец крестиком отмечал те продукты, которые следовало украсть, да и на остальные денег давал с большой натяжкой. Жожо отправлялся ночевать на велосипедный склад, бился там башкой об стенку и скулил. Мы с друзьями выворачивали карманы, но денег все равно не хватало. Желая помочь Жожо, мы бежали в бакалейную лавку мадам Пуэнсен, и в конце концов она перестала нас пускать, а Жожо боялся возвращаться домой, потому что отец избил бы его за нерасторопность…

Никогда не забуду тот вечер. Мы как раз играли «Кактусов» [32]32
  Песня Жака Дютронка. Ее первая строчка – «Весь мир похож на кактус…»


[Закрыть] на дудке, когда явился доктор по неблагополучным детям, обнаружил у Жожо багровые кровоподтеки и потом долго тестировал его по методике чернильных пятен, просил писать длинные фразы (а почерк у Жожо был своеобразный: тощенькая буква «е» льнула к соседним буквам, а жирная «о» разбухала, как пчелиное брюшко) и беседовал с ним о том, как он трогает свою штучку, писает в постель и какает в штаны.

Вскоре перед домом нарисовалась полицейская команда. Мадам Баччи запричитала на лестничной площадке: « Мамма миа, эта узасная асибка!», а ее супруг заревел, как поросенок: что это они себе позволяют, он инвалид войны, парашютист, да пошел этот психолог куда подальше, никто его сына не третирует, хорошая взбучка еще никому в семье Баччи не мешала, ничего кроме пользы, вот дерьмо, а его сынок и так растет избалованный, покруче рокфеллеровских наследников, кушает пасту аль денте, велосипед ему купили с тремя передачами, а на каникулы отправили за границу, к этим ихним фрицам, чертов бордель!

Мсье Баччи никак не давался полицейским, не позволяя запихнуть себя в обезьянник и орудуя своим костылем ловчее, чем Брюс Ли боевым цепом. Посмотреть на великолепную схватку сбежались все соседи, включая мадам Гарсиа, которая во всеуслышание провозгласила, что этого следовало ожидать, все итальяшки такие, мусорная нация, и именно в эту минуту мой папа с мсье Будуду вылезли из грузовичка мсье Эриссона, и папа громко поинтересовался, не без иронии в голосе, стоит ли слушать эту помесь шлюхи с кашалотом, ибо консьержка наша так страшна, что, когда она поутру выносит мусор, не сразу разберешь, где, собственно, мусор, а где консьержка.

Мадам Гарсиа в ответ стала размахивать руками и осыпать папу ругательствами, которые придумывала по ходу дела. Заодно досталось и папиной жене, и предкам, и потомкам. И тогда папа положил сумку, поплевал на руки и объявил, что чаша его терпения переполнилась – вспомним хотя бы Мариэль Гуашель, поэтому дискуссию он завершит по старинке, путем рукоприкладства, Бог свидетель, мадам Гарсиа трудно причислить к женскому роду, ибо он никогда не позволил бы себе поднять руку на женщину, на что консьержка отвечала: «Ну давай, свинья, поглядим, есть ли у вас, итальяшек, хрен в штанах». Она почему-то думала, что все итальянцы евнухи…

Мсье Китонунца попытался было их помирить: «Постойте, друзья, постойте, на заре нового тысячелетия нам следует терпимее относиться друг к другу, к тому же кругом дети», но в ответ получил: «Здрасьте, приехали, еще негритосы нас будут учить, если бы не мы, они бы до сих пор ползали на четвереньках», потом кто-то в толпе невзначай получил по шее, дал сдачи, и вскоре было уже непонятно кто, с кем и по какому поводу дерется.

Стражи порядка запихнули-таки мсье Баччи в машину и, увидев, какая неразбериха творится на улице, засунули туда же всех дерущихся. Машина буквально просела под тяжестью пассажиров, и звуки оттуда доносились похуже, чем из скотовоза.

* * *

Вернувшись из полицейского участка, папа узнал, что Жожо сел на свой трехскоростной велосипед и куда-то укатил. И где он сейчас, неизвестно. Его должны были отправить в специальное заведение для детей с психологическими проблемами, но как теперь это сделать, непонятно.