Текст книги "Dominium Mundi. Спаситель мира"

Автор книги: Франсуа Баранже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

И в этот момент Танкред понял.

Эта война, на которую он пошел добровольно, была не религиозной, не даже обычной захватнической или колонизационной, а самой настоящей войной на уничтожение. Девятый крестовый поход станет Варфоломеевской ночью Акии Центавра. Всем было очевидно, что, вопреки официальной позиции Ватикана, военные действия не прервутся после того, как будет «освобождено» святилище. Куда вероятнее, что именем Dominium Mundi бароны потребуют всю планету ради расширения собственных территорий, но теперь Танкред понимал, что они хотят ее исключительно для себя! Не будет и речи о том, чтобы делить ее с туземцами! Ни один атамид не переживет эту войну. Акия будет принадлежать только людям.

Для Бога и для дома Дерзай на все, и все тебе простится.

Он уже довольно давно прекратил сражаться, а просто в полной оторопи и прострации шел по улицам. Как же он был наивен! И как виноват! Он стал пособником геноцида, из него сделали монстра-истребителя, достойного самых мрачных страниц человеческой Истории. При этой мысли его охватил гнев, который с силой урагана смел последние иллюзии, как ветер зимой срывает последние листья, еще цепляющиеся за ветки.

С дрожащими от ярости руками, но движимый новой решимостью, он вернулся в начало улицы к своему меха-першу и вскочил в седло. Быстро просмотрев высвеченный ИЛС-системой на внутренней поверхности забрала список, он выбрал нужную частоту и по закрытому каналу вызвал Энгельберта.

– Наводчик! – Он почти кричал. – Доложить обстановку!

Хотя голос Энгельберта доносился сквозь треск и помехи, ответ был ясен:

– Уничтожаем максимум атамидов, лейтенант, но они постоянно прибывают из соседних кварталов. У нас уже двести двадцать четыре убитых и восемьдесят три раненых! Это плохо кончится!

Танкред уже принял решение, и рапорт наводчика его только укрепил. Он вышел на общий канал и рявкнул самым властным тоном:

– Общее отступление! Семьдесят восьмому п/к и всем приданным подразделениям немедленно собраться в точке вывода. Исполнять незамедлительно!

В войсках возникло некоторое замешательство, люди колебались, не понимая, подчиняться ли столь неожиданному приказу. Столкновения внезапно стали не такими ожесточенными, огонь не таким плотным, а крики не такими пронзительными. Даже атамиды отступили, словно почувствовали, что происходит нечто странное.

Один из унтер-офицеров связался с Танкредом по своему каналу:

– Лейтенант, вы хоть понимаете, что делаете? Если вы подтвердите приказ, это может плохо кончиться.

Другой тоже связался, запыхавшийся и явно перевозбужденный:

– Никакого отступления, твою мать! Тут еще кучу говнюков надо ухлопать!

Потом третий:

– Отступайте сами, коли вам вздумалось, черт побери! А нам неохота, чтобы нас тоже разжаловали!

И так далее, и так далее…

Холодным решительным тоном Танкред произнес:

– Богом клянусь, что лично прикончу всех, кто в течение десяти минут не уберется отсюда вместе со своими подразделениями.

Угроза подействовала. Через несколько минут Танкред увидел, как остатки подразделений стягиваются к пункту вывода. Он наблюдал за этим со своего першерона, а множество штабных офицеров одновременно орали ему в уши, что он должен незамедлительно прекратить этот незаконный отход, что всем подразделениям следует вернуться в зону боев, что неподчинение на поле сражения карается…

Танкред сделал долгий вдох, затем выдохнул и, тщательно выделяя каждый слог, ответил им:

– Катитесь гнить в аду. Все катитесь гнить в аду.

После чего отключил свой канал связи.

* * *

По чистой случайности Роберт де Монтгомери стал первым, кто узнал о бунте Танкреда Тарентского.

Как и большинство баронов крестового похода, Роберт практически не покидал штаб-квартиры командного центра армии крестоносцев. Это здание, расположенное в самой высокой точке верхнего плато Нового Иерусалима, объединяло комплекс коммуникационных и командных систем, позволяющих сеньорам руководить сражениями, оставаясь в полной безопасности. Десятки офицеров занимались здесь тем, что передавали указания командирам батальонов, действующих в полевых условиях, одновременно отслеживая постоянно транслирующиеся на их экраны тактические данные.

В центре здания в огромном круглом зале находился пресловутый голографический проектор ISM-3n, который несколькими неделями раньше позволил вывести в небо над войсками гигантское изображение папы. С тех пор проектор использовался по своему изначальному предназначению: обеспечивал военачальникам обзор всех необходимых аспектов театра военных действий, передаваемых либо со спутника, либо с одной из бесчисленных камер, встроенных в боевые экзоскелеты. Но самой поразительной функцией этого сложного оптического механизма была способность проецировать схематизированные тактические изображения, представляющие собой симуляцию течения боя. Возникающие в обширном пространстве зала рельефные картины иногда достигали площади двадцать на двадцать метров, и когда такое случалось, операторы, сидящие вокруг большого кольцевого стола, окружавшего линзу, как будто поглощались всепроникающим световым облаком. Тогда они больше не могли даже видеть изображения, которые сами же и создавали. Но это было, в сущности, не важно – картины предназначались для сеньоров. А те, удобно устроившись в командной надстройке на высоте, не упускали ни грана.

В обычное время здесь царила спокойная и приглушенная атмосфера, но когда шло наступление, напряжение быстро росло, все начинали кричать и метаться, передавая приказы. Несмотря на неяркое освещение, создающее полутьму, голо-проекции могли затопить светом всю штаб-квартиру, до последнего служебного закутка. И в этот день призрачные отсветы, отбрасываемые картинами на стены, выплясывали адскую сарабанду в полном соответствии с воцарившейся в штаб-квартире лихорадочной суматохой. Наступление велось в секторе гробницы Христа.

Маркиз де Вильнёв-Касень вышагивал по широкому круговому коридору первого этажа и надрывался, диктуя свои распоряжения склонившимся над терминалами штабистам с потными лицами, которые, в свою очередь крича в микрофоны, передавали приказы офицерам на фронте. Вильнёв-Касень, маркиз Альта-Серданьи и исполнительный командующий армии крестоносцев, отвечал за воплощение стратегии, выработанной военным Советом. С этой целью ему была предоставлена полная свобода в выборе любой тактики – в той мере, в какой это способствовало достижению определенной Советом конечной цели.

Сидя на диванчике в офицерской надстройке, Роберт с беспокойным видом наблюдал за этим бурлением. Вот уже почти час, как он плохо себя чувствовал. Спазмы в желудке вызывали болезненную дурноту, которая вкупе с жарой и суетой в штаб-квартире стала почти невыносимой. Роберт подозревал, что в этом внезапном недомогании виноват сегодняшний обед в офицерской столовой. Однако остальные вроде бы чувствовали себя нормально. В надежде, что станет лучше, он решил выйти на несколько минут и подышать воздухом.

Спустившись по кольцевому коридору, он вдруг на мгновение представил, что вновь оказался в Версале-2, в большом королевском приемном покое, где придворные и просители всех мастей дожидались, иногда по нескольку дней, чтобы их удостоили аудиенции. Роберту, естественно, ни разу не случалось унижаться подобным ожиданием, но когда он желал, чтобы Филипп IX его принял, так или иначе приходилось пробираться сквозь толпу этих пиявок. И сегодня штаб-квартира с ее сутолокой и сгустившейся нервозностью невольно напомнила ему то место. Несмотря на его положение и известность, многие штабисты в спешке толкали или обгоняли его, даже не извиняясь, так что в конце концов он не выдержал и поймал одного из них за рукав.

– Эй, ты! – крикнул он в ярости.

Человек сделал движение, пытаясь высвободиться из его цепкой хватки, но замер, увидев, кто перед ним.

– Советую быть повнимательней, если не хочешь, чтобы я расквасил тебе физиономию.

– Соблаговолите простить меня, сеньор, – залепетал офицер. – Я вас не заметил… Я бы никогда…

Роберт отпустил его и резко оттолкнул назад. Он бы охотно выместил свой гнев на этом болване, но подступающая тошнота заставила его отказаться от своего желания. Человек пошатнулся и, чтобы не упасть, был вынужден уцепиться за чей-тот рукав. Роберт де Монтгомери бросил на него последний презрительный взгляд и уже направился было к выходу.

В этот момент он различил позади себя очень знакомый голос, который не слышал уже несколько месяцев. В голове мгновенно щелкнуло. Хотя голос едва пробивался сквозь общий шум и был искажен помехами, Роберт узнал бы его среди тысячи других.

«…в аду. Все катитесь гнить в аду».

Танкред Тарентский.

Тут же позабыв про свое недомогание, герцог де Монтгомери развернулся, поискал глазами источник звука и заметил оператора, так уткнувшегося в свой экран, что почти касался его носом. Глаза у того вылезли из орбит, а вены на шее сильно вздулись, настолько он был вне себя.

– Лейтенант! – орал он с пеной у рта. – Вы не можете так поступать! Вы не имеете права! Вы даже не представляете, что с вами будет, если вы немедленно не прекратите отход!

Оттолкнув со своего пути двух человек, Роберт устремился к заходящемуся руганью штабисту, схватил его за плечи и, не церемонясь, отпихнул в кресло.

– Кто это? – прорычал он.

Сбитый с толку штабист выпучил глаза на нависшего над ним орущего человека. Многие головы повернулись в их сторону.

– Кто тот командир подразделения, к которому вы только что обращались? – повторил вопрос Роберт, стараясь держать себя в руках.

– Командир?.. – проговорил штабист, прежде чем понял, что перед ним один из главных баронов крестового похода. – А, хм… Это лейтенант Танкред Тарентский, господин герцог!

– Чем он заслужил такой нагоняй?

– Я очень сожалею, – воскликнул офицер, думая, что совершил ошибку. – Я не должен был говорить в таком тоне, знаю, но…

– Мне глубоко плевать, в каком тоне вы с ним разговаривали! Что он сделал, черт побери!

– Он, хм… нарушил приказ и скомандовал отход своего подразделения и всех остальных, кто работал с ним в связке, то есть сорок четвертого АП, тридцать первого Б, сто третьего Р, и…

– Избавьте меня от подробностей.

– Слушаюсь, господин. Он приказал войскам покинуть театр военных действий под тем предлогом, что в секторе находятся гражданские атамиды…

– Гражданские атики? Именно так он выразился?

У Роберта в голове не укладывалось, как этих скотов можно назвать «гражданскими». Как не укладывалось и то, что его давний враг мог совершить такой промах.

– Он приказал отступить, чтобы не быть вынужденным убивать атамидов?

– Не совсем так, господин герцог. Он пришел к выводу, что воины-атамиды столь ожесточенно защищают сектор, потому что там до сих пор остаются гражданские лица, и что лучше подождать, пока их эвакуируют, и начать новую атаку.

Пожалуй, это было не таким идиотизмом, как могло показаться на первый взгляд.

– А вы что об этом думаете? – спросил Роберт со свойственной ему напористостью.

– Я? – в панике забормотал штабист. – Но я же не…

– Отвечайте, да побыстрей!

– Я… Судя по тактическим данным, бо́льшая часть их подразделений была бы уничтожена в течение приблизительно двадцати минут. В предварительных выкладках недооценили объем подкреплений атамидов в этом секторе. Но приказы маркиза де Вильнёв-Касеня были…

– Да, да, – бросил Роберт, который услышал все, что ему было нужно, и двинулся прочь, оставив ошеломленного штабиста с открытым ртом посередине недоговоренной фразы.

Забыв про свою хворь, Роберт кинулся обратно по лестнице, ведущей в командную надстройку. Нельзя терять ни минуты, не может быть и речи, чтобы он снова упустил свой шанс, как это случилось со смертью Аргана и последовавшим дисциплинарным советом. Влетев вихрем в сосредоточенную атмосферу командного пункта, он привлек к себе неодобрительные взгляды присутствующих сеньоров. Роберт заставил себя держаться более приличествующим образом и направился к Раймунду де Сен-Жилю. Тот, сидя за столом в окружении нескольких генералов, вместе с ними проводил симуляцию ближайших сражений. Световая поверхность стола изображала штабную карту, на которой векторы атак слагались в сложные узоры. Наклонившись к уху графа Тулузского, Роберт прошептал:

– Оставьте эти детские игры, кое-что случилось.

Раздраженный и одновременно заинтригованный Раймунд повернулся к нему, готовый возразить, что на кону в этой «детской игре» тысячи жизней, но что-то в выражении лица его союзника-ультра заставило графа передумать.

– Господа, продолжайте без меня, мне необходимо отлучиться по неотложному делу.

Присутствующие генералы торопливо поднялись, и граф Тулузский покинул собрание.

Оба сеньора отошли на несколько шагов в сторону, подальше от нескромных ушей, и приблизились к ограждению, под которым в центре зала расстилалась гигантская голограмма. Изображение сегодня было таким большим, что Роберту оказалось достаточно протянуть руку, чтобы погрузить ее в картину.

– Что случилось, дорогой друг? У вас взволнованный вид. Что-то не так?

Роберт провел рукой по волосам. Он понимал, что похож на перевозбужденного подростка, но ему было плевать.

– Возможно, мне представился случай поквитаться с этой шавкой Тарентом, – осипшим голосом произнес он.

Раймунд прислонился спиной к перилам и скрестил руки.

– Надо же. Бешеный пес принялся за старое?

– Именно. Представьте себе, по счастливой случайности я только что узнал, что этот идиот приказал своим войскам покинуть поле боя прямо посреди сражения, не подчинившись приказам, отданным в реальном времени контрольной башней.

– Когда это произошло?

– Это происходит прямо сейчас! – воскликнул Роберт с хищной улыбкой на лице. – Я проходил мимо одного из контролеров, когда Тарент прервал связь. На данный момент они только-только приступили к погрузке на транспортные баржи.

Сен-Жиль начинал понимать, с чего Роберт впал в такую экзальтацию.

– Вижу, куда вы клоните. У нас еще есть достаточно времени, чтобы организовать его окончательное падение, верно?

– Это даже слишком просто! В жизни не встречал никого, кто бы подставлялся с таким постоянством. Неприятно признавать, но старый маразматик Урбан Девятый оказался прав: достаточно подождать, чтобы Танкред Тарентский сам вырыл себе могилу! После подобного преступления ничто не поможет ему избежать сурового наказания.

Роберт заговорил чуть тише.

– Но главное, мы не должны повторять прежнюю ошибку и доверять его дисциплинарному совету. На этот раз Танкреда следует отправить прямо под трибунал. А там он будет иметь дело только с военными судьями, и, можете мне поверить, они сожрут его с потрохами.

Уголки губ Сен-Жиля приподнялись, обозначив оскал, похожий на улыбку.

– И я предполагаю, что многих из них вы уже знаете.

Это не было вопросом, так что Роберт просто кивнул.

– А как с Петром Отступником? – вспомнил Сен-Жиль. – Наверное, его лучше уведомить как можно позже, чтобы он не успел ничего предпринять.

– Нет, я не думаю, что об этом стоит беспокоиться. Петр Отступник для нас уже не проблема, он совершенно не контролирует ситуацию. Почти сразу после начала сражений эта война явно перестала его интересовать, и он практически не появляется в командном центре. Как я всегда и говорил, у него нет и половины той силы духа, которая требуется, чтобы возглавлять подобную кампанию. Сегодня, если мне вздумается выстрелить в Танкреда из Т-фарад прямо посреди улицы и при свидетелях, у него не хватит смелости даже просто пожурить меня.

Раймунд раздраженно покачал головой. Как всегда, Роберт перегибал палку. Конечно, в последние недели духовный лидер крестового похода необъяснимым образом самоустранился от дел, но отнюдь не отправился на скамейку запасных. Раймунд начинал опасаться, как бы Роберт, что частенько случалось, не наделал глупостей.

– Остерегайтесь его недооценить, – наставительно произнес он. – Полагаю, мы не должны забывать о…

– Да, да, разумеется, – нетерпеливо прервал его Роберт, – для порядка я предупрежу его. Но под каким предлогом он сможет возражать против военного трибунала? Это самое меньшее, что мы можем сделать после подобного неповиновения властям.

Графу Тулузскому вдруг как будто стало не по себе.

– Разумеется. Однако следует постараться, чтобы этот трибунал не выявил возможные, хм… необоснованные решения исполнительного командования.

Роберт не удержался от смеха.

– Возможные необоснованные решения? – повторил он, передразнивая своего собеседника. – Вы, конечно же, намекаете на катастрофическое командование вашего шурина, не так ли?

Не оценив иронии, Раймунд почувствовал, как у него загорелись щеки, но Роберт и не думал останавливаться.

– Следует все же признать, что Вильнёв-Касень с самого начала этой кампании проявляет свою вопиющую некомпетентность. Если бы дело касалось меня, я бы не доверил ему даже полицейского отделения в одной из моих деревень.

Лицо Раймунда побагровело. Роберт решил провернуть нож поглубже в ране; неутолимая потребность отыгрываться на всех, будь то даже на собственном союзнике, была сильнее его.

– Если бы полевые офицеры постоянно не исправляли убогость его тактических решений, мы бы наверняка уже проиграли войну. Кстати, я удивляюсь, почему другие бароны еще не потребовали его голову… Возможно, исключительно благодаря моей поддержке, которую я ему оказываю, чтобы доставить вам удовольствие, не так ли?

Сен-Жиль готов был взорваться. Но сдержался и ответил, запинаясь:

– Да, гм… Допускаю, что он, возможно, не идеальная кандидатура на этот пост. Но в конечном счете он лишь посредник между нами и войсками. Общую стратегию определяют сеньоры.

– Разумеется, – согласился Роберт с деланой игривостью. – Значит, я могу рассчитывать на вас, чтобы применить мою стратегию в отношении Танкреда Тарентского?

– Ну разумеется, мой дорогой Роберт, – ответил Раймунд с улыбкой, которая обратила бы в бегство ядовитую змею. – Неужели вы в этом когда-нибудь сомневались?

* * *

– Ради всего святого! – воскликнул Петр Пустынник. – Кто придумал натянуть эту ужасную желтую простынь там наверху?

– Я, отец мой, – боязливо признался дьякон. – Вы велели прикрыть металлические перегородки, чтобы они не портили вид хоров.

– Я велел повесить драпировки или какую-нибудь ткань, чтобы придать немного достоинства и красоты этой скромной церкви! А не прилаживать грязные тряпки. Уберите немедленно эту рвань из моей церкви, пока я вас самого там не подвесил!

Перепуганный дьякон немедленно отправился на поиски подходящей ткани.

Петр Пустынник совершенно измучился. Он ненавидел эту сборную конструкцию, которую лагерные архитекторы имели дерзость называть «церковью». Разумеется, она была самым большим культовым сооружением Нового Иерусалима, но, как и все остальные, оставалась простой конструкцией из металлических пластин и термобетона, наскоро сооруженной для удовлетворения религиозных потребностей солдат. Все человеческие и материальные ресурсы в приоритетном порядке были, разумеется, задействованы в сражениях.

Петр был решительно настроен придать этой церкви достойный вид, чтобы провести в ней торжественную церемонию во славу освобождения гробницы Христовой. Как ему сказали, войска, скорее всего, достигнут цели приблизительно через двадцать четыре часа. А значит, для того, чтобы завершить задуманное, остаются только сегодняшний вечер и завтрашнее утро.

– Вы, там! Выровняйте как следует места сеньоров в первом ряду! Или вы хотите, чтобы кто-то из них отчитал вас прямо во время церемонии?

Ничего не получится. Как он ни бейся, церковь так и останется грязным сараем. Она безнадежна. Впрочем, как безнадежен и весь девятый крестовый поход!

Высадившись сорок два дня назад на эту планету вместе со всей гигантской армией, единой в своем искреннем порыве осуществить Божественную волю, он почувствовал себя перерожденным, словно Иисус на горе Фавор. Совсем скоро священные когорты двинутся вперед и освободят святые места от оскверняющего присутствия языческих тварей. Воодушевляющая перспектива, тем более что именно он, Петр Амьенский по прозвищу Пустынник, благополучно привел эти сотни тысяч мужчин и женщин сюда, в их землю обетованную.

Разумеется, он не принимал себя за Моисея, да и Акия Центавра имела мало общего с его представлением о Святой земле; однако, оставаясь лишь военным лагерем, Новый Иерусалим был его колонией. Аванпостом в новом мире, который он дарил человечеству в конце своего пути. Какой восторг!

И вначале все шло замечательно. Технически высадка прошла согласно всем расчетам, и на протяжении всей этой непростой операции атамиды никак не проявились. Затем с поразительной быстротой был возведен лагерь. Сколько он ни сидел вместе с ведущими инженерами над планами развертывания, он так до конца и не осознал, до какой степени тщательной должна была быть организация, чтобы они уложились в столь короткие сроки. За исключением странного падения морального духа войск, отмеченного Нод-2, в силу чего потребовалось отчасти импровизированное выступление Урбана IX, а затем прискорбного бегства насильно мобилизованных, прибытие на Акию армии крестоносцев достойно быть воспетым поэтами.

Потом началась война.

Петр Пустынник считал себя человеком Божьим. И готов был служить Ему так, как Он сочтет нужным. Если бы Господь повелел ему провести всю жизнь в глухом монастыре за чтением молитв, он бы исполнил Его волю с радостью в сердце. Но Всевышний приказал ему собрать армию и идти на Акию. И Петру пришлось приноровиться к военным реалиям.

В первое время все было не так уж плохо. Он наблюдал за развитием событий из контрольной башни и высказывал свое мнение относительно выбора стратегии, иногда обращаясь за разъяснениями по поводу тех или иных военных необходимостей. Потом мало-помалу он начал замечать, что сеньоры все меньше скрывают раздражение, которое вызывают у них его замечания неофита. Он оказался в весьма неловком положении. Или ему придется использовать свою власть, чтобы заставить баронов подчиняться его мнению – а он был достаточно умен, чтобы осознавать собственное невежество в военных материях, – или же он должен смириться с мыслью, что, конечно, остается главой и духовным лидером крестового похода, но войну здесь ведут сеньоры. И вот, не желая рисковать постоянными конфликтами в контрольной башне, он предпочел постепенное самоустранение.

Тогда он подумал, что мог бы придать своим притязаниям больше веса, если бы сам отправился на фронт. Так что он сблизился с Годфруа Бульонским, который регулярно оставлял штаб-квартиру, чтобы присоединиться к войскам, и довел до его сведения свои намерения. Тот попытался его отговорить.

– Поверьте, отец мой, фронт не место для людей вроде вас, – сказал он.

Но Петр настоял и на следующий день оказался в арьергарде кавалерийского отряда бок о бок с фламандским сеньором.

То, что он тогда увидел, убедило его, что Годфруа Бульонский был прав. Здесь ему не место. Он уже, конечно же, знал, что война, даже священная, всегда бойня. Однако одно дело знать, и совсем другое – увидеть собственными глазами. Пусть крестоносцы сражались против нечеловеческих существ, в тот день ему показалось, что невозможно примирить первую заповедь и варварское зрелище, которое ему открылось.

И что-то в нем надломилось – качество, всегда бывшее его силой, которое он считал непоколебимым и неразрушимым: его вера в себя. В тот день он понял, что, несмотря на все добровольные жертвы, принесенные ради того, чтобы оказаться здесь, несмотря на внутреннее отступничество, на которое ему пришлось пойти, он ни в коем случае не должен был соглашаться встать во главе этой неправедной кампании.

Когда три года назад во время тайной встречи папа предложил назначить его Préteur pérégrin, понтифику пришлось открыть ему некие секретные мотивы, которые и толкнули Ватикан объявить крестовый поход. И эти мотивы были столь шокирующими, что Петр сначала отказывался в них поверить. Потом, и именно в силу основополагающего характера этих мотивов, он позволил Урбану убедить себя, что в интересах НХИ и христианства в целом он должен согласиться поставить свой огромный талант духовного вождя на службу крестовому походу. Ставка была такова – «Ни больше ни меньше как выживание нашей святой матери Церкви», сказал папа – что только истинный христианин, человек глубокой веры, мог довести эту кампанию до конца, в том числе и в самых конфиденциальных ее аспектах. Петру пришлось призвать всю свою волю, чтобы преодолеть охватившее его смятение, а поскольку воля его была сильна, то в конце концов он прекрасно вжился в новую роль.

Однако, столкнувшись лицом к лицу с неприкрытой жестокостью этой войны, с массовым убийством атамидов, он сломался.

Да, Годфруа был прав, здесь ему не место.

И тогда он опустил руки и отступился. Отказался использовать свое духовное влияние на этот крестовый поход. Сеньоры считают себя специалистами в ведении войны – да будет так! Отныне он оставил за ними эту зловещую привилегию и посвятил себя исключительно религиозным вопросам.

Сделав свой выбор, он почувствовал облегчение. Хотя это привело к тому, что его собственная значимость в цепочке принятия решений пошла на убыль, хотя ему практически не давали никакой возможности управлять и внедрять свою новую религиозную юрисдикцию, чувствовал он себя отныне лучше. На своем месте.

А потому, когда запищал мессенджер и он увидел, что вызов исходит от Роберта де Монтгомери, Петр заколебался, прежде чем ответить. Что бы ни хотел сообщить ему этот человек, это не сулило ничего хорошего ни ему самому, ни, впрочем, никому другому.

Скрепя сердце он коснулся большим пальцем экрана крошечного аппарата. Там мгновенно появилось напряженное лицо и блестящие глаза Роберта.

– А, отец мой! – напористо заговорил он. – Мое почтение. Я опасался, что вы окажетесь заняты.

– Так оно и есть, господин герцог, – ответил Петр довольно сухо, но не желая показаться невежливым. – Я завершаю убранство того, что наши инженеры имели наглость назвать собором.

Хотя раньше он называл Монтгомери просто по имени – прекрасно зная, что того это раздражает, – теперь он чувствовал себя обязанным величать его полным титулом. По закону сообщающихся сосудов после его негласной опалы потерянное Пустынником влияние в этом походе перешло к герцогу Нормандскому. Ничего официального в этом не было, лишь реальное положение вещей, которое почти все принимали как данность.

– Успокойтесь, дорогой Петр, я уверен, что, как только последние важные сражения, которые мы сейчас ведем, будут выиграны, Совет проголосует за увеличение выделяемых вам средств, чтобы вы смогли дать Новому Иерусалиму тот собор, которого он заслуживает.

Я могу заставить Совет проголосовать за все, что мне угодно! Я все еще глава этого проклятого крестового похода! – чуть было не ответил Петр.

– Полагаю, вы со мной связались не ради этого, дорогой Роберт. Надеюсь, вы не хотите сообщить мне, что святилище уже освобождено? Мы абсолютно не готовы к церемонии! И совершенно исключено, чтобы мы отмечали подобное событие в месте, столь… недостойном Господа.

– Нет, не волнуйтесь. Согласно нашим симуляциям, святилище падет завтра после полудня, и прогнозу можно верить. Так что у вас еще есть время должным образом подготовиться к этому событию.

Это вам так кажется!

– На самом деле, – продолжил Роберт, – я вам звоню по другому поводу. Танкред Тарентский снова заставил говорить о себе. Сегодня он позволил себе серьезное неповиновение приказам и увлек за собой в этом бунте несколько подразделений. Думаю, вы согласитесь со мной, что на этот раз его следует примерно наказать. На прошлом заседании совет был к нему милосерден и решил дать ему последний шанс. Очевидно, он им не воспользовался и взялся за старое, причем еще более предосудительным образом. И теперь мы вынуждены передать его военному трибуналу. Предполагаю, что вы разделите эту точку зрения, отец мой.

Все начинается по новой!

Петр поверить не мог. Один раз ему уже пришлось распутывать этот отвратительный клубок политических интриг, что стало для него истинным мучением. Представить только, что все придется проделать снова и опять чувствовать себя канатоходцем над озером, кишащим акулами… От этой мысли у него свело желудок.

– Я… Мне требуется некоторое время, чтобы это обдумать…

– К сожалению, времени у нас практически не осталось, дорогой Петр. Нравится нам это или нет, но для войск Тарент герой. Несмотря на свою преступную недисциплинированность, он обладает редкими боевыми талантами, и люди им восхищаются. Его бунт и передача дела в трибунал рискуют губительно повлиять на моральный дух солдат. Между прочим, хоть он бесчестно не подчинился приказам, но он так же, возможно, спас сотни жизней от последствий… нового промаха Вильнёв-Касеня. Я знаю, что Раймунду де Сен-Жилю ни в коем случае не следовало кооптировать своего шурина на столь значимый пост, но что сделано, то сделано. По всем этим причинам действовать следует быстро и провести суд над Танкредом Тарентским в ближайшие часы, пока основная масса солдат еще на фронте. К тому же Годфруа Бульонский и Боэмунд, которые никогда не упускают случая покрасоваться на поле боя, тоже там. Таким образом, нам предоставляется случай, не вызывая особых волнений, раз и навсегда покончить с этим непокорным субъектом.

Какая тирада! Значит, они разыграют тот же спектакль. Столкнутся те же сферы влияния, и Роберт снова попытается смыть давнее оскорбление и повергнуть старого врага. Претор понял, что сейчас у него появилась возможность вернуть утраченное влияние и вновь утвердить свою власть в крестовом походе. Кстати, именно это он и читал в беспокойном взгляде Роберта. Герцог, конечно же, не сдастся, если Петр снова вступит в борьбу. Однако у него-то законной власти нет. Именно Петр Пустынник является верховным магистратом крестового похода, его Praetor peregrini.

Но эта мысль, мелькнувшая в его мозгу со скоростью молнии, так же быстро и угасла. Петру стали чужды подобные истории. Политические махинации были ему отныне совершенно безразличны. Аристократы больше всего любят рвать друг друга на куски, ну и на здоровье! Он выше этого. Он человек Божий.

– Возможно, я… – начал он, не очень понимая, что хочет сказать.

Наверняка его замешательство не осталось незамеченным, потому что на лице герцога он уловил мимолетную победную улыбку. Как ни странно, этот знак презрения, который прежде вызвал бы вспышку гнева, совершенно не задел Петра. Он вдруг почувствовал, что устал. Им владело единственное желание – заняться своим псевдособором и чтобы все от него отстали.