Текст книги "Пропавший без вести (Америка)"

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Что бы вы там у Деламарша ни нашли, пожалуйста, все ему оставьте. Мне нужна только фотография, а кроме фотографии – ничего.

Обыскивая внутренние карманы Робинсона, Карл ненароком коснулся его горячей, жирной груди, и только тут до его сознания дошло, что он, должно быть, подвергает своих товарищей страшному унижению. Он заторопился, стараясь поскорей покончить с этим неприятным делом. К тому же все оказалось напрасным: ни у Робинсона, ни у Деламарша фотографии не нашлось.

– Бесполезно, – сказал наконец официант.

– Наверно, они ее порвали, а клочки выбросили, – предположил Карл. – Я-то думал, они мне друзья, но втайне они хотели мне только напакостить. Вряд ли это Робинсон, у него бы ума не хватило догадаться, что фотография для меня – самое дорогое, зато Деламарш наверняка.

Карл говорил это, видя перед собой только официанта, чей фонарик выхватывал из темноты маленький кружок света, за пределами которого все, в том числе Робинсон и Деламарш, тонуло в глубоком мраке.

Теперь, разумеется, и речи не было о том, чтобы брать этих двух с собой в гостиницу. Официант вскинул чемодан на плечо, Карл взял корзинку, и они пошли. Уже на дороге, очнувшись от тягостных дум, Карл остановился и крикнул куда-то вверх, в темноту над склоном:

– Эй, вы, послушайте! Если фотография все еще у кого-то из вас и он принесет мне ее в гостиницу, я отдам ему чемодан и в полицию – клянусь! – заявлять не буду.

Ответа как такового не последовало, долетел какой-то обрывок слова, а может, выкрик Робинсона, которому Деламарш, очевидно, мгновенно зажал рот. Карл долго еще дожидался – может, они там, наверху, передумают. Потом дважды, с расстановкой, крикнул:

– Я все еще тут!

Но ни звука не было в ответ, лишь неожиданно скатился по склону камень – то ли случайно, то ли брошенный наугад чьей-то рукой.

Глава пятая
ОТЕЛЬ «ОКСИДЕНТАЛЬ»

В отеле Карла сразу же отвели в комнату наподобие конторы, где главная кухарка с блокнотом в руках диктовала деловое письмо сидевшей тут же машинистке. Отчетливая, словно наизусть, диктовка и плотный, уверенный перестук клавиш дружно заглушали уловимое лишь изредка тиканье стенных часов, которые показывали уже почти половину двенадцатого.

– Так, – сказала главная кухарка, захлопывая блокнот, после чего машинистка тут же вскочила и накрыла машинку деревянным футляром, проделав это чисто автоматически и не спуская с Карла глаз. Выглядела она еще почти школьницей: передник очень тщательно отутюжен, на плечах даже оборки воланами, волосы аккуратно собраны в довольно высокую прическу, и все эти мелочи как-то не вязались с недетской серьезностью ее лица. Поклонившись сперва начальнице, потом Карлу, машинистка вышла, и Карл невольно перевел на главную кухарку свой вопрошающий взгляд.

– Это замечательно, что вы все-таки пришли, – сказала та. – А где же ваши товарищи?

– Я их не взял, – ответил Карл.

– Они, должно быть, очень рано завтра выходят, – предположила кухарка, словно подыскивая за Карла подходящее объяснение.

«Уж не думает ли она, что и я завтра выхожу с ними?» – мелькнуло у Карла, и во избежание дальнейших недоразумений он пояснил:

– Мы поссорились и расстались окончательно.

Главная кухарка, похоже, восприняла эту новость как приятную.

– Так вы, значит, свободны? – спросила она.

– Да, свободен, – отозвался Карл, и ничто не казалось ему сейчас никчемней его свободы.

– Послушайте, а вы не хотите получить место у нас в отеле? – спросила вдруг главная кухарка.

– Я бы с радостью, – ответил Карл, – только знаний у меня почти никаких. Я вот, к примеру, даже на машинке печатать не умею.

– Это не страшно, – успокоила его главная кухарка. – Начать, конечно, придется с самой скромной должности и потихоньку пробиваться наверх, а уж дальше все будет зависеть от вашего усердия и терпения. Но, по-моему, для вас же лучше где-то осесть и закрепиться, чем так вот по белу свету болтаться. Сдается мне, такая жизнь не для вас.

«Тут бы и дядя под каждым словом подписался», – подумал Карл и утвердительно кивнул. В тот же миг он спохватился – о нем проявляют столько заботы, а он даже не представился.

– Извините, пожалуйста, – сказал он, – я забыл представиться, меня зовут Карл Росман.

– Вы немец, не так ли?

– Да, – подтвердил Карл. – Я недавно в Америке.

– А откуда вы?

– Из Праги, это в Чехии, – пояснил Карл.

– Смотрите-ка! – воскликнула главная кухарка по-немецки с сильным английским акцентом и чуть не всплеснула руками. – Да мы, выходит, земляки; меня зовут Грета Митцельбах, и я из Вены! А Прагу я отлично знаю, ведь я полгода проработала в «Золотом гусе» на площади Святого Вацлава. Нет, подумать только!

– А когда это было? – поинтересовался Карл.

– О, много-много лет назад.

– «Золотого гуся» снесли два года назад, – сообщил Карл.

– Да, конечно, – рассеянно кивнула главная кухарка, мыслями все еще витая где-то в прошлом. Но потом, вдруг разом оживившись, схватила Карла за руки и воскликнула: – Но раз уж вы мой земляк, вам ни за что нельзя от нас уезжать! Обещайте мне, что этого не сделаете. Как вы смотрите на то, чтобы, допустим, стать у нас лифтером? Одно ваше слово – и вы им станете. Вот обживетесь немного – сами увидите: получить такое место совсем не просто, ведь для начала ничего лучше не придумаешь. Вы встречаетесь со всеми гостями, всегда у них на виду, они дают вам мелкие поручения, – короче, у вас каждый день есть возможность подыскать что-нибудь получше. А уж об остальном предоставьте позаботиться мне.

– В лифтеры я с удовольствием пойду, – сказал Карл после непродолжительного раздумья.

Было бы величайшей глупостью с его-то пятью классами гимназии – и отказаться от места лифтера. Здесь, в Америке, этих пяти классов впору скорей стыдиться. К тому же мальчишки-лифтеры всегда нравились Карлу, они казались ему как бы украшением отеля.

– А разве не требуется знание языков? – спросил он еще на всякий случай.

– У вас есть немецкий и превосходный английский, этого вполне достаточно.

– Английский я только в Америке выучил, за два с половиной месяца, – сообщил Карл, решив, что глупо умалчивать о своем единственном достоинстве.

– Одно это уже говорит за вас, – похвалила его главная кухарка. – Как вспомню, сколько я в свое время с английским мучилась. Но это, правда, уже давно, тридцать лет назад. Как раз вчера об этом думала. У меня вчера день рожденья был, пятьдесят стукнуло. – И она с улыбкой глянула на Карла, пытаясь по его лицу угадать, какое впечатление произвел на того ее уже столь солидный возраст.

– Я вас поздравляю и желаю счастья, – сказал Карл.

– Это никогда не помешает, – ответила она, пожимая руку Карла и слегка погрустнев от этой вспомнившейся вдруг присказки, произнесенной на родном языке. – Но я совсем вас заговорила, – снова всполошилась она. – Вы же наверняка очень устали, а обсудить все куда лучше будет завтра днем. Пойдемте, я отведу вас в вашу комнату.

– У меня только еще одна просьба, госпожа главная кухарка, – сказал Карл, заметив на одном из столов телефонный аппарат. – Не исключено, что завтра утром, возможно, даже очень рано утром, мои бывшие товарищи занесут фотографию, которая крайне мне нужна. Не затруднит ли вас позвонить портье и сказать, чтобы он этих людей ко мне пропустил или меня к ним вызвал?

– Разумеется, – с готовностью откликнулась главная кухарка, – но почему бы портье просто не взять у них фотографию, а потом передать вам? И что это за фотография, если не секрет?

– Фотография моих родителей, – ответил Карл. – Нет, я должен сам с ними переговорить.

На это главная кухарка ничего больше не сказала, позвонила на стойку портье и передала соответствующее поручение, назвав при этом и номер комнаты Карла – пятьсот тридцать шестой.

Потом они вместе вышли в вестибюль и через дверь, что как раз напротив парадного входа, попали в узкий коридорчик, в конце которого возле лифта, облокотившись на перила, спал стоя совсем еще маленький мальчишка-лифтер.

– Мы и без него справимся, – шепотом сказала главная кухарка, пропуская Карла в лифт. – Конечно, работать по десять – двенадцать часов многовато для такого мальчика, – пояснила она, пока они поднимались в лифте. – Но в Америке так принято. Взять, к примеру, этого малыша: он итальянец, только полгода, как приехал сюда с родителями. Сейчас у него такой вид, как будто ему эту работу нипочем не осилить: с лица совсем осунулся, засыпает на посту, хотя от природы он совсем не лентяй, но проработает еще полгода здесь или в другом месте и будет с легкостью все выдерживать, а через пять лет станет настоящим сильным мужчиной. Я знаю множество таких примеров и могла бы часами о них рассказывать. При этом вас я даже не имею в виду, вы-то крепкий юноша. Вам ведь семнадцать, верно?

– Через месяц шестнадцать исполнится, – ответил Карл.

– Даже еще только шестнадцать? – удивилась она. – Тем более. Главное – не терять мужества!

Наверху она отвела Карла в комнату, которая скосом одной из стен хоть и обнаруживала свое расположение в мансарде, но в остальном выглядела при веселом свете двух лампочек очень даже уютно.

– Обстановка пусть вас не пугает, – предупредила главная кухарка, – это не гостиничный номер, а всего лишь комната в моей квартире, но у меня три комнаты, так что вы мне нисколько не помешаете. Смежную дверь я запру, так что можете не стесняться. Завтра, став сотрудником отеля, вы, конечно, получите свою комнатушку. Если бы вы пришли с товарищами, я бы распорядилась постелить вам в общем спальном зале для прислуги, ну а так, раз вы один, я думаю, вам здесь будет удобней, хоть и придется спать на софе. Ну, а теперь спите как следует и набирайтесь сил для работы. Завтра, впрочем, день у вас еще не тяжелый.

– Большое вам спасибо за вашу доброту.

– Погодите, – проговорила она, останавливаясь на пороге, – этак вас скоро опять разбудят. – И, подойдя к одной из боковых дверей, постучала в нее и крикнула: – Тереза!

– Слушаю, госпожа главная кухарка! – донесся оттуда голос маленькой машинистки.

– Завтра, когда будешь меня будить, пройди коридором, тут в комнате спит гость. Он до смерти устал. – Говоря все это, она улыбалась Карлу. – Ты поняла?

– Да, госпожа главная кухарка.

– Тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи и вам.

– Дело в том, – сочла нужным объяснить главная кухарка, – что я последние годы ужасно плохо сплю. Сейчас-то должность у меня хорошая, и можно ни о чем не тревожиться. Но, наверно, прежние тревоги дают себя знать, оттого и бессонница. Если в три удается заснуть, это, считайте, хорошо. Но поскольку в пять, самое позднее в полшестого мне уже надо быть на рабочем месте, приходится просить, чтобы меня будили, причем очень осторожно, иначе я весь день буду еще больше нервничать, чем обычно. Вот Тереза меня и будит. Но теперь вы уж и вправду все знаете, а я никак не уйду. Спокойной ночи!

С этими словами, несмотря на свою полноту, она почти выпорхнула из комнаты.

Карл с радостью предвкушал блаженный сон, ибо день и вправду выдался тяжелый. А более уютного места для сладкого, беспробудного сна и желать было нельзя. Комната, правда, обставлена не как спальня, скорее это жилая комната, если не парадная гостиная главной кухарки, и умывальный столик внесли сюда только на сегодняшний вечер исключительно ради него, тем не менее Карл совсем не чувствовал себя здесь незваным, а, пожалуй, напротив, – желанным гостем, о котором позаботились. Чемодан его уже принесли, вот он, стоит поблизости и, похоже, давно уже не был в большей безопасности. На низком комоде, укрытом вязанной в крупную петлю скатеркой, в рамочках и под стеклом были расставлены фотографии, возле которых Карл, обходя комнату, невольно задержался и теперь их разглядывал. Фотографии в большинстве были старые и запечатлели в основном молоденьких девушек в чопорных, давно вышедших из моды платьях, в маленьких, но высоких шляпках, чудом удерживающихся на голове, – опираясь правой рукой на зонтик, девушки вроде бы и смотрели прямо перед собой, но перехватить их взгляд не удавалось. Среди мужских снимков внимание Карла привлек портрет молодого солдата: положив перед собой пилотку на столик, он стоял навытяжку, явно гордясь своей буйной черной шевелюрой и с трудом сдерживая распирающий его озорной смех. Пуговицы мундира фотограф тщательно раскрасил позолотой. Все фотографии, судя по всему, были еще из Европы, в чем нетрудно было бы убедиться, прочитав подписи на обороте, но Карл не решился трогать чужие вещи. Вот так же, как здесь, на самом виду, и он мог бы поставить фотографию родителей в своей будущей комнате.

Едва он, весь как следует вымывшись и проделав это как можно тише, дабы не потревожить соседку, в предвкушении блаженного сна растянулся на кушетке, как вдруг ему послышалось, будто в одну из дверей робко постучали. Сразу невозможно было определить, в какую дверь именно, к тому же это мог быть и просто случайный шорох. Звук вроде бы не повторился, и Карл уже почти заснул, когда он раздался снова. Но теперь уже не было сомнений, что это именно стук и доносится он из-за двери машинистки. Карл на цыпочках подбежал к двери и на всякий случай еле слышно, чтобы никого не разбудить, если там все-таки спят, спросил:

– Вам что-нибудь нужно?

Из-за двери тотчас же и так же тихо донеслось:

– Вы не могли бы открыть дверь? Ключ с вашей стороны.

– Конечно, – ответил Карл, – только сперва оденусь.

Возникла небольшая заминка, потом тот же голос произнес:

– Это необязательно. Откройте, а сами ложитесь в кровать, я подожду.

– Хорошо, – сказал Карл и сделал все, как ему посоветовали, только включив вдобавок электричество.

– Я уже лег, – произнес он чуть громче.

В тот же миг из темноты своей комнаты на пороге возникла маленькая машинистка, одетая точно так же, как недавно в конторе, словно все это время она и не думала ложиться спать.

– Простите, ради Бога, – пролепетала она и уже очутилась возле кушетки, слегка склоняясь над Карлом, – и, прошу вас, не выдавайте меня. К тому же я совсем ненадолго, я знаю, что вы очень устали.

– Да нет, не настолько, – ответил Карл, – но, наверно, лучше бы мне все-таки было одеться.

Ему приходилось лежать пластом, до подбородка укрывшись одеялом, ведь у него не было ночной рубашки.

– Я только на минуточку, – сказала она, хватаясь за спинку стула. – Можно, я сяду к кушетке?

Карл кивнул. Она тут же села, да так близко, что Карлу пришлось отодвинуться к стене, иначе ему трудно было на нее смотреть. У нее было округлое, правильное лицо, только лоб, пожалуй, высоковат, но, возможно, это из-за прически, которая не очень-то ей шла. Одета очень чистенько и аккуратно. В левой руке она нервно тискала платочек.

– Вы надолго у нас останетесь? – спросила она.

– Это еще не вполне ясно, – ответил Карл, – но думаю, что останусь.

– Хорошо бы вы остались, – вздохнула она, проводя платком по лицу, – а то мне здесь так одиноко.

– Вот уж не ожидал, – удивился Карл. – По-моему, госпожа главная кухарка очень к вам добра. И относится к вам вовсе не как к подчиненной. Я даже решил, что вы родственницы.

– О нет, – ответила девушка. – Меня зовут Тереза Берхгольд, я из Померании.

Карл тоже представился. В ответ девушка впервые подняла на него глаза, словно он, назвав свое имя, почему-то стал ей чуточку более чужим. Они помолчали немного. Потом она сказала:

– Не подумайте, что я такая неблагодарная. Без госпожи главной кухарки мне бы совсем худо пришлось. Раньше-то я здесь, в отеле, на кухне работала и была уже на волосок от увольнения, потому что не справлялась с тяжелой работой. Тут требования очень суровые. Месяц назад одна девушка, тоже с кухни, от переутомления просто упала в обморок и две недели пролежала в больнице. А я вообще не очень сильная, в детстве много болела и из-за этого такая хилая, вы вон, наверное, тоже не догадались, что мне уже восемнадцать. Но ничего, теперь-то я скоро окрепну.

– Да, служба здесь, похоже, и впрямь не сахар, – сказал Карл. – Только что я видел внизу мальчишку-лифтера, так он стоя спал.

– И это при том, что лифтерам еще живется лучше всех, – живо откликнулась девушка, – они кучу денег зарабатывают на чаевых, и им все же не приходится так надрываться, как людям на кухне. Но тут мне и вправду хоть раз в жизни повезло, госпоже главной кухарке понадобилась помощь – салфетки к банкету приготовить, и она послала на кухню, нас там девчонок человек пятьдесят, я оказалась под рукой и сумела угодить: уж что-что, а салфетки я всегда хорошо складывала. Вот с тех пор она и стала держать меня при себе и постепенно сделала своей секретаршей. Мне, конечно, многому пришлось научиться.

– Неужели тут так много писанины? – удивился Карл.

– Ой, очень много, – пожаловалась девушка, – вы даже представить себе не можете. Вы же видели, я работала сегодня до половины двенадцатого, а это мой самый обычный день. Хотя вообще-то я не все время за машинкой, иногда хожу в город за покупками.

– А что за город, как хоть называется? – поинтересовался Карл.

– Вы разве не знаете? – изумилась она. – Рамзес.

– Большой? – спросил Карл.

– Ой, очень, – ответила девушка. – Я не люблю туда ходить. Но вы правда еще спать не хотите?

– Нет-нет, – заверил ее Карл. – Я ведь еще не знаю, зачем вы пришли.

– Так ведь не с кем поговорить. Не подумайте, что я плакса, но когда у тебя совсем никого нет, такое счастье хоть кому-то излить душу. Я вас еще внизу в зале заметила, пришла позвать госпожу главную кухарку и видела, как она вас в кладовую повела.

– Жуткий зал, – вспомнил Карл.

– А я уже внимания не обращаю, – обронила девушка. – Так я что хотела сказать: госпожа главная кухарка добра ко мне почти как покойная мама, царство ей небесное. Но слишком уж большая разница в нашем служебном положении, чтобы мне говорить с ней по душам. Среди девушек с кухни у меня были раньше хорошие подружки, но их уже давно здесь нет, а новых я почти не знаю. И потом, мне иногда кажется, что нынешняя работа выматывает меня куда больше, чем прежняя, и что справляюсь я с ней даже хуже, чем на кухне справлялась, а госпожа главная кухарка держит меня вроде как только из жалости. В конце концов, не такое уж хорошее у меня образование для секретарши. Грех, конечно, такое говорить, но я страшно боюсь того и гляди сойти с ума. Боже правый! – спохватилась вдруг она и заговорила быстро-быстро, непроизвольно даже тронув Карла за плечо, поскольку руки он спрятал под одеялом: – Только ни слова об этом госпоже главной кухарке, иначе я и вправду пропала. Если вдобавок ко всем хлопотам, которые я причиняю ей на работе, она еще за меня переживать начнет, это уж точно будет конец.

– Разумеется, я ничего ей не скажу, – заверил ее Карл.

– Вот и хорошо, – успокоилась девушка. – Только вы оставайтесь. Я буду рада, если вы останетесь – мы бы подружились, если вы, конечно, не против. Я как вас увидела – сразу почувствовала к вам доверие. Хотя – представляете, какая я нехорошая – мне и страшно сделалось: вдруг госпожа главная кухарка возьмет вас секретарем на мое место, а меня уволит. И только потом, пока вы были внизу в конторе, я тут долго одна сидела и в конце концов решила, что даже хорошо будет, если вы смените меня на этой работе, ведь вы наверняка гораздо лучше в ней разберетесь. А если не захотите делать закупки в городе, эта обязанность могла бы остаться за мной. Хотя вообще-то на кухне от меня куда больше толку, особенно теперь, когда я уже немного окрепла.

– Все уже решено, – сказал Карл. – Я буду лифтером, а вы остаетесь секретаршей. Но если вы хоть словом обмолвитесь госпоже главной кухарке об этих ваших замыслах, я, как ни жаль, буду вынужден рассказать ей все, что вы мне тут наговорили.

Эта шутливая угроза столь сильно, однако, подействовала на Терезу, что та с плачем бухнулась перед кроватью на колени, испуганно зарывшись лицом в одеяло.

– Да не скажу я ничего, – успокаивал ее Карл, – но и вы ничего не говорите.

Теперь уже прятаться под одеялом было просто неловко, Карл осторожно поглаживал девушку по руке, не зная, чем ее утешить, и размышляя о том, какая все-таки несладкая здесь жизнь. Наконец она худо-бедно успокоилась, даже устыдилась своих слез и, подняв на Карла благодарные глаза, стала уговаривать завтра утром спать подольше, обещая, если работа позволит, подняться к нему около восьми и разбудить.

– Я слышал, будить вы умеете замечательно, – польстил ей Карл.

– Да, кое-что я умею, – улыбнулась она, на прощанье ласково провела рукой по его одеялу и убежала к себе.

На следующий день Карл настоял на том, чтобы приступить к службе немедленно, хотя главная кухарка намеревалась предоставить ему этот день для знакомства с городом. Но Карл без обиняков заявил, что на это время еще найдется, а сейчас для него самое главное – начать работать, ибо одно дело в жизни он уже успел в Европе забросить и теперь начинает лифтером в том возрасте, когда его сверстники, по крайней мере наиболее усердные из них, уже на подходе к местам ступенькой повыше. Вполне справедливо, что он начинает простым лифтером, но справедливо и то, что ему надо особенно торопиться. А коли так, то и осмотр города не доставит ему никакой радости. Даже на короткую прогулку, несмотря на уговоры Терезы, он не соблазнился. В голове все время свербила мысль, что если он не будет прилежно трудиться, то в конце концов докатится до того же, что Деламарш и Робинсон.

У гостиничного портного Карлу подобрали лифтерскую форму, на вид просто шикарную, с золотыми галунами и пуговицами, но, надев ее, он невольно содрогнулся – так жестко и зябко стиснул ему плечи форменный сюртук, к тому же под мышками неистребимо влажный от пота всех, кто носил его до Карла. Форму, однако, еще пришлось подгонять по его фигуре, особенно в груди, поскольку ни один из десяти наличных комплектов решительно не хотел на него лезть. Несмотря на потребовавшиеся пошивочные работы и крайнюю, казалось бы, придирчивость мастера – принесенная и якобы совершенно готовая форма дважды летела от его руки обратно на доделку, – вся процедура заняла не более пяти минут, и Карл покинул ателье уже законченным лифтером в облегающих брюках и весьма узком, несмотря на решительные опровержения мастера, кительке, который то и дело подбивал своего обладателя на робкие попытки дыхательных упражнений, дабы убедиться, что он еще способен дышать.

Затем Карл явился к одному из старших распорядителей, под чье начало он теперь поступал, – это был стройный, красивый мужчина лет сорока, с большим носом. Времени на разговоры с Карлом у него не было ни секунды, и он звонком немедленно вызвал другого лифтера – по случаю им оказался как раз тот мальчишка, которого Карл вчера видел. Старший распорядитель назвал его только по имени – Джакомо, но Карл даже это выяснил лишь потом, ибо в английском произношении имя изменилось до неузнаваемости. Этому мальчишке и было поручено показать Карлу все необходимое для лифтерской службы, но он проделал это столь запуганно и торопливо, что даже то, в сущности, немногое, что следовало показать, Карл от него не усвоил. К тому же Джакомо явно был не в духе, так как, очевидно, именно из-за Карла лишился вчера лифтерского места и теперь был придан в помощь горничной, что по каким-то соображениям, о которых он, впрочем, умалчивал, воспринималось им как бесчестье. Более всего Карла разочаровало, что лифтер, оказывается, лишь постольку имел дело с механикой лифта, поскольку нажатием кнопки приводил его в движение, тогда как ремонт двигателей и все прочие технические работы выполнялись гостиничными монтерами, так что Джакомо, например, за целых полгода службы ни разу не видел своими глазами ни машинного отделения в подвале, ни механизмов в самом лифте, хотя его, как он честно признался, это очень бы интересовало. Вообще это была монотонная работа, к тому же из-за двенадцатичасовых смен, попеременно то днем, то ночью, до того тяжелая, что, по мнению Джакомо, ее вообще невозможно выдержать, если не научиться хоть на минуточку иногда засыпать стоя. Карл на это ничего не сказал, но про себя подумал, что, наверно, именно это искусство и стоило Джакомо места.

Зато очень порадовало Карла, что лифт, который ему предстояло обслуживать, предназначался лишь для верхних этажей, и, значит, ему не придется иметь дело с богатыми постояльцами, самой капризной и привередливой публикой. Правда, на этом участке и всем тонкостям нового ремесла не обучишься, так что место это хорошо лишь для начала.

Первая же неделя работы убедила Карла, что лифтерская служба вполне ему по плечу. Латунные ручки, решетки и поручни его лифта всегда были отдраены до блеска, ни один из тридцати других лифтов не мог с ним тут соперничать, и они, наверно, сияли бы еще ослепительней, проявляй его сменщик хоть долю такого же усердия, вместо того чтобы пользоваться рвением Карла для прикрытия и поощрения собственной лености. Этот сменщик был урожденный американец, по имени Реннел, темноглазый форсистый парень с чуть впалыми щеками на гладком красивом лице. Предметом его особой гордости был элегантный костюм, в котором он в свободные от работы вечера, слегка надушившись, уходил в город, иногда он и в свою смену просил Карла подменить его вечером, ссылаясь на какие-то семейные обстоятельства и нимало не смущаясь тем, что его внешний вид подобным отговоркам никак не соответствует. Карл тем не менее вполне с ним ладил и даже любил, когда Реннел в такие вечера, перед тем как отправиться в город, неизменно останавливался перед ним возле лифта в своем нарядном костюме, еще раз бормотал какие-то извинения, натягивая перчатки на тонкие пальцы, и уж потом спешил по коридору к выходу. Хотя вообще-то, соглашаясь на такие подмены, Карл всего лишь оказывал дружескую услугу старшему товарищу по работе, что на первых порах считал только естественным, но вводить в привычку отнюдь не собирался. Ибо бесконечная езда в лифте вверх-вниз была все же достаточно утомительна, а уж и подавно вечером, когда ездить приходилось почти беспрерывно.

Вскоре Карл научился и коротким, но почтительным поклонам, которые полагалось делать лифтерам, а чаевые подхватывал на лету. Монеты мигом исчезали в кармане его жилетки, и по его лицу никто бы не смог догадаться, насколько щедрым или, наоборот, скупым было вознаграждение. Перед дамами он распахивал дверь с едва заметным налетом галантности и следовал за ними в лифт с подчеркнутой осторожностью, ибо они, оберегая свои юбки, шляпки и оборки, ступали обычно нерешительней, чем мужчины. В самом лифте он старался держаться как можно неприметней, стоя вплотную к дверцам спиной к пассажирам и ухватившись за ручки, дабы в момент остановки раздвинуть дверцы как бы внезапно, никого, однако, при этом не испугав. Редко кто из гостей, случалось, трогал его за плечо, чтобы о чем-то узнать, и тогда он стремительно оборачивался, будто только того и ждал, и ясным, четким голосом отвечал на вопрос. Несмотря на то что лифтов в отеле было много, довольно часто – особенно вечерами после театра или по прибытии некоторых скорых поездов – в вестибюле возникала такая толкучка, что он, едва выпустив наверху очередную партию пассажиров, стремглав летел вниз забрать следующую. В таких случаях у него имелась возможность, подтягивая проходящий через кабину трос, увеличивать обычную скорость лифта, что, впрочем, запрещалось техническим предписанием и вроде бы было опасно. Карл никогда этого не делал, везя пассажиров, но, выпустив их наверху и зная, что внизу ждут новые, он забывал о всякой предосторожности и перебирал трос резкими, равномерными рывками не хуже заправского матроса. Он прекрасно знал, что другие лифтеры поступают точно так же, и не хотел упускать своих пассажиров. Отдельные постояльцы из тех, кто живет в гостинице подолгу, что, кстати, отнюдь не было здесь редкостью, уже стали дружески улыбаться Карлу, показывая, что признали в нем своего лифтера, и Карл принимал эти мелкие знаки отличия хоть и без ответной улыбки, но с видимым удовольствием. В те часы, когда работы было не слишком много, он успевал выполнять и разные мелкие поручения, например, принести гостю, которому лень было возвращаться, позабытую в номере вещицу, – тогда он один взлетал в своем, в такие минуты особенно ему послушном лифте наверх, входил в чужую комнату, полную диковинных, по большей части никогда прежде не виданных им вещей, разложенных вокруг или висящих на вешалках, вдыхал незнакомый запах чужого мыла, духов, зубного эликсира и, найдя, несмотря на обычно весьма приблизительные указания, то, что нужно, ни секунды не задерживаясь, спешил обратно. Порой он весьма сожалел, что не может выполнять более серьезные поручения – для таких надобностей в отеле имелись специальные слуги и рассыльные, которые совершали далекие поездки на велосипедах и даже на мотоциклах, Карл же мог услужить гостям только мелкими побегушками из номера в ресторан или в игорный зал, да и то лишь при благоприятном случае.

Когда он после двенадцатичасовой смены, трижды в неделю в шесть вечера, еще три раза – в шесть утра, приходил с работы, он был настолько измотан, что, никого и ничего вокруг не замечая, сразу направлялся к своей койке. Койка стояла в спальном зале лифтеров, ибо госпожа главная кухарка, чье положение в отеле, видимо, было все же не столь влиятельно, как ему показалось в первый вечер, хоть и прилагала усилия, дабы раздобыть для него отдельную комнатенку, и усилия эти в конце концов, возможно, далее увенчались бы успехом, но когда Карл увидел, с какими это сопряжено трудностями и как часто ей приходится вести по этому поводу долгие телефонные переговоры с его начальником, тем самым чрезвычайно занятым старшим распорядителем, он сам предложил от этой затеи отказаться и убедил главную кухарку в серьезности своего решения, сославшись на то, что не хочет вызывать зависть других лифтеров этим ничем пока не заслуженным преимуществом.

Правда, чем-чем, а спокойным местом для сна назвать этот спальный зал было никак нельзя. Поскольку каждый из обитателей по-своему распределял двенадцать часов свободного времени на еду, сон, развлечение и побочные заработки, в зале постоянно бурлила жизнь. Одни спали, натянув на голову одеяла, чтобы ничего не слышать, но если все же кто-то просыпался от шума, то в ярости так истошно вопил, требуя тишины, что неминуемо разбудил бы и мертвеца, не говоря уж об остальных спящих. Почти у каждого парня была своя трубка, это считалось здесь особым шиком, Карл тоже завел себе трубку и вскоре пристрастился к курению. Но на службе курить не разрешалось, и, как следствие этого запрета, здесь, в зале, всякий, кто сколько-нибудь бодрствовал, всенепременно и дымил. Вследствие чего каждая койка тонула в своем облаке дыма, а весь зал в общем сизом чаду. Невозможно было добиться, хотя большинство в принципе эту идею с готовностью поддерживало, чтобы ночью свет горел лишь в одном конце зала. Осуществись это предложение – и каждый, кто хотел спать, мог бы спокойно предаться сну в одной, темной половине зала, – а это был большой зал на сорок коек, – тогда как остальные в освещенной части могли бы играть в карты, в кости и предаваться всем прочим занятиям, которым без света предаваться невозможно. Даже если чья-то койка оказывалась в освещенной половине зала, выспаться можно было бы на любой другой, благо свободных коек всегда было в избытке и никто не возражал против такого временного использования своего спального места. Однако не было ни одной ночи, когда удалось бы соблюсти это уже вроде бы всеми одобренное правило. Всегда находились, допустим, двое, которые, худо-бедно отоспавшись под покровом темноты, решали перекинуться в картишки, положив между собой на кровати доску и, разумеется, включив подходящую для такого случая электрическую лампочку, чей нестерпимый свет яркой вспышкой бил в лицо спящему соседу, отчего тот испуганно вскакивал. Конечно, сосед после этого мог еще некоторое время поворочаться с боку на бок, пытаясь снова заснуть, но в конце концов не находил ничего лучшего, как вместе с другим разбуженным соседом затеять свою партию в карты и включить еще одну лампочку. И, разумеется, все при этом нещадно дымили своими трубками. Были, впрочем, и такие, кто пытался спать любой ценой – Карл, как правило, принадлежал к их числу, – и, вместо того чтобы просто положить голову на подушку, клали подушку на голову или зарывались в нее изо всех сил, но как тут будешь спать, если ближайший сосед встает среди ночи, чтобы перед работой еще успеть в поисках развлечений прогуляться по городу, если он, громко фыркая и брызгаясь, начинает мыться под умывальником, установленным возле изголовья каждой кровати, если он не только надевает и при этом попутно чистит сапоги, но еще и притопывает, чтобы как следует в них влезть, – сапоги здесь почти все носили по американской моде, короткие, с широким голенищем, но почему-то очень узкие на ноге, – и под конец, недосчитавшись какой-то мелочи в своем туалете, попросту сдергивает подушку с головы спящего, который, впрочем, давно уже проснулся и, распираемый яростью, только и ждет повода наброситься на обидчика с кулаками. Но тут каждый был спортсмен, благо ребята все были молодые, в большинстве физически крепкие, и возможность помериться силами не упускал никто. Так что если среди ночи ты вскакивал, разбуженный внезапными криками, можно было не сомневаться, что где-нибудь поблизости, а то и прямо на полу возле твоей койки, ты обнаружишь сцепившихся в яростной схватке противников, а вокруг, при ярком свете электричества, стоящих на всех кроватях заинтересованных болельщиков в кальсонах и ночных рубашках. Однажды во время подобного ночного боксерского поединка один из участников рухнул прямо на спящего Карла, и первое, что тот увидел, раскрыв глаза, была кровь, ручьем хлеставшая у парня из носа и залившая всю постель, прежде чем Карл успел опомниться. Порой Карл все двенадцать часов проводил в тщетных попытках урвать хоть немного сна, как ни подмывало его разделить с остальными их беззаботные развлечения, – однако ему все время казалось, что они, остальные, получили в своей жизни какое-то перед ним преимущество, которое ему надо наверстывать прилежной работой и отказом от некоторых удовольствий. Так что хоть его – главным образом из-за монотонности работы – то и дело клонило в сон, он ни словом не посетовал ни главной кухарке, ни Терезе на обстановку в спальном зале, ибо, во-первых, от нее в общем-то все ребята страдали одинаково и никто по этому поводу особенно не скулил, а во-вторых, эти мучения, надо понимать, были неотъемлемой частью его лифтерской службы, которую ведь он именно из рук главной кухарки с благодарностью принял.