Текст книги "Голубой ангел"

Автор книги: Франсин Проуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Свенсон говорит:

– Руби, это папа. Твой отец. Ты просила позвонить. Перезвони, когда вернешься.

Он кладет трубку и смиренно ждет, когда его накроют тоска и отчаяние. Но на самом деле он вполне бодр и весел. Все еще уладится. Руби позвонила. Она хочет общаться. Она перерастет этот период. Надо только запастись терпением и ждать. Время само решит все их проблемы.

* * *

Свенсон всю ночь мучается без сна. Может, разбудить Шерри, рассказать ей о завтрашних планах? Ну почему он не заговорил об этом раньше, был же целый вечер. Ему даже упоминать об этом не хотелось. О чем это свидетельствует? Что дурно везти студентку в «Компьютер-Сити», не сказав ни слова жене? А ворочаться всю ночь без сна от того, что утро собираешься провести со второкурсницей из твоего литературного семинара? Свенсону так стыдно, что он не может сдержать стон. А если он разбудил Шерри? Как он объяснит этот стон? Скажет, что вспомнил про кафедральные дела. Он никогда не лгал Шерри. Вот с чего начинается предательство.

Но Шерри совершенно ни к чему об этом знать. Нет, обычно она не ревнует. Но Свенсон не забыл, как среагировала на имя Анджелы Магда. Допустим, Шерри поверит, что он просто оказывает услугу талантливой студентке, но это станет ее боезапасом на будущее. Как это у него нет времени оплатить счета или вынуть тарелки из посудомоечной машины? Находится же, время везти какую-то девчонку в Берлингтон, за шестьдесят миль! Но это не «какая-то девчонка». Попробуй скажи это Шерри. Ему что, запрещено ездить в город, не предупредив ее? А чем, по мнению Шерри, он целыми днями занимается? А Шерри чем? Кокетничает с симпатичными студентами, у которых, как выясняется, с сердцем все в полном порядке?

Он хоть и не сомкнул глаз, но, когда Шерри просыпается, делает вид, что крепко спит. Он воздерживается от соблазна выпить кофе и лежит, укрывшись с головой, пока ее машина не отъезжает от дома. Теперь ему хочется вскочить, выбежать, признаться в том, что он собирается делать, ведь если он не скажет Шерри, получится, что поездка в Берлингтон что-то значит, особенно если кто-то увидит его с Анджелой и расскажет об этом Шерри или они с Анджелой погибнут в автокатастрофе – каково будет Шерри жить, зная, что в последние часы перед смертью он ей изменял? Он мечтает броситься за Шерри, крикнуть обычное: «Не гони! Береги себя!» Руби всегда говорила, что на самом деле он просит о другом: пожалуйста, не умирай. Но бежать полуодетым на улицу, чтобы сказать жене, что ты ее любишь, и да, кстати, забыл предупредить, сегодня ты едешь в Берлингтон со своим учеником, вернее, ученицей – как-то это странно. Зачем уточнять, что именно с ученицей? Да затем, что тут уж Шерри сама спросит, с кем.

Этот импульс Свенсону подавить удается – он же взрослый человек, умеет себя контролировать. Повалявшись еще немного, он встает, идет в душ, и потоки горячей воды приводят его в состояние блаженства. Он совершенно не готов к удару, который ожидает его: протерев запотевшее зеркало, он видит унылое и уродливое лицо старика – кожа угреватая, волосы редкие, поседевшие, под подбородком какой-то зоб. Он выгибает кончик языка, дотрагивается до зуба. Пломба еле держится. Боже ты мой! А был когда-то симпатичным мужчиной. Он берет с полки баночку с кремом Шерри, изучает этикетку, его передергивает. Находит чистые джинсы, втягивает живот, застегивает молнию, надевает черную тенниску, коричневый твидовый пиджак. На этом все. Переодеваться он не станет. И в зеркало больше ни взгляда.

Всего девять сорок пять. Слишком рано. Он едет медленно. Нет, все равно слишком рано. Кто эти вуайеристы, сыщики, шпионы, ловко переодевшиеся преподавателями и студентами, почему все они проявляют такое противоестественное любопытство, заглядывают ему в машину, прерывают разговор, чтобы поглазеть ему вслед? Он чувствует себя гомосексуалистом, прогуливающимся по школьному дворику. А если его кто-нибудь узнает? Притормозить, помахать рукой? Господи, ну это же не преступление – подбросить студентку до Берлингтона.

Ровно в пять минут одиннадцатого он подъезжает к общежитию Анджелы, абсолютно уверенный в том, что ее там нет. Или проспала, или забыла. Ничего, потом созвонятся. Она ему позвонит, или он ей. Все выяснится. И тогда он свободен. Переносить встречу они, конечно, уже не станут.

Когда он видит ее сидящей на капоте припаркованной у входа машины, у него перехватывает дыхание. На ней черная кожаная куртка и черная мини-юбка. Ослепительно белые ноги, черные ботинки. Что-то в ней изменилось. Она покрасила волосы в банальный иссиня-черный цвет. Свенсон тронут: может, она перекрасилась специально ради этого случая? Она курит и озирает улицу, постукивая каблуком по бамперу. Заметив автомобиль, вздрагивает и осторожно заглядывает в салон. Убедившись, что это Свенсон, она улыбается открыто, как ребенок, но свой промах тут же исправляет – тушит сигарету о крышу машины.

– Доброе утро, – ровным тоном говорит Свенсон. Садись в машину, девочка.

Анджела соскальзывает с капота, от чего ее плиссированная юбка задирается чуть ли не до пупа, открывая взгляду те же полосатые шорты, которые на прошлой неделе она надевала на джинсы. Шорты всего на несколько дюймов прикрывают ее обнаженные ляжки. Свенсон отводит взгляд.

Анджела плюхается на переднее сиденье, ухитрившись стукнуться головой.

– Господи Иисусе! – Она трет ушибленное место.

– Больно ударились? – спрашивает он.

– Ерунда, – говорит она. – И вообще, все супер! Честно говоря, я думала, вы не приедете.

– Сейчас только пять минут одиннадцатого.

– Я не знала, сколько времени. Просто думала, вы не приедете.

– Почему вы так решили?

– Вы же мужчина, – напоминает она.

– Однако вот он я. Мужчина уж или как. Так мы куда? В «Компьютер-Сити»?

– Вперед! – говорит Анджела. – Спасибо вам. Правда, спасибо.

Свенсон осторожно едет по дороге, где на каждом шагу «лежачие полицейские». Его вечное невезение тут как тут – вот оно, в черном «седане». Едет навстречу. Трюх-трюх. Встретятся они как раз на следующем бугорке, на малой скорости, и тот водитель отлично успеет рассмотреть и его, и эту малолетку, которую он везет куда-то прочь из кампуса.

Нет, это не просто невезение. Посмотрите-ка, кого судьба выбрала из всего коллектива, кого усадила за руль черного «седана». Раз уж не Шерри – значит, Лорен Хили. Не будет же Свенсон просить Анджелу пригнуться. Он энергично машет Лорен рукой. Привет-привет, они не виделись с того самого дня, когда Свенсон так опозорился на ужине у Бентамов. Лорен разглядывает Анджелу очень пристально, словно желая убедиться, что это не жертва похищения, что сигналов с мольбой о спасении она не подает, затем с любопытством смотрит на Свенсона и делает едва заметный взмах рукой – приветствие, но сдержанное. Свенсон снова ей машет и едет дальше.

– О-го-го! – говорит Анджела. – Столкновение нос к носу.

– Пристегните ремни, – советует Свенсон. – Здесь одни ухабы.

Анджела не понимает, что он пародирует Бетт Дэвис. Шерри бы узнала. Ну и что из этого? Есть вещи и поважнее, чем фильмы, которые смотрели вместе. Анджела пристегивает ремень безопасности.

– Спасибо, – говорит Свенсон.

Печка работает, но в машине все равно прохладно. Анджела тем не менее решает снять куртку. Свенсон протягивает руку – хочет ей помочь – и костяшками пальцев задевает ее шею. Она вылезает из куртки, и его ладонь скользит по ее руке, обнаженной, если не считать коротенького рукава черной майки. Она отшатывается – будто он ее ударил.

– Ой! – Она показывает на бинт повыше локтя. – Это у меня татуировка. Я бы вам показала, но все так покраснело и распухло…

Бедное дитя, всю себя истыкала. Хоть иглы-то стерильные были? И вообще, откуда у нее тату? В кампусе их не делают. Так, за татуировкой съездить нашла на чем, а за компьютером – нет.

– И что там?

– Я хотела сделать вам сюрприз. Вообще-то там ваше имя.

– Надеюсь, вы шутите? – говорит Свенсон.

Она что, спятила? А вдруг она и вправду ненормальная, а он ничего об этом не знает? Он вообще ничего о ней не знает. К счастью, дорога почти пуста, и он может паниковать сколько угодно, не опасаясь врезаться во встречную машину. Анджела смеется. Он замечает, что на ней никаких украшений, только в мочке уха блестит рубиновая капелька.

– Шучу, – соглашается она. – Хотела вас разыграть. Ладно, расскажу: это яйцо. Треснувшее яйцо, из которого вылезает крохотный цыпленок. Я дала обет: если Господь поможет мне закончить роман, я сделаю эту татуировку.

Анджела на самом деле верит в Бога, который так жаждет татуировки на ее теле, что готов водить ее рукой?

– Выходит, мы очень кстати едем за новым компьютером, иначе вы бы испещрили себя татуировками с головы до пят. – Смысла в этой реплике никакого, но Анджела старательно хихикает.

Они проезжают мимо покосившихся амбаров, мимо стада тощих коров, щиплющих жалкие остатки травы на лугу, мимо трейлеров, пускающих в небо облака смоляного дыма.

Тишина все длится. Сердце Свенсона колотится с перебоями. Кофе, что ли, перепил? Нет, вообще не пил. Может, в этом и дело? Наверное, стоит притормозить у кафе. Идея ему нравится: он закажет яичницу и жареную картошку, Анджела будет возиться у музыкального автомата, а фермеры у стойки получат бесплатное развлечение.

– Как учеба? – спрашивает он наконец. Как им удалось докатиться до такого, причем после того, как Анджела призналась, что все время думает о нем?

– По большей части отвратительно. Естественно, не считая ваших семинаров. Но это вам уже известно. Самое ужасное – занятия искусством. На прошлой неделе нам дали задание вылепить какой-нибудь американский символ. Ну, все и понаделали эти вечные штампы – факелы, орлы, флаги…

Слушая быструю нервную речь Анджелы – стаккато с придыханием, – Свенсон вдруг чувствует себя удивительно счастливым. Может, не он один волнуется?

– Я изобразила обед номер семь из «Макдоналдса». Получилось зашибись: кока-кола, соломинка, картошка, гамбургер – просто загляденье. А этот кретин – прошу прощения, профессор Линдер – зашелся от злости. Заявил, что для меня нет ничего святого и я хотела его лично оскорбить.

Как такой человек может преподавать искусство? Свенсон чувствует свое полное превосходство. Он своим ученикам велит нарушать правила. Его их талант не пугает. Надо бы позвонить этому идиоту Линдеру, спросить, что он, собственно, вытворяет; впрочем, на самом деле его благодарить надо – на его фоне Свенсон только лучше смотрится. Значит, Анджела посещает занятия по искусству. Вот за что ее отчим расплачивается, целыми днями отсчитывая пилюли и наклеивая этикетки.

– Вы уже решили, в чем будете специализироваться? – спрашивает он. Еще один дебильный вопрос. В его бытность студентом это был наихудший способ закадрить девушку.

– У меня есть время до конца года. Пока что не знаю. Как вы считаете, я могла бы выбрать писательское мастерство?

– Безусловно да. Есть только одна проблема. Такой специализации нет.

Этот вопрос обсуждается на факультете уже много лет. Все остальные преподаватели, особенно Берни, категорически против, во многом потому, что таким образом дают ему понять, как в действительности относятся к его так называемому предмету. Свенсон с Магдой особо не спорят. Они не жаждут лишней работы, не жаждут читать студенческие романы.

– Да? – удивляется она – А я думала, есть. Мне вроде что-то такое обещали, когда я подавала документы. Ну, тогда не важно. Выберу что-нибудь попроще, чтобы оставалось время писать. Меня только это интересует. Вот утром встаю, и если в этот день могу писать, настроение сразу поднимается. Это такое счастье!

Свенсон помнит, как это бывает, помнит радостное волнение, предвкушение работы – и кажется, будто переносишься в другой мир, впадаешь в состояние, близкое к безумию, слышишь чьи-то голоса; это психоз, но психоз счастливый, умеющий обмануть свою жертву, заставить ее поверить, что гармония достижима.

Анджела постоянно елозит ногами – то скрестит их, то подберет под себя.

Она говорит:

– Самое замечательное занятие в жизни – это писать. По-моему, даже лучше секса.

Свенсон бросает на нее быстрый взгляд.

– Ну, может, и не лучше, – говорит она. И снова воцаряется тишина

– Вы знаете, какой вам нужен компьютер?

– Ни графика, ни акустика меня не интересуют. Это для фанатов видеоигр. Мне необходим большой монитор и нормальный объем памяти, чтобы не нужно было постоянно все стирать и освобождать место для романа. Я со старым намучилась.

– Вы заняли всю память? – спрашивает Свенсон.

– Пишу много, – отвечает Анджела.

Почему Свенсон не испытывает зависти? Ведь она пишет, а он – нет. Почему? Потому что он благодарен за то, что она напомнила ему, в чем смысл этого маленького путешествия. Ученик-писатель и преданный делу учитель работают, так сказать, сверхурочно.

До самого Берлингтона они едут в дружеском молчании, и вот Свенсон уже въезжает на пустынную стоянку перед огромным зданием «Компьютер-Сити».

– Они сегодня работают? – спрашивает Свенсон.

– А как иначе? – удивляется она.

Магазин – гигантский ангар – почти пуст, если не считать кучки продавцов в зеленой форме «Компьютер-Сити», стоящих у кассы, управляющего, орущего на парня, который везет тележку с какими-то коробками, нескольких покупателей, отпросившихся на обед пораньше, чтобы купить домой компьютер, и парочки старшеклассников-прогульщиков, зашедших поглазеть на новинки.

Свенсон еле поспевает за Анджелой, которая быстрым размашистым шагом идет по залу. Продавцы поднимают глаза, и перед ними мелькают голые ноги, ключи на длинной цепочке, бьющие по бедру, черные носки, завернутые на ботинки. Интересно, за кого они принимают Свенсона? За пожилого распутника, покупающего своей панкующей подружке новый компьютер? Какой болван захочет возиться с девицей, от которой – за километр видно – ничего, кроме головной боли и неприятностей, не дождешься? Нет, наверное, подумали, что он ее папаша. Да ради бога. Свенсон вполне мог бы быть ее отцом. И вполне может позволить себе удовольствие, которого его лишила Руби – она предпочла забрать в университет компьютер, который был у нее со школы, лишь бы не унижаться и не просить у него новый.

К Анджеле подходит один из продавцов. Когда Свенсон их догоняет, Анджела и юноша, у которого на бирке написано «Говинд», уже углубились в беседу. Парень-индиец с прыщавым дружелюбным лицом, которое сейчас застыло от смущения, все пытается как-то уменьшиться в размере – съежиться до Анджелиного роста. Он мечтает помочь клиенту, мечтает выполнять свою работу, а не пялиться на коротенькую юбчонку, белые ляжки, ботинки с носочками.

Во всем остальном Анджела покупатель идеальный. Она точно знает, чего хочет. На все уходит минут пять. Говинд уясняет себе, что ей нужно, и лишь тогда смотрит на Свенсона, на папу, ждет от него подтверждения. Свенсон кивает. Да, конечно. Именно так. Моя дочь ничего не напутала.

Когда Анджела достает свою кредитную карточку, Свенсон скромно отступает назад – пусть расплачивается; а продавец мчится за проводами к принтеру. Умная девочка, она вежливо отказывается от сервисной программы, предоставляемой магазином. Говинд улыбается.

– Я сам на нее подписался, – говорит он.

– Не сомневаюсь, – отвечает Анджела. Он протягивает ей талон.

– Поздравляю с покупкой!

Он объясняет, как подъехать к складу, отдает чеки Свенсону и желает Анджеле удачи.

– Вы – чудо, – говорит ему Анджела.

– Это моя работа, – отвечает он, зардевшись от удовольствия.

Из магазина Анджела со Свенсоном идут гораздо медленнее, еле передвигают ноги, как парочка после бурного свидания.

– До чего же просто, – говорит Анджела. – Все в жизни должно быть так вот просто.

Свенсон объезжает здание. Из машины они выпрыгивают одновременно – как клоуны в цирке. Анджела берет коробку поменьше, кладет в багажник. Все вряд ли поместится, но Свенсон постарается. Усилием воли он вводит себя в состояние физической уверенности, в котором он сумеет мобилизовать напрямую зависящую от тестостерона способность оперировать пространственными параметрами. Он не забыл историю про ее отца-астматика. В конце концов он ухитряется захлопнуть багажник. Вот! Оказывается, без него здесь действительно было бы не обойтись. Может, она и ориентируется в этом прекрасном новом мире RAM и мегагерц, а он зато может преподать ей урок самой обычной геометрии и знает, как запихнуть крупногабаритные предметы в ограниченное пространство.

– Вот и порядок! – говорит он. – Как насчет ланча?

– Может, не стоит? – говорит Анджела. – Я буду беспокоиться за то богатство, которое лежит в багажнике.

– Здесь ведь не Южный Бронкс. Напоминаю, это Вермонт. Можно все оставить на заднем сиденье с незапертой дверью, и никто ничего не тронет.

– Незачем напрашиваться на неприятности.

– Ладно, – соглашается Свенсон. – Тогда можно отправиться в сторону Юстона и остановиться в каком-нибудь придорожном кафе, где машину будет видно из окна.

– Мне, честно говоря, не очень хочется. Я буду волноваться. Если вы голодны, давайте найдем какой-нибудь «Макдоналдс».

– Я не настолько голоден.

Свенсон поверить не может, что он, отвезя эту мерзкую девчонку за шестьдесят миль и убив на нее весь день, еще и упрашивает ее сходить с ним перекусить. И все же… все же он расстроен. Он так живо представлял себе, как после промозглой улицы окажется в тепле ресторанного зала, как будет пахнуть кофе, мясным рулетом с пюре, как будет играть музыкальный автомат. Он чувствует себя мальчишкой, которому девочка говорит на свидании, что ей надо пораньше домой.

– Мне бы лучше вернуться поскорее, – говорит она.

– Вполне вас понимаю. – Он не может скрыть обиды в голосе, да и на газ, выезжая со стоянки, жмет слишком резко. Анджеле, чтобы не по валиться на него, приходится схватиться за ручку.

Свенсон сворачивает по развязке в сторону от города. Шоссе здесь уже узенькое, двухполосное.

– Вот еще что, – говорит Анджела. – Послушайте! Вы не обязаны соглашаться, но я очень рассчитывала, что вы поможете мне занести все это ко мне в комнату и установить. Если вы откажетесь, я не обижусь. Я не хочу портить вам весь день.

Свенсон на мгновение задумывается.

– Боюсь, я не смогу помочь вам установить компьютер. Мой собирала жена. От меня толку, как оказалось, никакого.

Идиот! Зачем было упоминать Шерри? Что он этим хотел сказать? Любой нормальный мужик согласится помочь установить компьютер, вне зависимости от того, умеет он это или нет.

– Ничего, – говорит Анджела. – Установить его, пожалуй, я и сама смогу. А вы окажете мне моральную поддержку.

– На это меня хватит, – говорит Свенсон.

– Знаю. Это в вас самое замечательное. Раньше ни у кого не находи лось времени меня поддержать или мне помочь.

– Это моя работа. – Может, этот индийский акцент – лишнее? Вдруг Анджела решит, что его пародия на Говинда – проявление расизма? Или это знак того, что у них теперь имеется общее прошлое, которое с каждой минутой увеличивается, которое их объединяет, и уже есть фразочки, понятные только им двоим?

Но Анджела, похоже, думает совсем о другом.

– Знаете… если компьютер заработает, я смогу распечатать недостающие страницы, и тогда сразу вам их отдам.

Больше они ничего не говорят почти до самого Юстона. Въезжая в университетские ворота, Свенсон чувствует себя опустошенным. Ему хочется повернуть назад, в поля, остановиться где-нибудь на обочине и прикорнуть, положив голову Анджеле на колени.

Анджела тяжко вздыхает – именно так хотелось вздохнуть ему самому, и в какое-то мгновение он с огромным трудом удержался. Она говорит:

– Я себя чувствую так, будто меня отпускали на поруки, а теперь вы везете меня обратно в тюрьму.

– Не совсем уж все так плохо, – врет Свенсон. Но сам он чувствует то же самое.

– Вам легко говорить. У вас есть машина. Вы можете уехать куда хотите.

– Послушайте… Если вам действительно понадобится куда-нибудь поехать, не стесняйтесь, звоните мне… Я вас отвезу. – Он не может больше притворяться, что всего лишь выступает в роли заботливого преподавателя.

– Спасибо. Удивительно мило с вашей стороны. Вы следите за «лежачими полицейскими»? У нас в багажнике столько техники.

Свенсон сбавляет скорость и с благодарностью думает о компьютере – доказательстве собственной невиновности. У них было дело, они его сделали. Ему уже наплевать, увидит кто-нибудь их с Анджелой вместе или нет. Он невиновен. Они выполнили задание, и ничего неподобающего не произошло.

– Напомните мне, в каком из общежитий вы живете. Они все на одно лицо. Мы с женой обитали в Довере. Еще в доисторические времена.

Ну вот, он опять поминает Шерри. Она улавливает намек. Он женат. Анджела, замечает он, про своего друга не вспоминает. Почему не поможет ей отнести компьютер наверх, наверняка ведь здоровенный детина с могучими коронарными сосудами.

– В Ньюфейне. Тоже убогое название. – Юстонские студенты считают, что общежития названы как города Вермонта. Никто им не рассказал, что это города называли в честь друзей Элайи Юстона. Университет, изо всех сил стремящийся стать демократическим заведением, умалчивает о том факте, что его основатель с дружками владели когда-то большей частью штата. – Теперь направо. Вон туда.

Естественно, он помнит. Он же заезжал за ней утром. Он тормозит у входа.

– В это время дня посетителей-мужчин пускают?

– Вы шутите? Времена изменились. Правила о часах посещений отменили лет сто назад. Мужчины могут приходить в любое время. К тому же вы – преподаватель. Можете делать, что вам заблагорассудится.

– Учитывая нынешние тенденции, – говорит Свенсон, – мое поведение может быть расценено как предосудительное.

– Что вы имеете в виду? – не понимает Анджела.

– Так, ерунда.

Анджела выходит из машины.

– Вы можете остаться. Посидите здесь, проследите, чтобы ничего не украли. А коробки я отнесу сама.

– Как-то странно – я буду сидеть и смотреть, как вы надрываетесь? – А не странно будет, если кто-нибудь увидит, что он сидит в машине у общежития? – Никто не станет среди бела дня вскрывать багажник.

– Наверное, вы правы, – говорит Анджела. – Только давайте поосторожнее, ладно?

Свенсон подходит к багажнику, отпирает его. Оба берут по коробке. Анджела идет впереди, он – за ней, с монитором.

Сколько лет он не бывал в общежитии! Общежитие Руби напоминает скорее какой-то старый многоквартирный дом. Он там побывал однажды, год назад, в августе, когда семестр только начинался – в это время у всех общежитий вид какой-то призрачный, нереальный.

Он входит в вестибюль – аппарат с газировкой, доска объявлений, на которой висит лишь листок с правилами пожарной безопасности, – и в нос ему ударяет запах пота, кроссовок, тренажеров. Как ребята такое терпят: каждый день приходят домой, а их встречает застоявшаяся вонь. Что говорит лишь об одном: он человек другого поколения. Для них это запах самой жизни. Ароматы, которые предпочитает он, – чеснока, жареной курицы, вина, яблочного пирога, цветов из садика Шерри, – в их представлении отдают родителями, духотой и скукой. Вечера, проведенные дома, взаперти, вдали от друзей. Запах живой смерти.

Они поднимаются на второй этаж, проходят через холл со столом для пинг-понга и несколькими засаленными креслами. Ни намека на домашнюю атмосферу, ни картинки на стенах – никаких признаков того, что здесь проводят время живые существа.

Свенсон с трудом поспевает за Анджелой, они несутся по коридору, мимо дверей, в которые он, не в силах удержаться, заглядывает. А вдруг он встретит какую-нибудь из своих студенток? Макишу, Джонелл, Клэрис?

Анджела наконец останавливается у своей комнаты, ищет ключ в связке, свисающей на кожаном шнурке с пояса. На двери плакат: черно-белая фотография «Ангела ада» с длинными волосами, в немецкой каске, с бородой, на волосатой груди – цепи крест-накрест.

– Ваш приятель? – спрашивает Свенсон.

– Аведон [18]18
  Ричард Аведон – знаменитый американский фотограф


[Закрыть], – отвечает Анджела. – Правда, здорово? Вместо таблички «Осторожно, злая собака!». Только не так пошло.

Свенсон заходит вслед за Анджелой в комнату и замирает на пороге – на него смотрят сотни лиц. Стены сверху донизу сплошь, если не считать нескольких зеркал, поблескивающих между фотографиями, увешаны открытками актеров, писателей, проповедников, музыкантов, художников. Поначалу кажется, что висят они вперемешку, но потом он видит группы по теме (Дженис, Джими, Джим, Курт Кобейн) или по эпохе (Бастер Китон рядом с Чарли Чаплином и Лилиан Гиш). Пожилой Пикассо смотрит на такого же распутного и такого же лысого Жана Жене. Чехов и Толстой, Колетт, Вирджиния Вулф и… а это кто?

Напротив двери узкая – почти как у монашки – кровать, накрытая таким же монашеским коричневым покрывалом. У левой стены белый пластиковый стол, на который Анджела ставит свою коробку, и Свенсон следует ее примеру.

– Это не комната, – говорит Свенсон. – Это… настоящая инсталляция.

– Нравится? – гордо спрашивает Анджела. – Многим это кажется сумасшедшим домом. Для большинства здешних дурочек – еще один повод считать меня чокнутой. У них у всех над кроватью висит плакат с каким-нибудь Брэдом Питтом, и всё. Вам надо Макишину комнату посмотреть. Там всякая чернопантерская дрянь, плакаты, растаманские флаги. И огромный плакат со Снупи. Только все знают, что папа у Макиши преподает в Дартмуте. Ее родители на порядок богаче моих.

– Не стоит так.

Свенсон, может, и похож на исходящего слюной извращенца, расхаживающего по комнате нимфетки, но на самом деле он профессиональный преподаватель, который никогда не забывает о своих обязанностях и ни за что не станет сплетничать с одной студенткой о другой, даже если речь идет всего лишь об убранстве комнаты.

– А где ваш старый компьютер? – спрашивает он.

– Нервы сдали, – признается Анджела. – Когда он сожрал мои файлы, я психанула и выкинула его из окна. Помните, я говорила, что починить его нельзя? Самое ужасное не это – только я его выкинула, как вспомнила какой-то жуткий фильм с Джейн Фондой, она там играет писательницу и выбрасывает из окна пишущую машинку. Я поверить не могла, что и я туда же…

– А, я этот фильм видел. Как же он называется? Не вспомню.

– Я не знаю, – говорит Анджела. – Ну, давайте принесем остальное.

Им предстоит новое испытание, вернее, то же самое. Так долго Свенсону везти не может. Теперь уж он встретит всех своих студентов, они не преминут полюбоваться, как их преподаватель бежит рысцой за Анджелой Арго.

Они идут на улицу. Анджела все еще тревожится, не стащил ли кто ее компьютер из запертого багажника Свенсона. Он растроган: как же искренне, как страстно она мечтала о новом компьютере. Ясное дело, родители тут же дали денег. Если бы Руби о чем-нибудь так мечтала… Он берет коробку с системным блоком. Она хватает связку шнуров. Так, последняя ходка, и все.

Анджела придерживает ему дверь и идет чуть впереди. В комнате она освобождает место, чтобы он поставил коробку на стол.

– Давайте я все распакую, – предлагает он. – Нож есть? Или острые ножницы?

– Попробуйте этим. – Анджела вытаскивает из сумочки складной нож. – Не пугайтесь. Я иногда езжу автостопом. Девушке надо уметь защищаться.

– Не стоит вам ездить автостопом, – говорит Свенсон. – Не дай бог, вас постигнет участь тех девушек, которых охотники обнаруживают через пару лет после их встречи с серийным убийцей.

Он не может скрыть ужас, который охватывает его при мысли, что с ней может что-то случиться. И в то же время отлично понимает всю несуразность происходящего: он, исполненный нежности и желания ее защитить, стоит и смотрит, как она вспарывает картон охотничьим ножом. Да, она с виду хрупкая, но сильная: как легко держит коробки, пока Свенсон вытаскивает и разворачивает монитор и мини-тауэр.

– Так, – говорит он. – Так-так-так. Инструкция имеется?

– Послушайте, сделайте мне одолжение, – говорит Анджела. – Сядьте вон там, на кровать, и поддерживайте меня морально – мало ли, вдруг я распсихуюсь.

Свенсон смеется.

– Как вы догадались, что я в этом ничего не понимаю?

– Вы слишком часто повторяли «так».

Свенсон делает как велено. Он присаживается на краешек кровати, потом прислоняется спиной к стене, вытягивает ноги. Анджела сосредоточена на своем и на него внимания не обращает. Она вставляет шнуры, находит параллельные порты, устанавливает картридж, подсоединяет мышку, водит ею по новехонькому коврику.

Компьютер слушается ее во всем. После каждого этапа Анджела напряженно ждет. Когда загорается нужный огонек или что-то жужжит так, как положено, она вскидывает руки и тихонько восклицает: «Опа!»

До чего же Свенсону нравится эта неуклюжая талантливая девчонка! Нет, он вовсе не завидует ее молодости, ее дару, ее здоровым зубкам, еще бог знает чему, что у нее есть, а у него уже нет. Это искреннее чувство. Однако он ни на секунду не забывает, что сидит на ее кровати. На него снова накатывает сонливость, как тогда, в машине. Он с вожделением смотрит на подушку Анджелы. Может, подремать пару минут?

Анджела говорит:

– Просто не верится – все так гладко идет. Я когда старый компьютер устанавливала, это был ад какой-то. Кажется, вы… вы мне удачу при носите.

– Надеюсь, – говорит Свенсон.

– Пошш-шло! – радуется Анджела. – Да! Да! Да! Похоже, мы его завели. Давайте я попробую распечатать последнюю главу.

Анджела сует в дисковод дискету, щелкает мышкой. Первые пять страниц принтер выдает пустыми, только с черной полосой по диагонали. Потом вообще перестает печатать, мигает красный огонек.

– Сукин ты сын!

Она щелкает выключателем. Раздается обнадеживающее урчание, затем из глубин принтера доносится непонятный хруст. Огонек показывает, что бумага застряла.

– Кажется, с бумагой что-то, – говорит Свенсон.

– Разберусь, – отмахивается от него Анджела.

Минуточку! Свенсон не ее друг, он ей не отец, не отчим, не кавалер, не случайный мужчина, с которым можно так разговаривать. Он – так уж получилось – ее учитель, преподаватель по писательском мастерству. Он оказывает ей услугу, и это в его должностной инструкции не значится.

– Простите, – говорит она. – Прошу вас, не обижайтесь. Эта гадость меня просто из себя выводит. Я ужасно хотела распечатать эти страницы, чтобы вам отдать. Для меня это так важно, а тут…

– Ничего страшного. Попробуйте еще разок.

Анджела пожимает плечами, дает команду «Печать». Принтер включается. Бумага застревает. Она разражается слезами. Свенсон встает, подходит к ней, кладет руку на плечо. Анджела откидывается назад, накрывает его ладонь своей. Свенсон словно со стороны смотрит, как сплетаются их пальцы, и это будто не его рука, а какой-то паук или морская звезда, живущая совершенно отдельной, собственной жизнью.

Не то чтобы он не знает, что одно влечет за собой другое, что его рука, задержавшаяся на ее плече, скользнет выше, по шее, к волосам, а потом опять вниз, вдоль позвоночника. Не то чтобы не знает, что лезет к ней под футболку, к нежной равнине ее спины, а она, так и сидя в кресле, выгибает спину. Не то чтобы он не знает, что если останется тут, если не отойдет, Анджела встанет, повернется к нему, и они окажутся в объятиях друг друга. Он знает это и не знает, как с самого начала знал и не знал, что каждое произнесенное ими слово, каждое их движение вело к этому. Но ему удается сохранить способность удивляться, и будто со стороны он наблюдает за тем, как целует Анджелу Арго. Чуть погодя Анджела отстраняется от него.