Текст книги "На живца"

Автор книги: Франк Туохи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Туохи Франк
На живца

Франк Туохи

На живца

Пер. – М.Кан.

1

Дорога ведет на юг, к побережью Ла-Манша, от одной бензоколонки до другой, мимо жилых микрорайонов, склада стройматериалов, мастерской, где наваривают старые покрышки, мимо сельских мест, на которые наступает промышленность. В перелесках указатель в конце подъездной аллеи оповещает, что здесь находится специальная школа или частная лечебница. Иногда он указывает на штаб-квартиру какого-нибудь общества или ассоциации с сомнительным названием: в громоздких, нескладных особняках стрекочут пишущие машинки, размеренно, как трава под косою, шелестят фотокопировальные машины.

В прежнее время стены подобного дома укрывали иную жизнь – жизнь, которая протекала в гостиных, заставленных громоздкой мебелью, ванных комнатах, где из кранов низвергались горячие водопады, в кухнях, где на необъятной плите яростно булькали кастрюли. В столовой, за дверцами буфета красного дерева, стоял запах перца и хереса и синий флакон с желудочной микстурой: "Достопочтенной миссис Певерилл. Принимать по назначению".

Уже тогда семьи становились малочисленнее, гостей со стороны принимали реже. Дочери и зятья уезжали в Индию, на Бермудские острова, в Гонконг. Внуки являлись на школьные каникулы, однако все труднее было находить для них подходящих друзей: ничего не стоило по ошибке пригласить на детский праздник нежелательного гостя.

К такому разряду принадлежал один из двух мальчиков, которые катили в это утро на велосипедах в имение Брэксби-парк. Эндрю, тщедушный не по годам – ему пошел тринадцатый, – был курнос, отягощен привычкой лавировать и ощущением вины. Куда больше доверия внушал его товарищ, Джерими, красивый, белокурый, с молочно-белой кожей. Певериллы состояли в дальнем родстве с его матерью – этого было довольно, чтобы со спокойной душой подпускать его к дому.

Аллея протянулась почти на полмили. Вначале мальчиков обступали утесы, поросшие хвойным лесом и рододендронами; здесь в этот ранний час было еще сыро, прохладно. Потом они въехали в парк. По сторонам, не стесняя друг друга, стояли дубы, конские каштаны; в промежутках меж их стволами блеснула вода.

Озеро, которое, по-видимому, образовалось некогда на месте старой каменоломни, пряталось в гуще леса, среди скал, выпирающих из земли. Когда дорога пошла в гору, оно опять скрылось из вида. Ни тому ни другому не хотелось первым слезать и идти пешком. Эндрю ехал на дамском велосипеде, принадлежащем его матери, но садился и сходил не иначе как по-мужски, хотя иной раз это бывало больно. Он стал на педали, выпрямился и, стараясь не задевать подстриженные кусты, зигзагами одолел подъем. Наверху он подождал Джерими, который обычно первым соскакивал на землю, даром что ехал на гоночной машине с тремя скоростями. Они увидели беседки, увитые розами, кусты пампасной травы, араукарию, а после – и дом из глазурованного кирпича, башенку на крыше, окна со средниками. Длинным рядом тянулись зеркальные окна зимнего сада, и спущенные шторы уже защищали его от утреннего солнца.

– Нам не лучше подойти с черного хода? – спросил Эндрю.

– Конечно, нет. – Джерими потянул за ручку звонка.

Они еще не совсем отдышались после подъема и, шумно переводя дух, услышали, как вдали звякнул колокольчик, приглушенно стукнула дверь, потом другая, приблизились тяжелые, медлительные шаги.

– Я насчет рыбной ловли на озере.

– Мистер Джерими Кэткарт? Да, сэр, вас ждут. – Багровое большое лицо дворецкого обратилось к Эндрю.

– Я его товарищ.

Дворецкий снова повернулся к Джерими.

– Миссис Певерилл, сэр, просила вас в полпятого прийти к чаю.

– Спасибо, скажите, что я приду. Кстати, какой дорогой лучше пройти к озеру?

Дворецкий показал на одну из дорожек.

– Велосипед можно оставить в конюшне.

– Благодарю. – С низшими Джерими разговаривал деланным, неестественно тонким голосом.

Эндрю слушал и чувствовал, как к возбуждению от предстоящей рыбной ловли на озере примешивается глухое беспокойство о том, как ему поступить, когда настанет время чая. То ли ехать домой одному, то ли забраться в кусты и ждать, пока выйдет Джерими? Он знал, что на нем тяготеет некое бремя, неведомое таким людям, как Джерими.

На конном дворе мальчики прислонили к стене велосипеды и отстегнули от них удочки и рыболовные сумки. Мужчина, который забивал что-то молотком, стал в дверях и показал им, как спуститься к озеру.

– Удачи вам, – сказал он. – Там здоровенная щука гуляет.

– Что значит "здоровенная"? – спросил Эндрю.

– Фунтов двадцать потянет, не меньше.

Джерими поблагодарил его тем же тонким голосом, каким говорил с дворецким, и зашагал вниз по немощеной дорожке.

Эндрю двинулся следом. Он был оглушен. Двадцать фунтов! Слова садовника произвели у него в голове действие легкой контузии. Небо вдруг надвинулось ниже, в воздухе потемнело. От примятой зелени шел густой, пряный запах; золотистые мухи, жужжа, вились над дохлой птицей. Тропинка круто уходила под уклон и, нырнув в буковую купу, вольно выбегала на берег озера. Впереди – разумея под этим не столько место, сколько время – ждала огромная щука, и сердце замирало, точно в предчувствии ужасного, розог в школе или конца каникул, только это был сладостный ужас.

С берега, окруженные листьями кувшинок, на несколько ярдов протянулись мостки. С них внезапно вспорхнула камышница, пронеслась над самой водой, пошебуршилась в подлеске и затихла.

Эндрю положил удочку и сумку и пошел по мосткам. На полпути обнаружилось, что доски кое-где обломились; он стал на колени и увидел, как в столбах света, уходящих в глубину, неторопливо кружат мальки. Он дошел до конца мостков. Озеро, почти сплошь затканное листьями кувшинок, простиралось ярдов на двести. На другом берегу торчал утес, поросший березняком; внизу, едва различимый на расстоянии, высовывался из грота нос весельной лодки. Немного ближе на поверхность взметнулась стайка мелкой рыбешки, за нею, словно от глотка, образовалась широкая воронка. Это охотилась щука, небольшая по всей видимости. Чтобы добраться туда, понадобилось бы более основательное снаряжение, чем то, какое они взяли с собой: живцы, проволочные поводки и, пожалуй, главное – лодка, стоящая в гроте по ту сторону озера.

Дребезжащий звук привлек его внимание: Джерими мочился на листья щавеля, растущие у тропинки. Эндрю подошел, стал рядом, расстегнулся. Он смотрел, как от листьев под его ручейком поднимается пар.

Джерими содрогнулся и иссяк.

– Придется нам обоим удить с мостков, – сказал он.

– Похоже, место отличное. – От нетерпения Эндрю застегнулся слишком рано, и последние капли теплыми, едкими струйками стекли у него по ляжкам.

Весть о большой щуке побуждала его сдерживать свой азарт. Без Джерими его сюда не пустят, а Джерими могли так легко надоесть и он сам, и рыбная ловля на этом озере. На вторую половину каникул Джерими укатит к родственникам в Ирландию, где будет удить форель и лосося, а может быть, и охотиться на мелкую дичь. Эндрю не мог рассчитывать на многое – он не входил даже в число лучших школьных товарищей Джерими.

Наживив червя на крючок и глядя, как застыл стоймя поплавок среди листьев кувшинок, Эндрю расслабился, отдаваясь легкому волнению, не покидающему его во время рыбной ловли, и ощущению, что жизнь хороша. Разумеется, бездна будущего всегда внушает тревогу. Если не думать о том, что делать сегодня, когда Джерими будет сидеть в доме за чаем, полезут в голову мысли о следующем триместре и экзаменах на стипендию для поступления в закрытую частную школу. Предполагалось, что в случае неудачи он будет извержен в некую внешнюю тьму [Евангелие от Матфея, 8,12], а его бедной матери останется лишь горько плакать. Никто ни разу не потрудился объяснить ему, почему так устроено и отчего Джерими, например, без малейших усилий поступит в Харроу, где место для него уготовано со дня рождения.

Часа в три он почуял, что Джерими не сидится на месте. Они успели поймать четырех окуньков, съели бутерброды и фрукты, привезенные из дому. Солнце било им прямо в глаза. На озеро спикировал дикий голубь и снова взмыл в пустынную высь.

Неподалеку раздался всплеск.

– Щука плеснулась, – сказал Джерими. – Царь-щука.

Эндрю открыл глаза и увидел круги на воде, в центре покачивайся огрызок яблока, съеденного Джерими.

Его передернуло от такого попрания общеизвестных правил, но он счел за благо промолчать.

– Пошли посмотрим, что на том берегу? – предложил он.

Продираясь сквозь гущу рододендронов, они выбрались на тропинку, ведущую вниз к естественному эллингу, где стояла лодка. Сойдя по скользким от моха ступеням, наткнулись на чугунную калитку. За нею – рукой подать виднелась лодка и в ней весла. Мальчики толкнули калитку, но она оказалась заперта.

– Нужен ключ.

– Я, наверно, мог бы его попросить у хозяев, – сказал Джерими.

– Правда? Вот было бы классно!

У Джерими вдруг поубавилось уверенности.

– Можно будет попробовать.

Тропинка шла вокруг озера, дважды скрываясь в туннелях, пробитых в скале, и обрывалась у мостков. Приятно было вернуться на старое, отчасти уже обжитое место.

– Мне пора идти к чаю, – сказал Джерими. – Меня будут ждать.

2

Эндрю затаился в кустах бузины у навеса, где из года в год опорожняли газонокосилки. Он привык таиться: свободное время и в школе и на каникулах девать было некуда, а кроме того, сплошь да рядом дела складывались так, что лучше было не попадаться людям на глаза. Ему были хорошо знакомы сырые уголки возле полуразрушенных сараев, ямы, куда выбрасывают прохудившиеся ведра и пружины от старых матрацев, канавы, заваленные пустыми консервными банками. В таких местах он размышлял о том, как бы придумать способ скрыться без следа, спрятаться и не выдавать себя ни единым движением, слиться с окружающими предметами, приобрести, подобно птице или зверю, защитную окраску. Он и сейчас некоторое время предавался этому занятию, но оно ему быстро наскучило, да и кто мог его здесь обнаружить – разве что добродушный садовник, который сказал им про большую щуку.

Он подобрал сухой прутик бузины и разворошил копну скошенной прелой травы. В ней было полно червей, тех, какие лучше всего подходят для наживки: вертких, бурых с желтыми кольцами. Жаль, что его жестянка для червей вместе с велосипедами осталась в конюшне. В ту минуту, когда он решал, стоит ли сходить за ней, а значит, и показаться под окнами дома, кто-то с размаху хлопнул его по плечу.

Эндрю ойкнул и оглянулся. Это был Джерими Кэткарт.

– Я за тобой. Тебя тоже приглашают.

Эндрю вытер руки о штаны.

– Елки-палки!

– Вот так. Идем. – Джерими мотнул головой и пошел к дому. Эндрю, спотыкаясь, засеменил за ним.

Таких древних старух Эндрю не видывал: высохшая, маленькая, она сидела на плетеном стуле в зимнем саду. Седые волосы туго стянуты на затылке, лоб и руки – пятнистые, словно чайкино яйцо. Одета в темно-серое платье с кружевной вставкой, на шее – черная бархотка, заколотая брошкой с дымчатым топазом.

– Дайте-ка я взгляну на него, – сказала миссис Певерилл. – Пусть подойдет поближе.

Он привык к улыбчивым, ласковым старушкам, которые при виде детей умиляются и лопочут глупости. Эта, в отличие от них, разглядывала его, не обнаруживая признаков дружелюбия.

– Так ты – товарищ Джерими?

– Да, верно.

– Чем занимается твой отец?

– Он служит в авиации. В Египте.

– В мое время подобное поприще сочли бы незавидным.

Мужчина, стоящий рядом с нею, сказал:

– Мама, это едва ли имеет отношение к делу.

Мужчина – он был по виду немногим моложе самой миссис Певерилл – широко улыбнулся Эндрю, и тот, пытаясь придать себе уверенности, тоже ответил ему улыбкой.

– Что ж, пусть садятся, – сказала миссис Певерилл. – Налей мне чаю, прибавила она, обращаясь к сыну.

Майор Певерилл пошел к столу. Высокий старик в твидовом сером костюме с брюками гольф, длинных носках в резинку и подвязках. Шея у него сзади поросла пухом и расплылась в жирной улыбке над воротником.

– Им тоже налей.

– А что с Бэрджисом?

– Я послала его найти Роину. Сестра Партридж считает, что ей можно сойти вниз.

– Разумный ли это будет шаг?

– Что?

– Сошествие к нам Роины.

Миссис Певерилл отхлебнула чаю и приложила к губам платок.

– Они с Джерими знакомы. По детским праздникам. – Она поставила чашку и устремила пристальный взгляд на Эндрю. – В авиации, – презрительно произнесла она вдруг. – Да, времена меняются.

Непрестанно дребезжа чашками о блюдца, майор Певерилл подал мальчикам чай. Эндрю старательно улыбался ему в ответ.

– Он еще зубы скалит на меня, паршивец маленький, – злобно проворчал майор Певерилл.

Джерими толкнул Эндрю ногой под столом. Эндрю сидел потупив глаза. Он чувствовал, как лицо ему заливает краска, а к горлу – о ужас! – подступает смех. Майор Певерилл вовсе не думал ему улыбаться, он страдал нервным тиком, вот отчего у него выпученные глаза и эта застывшая гримаса на лице. Сбоку голова старика смахивала на птичью: то ли страуса, то ли эму или казуара. В одном журнале, который мать принесла из библиотеки, Эндрю видел объявление, там была нарисована насмешливая птичья голова, которая спрашивает: "Можете ли вы двумя-тремя штрихами изменить мне выражение лица?" Если да, вы получали право бесплатно обучаться у всемирно известных художников, чьи имена, впрочем, не назывались.

Такую птицу напоминал майор Певерилл: вместо бодрой улыбки – натянутая гримаса, и этот пух ерошится на шее, точно перья. Может ли Эндрю или кто-нибудь еще изменить ему выражение лица?..

– У нас гостит моя внучка, – сказала, обращаясь к Эндрю, миссис Певерилл, раздельно и внятно, как будто он глухой. – Она была не совсем здорова.

Он тупо кивнул. В тринадцать лет мысль о девочках, которые не совсем здоровы, приводит в смятение.

При последних словах миссис Певерилл девочка вошла из холла в зимний сад. Джерими вскочил на ноги. В школе он слыл образцом хороших манер, и Эндрю последовал его примеру.

Миссис Певерилл сказала:

– Это Джерими, Роина, ты должна его помнить.

Джерими поклонился ей с фатоватой непринужденностью.

– А это его школьный товарищ.

Девочка без улыбки посмотрела на Эндрю. Она была рослая, с круглым лицом и темными волосами, заплетенными в косы. Она не внушала ему робости, хотя и была на два-три года старше. В глазах у нее стояла грусть, сродни тому затравленному выражению, какое он подмечал у мальчиков в Чолгроув-парке. Так выглядели школьники, когда инструктор, который вел занятия по морскому делу, с вывертом щипал их за короткие волоски у ушей. Даже если кончится тем, что эта девочка будет им гнушаться – а к такому Эндрю было не привыкать, – он все равно безоговорочно стал на ее сторону.

Роина одернула на коленях твидовую юбку и сдвинула большие ноги в коричневых школьных полуботинках.

– Сестре Партридж отнесли наверх чаю? – спросила миссис Певерилл.

– Надо думать.

– Это что означает?

– Да, да, да. Отнесли.

Лицо у старухи наглухо замкнулось, точно его прихлопнули крышкой. Воцарилось молчание, долгое, гулкое, недоброе.

– Джерими приехал удить рыбу у нас на озере, – сказал майор Певерилл.

– Надеюсь, они никого не поймали, – быстро сказала Роина.

Эндрю встрепенулся.

– Нет, поймали. Четырех окуней.

Она бросила на него сердитый, горячий взгляд, и это было самое приятное из всего, что случилось за сегодняшний день.

– По-моему, это настоящая жестокость. Не рассказывай мне про это.

Майор Певерилл перестал жевать коржик с изюмом.

– Но ведь это всего-навсего сорная рыба. Сорная рыба не в счет. Сын садовника тоже ловил окуней.

– Я его заставляла их выпускать, – сказала Роина. – Вы тоже дайте обещание, что выпустите. Пожалуйста.

– Мы и так их обычно почти всех выпускаем. – Он чувствовал, что обязан вступиться за рыбную ловлю. Джерими – ненадежный союзник: что бы кто ни сказал, он из вежливости будет соглашаться и без должной серьезности отзываться о вещах, занимающих наиважнейшее место в жизни. Их могут отговорить от дальнейших поездок на озеро, под тем предлогом, что это опасно или неудобно, и каникулы пойдут насмарку, а большая щука так и будет плавать на свободе до скончания дней.

Однако девочка вскоре переменила разговор. Она стала рассказывать об Индии, где жила до позапрошлого года, а ее родители живут по сей день. За разговором Эндрю убедился, что ему тоже легко будет соглашаться с нею, отчасти потому, что она ему нравилась, отчасти потому, что он видел, как ей здесь тягостно и плохо. Ее бабка не сводила с них глаз, поедая коржик и поминутно роняя крошки изо рта. Джерими и майор Певерилл были заняты беседой о крикете.

Наконец девочка наклонилась к Эндрю и прошептала:

– Слушай, мне нужно уходить. Ты тут ни при чем. Мы с тобой еще встретимся, надеюсь.

Она встала.

– Ты что, Роина? – спросила бабка. – Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего. Я просто ухожу, вот и все. – Она отодвинула стул, он упал.

– Нельзя быть такой неуклюжей, Роина.

Майор Певерилл тоже поднялся.

– Я позвоню, чтобы пришла сестра Партридж.

Роина смерила его взглядом и надменно отвернулась. Она прошла между пальмами, потом шаги ее, убыстряясь, зацокали по мозаичным плитам в холле, и она убежала.

Вновь воцарилась оглушающая тишина. Наконец Джерими встал.

– Простите, мы должны ехать. Нам еще минут сорок пять добираться до дому.

Он подошел к старухе и поцеловал ее в морщинистую щеку. Эндрю поблагодарил ее за чай. Она кивнула ему и ничего не ответила.

– Дай им по шоколадной конфете, – сказала она сыну. – Только не здесь. Я не люблю слушать, как жуют.

Мальчики вышли в холл. Десятки блестящих глаз следили за ними, пока они ждали майора Певерилла: по стенам стояли витрины с чучелами морских птиц; птицы парили в воздухе, поддерживаемые проволочками, или сидели на скалах из папье-маше, которые чучельник не позаботился украсить белыми следами помета.

В большой нарядной коробке оказалось всего лишь несколько конфет. Пока Эндрю рылся в хрустящих гофрированных пустых бумажках, старик сказал ему:

– Надеюсь, ты должным образом выразил миссис Певерилл благодарность. Это честь для такого мальчика, как ты, большая честь.

– Да, я сказал ей спасибо.

– Не рассчитывай приезжать сюда часто. Об этом не может быть и речи. С Джерими обстоит иначе. Он это понимает.

Эндрю кивнул. Когда имеешь дело со взрослыми, только и жди, что они выкинут какую-нибудь дикость. Правда, майор Певерилл не совсем походил на взрослого, скорее – на переростка, который до старости засиделся в школьниках.

Он положил Эндрю руку на плечо и, крепко разминая его, сказал с насмешкой в голосе:

– Тебе очень повезло, что ты учишься в Чолгроув-парке. Раньше это была одна из лучших частных школ в стране.

– Да, так оно и есть.

– Ну, предположим, так было. Для людей такого круга, как твои родители, она должна быть дороговата.

Эндрю повторил слова, которые, понизив голос, столько раз многозначительно и непонятно произносили в его присутствии:

– Я принят на особых условиях.

У старика вырвался сухой смешок.

– Боже ты мой, он сам в этом признается! Сам признается, пащенок этакий.

– Что это он? – спросил Эндрю, когда они наконец вырвались на волю.

Джерими поддал ногой камень, и он полетел через дорогу.

– А-а, он тронутый. По крайней мере все так говорят. Давай лучше есть конфеты.

Эндрю осмотрел свою шоколадку: она была покрыта зеленоватым налетом. Он откусил, и кислый вкус плесени распространился у него во рту. Он сплюнул и стал отхаркиваться. Джерими тоже. Мальчики переглянулись и, словно по команде, разразились громкими стонами – кончилось тем, что оба покатились со смеху и принялись бодаться, поминутно валясь на траву.

Обессилев, они выпрямились и подняли головы. За зеркальным окном зимнего сада стоял майор Певерилл, плотно прижимаясь лицом к стеклу и расплющив кончик носа в бледный пятачок.

– Может, зайти извиниться?

– Нет, поехали домой. Он роли не играет.

Когда они выводили велосипеды, Эндрю спросил:

– Он что, Роинин дядя?

– Вроде как. Не настоящий. Она у них приемыш. Поженились, когда уже поздно было иметь детей.

– Кто?

– Родители. В смысле, что они ей – не родители. Дочь миссис Певерилл. В общем, сам понимаешь.

Эндрю был не очень уверен, что понимает, но, видно, здесь было такое, о чем у взрослых не принято говорить вслух, – вроде затянувшегося отсутствия его отца и постоянного присутствия в доме полковника авиации Уира, друга матери.

– Откуда ты знаешь про Роину?

– Об этом няни всегда судачили на детских праздниках.

Обоим стало неловко от этого разговора. Признавать, что ты когда-то был маленький, считалось постыдным. Когда у кого-нибудь в школе обнаруживался младший брат или, не приведи господи, сестра, человек краснел и отпирался. Какой взыскательный Судия положил быть по сему, никто не ведал. Но только приговор его, как убедился Эндрю, не терял силы даже в сновидениях.

3

На свободном ходу он проехал по поселку, по мосту над мутной речушкой, в которой он с десяти лет удил рыбу. У переезда через железную дорогу на огромном щите красовалась реклама: "БОВРИЛ [говяжья паста для бульона и бутербродов] – лучшее средство, когда сосет под ложечкой".

Их дом стоял недалеко от станции: кирпичный, красный, с названием "Брейсайд", выведенным на окошке с веерообразным переплетом над парадной дверью. Соседние дома назывались: "Эмблсайд" и "Глен-Ломонд". В гостиной каждого дома стояло пианино, но играть по-настоящему умела только его мать, и в летнее время, когда окна были открыты, он, приближаясь к трем домам, всегда мог отличить, она ли это играет. И по тому, какая это вещь, – определить, что происходит в доме: если нехитрая пьеска, которую, сбиваясь, одолевает ученик, или отрывистые аккорды и гаммы – значит, она дает урок, если Шопен или Шуман – играет для себя, а каскады легкой музыки означали, что у нее в гостях полковник Уир.

Она легко загоралась и увлекалась, его мать, – причиной бурных восторгов могло стать новое знакомство, письмо от старой подруги, очередной роман, взятый в библиотеке, заложенный замшевой закладкой и лежащий в гостиной на индийском столике с бронзовой столешницей. Мать для него была прикосновением нежной кожи, живым теплом, запахом сладкого пирога. Впрочем, с недавних пор Эндрю стал приучать себя глядеть на нее со стороны, как на чужую. Тогда он видел рыжеватую маленькую блондинку со склонностью к полноте и мягким румянцем, которая с большим выражением играет пьесу любимого своего Билли Мейерла: в углу рта – сигарета, кольца положены на край пианино, пухлые маленькие руки округло и дробно склевывают звуки с клавиш, рассыпая их блестящими каскадами, а на диванчике, усердно выскребая из трубки остатки табаку, сидит Годфри Уир.

Играя на рояле, она не слышала стрекот велосипеда, когда Эндрю катил его к заднему крыльцу по шлаковой дорожке. В сарайчике у черного хода, где он держал свое имущество, стояли еще два сундука, не жестяные – те отец забрал с собой в Египет, – а дорожный сундук матери и другой – старый, с горбатой крышкой, запертый на ключ. В нем, помимо прочего, хранилась снасть для морской рыбной ловли, купленная года четыре тому назад, когда они удили сайду в Девоне.

После ужина он попросит, чтобы мать открыла этот сундук. В него сложены отцовские вещи, от которых словно бы исходит зловещая сила. Всякий раз, когда он думал о них, у него, как сказано в рекламе "Боврила", начинало сосать под ложечкой и вспоминался тот день, когда мать тихим, горестным голосом сказала ему, что отец уехал в отпуск на Кипр с какой-то гречанкой. Потом он раза два слышал, как она плачет в другой комнате.

Взяв рыболовную сумку, он пошел на кухню. Слышно было, как за тонкой стеной, содрогаясь, гремит пианино. Эндрю открыл сумку, и в лицо ему пахнуло волнующим запахом рыбьей слизи и мокрой резины. Он вынул свой улов, вывернул сумку наизнанку и подставил под струю воды из крана. Уснув, два окуня выглядели менее привлекательно: колючие плавники прижаты к туловищу, темные полоски потускнели. Он достал ржавый кухонный нож, вспорол им брюхо, от анальной дырочки до головы, и вытащил внутренности. Его больше не мутило при этом – доказательство, что можно приучить себя к чему угодно, если, скажем, пойти в ветеринары или врачи. Эндрю промыл выпотрошенных рыб, натер их солью и на белой тарелке положил в холодный шкаф: наутро он их съест за завтраком. Когда музыка смолкла, он вошел в гостиную.

– А, вот и он! Ты давно дома? Поди-ка поцелуй маму.

Годфри Уир был в форме, но вид имел довольно неказистый. Китель топорщился на его большом заду, топорщились волосы на затылке, где их безжалостно обкорнали.

– Эндрю! Привет, старик.

– Здравствуйте. – Как обращаться к Годфри Уиру, Эндрю не знал. Если бы понадобилось окликнуть его на улице, пришлось бы крикнуть: "Эй, послушайте!"

– Ну, наудил что-нибудь? Он ездил в имение Певериллов, Брэксби-парк.

– Озеро там классное. Я поймал трех окуней и поделился с Джерими: он поймал одного. А один человек, с которым мы встретились, говорит, что в озере живет громадная щука. – Ему показалось неудобным признаться, что он пил чай у Певериллов.

За ужином он спросил:

– Можно, я открою большой сундук в сарае?

Мать заволновалась.

– Зачем тебе? Это же не твои вещи.

Он ответил с полным ртом:

– Там морская снасть. Подойдет для щуки.

Мать сказала:

– Я думаю, мы это лучше обсудим в другой раз. Хотите еще ветчины, Годфри?

– Мне нужно. Сегодня нужно, после ужина.

– Помолчи. – Она дрожала, явно негодуя на него.

Годфри Уир перехватил его взгляд и подмигнул. Подлизывается, с презрением подумал Эндрю, а ведь понятия не имеет, о чем спор.

4

На второй день они ничего не поймали. Стало намного жарче; над кувшинками, делая внезапные повороты, парили стрекозы. Ближе к середине дня Джерими объявил, что сегодня ему нужно раньше быть дома, потому что к чаю приедут родственники. Эндрю приуныл, чуя подвох, гадая, правда это или отговорка, предвещающая начало конца. Он решил остаться.

Вооружась удочкой потоньше, он удил с мостков. Вокруг, отражая по-летнему тучную листву, темнела вода. Пара стрекоз, кружась в брачном танце, опустилась на его поплавок.

Но вот за привычной сумятицей звуков он услышал, что кто-то приближается издалека сквозь подлесок: треск веток, тяжелые шаги, а потом и шумное дыхание. Первым его побуждением было спрятаться и посмотреть, что будет, но он устоял; шаги между тем захрустели совсем близко, по палым листьям, по валежнику.

На дорожку к мосткам вышла девочка. Ее лицо пылало темным румянцем, обрывки зелени запутались в длинных косах.

– Я шла напрямик. Думала, не успею.

– Ты что, сбежала?

Для него такой поступок был бы вполне в порядке вещей. Ученики из школ-интернатов сбегали сплошь да рядом, хотя в Чолгроув-парке, который славился своей дисциплиной, это случалось редко.

– Да нет. Просто решила избавиться от них ненадолго, а то невмоготу. До чего в горле пересохло. У тебя нет чего-нибудь попить? Я бы сейчас выпила целое озеро.

– "Тайзера" [фруктовый напиток] есть немного.

Он вытащил бутылку и откупорил ее. Она припала к горлышку, не позаботясь его обтереть, чем приятно поразила Эндрю. Он обратил внимание, что на ней та же твидовая юбка в елочку, в какой он видел ее первый раз, и та же блузка. Странно, тем более для девочки, одеваться на летних каникулах, как в школе.

Она отдала ему назад бутылку.

– Уф, хорошо. А куда делся Джерими?

– Ему пришлось вернуться. У них сегодня его тетки будут к чаю. – Он покраснел. – Мне, наверно, не полагалось бы, по-настоящему, здесь находиться без него.

– Не беспокойся. Сюда никто никогда не заглядывает. – Несколько мгновений она молча изучала его. Он ждал, что она начнет нападать на него за ловлю рыбы, которую, как он понял, осуждала. Вместо этого он услышал: Ты тогда, в доме, стеснялся?

– Не очень.

– А вид имел такой, как будто стесняешься. Как будто никогда до сих пор не попадал в такие дома и к таким людям.

Эндрю отвернулся, подтянул леску и обследовал наживку. Она оставалась нетронутой.

– Дядя Морис – человек со странностями. Ты заметил?

– Пожалуй.

– Пожалуй? Ты вообще мало в чем разбираешься, верно?

Он промолчал; во всяком случае, он пока не разобрался, как относится к ней самой – хорошо или плохо. Косы, бесспорно, говорили в ее пользу, стянутые на концах резиновыми жгутиками и заплетенные так туго, что отдельные волоски, казалось, не выдержали и лопнули от натуги. Она закидывала их за спину уверенным движением, но, похоже, это было единственное, что она делала уверенно. Безоговорочно признать, что она ему нравится, было бы все равно что поддаться в школе парню, который норовит держать в страхе других, потому что трусит сам. Такому, например, как Утрэм, вкрадчивый верзила с плоскими, даже впалыми коленями. Чем-то Роина определенно напоминала Утрэма.

– Тебе известно, что моя бабушка страшно богата?

– Нет, я не знал.

– Ну так знай. И поэтому мнит, что она – совершенство. У богатых старух это как закон. Если даже от них сбежит муж, или пустит себе пулю в лоб, или сопьется и умрет от белой горячки, все равно они будут мнить, что они – совершенство. Вот и она такая.

Эндрю не понял, к чему это сказано, – понял только, что она слышала эти слова от кого-нибудь из взрослых.

Совсем близко мелодичный голос позвал:

– Куу-и! [клич аборигенов в Австралии] Ау!

– Не бойся. Это всего лишь сестра Партридж. Я удрала от нее.

– Почему при тебе должна быть сестра?

– Это с тех пор, как я заболела в школе. Она австралийка. Ее наняли мои родители, – прибавила она не без важности. – Они это могут себе позволить, понятно?

Не поворачивая головы, он наблюдал за ней исподтишка. Рассчитывал побыть один, когда уедет Джерими, а тут – вот те здрасьте! – пришла и шлепнулась своей толстой попкой на берег под самым боком, и дырочки для шнурков нахально поблескивают на него с ее полуботинок. Видали мы эти штучки. Утрэм тоже – подкрадется к тебе вплотную сзади и ущипнет пинцетом за прыщик на шее. Оттаскать бы ее за косы, так, чтоб не выдержала и взмолилась о пощаде – и зауважала его.

– Куу-и!

Деланно бодрый окрик разнесся по воздуху, отдаваясь от песчаниковых глыб, – если сестра подойдет еще ближе, то, чего доброго, распугает всю рыбу. Наступила тишина. Должно быть, сестра Партридж спускалась к озеру по одной из тропинок, петляющих в зарослях рододендронов.

– Пойду, пожалуй, – сказала Роина. – Ты еще приедешь?

– Я бы приезжал хоть каждый день, но все зависит от Джерими.

– Честно говорю, здесь никогда нет ни одной живой души. И не обязательно проходить мимо дома, можно попасть сюда иначе. В ограде есть лаз прямо на шоссе. Ну, значит, до завтра.

5

Странное дело, она ушла, и без нее стало пусто. Так, словно самое увлекательное уже позади и дальше будет неинтересно. Он увидел, что поплавок переместился к самой гуще кувшинок. Он взмахнул удилищем: на крючке надежно сидела плотвичка. Эндрю завел ее, не снимая, в чистую воду под мостками и оставил поплавать. Потом вернулся на берег и вынул из полотняного чехла отцовскую удочку для морского лова.