Текст книги "На живца"

Автор книги: Франк Туохи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Вечерело, и на черной поверхности озера уже кое-где заплескалась, играя, рыбешка. Угрюмо, виновато, как предатель, Эндрю возился с отцовской снастью. Вчера, когда мать отпирала большой сундук, он стоял рядом. Крепко запахло нафталином и трубочным табаком. Отцовского имущества осталось: зимнее пальто, мягкая фетровая шляпа, а в ней – блесна, на каких удят лосося, грубые туристские ботинки, спортивные куртки, серые фланелевые брюки. При виде их у матери вырвался болезненный короткий возглас, как бывает, когда порежешь палец. Она указала на три жестяные коробки в углу сундука.

"Вероятно, это и есть то, что тебе нужно? Вынимай, и побыстрее".

Она отвернулась. Когда коробки были вынуты, она расправила развороченную одежду и захлопнула сундук. Эндрю потянулся было утешить ее, но она отстранилась.

"Нет, не трогай меня. Ты не представляешь себе, чего мне стоит твоя прихоть".

Мир детства распадался, обрывались его тесные связи, прижаться больше было не к кому – при этой мысли подступала тоска. Он уже знал, что неприятен людям физически, – ребята в школе предпочитали, чтобы он к ним не прислонялся. Сколько раз инструктор по морскому делу возился с Джерими Кэткартом, щекоча его до удушья; Эндрю он обыкновенно отталкивал от себя. У матери, впрочем, суровости хватит ненадолго – экспансивная, с неустойчивым нравом, она легко переходила от одного настроения к другому. Вскакивала из-за пианино и начинала кружиться с ним по комнате, приговаривая: "Боже мой, где у тебя чувство ритма! Смотри, как надо делать". Он наступал ей на ноги, и, заливаясь смехом, они в изнеможении падали вдвоем на диванчик, и вдруг, вглядываясь ему в лицо, она вздыхала: "И в кого только ты такой урод? Ума не приложу, откуда ты такой взялся".

Эндрю пропустил льняную леску сквозь четыре белых фарфоровых кольца на удилище, поставил грузило и проволочный поводок с тройником. Потом вытащил из воды плотвичку и положил на мостки, еще хранящие дневное тепло. Вогнал ей под спинной плавник жало тройника, чувствуя, как под его пальцами оно с легким хрустом входит в живую плоть. Рыбка забилась и затихла, хватая воздух ртом и как бы осваиваясь. Он дал ей поплавать в воде, и она, кажется, смирилась с судьбой.

Эндрю смотал с катушки несколько ярдов лесы, и она легла у его ног. Потом он забросил удочку – живец, описав дугу, упал в черную воду ярдов за пятнадцать от мостков. Остаток лески, скользнув по расходящимся кругам, стал уходить в глубину, вот уже от него ничего не осталось, и застрекотала катушка, быстрее, еще быстрее... Эндрю не успел сообразить, что происходит, он видел только, как леска, вспарывая поверхность воды, убегает все дальше к кувшинкам, и знал, что ее необходимо остановить. Он притормозил катушку рукой – и словно целое озеро потянуло его на себя. Катушка дернулась вниз, и он в смятении вцепился в нее изо всех сил. Леска лопнула, хлестнула назад и запуталась.

Огромное чувство утраты поднялось в нем волной и затопило его. Он выронил из рук удилище, не заметил, как очутился на берегу, и кинулся наземь, мыча от горя, высмеивая себя, громко ругая себя самыми обидными словами, какие знал.

Минут через пять он опомнился. Он потерял живца и снасть, притом уже смеркалось, и, значит, ему оставалось только ехать домой. Все же он медлил, не сводя глаз с озера, с зарослей камыша, с кувшинок, точно надеялся вытянуть большую щуку из воды одною силой воли. Он смотал удочки, повесил сумку на плечо. Оглянулся опять на озеро, и в этот миг серая тень на берегу – он, вероятно, сто раз пробегал по ней глазами – обратилась в фигуру человека, который стоял не шевелясь и наблюдал за ним.

У Эндрю все внутри оборвалось от испуга и стыда, что кто-то видел, как глупо он вел себя.

– Мальчик! – крикнула ему фигура. – Мальчик, поди сюда! Не бойся.

Эндрю был уже на немощеной дорожке, ведущей наверх через лес. До самого конного двора, где стоял его велосипед, он бежал не останавливаясь. И только тут первый раз оглянулся: его никто не догонял.

Обе удочки он привязал ремнями к раме. Съехал по длинной аллее, большей частью на свободном ходу, и остановился у массивных ворот взглянуть на часы: было восемь. Он обещал быть дома в полседьмого. Эндрю зажег велосипедный фонарь, и на зонтики придорожного купыря легло пятно неверного света, а темнота вокруг сгустилась еще сильней. Когда он тронулся дальше, его настигли две машины – он решил, что это погоня, но машины, одна за другой, пронеслись мимо и скрылись. Оба раза из-под колес велосипеда выныривала его тень и, колеблясь, отступала вдоль бесконечной ограды Брэксби-парка. При свете фар второй машины Эндрю увидел лаз, о котором говорила Роина. Он был кое-как завален сухими ветками боярышника, но пробраться сквозь них не составляло труда. По-видимому, в таких вопросах на девочку можно было положиться.

Третья машина не спешила обогнать его. Когда их разделяло ярдов тридцать, она замедлила ход. Эндрю обернулся посмотреть, и яркий свет фар ударил ему прямо в глаза. Почему-то он сразу проникся уверенностью, что это гонится за ним тот неизвестный человек, который подглядывал у озера. Он крутил педали изо всех сил, но дорога пошла на подъем, и он чувствовал, что машина настигает его – вот она уже рядом.

И вдруг он услышал голос матери:

– Да остановись ты, глупый мальчишка!

Эндрю узнал машину – это был "санбим", принадлежащий полковнику Уиру. Он развернул велосипед, и фонарь осветил белое от ярости лицо матери в окне и серьезное, озабоченное – Годфри Уира. При виде их он мгновенно понял, что оправдываться не имеет смысла. Из уважения к себе он должен обиженно отмалчиваться.

Мать вышла из машины и стала рядом.

– Садись.

– А как же велосипед?

По другую сторону, неподалеку от дороги, стоял дом. Мать, взяв велосипед, направилась к нему. Эндрю примостился на откидном сиденье рядом с полковником Уиром, и тот, достав кисет, начал сосредоточенно возиться с трубкой. Они молчали в ожидании, пока мать Эндрю задаст тон и станет ясно, как вести себя дальше.

– Я сказала, что завтра кто-то из нас зайдет за ним. – Она уселась рядом с сыном и, когда он случайно задел ее, отшатнулась. – Не дотрагивайся до меня. Ты меня очень расстроил.

Он придвинулся ближе к мясистому, обтянутому серой фланелью бедру Годфри Уира. Оба знали, что, пока она не в духе, с нею разумнее не вступать в разговор.

Впрочем, его мать не умела долго хранить молчание. Они не проехали и мили, как она заговорила:

– Я звонила миссис Кэткарт, и она сказала, что Джерими с четырех часов дома. Я себя чувствовала страшно глупо.

И уже при въезде в поселок прибавила:

– Мне показалось, что она со мной крайне нелюбезна.

А когда они выходили из машины, она взяла его под руку.

– Не понимаю, зачем тебе дружить с этим мальчиком. Снобы они, и больше ничего, если хочешь знать мое мнение.

Эндрю высвободил руку, хотя сердце у него дрогнуло от жалости к ней. Что она понимает! Откуда ей знать, каких бесконечных ухищрений ему стоит заполучить хотя бы кого-нибудь себе в друзья! У них в школе достаточно точно умеют определить, на что ты вправе претендовать в борьбе за популярность. И то, что Джерими живет с ним по соседству, следовало расценивать как редкую удачу.

Он отказался от ужина и пошел наверх, к себе в спальню.

Спустя немного мать заиграла на пианино, потом включили радио: из Люксембурга передавали танцевальную музыку. Часов в десять Эндрю услышал, как "санбим" отъехал от дома. Он умирал с голоду, но сойти вниз значило признать себя побежденным, а его мать всегда умела обратить почетную капитуляцию в бесславное поражение. Он растянулся на кровати, твердо решив в наказание себе и ей не засыпать как можно дольше.

Дай бог, чтобы ее телефонный звонок не испортил его отношений с Джерими. Правда, он узнал от девочки про лаз в ограде, но без помощи Джерими не добыть ключа, открывающего доступ к лодке. Покуда удишь с берега, щука, схватив наживку, так и будет уходить в заросли кувшинок и обрывать лесу; с лодки есть надежда удержать ее на открытой воде. Джерими, можно сказать, обещал, что достанет ключ.

Прошел последний поезд, и на поселок спустилась тишина. За его чертою пролегли спящие поля, а в пяти милях, отрезанный от внешнего мира, раскинулся Брэксби-парк. Рисуя его себе, Эндрю видел над головой темноту особого оттенка – так коричневая старинная фотография отличается от обычной. На дне озера, шевеля грудными плавниками, чтобы не всплыть сквозь толщу воды, лежит огромная щука, и в челюсти у нее жгучим жалом засел крючок. Наверху, в доме, заснула девочка; может быть, сестра-австралийка дала ей на ночь полтаблетки снотворного, и Роина, открыв рот и выпростав из-под белого покрывала пухлые руки, спит крепким сном. Думая о ней, он сознавал, что побаивается ее и что этот страх ему приятен. Но сейчас она в неволе, ее стерегут сестра, дядя со странностями и сердитая старуха. Что это за человек стоял в сумерках на берегу озера? Лесничий, или садовник, или, может, дворецкий из дома наверху? В этом месте видения Эндрю переселились в сновидения, из которых стало ясно, что тот человек был Годфри Уир, а Роина и его мать – одно и то же, и он мчался сквозь кусты рододендронов, удирая от незримой австралийки, и намочил штаны, и все в школе глазели на него и твердили, что не желают с ним водиться.

6

Взяв по веслу, они гребли на открытую воду. Солнце стояло уже высоко, и свет его пробивался сквозь верхушки деревьев – скоро оно выкатится на чистый простор над озером. Эндрю знал, что они приехали слишком поздно и рыбалка, скорее всего, кончится неудачей. Он готовился к этому дню с вожделением, но забыл постучать на счастье по дереву.

Прошлый раз, после дня, проведенного на озере, он заснул не раздеваясь. Рано утром проснулся и, пока мать не позвала его завтракать, переоделся в пижаму. Она еще продолжала сердиться, но к ней вот-вот должен был явиться первый из трех учеников, и ей было не до него.

Прежде всего требовалось раздобыть немного денег. В гостиной маленькая ученица колотила по клавишам, играя гаммы; сумочка матери лежала на столике в узкой прихожей. Почти не касаясь ее, он выудил оттуда бумажку в десять шиллингов. Он решился на это первый раз в жизни и долго потом не мог успокоиться. Вероятно, мать и так дала бы ему на расходы сверх обычного, если б он попросил, – он украл, чтобы освободиться от повинности любить ее.

Десять шиллингов он истратил в местной мелочной лавке на проволочные поводки и тройники. Днем сходил за велосипедом в дом, стоящий у дороги на Брэксби-парк, а после удил пескарей в речушке у поселка. Поймал восемь штук. Два наутро уснули и всплыли белым брюшком вверх; остальные шевелились сейчас в жестянке из-под краски на дне лодки.

Теперь и весла тоже лежали в лодке. Якоря не было, но лодка и так не двигалась с места, ее держали кувшинки у открытой воды. В том, что они приехали так поздно, виноват был Джерими. Сначала его никак не удавалось вытащить из дому, потом пришлось долго уламывать, пока он соизволил попросить у дворецкого ключ. А потом он ковырялся возле чугунной калитки, делая вид, будто не может ее отпереть. И вот снасти заброшены – и никакого толку. Сиди, гляди, как пучками уходит в глубину солнечный свет, зевай на диких голубей, взмывающих в небо. Эндрю опять почувствовал, что Джерими начинает скучать. Расслабляющая скука, как болезнь, передавалась и ему, подрывая его волю.

– Куу-и! Куу-и!

На этот раз звала сама девочка, видимо переняв у сестры-австралийки завезенный из другого полушария клич. Она стояла на мостках по ту сторону озера, ее блузка и бледное лицо светились в тени деревьев. Они замахали руками, надеясь, что она поймет и уйдет.

– Покатайте меня.

– Нельзя. Мы рыбу удим.

– Ну покатайте. Пожалуйста.

– Ты распугаешь рыбу! – крикнул ей Эндрю.

– И потопишь лодку, – сказал Джерими. – Потому что ты толстая как бочка, – прибавил он тихо.

– Что? Мне не слышно.

Оба прыснули и шепотом повторили в один голос:

– Толстая как бочка.

– Пожалуйста. Возьмите меня покататься.

– Нет. – Эндрю в душе уже изнывал от стыда и жалости и был готов уступить. Но в присутствии Джерими проще было дурачиться с ним вдвоем.

– Свиньи вы, вот и все, – сказала Роина. Рядом с нею возникла фигура в темно-синем – сестра Партридж. Некоторое время они с Ройной ожесточенно пререкались о чем-то и наконец вдвоем удалились под своды буков.

Когда Роина ушла, мальчики первые минуты сидели, старательно пряча друг от друга глаза. Эндрю погрустнел. Все в этой девочке, от некрасивых кос до горчичного цвета чулок, собирающихся в гармошку на круглых коленках, пробуждало в нем виноватую и сладкую печаль, точно пение покаянных псалмов во время воскресной вечерни.

Немного погодя возле лодки раздался плеск, и среди водорослей вынырнула на поверхность бутылка из-под имбирного ситро.

– Ну и очень глупо.

– Уа-уа. Может, еще поплачешь? – Джерими изогнулся, поворачиваясь к нему лицом. – Кто ты такой, интересно знать, чтобы тут распоряжаться?

Он схватил весло и зашлепал им по воде. Отдаваясь от скал, шум вспугнул стаю голубей.

– Ты зачем это делаешь?

Джерими что-то пробурчал себе под нос.

– Не слышу. Так зачем?

– Потому что ты дрянь, вот зачем. От тебя вонь идет.

Эндрю начал сматывать леску. Джерими неспроста так взбеленился очевидно, после прихода девочки и того приема, который они ей оказали, его тоже мучили совесть и досада.

– Признался бы лучше, что воняешь, и дело с концом.

– Ничего подобного.

– Воняешь, это всем известно. Кто портит воздух в раздевалке так, что невозможно дышать? Недаром кто-то сказал как раз в этом триместре, я сам слышал: "Не пойду я туда, опять там этот плебей пукнул".

– Поплыли назад.

– Это я буду решать, плыть нам назад или нет, плебей несчастный. Чьи друзья дали нам эту лодку? Мои. У тебя нет друзей.

Эндрю стал развинчивать удочку. Что-то жгло и застилало ему глаза.

– Нет у тебя друзей и быть не может, потому что ты – плебей. И живешь ты в конуре. И мать у тебя – быдло. Помнишь, она нам позвонила на днях? Ну, так знай – у нас все решили, что это кто-нибудь из кухаркиных знакомых.

По представлениям, бытующим в Чолгроув-парке, Джерими, нападая на него, прошел три ступени. Тебе могли сказать грубость, это считалось простительным – мало ли кто в каких выражениях предпочитает объясняться. Могли даже обозвать плебеем – предположим, ты в данном частном случае заслужил это своим поведением. Но оскорбить при тебе твоих родителей значило переступить границы дозволенного. Джерими умышленно нарушил табу, и, значит, отныне между ними все кончено.

Очень скоро выяснилось, что это ставит их в довольно затруднительное положение. Они сидели на середине озера, всем своим существом, до кончиков пальцев, ощущая черную глубину под собою и расстояние, добрых сто ярдов, отделяющее их от грота.

Не говоря ни слова, они погнали лодку к берегу мелкими, частыми гребками, стряхивая с весел стебли кувшинок; завели ее под утес. Вдвоем вытащили на сушу. У Эндрю оставалось пять живцов. Он затопил жестянку на мелком месте у берега, чтобы сквозь дырочки, проделанные в крышке, внутрь заливалась вода. Джерими немедленно направился к калитке и ничего не видел. Как и прежде, он не мог справиться с тугим замком и снова передал ключ Эндрю. Заслонив собой чугунную калитку, Эндрю повернул ключ туда и обратно, так и не щелкнув запором. И подсунул под калитку камень: со стороны будет похоже, что заперто, но, когда понадобится, он без труда ее откроет.

Возле дома Джерими задержался, чтобы вернуть ключ дворецкому.

Эндрю помедлил минутку и, удостоверясь, что его едва ли услышат, бросил ему вслед: "До свиданья". Странно было ехать домой одному в послеполуденный пустынный час, словно вступая в новую, суровую пору жизни. В следующем триместре, встречаясь в Чолгроув-парке, они с Джерими уже не будут разговаривать. Это не повлечет за собой особых осложнений, поскольку с самого начала они всегда принадлежали к разным компаниям, да и потом, по школьным неписаным законам, если кто-нибудь проводил вместе время на каникулах, в этом стеснялись признаваться.

Парадная дверь в "Брейсайде" оказалась заперта на цепочку; приоткрыв ее, Эндрю позвал мать.

Через несколько минут она спустилась к нему, в халате.

– А я-то думаю – кто бы это мог быть? Я прилегла отдохнуть. По-моему, ты говорил, что едешь на целый день.

– Клева не было. Слишком жарко.

Она молча отворила дверь.

Надеясь задобрить ее, он прибавил:

– Мы с Джерими Кэткартом поругались.

Она не отозвалась и отвернулась от него, плотнее запахнув на себе халат.

– Поесть ничего нету?

– Можешь взять печенье. Тебе сейчас полагается быть на свежем воздухе.

– Ладно, ухожу. Мне самому мало радости торчать в этой конуре.

Его дерзость, судя по всему, также не произвела особого впечатления. Эндрю взял себе на кухне горсть сухого имбирного печенья. Немного потоптался без дела, озадаченный ее непривычным молчанием, и, подкидывая ногою камешек, поплелся по дорожке со двора. Его провожало все то же нерушимое молчание, он услышал только, как она опять закрыла дверь на цепочку.

У рекламы "Боврила" он перешел на другую сторону шоссе и поднялся к спортплощадке. Здесь, неожиданно для сельского приволья, все было оборудовано по-городскому: парковые скамейки, яма для прыжков, качели и темно-зеленая раздевалка из рифленого железа на краю крикетного поля. Все вокруг было обшарпано, испачкано, захватано руками, повсюду валялись втоптанные в землю окурки, бумажки от конфет.

На поле несколько мальчиков играли в крикет. Эндрю сел на скамью и, грызя печенье, стал смотреть. С трех сторон спортплощадка была обсажена молодыми сосенками, с четвертой открывался вид на поселок и железнодорожную станцию. На станционной площади стояли четыре машины, и среди них – "санбим", такого же цвета, как у Годфри Уира. Но Годфри Уир тут, конечно, ни при чем: с какой бы ему стати ехать куда-то на поезде? Будь сейчас подзорная труба, можно было бы навести и проверить по номеру.

Однако немного погодя он увидел, что шоссе у рекламного щита переходит не кто иной, как Годфри Уир: его пингвинья походка, широкий зад, подпрыгивающий хохолок на голове – спутать невозможно. Годфри Уир сел в "санбим". Машина развернулась задним ходом, выехала на шоссе и, притормозив у переезда, покатила в сторону Лондона.

7

Щука прочно сидела на крючке и отчаянно сопротивлялась. Минутами ее было видно в глубине: тускло-золотая торпеда, пронизывающая воду. Но вот, вероятно покоряясь, она стала медленно всплывать, длинная голова ее высунулась наружу, и тут она рванулась с новой силой, стукаясь о борт лодки. Широкий хвостовой плавник выгибался, хлеща по воде с таким шумом, что плеск отдавался в прибрежных скалах.

Эндрю опустил вниз конец удилища, и рыбина, потеряв свободу движений, легла бок о бок с лодкой, выставив из воды краешек спинного плавника. Не слишком крупная щучка, фунта на четыре пожалуй, – он уже знал, что выпустит ее. Когда удишь в одиночку, улов всегда богаче, жаль только, никто не видит этого. А дома мать всегда занята своими заботами и не проявляет должного интереса.

И все-таки зрелище рыбы наполняло его торжеством и радостью. Он взглянул на часы: полдевятого утра. Солнце еще не поднялось над верхушками деревьев, и озеро лежало черное и словно бы неживое. Он мысленно велел себе запомнить эту минуту: эту обстановку, эти ощущения. Что бы ни ждало впереди – экзамены на стипендию и тому подобное, – пусть эти чувства останутся, хотя, впрочем, глядя на взрослых, понимаешь, что на это трудно рассчитывать. Он перегнулся через борт лодки, и щука легла на бок, глядя на него лютым плоским глазом. Эндрю втащил ее в лодку и вставил ей в пасть деревянную чурочку. Разговаривая с нею, он попытался высвободить крючок, застрявший за рядами мелких зубов. Наконец крючок поддался и вышел, выдрав из пасти живьем большой кусок хряща. В ужасе от того, что натворил, Эндрю вывалил щуку за борт. Она ушла вглубь, потом всплыла, лежа на боку. Поколыхалась немного, выправилась и скрылась. Во всяком случае, он честно попытался ее спасти – как знать, может, еще и выживет.

Он весь перепачкался рыбьей слизью и ужасно хотел за маленьким. Заранее наметив себе ориентиром деревья на берегу, он греб не оглядываясь, покуда по обе стороны не встали каменные стены. Лодка царапнула днищем по дну пещеры.

Эндрю спрыгнул на землю и столкнулся с препятствием из твида, застегнутым на пуговицы, – на ощупь вроде старого кресла и с запахом табаку. В свете, отражающемся от воды, он увидел лицо, оскаленное в нестираемой, унылой усмешке, похожее на щучью морду.

Эндрю нагнул голову и попробовал шмыгнуть мимо, к ступенькам, ведущим на свободу.

Майор Певерилл вытянул большие морщинистые руки и удержал его.

– Ты куда? Постой, не спеши.

– Мне нужно. Я... разрешите выйти.

– Как это? А, понятно. – Он засмеялся. – Ничего, делай здесь. Ведь здесь одни мужчины.

Эндрю молча повернулся лицом к стене. Снаружи солнце уже тронуло кое-где поверхность озера. Интересно, что стало со щуренком, которого он выловил, – неужели погибнет?.. Молчание затянулось.

– Ну что же ты?

– У меня не получается, – признался Эндрю. Он застегнул штаны и обернулся.

– А где другой мальчик?

– Мы... Он сегодня не захотел приехать.

– Значит, ты один? – В пристальном взгляде старика блеснул интерес. Значит, пащенок один. Ты не обижаешься, что я называю тебя "пащенок"?

Эндрю стоял, переминаясь с ноги на ногу. Прежняя острая надобность немного унялась – взамен его скрутило другое чувство, сродни застенчивости, только гораздо сильней.

– В конце концов, почему бы мне так тебя не называть? Ведь ты и есть пащенок, верно? Поди сюда.

– Нет. Я не хочу.

– Ты сам не знаешь, чего хочешь, – пащенку в твоем возрасте это должны показать другие. Сколько тебе лет?

– Через три месяца будет тринадцать. – Эндрю уже говорил ровно, вежливо – это получилось само собой, его вышколили в Чолгроув-парке, как вести себя со взрослыми. – Простите, я только заберу свои вещи.

Он достал из лодки удочку и рыболовную сумку. И первым поднялся по ступенькам, а сзади пальцы старика щипали его за ягодицы. Дойдя до верхней ступеньки, он со всех ног кинулся бежать.

– Поди сюда, негодяй. Ко мне.

Наверху Эндрю, переводя дыхание, глянул вниз сквозь просвет в кустах рододендронов. Он увидел, как майор Певерилл стоит и кличет его, точно собачонку. Эндрю слишком привык слушаться учителей: даже сейчас у него было такое ощущение, будто он дурно поступает, не кидаясь обратно на зов. К тому же теперь он прочел безысходную тоску на унылых чертах старика, и в нем шевельнулось глухое сострадание.

Подъезжая к дому, он услышал, что у матери идет урок.

Наступила как раз та минута, когда она решительно пересадит ученика на стул, сама займет его место, и с клавиш, сменяя друг друга, хлынут аккорды, арпеджио, глиссандо, а она, поворачивая голову, блестя зубами, будет приговаривать: "Милая вещица, правда?" В глазах Эндрю это представление выглядело бахвальством, и, наблюдая его, он был готов провалиться сквозь землю. Уже от одних этих звуков он весь съежился, проходя мимо окна. На кухне налил себе большой стакан апельсинового напитка "Киа-ора" и пошел с ним к себе, прихватив взятую матерью из библиотеки книжку, которую недавно начал читать.

Слышно было, как открылась и снова захлопнулась входная дверь. Мать поднялась по лестнице и стала на пороге его комнаты, с легкой загадочной улыбкой.

– Не рано ли тебе читать эту книжку?

– Не рано. Она мне нравится.

– Смотри, глаза испортишь. – Она перевернула его щетку для волос и глубоко всадила в нее расческу. – Ты чем себя намерен занять сегодня? За мною хотел заехать Годфри.

– Читать буду. Разреши, я приму ванну. Рыбой весь провонял.

Мать изобразила на лице насмешливую снисходительность. Она опять спустилась вниз, и он услышал, как она, напевая, расхаживает по комнатам.

Газ в колонке вспыхнул, опал и разгорелся ровным пламенем. Струя горячей воды ударила по ржавым пятнам на дне ванны, в тех местах, куда капало из кранов. К тому времени как он разделся и пришел назад, все окно в ванной запотело. Эндрю протер себе окошечко и посмотрел на соседние сады под ярким полуденным солнцем, кусты бирючины в живых изгородях, то желтые, то зеленые, на темные от креозота стены сараев. На крыше одного сарая поворачивался под легким ветерком деревянный самолетик.

Он подождал, пока ванна налилась почти доверху, и закрыл краны. Поглядел на себя в зеркало, трогая пальцами ниточку шелковистых волосков, которые стали с недавних пор расти у него на лобке. Взял маникюрные ножницы и тщательно состриг все волоски, пока это место не сделалось гладким и безволосым, как несколько недель тому назад.

8

Довольно долго Эндрю не наведывался в Брэксби-парк, хотя во сне бывал там часто и каждый раз с таким чувством, словно никогда оттуда не отлучался. Попадал он туда во сне по-разному. Иногда – через Чолгроув-парк; к концу каникул два его непохожих мира стали все чаще смыкаться во сне, а привычный сон о школе был такой: его влечет помимо воли по пустым классам и дортуарам, вдоль по коридорам, в дверь, за которой начинается та часть здания, где живет директор. Здесь, в устланных коврами комнатах, освещенных огнем, который пылает в каминах, его застает жена директора и с позором выгоняет из школы. Однако в последнее время школьные коридоры нередко вели его прямо в Брэксби-парк, и Роина встречала его словами: "Мы думали, ты больше не будешь ходить сюда и беспокоить нас. Очень жаль, что ты явился".

Бывали случаи, когда он попадал туда через необитаемые комнаты на верхнем этаже "Брейсайда", в которых прежде никогда не бывал (знал, что они существуют, но это как-то ускользало из памяти). Стоило войти в них и под окнами лежало озеро, виднелись мостки. А после он бежал вниз по дорожкам, сквозь заросли рододендронов, и, хотя большой дом был за спиной, ноги сами уводили его назад, к парадной двери, где его поджидал майор Певерилл. После этих встреч Эндрю просыпался в смутной тревоге и моргал глазами, пытаясь отвязаться от щемящих сумеречных образов, привыкая к обыкновенному утреннему свету.

В последний вечер каникул он снова был на берегу озера со своим рыболовным снаряжением. Чугунная калитка, как он и ожидал, была надежно заперта; он двинулся в обход озера по тропинке и вышел к мосткам. Теперь, в сентябре, внизу уже сгущались тени и отражения деревьев в неподвижной воде местами отливали золотом.

Он собирал снасть не спеша, с особым старанием завязывал каждый узел, стараясь отвлечься и не думать о том, что будет завтра. Мать сказала, что Годфри Уир любезно вызвался отвезти его в Чолгроув-парк на машине. А значит, его оставят в школе гораздо раньше, чем обычно, потому что прямо оттуда мать с Годфри Уиром поедут в Брайтон, где им нужно до театра успеть пообедать. Она не знает, с какой обидой он слушал, как она собирается развлекаться, когда он больше не будет ей помехой.

Отчасти он сам был удивлен, что очутился здесь в этот вечер, после того как почти целый месяц не приезжал. Однажды он невзначай встретил на улице Джерими – повинуясь единому побуждению, они разминулись, как чужие. А сегодня утром в высокой траве на краю сада ему попались три лягушки. Эндрю читал "Совершенного рыболова" Исаака Уолтона и помнил наставление о том, как наживлять крючок лягушкой: "Делать сие надлежит с любовью, дабы она долее оставалась живою". Внезапно его страсть пробудилась в нем с прежней силой. Несмотря на это, он был почти уверен, что едет в Брэксби-парк последний раз. Будущее все плотнее заполняли другие вещи, оттесняя назад часть его детства – не потому, что он желал расстаться с нею, а потому, что ему не с кем было ее делить.

Несмотря на наставления Исаака Уолтона, насаживать лягушку на крючок оказалось душераздирающим занятием – другое дело, когда чье-то присутствие рядом придает тебе духу. Хорошо бы поймать на удочку, которая потоньше, мелкую рыбку и оставить лягушек в покое. К тому времени как все было готово, в воздухе неуклюже запорхали ночные бабочки и по бледному небу потянулись на ночлег грачи. Оба поплавка лежали на бледной воде далеко от берега, один, поменьше, неподвижно, второй – подрагивая от рывков отчаянно и безуспешно уплывающей лягушки.

Потом он услышал шаги. Если это майор Певерилл, разумнее всего скрыться. Эндрю вскарабкался на прибрежные камни, спрятался за деревце остролиста и осторожно выглянул наружу. Это была девочка.

Сегодня на ней было платье в цветочек – бесформенный балахон со сборочками и буфами на плечах. И это – в сочетании с теми же чулками гармошкой и школьными полуботинками. Главная разница заключалась в другом: волосы, не заплетенные в косы, были распущены по плечам. Они и теперь обрамляли ей лицо, но иначе, и от этого оно казалось не таким круглым и кукольным. Эндрю кое-как слез туда, где она стояла.

– Я так и думала, что это твои причиндалы. Ты куда запропастился?

– Да занят очень был.

Она фыркнула, как будто такое взрослое слово к нему неприменимо.

– Когда дядя Морис сказал, что застал тебя здесь" я потом несколько раз приходила на это место.

– Жаль.

– А в конце концов догадалась, что он тебя, наверно, напугал и ты больше не придешь. Подумала: бедный мальчик испугался.

Краска бросилась ему в лицо с такой силой, что казалось, оно вот-вот лопнет. Она дразнится, это ясно, но теперь, когда нет косичек, не разберешь – а вдруг она и правда что-то знает?

Между тем она прошлась по мосткам и, заложив волосы за уши, картинно повернулась в профиль на фоне озера.

– Хорошо, что ты приехал.

– Это в последний раз.

– А почему?

– Потому что завтра мне пора ехать в школу.

– Ты уже поймал большую рыбу?

– Нет еще. – Два месяца назад ничего не было важней на свете, а сейчас, когда речь зашла о рыбе, он сконфузился.

– Нет еще! – Она рассмеялась. И вдруг, ни с того ни с сего, состроила жуткую рожу, занавесила длинными волосами глаза и, глядя сквозь них, двинулась на него, размахивая руками и хищно скрючив пальцы. Эндрю чуть не свалился с мостков.

– Ага, страшно стало?

В отместку ей он спросил:

– А где твоя австралийская стража?

Роина заложила волосы за уши, пригладила их и сделала равнодушное лицо.

– Она уехала. И, кстати, давным-давно. Я после рождества еду учиться в Швейцарию.

За разговором Эндрю в какой-то миг потерял из виду поплавки. Тот, что поменьше, был на месте, другой исчез. Он взял тяжелое удилище и с силой потянул. Поплавок вынырнул из-под кувшинок. Эндрю выбрал леску и приготовился вновь забросить удочку.

– Ты поймал лягушонка. Посмотри, как трепыхается.

Не давая этому проявлению женского невежества помешать ему, Эндрю плавно закинул удочку как можно дальше от мостков.