Текст книги "О единстве интеллекта против аверроистов (глава 1)"

Автор книги: Фома Аквинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Аквинский Фома
О единстве интеллекта против аверроистов (глава 1)

Фома Аквинский

О единстве интеллекта против аверроистов (глава 1)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Данный перевод представляет собой первую главу из небольшого сочинения Фомы Аквинского "О единстве интеллекта против аверроистов". Этот текст появился на фоне общего кризиса греко-арабской философии в парижском университете, когда парижский епископ официально осудил ее основные положения, идущие, на его взгляд, вразрез с христианской верой.

Надо сказать, что Фома был не первым, кто занялся проблемой развенчания теории двойственной истины или монопсихизма Аверроэса; последний полагал наличие одного-единственного интеллекта для всех и вечность мира. Еще Бонавентура в 60-х годах XIII века высказывается против "засилья" перипатететико-арабского философствования в университете, олицетворением которого был Аверроэс. До этого в 1254-1261 годах Альберт Великий пишет по заказу папы Александра IV "О единстве интеллекта против аверроистов". И хотя это сочинение только отсылает к Аверроэсу, а не рассматривает проблему монопсихизма в аристотелевско-арабской постановке вопроса, сама проблема присутствует имплицитно в общей экзистенциально-антропологической направленности рассуждения автора.

Таким образом, текст Фомы появился, с одной стороны, в противовес ранее упомянутым сочинениям, но, с другой стороны, он явно избирает мишенью своей критики неких так называемых латинских аверроистов, при этом до сих пор точно неизвестно, кого имеет в виду Фома, когда в своих рассуждениях обращается к аверроистам. На этот счет существует ряд любопытных гипотез. Одни исследователи считают, что этот трактат Фомы направлен против Сигера Брабантского и его сочинения "Вопросы об интеллектуальной душе", поскольку этот текст Сигера во многом проясняет структуру "О единстве...". Другие же рассматривают труд Сигера как детскую неловкую попытку письма, лишь указывающую на отсутствие у автора целостного представления об Аверроэсе и греко-арабской философии вообще. По мнению последних, "Вопросы..." датируются 1272-1274 гг., и являются довольно несамостоятельным сочинением, построенным на сведениях, во многом заимствованных у Фомы.

Но, так или иначе, "О единстве разума против аверроистов" Фомы Аквинского нельзя расценивать только как отклик на происходящие события: это сочинение также весьма гармонично вписывается в общую систему философии Фомы и находит достойное место наряду с другими трактатами. Проблематика интеллекта тесным образом связана с этическим учением Фомы об истине и благе (см., например, трактат "Об истине"). Ведь, с одной стороны, познавательная способность человека ориентирована на познание истины, а с другой стороны, именно через интеллект ведет дорога к благу, человек совершает благой поступок лишь в том случае, если он согласуется с интеллектом. Ложное и истинное, по словам Аристотеля, за которым Фома в данном случае строго следует, "не находятся в вещах [...] а имеются в мысли" [1].

Ю.В. Подорога

Глава 1

1. Как все люди от природы стремятся познать истину, так вместе с тем им присуще естественное желание бежать заблуждений или их, если представится такая возможность, опровергнуть. Из тех заблуждений наиболее неподобающим кажется то, которое происходит относительно интеллекта, потому что, именно благодаря интеллекту, мы способны познавать истину, не впадая в заблуждение.

Среди многих уже давно распространилось заблуждение относительно интеллекта, берущее свое начало из слов Аверроэса; последний пытается утверждать, что интеллект, который Аристотель называет возможным, а он сам неподобающим здесь именем "материальный", есть субстанция, по своему бытию отделенная от тела, и которая также никоим образом не объединена с ним как форма. Более того, он утверждает, что возможностный интеллект един для всех людей. Мы уже неоднократно писали по поводу этого заблуждения, но поскольку его приверженцы не прекратили бесстыдство противиться истине, мы намереваемся вновь написать против этого заблуждения так, чтобы явным образом его опровергнуть.

2. Сейчас нам нужно будет показать не то, что вышеупомянутое положение есть ошибка, противящаяся истине христианской веры; это может показаться любому вполне ясным. Но лишите людей разнообразия в отношении интеллекта, который единственно из всех частей души является неразрушимым и бессмертным, и отсюда последует, что после смерти ничего, кроме одной единственной интеллектуальной субстанции от человеческих душ не останется; и, таким образом, не будет распределения ни воздаяний, ни возмездия, и всякая разница между ними сотрется. Мы же намереваемся показать, что вышеуказанное положение не меньше противоречит основаниям философии, чем свидетельствам веры. Поскольку некоторые, как они говорят, незнакомы с мнениями латинян по этому вопросу, но называют себя последователями перипатетиков, тогда как сами ни разу не видели ни одной книги по этому поводу, за исключением книг Аристотеля, основателя школы перипатетиков, то мы покажем прежде всего, что вышеупомянутое утверждение полностью противоречит его словам и мнению.

3. Для начала нужно вспомнить первое определение души, которое дает Аристотель во 2-ой книге трактата "О душе", говоря, что душа есть "первый акт (1) физического тела, обладающего органами" [2]. Но чтобы кто-либо не сказал, что это определение относится не ко всякой душе, потому что выше Аристотель высказывался условным предложением, "если нужно обозначить нечто общее для всякой души" [3], что им представляется невозможным, нужно также обратить внимание на следующее за этим. А он говорит: "Итак, сказано, что такое душа вообще: субстанция, которая существует на основании формы (ratio), а это суть бытия такого-то тела" [4], то есть это субстанциальная форма (forma) (2) физического тела, обладающего органами.

4. Сама возможность утверждения, будто интеллектуальная часть из этого общего определения исключается, отклоняется тем, что Аристотель говорит дальше: "Итак, ни душа неотделима от тела, ни какие-либо части ее, если душа по природе имеет части, – это очевидно, ибо акт некоторых частей [души] есть [акт] самих [телесных частей]. Но, конечно, ничто в связи с этим не мешает, [чтобы некоторые другие части души были отделимы от тела], так как они не есть акты какого-либо тела" [5]; что можно подразумевать только о тех [актах], которые относятся к интеллектуальным частям, как, например, интеллект и воля. Из этого явственно следует, что некоторые части той души, которую он уже определил в общем как акт тела, являются по сути актом некоторых частей тела, и что некоторые другие не являются актом какого-либо тела. Действительно, как будет разъяснено ниже, одно дело, когда душа это акт тела, и другое, когда ее часть – акт тела. Поэтому в той же самой главе он доказывает, что душа это акт тела, благодаря чему некоторые ее части тоже акты тела, где он говорит: "Нужно применить к частям то, что было сказано" [6], то есть [то, что было сказано о целом].

5. Более того, благодаря тому, что следует далее, становится более понятным, что и интеллект включается в эту общность определения. В самом деле, так как он в достаточной степени обосновывал, что душа – это акт тела, ибо отделенная [от него] душа есть актуально живущая, однако, поскольку нечто может быть названо таковым [то есть живущим] актуально при наличии (praesentia) другого нечто, не только если то другое есть его форма, но и если оно – двигатель, как, например, могущее гореть актуально горит при наличии сжигающего или как способное двигаться при наличии движущего актуально движется: кто-нибудь может усомниться, так ли актуально оживает тело при наличии души, как нечто способное двигаться актуально движется при наличии движущего, или же как материя актуализируется при наличии формы, и, главным образом, поскольку Платон полагал, что душа соединяется с телом и не как форма, но скорее как двигатель и как управитель, что явствует из [слов] Плотина и Григория Нисского, которых я потому сейчас упоминаю, что они были не латиняне, но греки (3). Более того, сам философ усиливает сомнение, когда после предпосланного добавляет: "Кроме того, неясно, есть ли душа акт тела в том же смысле, в каком моряк – акт судна" [7]. Поскольку же после введения этого такое сомнение остается, он заключает: "Так, фигурально, пусть определяется и описывается душа" [8], ведь здесь он еще с уверенностью не установил истину.

6. Итак, чтобы избавиться от сомнения, он соответственно переходит к прояснению того, что наиболее достоверно само по себе и по смыслу (ratio) посредством того, что наименее достоверно само по себе, но более достоверно для нас – то есть посредством [рассмотрения] проявлений (effectus) души, которые и есть ее акты. Поэтому он сразу же отделяет действия (opera) души, говоря, что "одушевленное отличается от неодушевленного наличием жизни" и что многое причастно живому, а именно "интеллект, чувство, движение и покой в пространстве" [9], а также движение ради питания и роста, так что считается, что живет то, чему присуще нечто из вышеназванного. Затем, показав, как все это соотносится между собой, то есть, каким образом одно из того может существовать без другого, он заключает, что душа есть начало всего сказанного и что она "определяется – как своими частями вегетативной, чувственной, интеллектуальной и движением" [10], и случается, что все это содержится в чем-то одном, например, в человеке.

7. И Платон полагал, что в человеке существуют разные души, которые дают ему возможность осуществлять различным образом жизненные действия. И здесь его [Аристотеля] задевает новое сомнение: "А есть ли каждая из этих [способностей] душа" [11] сама по себе или некая часть души; и если все они части одной души, различаются ли они по своему смыслу или также пространственно, то есть в органах. Он добавляет, что "на одни [из этих вопросов] нетрудно" [12] кажется [ответить], но другие обладают сомнительностью. В самом деле, он указывает как на ясное на то, что относится к вегетативной душе и на то, что относится к душе чувственной, поскольку растения и некоторые животные продолжают жизнь, даже будучи расчлененными, и в любой части проявляются все действия души, существующие в целом. Относительно вызывающего сомнение он указывает, добавляя, что "относительно интеллекта и способности (potentia) к умозрению нет никакой очевидности" [13]. Он говорит это не из желания показать, что интеллект это не душа, как это превратно толкует Комментатор и его последователи, но это явно соответствует тому, что он говорил выше: "Другие обладают сомнительностью" [14]. Поэтому нужно понять: из этого неясно, есть ли интеллект душа или часть души; и если часть души, то отделена ли она пространственно или в уме.

8. И даже если он говорит, что еще нет очевидности, он, однако, проясняет это тем, что первое приходит на ум, и прибавляет: "Но, кажется, что это иной род души" [15]. Эту фразу нельзя понимать в том смысле, который ей превратно приписывает Комментатор и его последователи, что у Аристотеля якобы сказано, что интеллект называется душой (двухосмысленно) только как омоним (equivoce) или, что предыдущее определение не может ему соответствовать. Но как это нужно понимать, явствует из того, что следует далее: "И одно только это может существовать отдельно, как вечное [отдельно] от преходящего" [16]. Следовательно, иной род значит то, что интеллект кажется чем-то вечным, тогда как другие части души – преходящими. И поскольку преходящее и вечное, кажется, не могут сходиться в одной субстанции, похоже, что из частей души это одна, то есть интеллект, может быть отделенной, не от тела, конечно, как это превратно объясняет Комментатор, но от других частей души, так что они не могут сходиться в единой субстанции души.

9. А то, что это должно быть понято именно таким образом, вытекает из следующего: "А относительно прочих частей души из этого ясно, что они неотделимы" [17], то есть [неотделимы] ни по субстанции души, ни пространственно. Того, что было сказано, достаточно для разрешения вопроса, поставленного выше. И то, что имеется в виду не отделяемость от тела, но отделяемость одних способностей (potentia) от других, явствует из добавления: "по смыслу они – другие", то есть друг относительно друга. "Это очевидно: чувственная [способность] отлична от [способности] составлять мнения" [18]. И, таким образом, ясно, что то, что определяется здесь, отвечает на вопрос, поставленный выше. Выше же спрашивалось, отделяема ли одна часть души от другой части только в уме или же также и пространственно. Оставив открытым вопрос об интеллекте, о чем ему еще ничего не удалось определить, и так оставляя открытой эту часть вопроса, [Аристотель] ясно говорит о других частях души, что они неотделяемы пространственно, но по смыслу они другие.

10. Итак, раз установив, что душа определяется вегетативной, чувственной, интеллектуальной [способностями] и движением, он намеревается показать далее, что во всех этих частях душа соединяется с телом не в том смысле, в котором моряк соединяется с кораблем, но как форма. Итак, здесь он собирается определить, что есть душа в общем, потому что выше это было обрисовано фигурально. Это он доказывает посредством действий (operationes) души так: ведь ясно, что то, посредством чего в первую очередь нечто действует, есть форма деятеля. Так, например, говорят, что мы познаем душой и познаем при помощи знания, но [познание] при помощи знания первичнее, чем [познание] душой, поскольку мы можем познавать душой только в той мере, в какой она обладает знанием. И сходным образом говорят, что мы здоровы, и благодаря здоровью, и благодаря телу, но в первую очередь благодаря здоровью. Таким образом, очевидно, что знание есть форма души, а здоровье тела.

11. Отсюда он следует далее: "Душа есть то, благодаря чему мы прежде всего живем", говорит он в отношении вегетативной [способности], "благодаря чему мы ощущаем", – об ощущающей [способности] и "благодаря чему мы движемся", – о [способности] движения, "и благодаря чему мы мыслим", – об интеллектуальной [способности]. И он заключает: "Так что при всех обстоятельствах она будет неким смыслом и формой, а не материей или субъектом" [19]. Следовательно, ясно – то, что было сказано выше, а именно, что душа это акт физического тела – это он заключает не только по отношению к [способностям] ощущающей, движущей, вегетативной, но и по отношению к интеллектуальной. Следовательно, мнение Аристотеля было таково, что то, благодаря чему мы мыслим, есть форма физического тела. А чтобы никто не смог сказать: он не говорит здесь, что то, благодаря чему мы мыслим, есть интеллект в возможности, но что-то иное, – то это явно исключается тем, что говорит Аристотель в 3-ей книге "О душе", ведя речь о возможностном интеллекте: "Я подразумеваю под интеллектом то, посредством чего душа размышляет и постигает" [20].

12. Но прежде чем мы перейдем к словам Аристотеля из 3-ей [книги] "О душе", остановимся еще на том, что говорится во 2-ой [книге] "О душе", для того, чтобы в результате сопоставления его слов друг с другом стало очевидно, каково у него мнение (sententia) о душе. Ведь поскольку он дал душе определение в общем, то он начинает с разделения между ее способностями (potentia) говоря, что способности (potentias) души суть "ветегативная, [способность] ощущения, стремления, пространственного движения, размышления". И то, что [способность] размышления – это интеллект, вытекает из того, что он добавляет далее, объясняя разделение [животных]: "...иным также [присуща способность] размышления и интеллект как, например, людям" [21]. Следовательно, он полагает, что интеллект – это потенция (potentia) души, которая есть акт тела.

13. И то, что он назвал потенцию этой души интеллектом, и что, более того, вышеизложенное определение души обще всем вышеупомянутым частям, следует из его вывода: "Итак, ясно, что таким же образом при всех обстоятельствах – единым будет смысл души и [геометрической] фигуры: ведь как там нет фигуры помимо треугольника и производных от него [фигур], так и здесь нет души помимо вышеперечисленных [ее способностей]" [22]. Следовательно, не надо искать другой души, помимо той с вышеуказанными [способностями], которой обще определение, упомянутое выше. Аристотель больше не упоминает об интеллекте во 2-ой [книге], разве только добавив чуть ниже, что "совсем немного [существ обладают] рассуждением и размышлением" [23], то есть весьма малое количество, как будет видно в дальнейшем.

14. Но поскольку существует большая разница в отношении способа действия между интеллектом и воображением, он добавляет: "что касается созерцательного интеллекта, то речь о нем особая" [24]. В самом деле, он откладывает исследование этого вопроса до 3-ей [книги]. Чтобы никто не мог сказать так, как это превратно толкует Аверроэс, будто Аристотель потому говорит, что о созерцательном интеллекте речь особая, что интеллект "не есть ни душа, ни часть души" [25], но это исключает сразу же в начале 3-ей [книги], где он вновь берется за анализ интеллекта. Ведь он говорит "о части души, при помощи которой душа познает и разумеет" [26]. И никому не следует полагать так, будто это говорится только в отношении того, что возможностный интеллект отделен от интеллекта в действии, как пригрезилось некоторым. Ведь это сказано еще прежде, чем Аристотель стал доказывать существование интеллекта в возможности и интеллекта в действии: поэтому он говорит здесь интеллектуальная часть в общем, согласно чему он соединяет и действующий и возможностный, также как ранее во 2-ой [книге] он ясно отличил интеллект от других частей души, как уже было сказано.

15. И надо отметить удивительную тщательность и последовательность в анализе Аристотеля. В 3-ей [книге] он начинает свое рассуждение об интеллекте, [возвращаясь к вопросам], которые он оставил неопределенными во 2-ой [книге]. В отношении интеллекта ранее остались две неопределенные [проблемы]. Во-первых, отделяется ли интеллект от других частей души только по своему смыслу или также пространственно – [вопрос], оставленный им неопределенным, когда он сказал "относительно интеллекта и способности, к умозрению еще нет ясности" [27]. И он опять задается этим вопросом, когда говорит: "или он отдельно существует", то есть от других частей души, "или неотделим по величине (magnitudine), но лишь в уме" [28]. То, что он называет здесь отделимым по величине, не что иное, как то, что говорилось выше: отделимый пространственно.

16. Во-вторых, он оставил неразрешенным вопрос об отличии интеллекта от других частей души, сказав затем: "О созерцательном же интеллекте речь особая" [29]. Но он тотчас приступает к этому вопросу, когда говорит "необходимо рассмотреть, что это за различие он имеет" [30]. Однако он намеревается определить это различие таким образом, чтобы оно могло соответствовать либо одному, либо другому из двух предположений, то есть либо [интеллектуальная] душа отделяема от других частей по величине или пространственно, либо – нет. На это достаточно ясно указывает сам модус его речи. Нужно рассмотреть, говорит он, чем отличается интеллект от других частей души, отделяем ли он от них по величине или пространственно, то есть субъектно, или неотделяем [таким образом], но только в уме. Поэтому ясно, что он не намеревается показывать это различие, потому что интеллект – это субстанция, отделенная от тела, по ее бытию, а это не может соответствовать ни одному из вышеприведенных положений. Но он намеревается определить это различие в отношении способа действия, поэтому он добавляет: "и как происходит само мышление" [31]. Таким образом, благодаря тому, что мы можем извлечь из слов Аристотеля до сих пор, становится ясно, что он полагает, что интеллект это часть души, которая есть акт физического тела.

17. Но поскольку последователи Аверроэса, делая вывод из некоторых слов Аристотеля, пытаются показать, что его намерением было [показать], что интеллект это ни душа, которая является актом тела, ни часть такой души, то поэтому его последующие слова нужно исследовать с большей тщательностью. Тотчас же после поставленного вопроса о различии между интеллектом и чувством, он исследует, чем интеллект подобен чувству, а в чем от него отличен. Ибо выше он выделил два [вопроса] касательно чувства, а именно, то, что оно находится в потенции по отношению к чувственно ощущаемому и что оно претерпевает и разрушается от избытка чувственно ощущаемого. Вот что занимает ум Аристотеля, когда он говорит: "Если мыслить то же, что и ощущать, то он либо будет что-то претерпевать от умопостигаемого", в том смысле что интеллект станет разрушаться от избытка умопостигаемого, как чувство – при избытке чувственно ощущаемого, "либо он нечто другое в этом роде" [32], то есть, либо мыслить – это нечто в этом роде подобное тому же, что чувствовать, однако это другое, относительно того, что не есть претерпевающее.

18. Он тотчас же отвечает на этот вопрос, находя разрешение не в предшествующем, а в последующем, однако из предыдущего ясно, что этой части души "необходимо быть непретерпевающей", дабы не подвергнуться разрушению, подобно чувству, однако в ней есть некоторое другое претерпевание, согласно которому в общем смысле говорят, что мыслить значит претерпевать. И в этом мышление отлично от чувства. Но далее [Аристотель] показывает, в чем [мышление] сходно с чувством, так как надлежит, чтобы такого рода часть была восприимчивой к интеллигибельному виду, и чтобы она была потенциальной по отношению к такого рода виду, и чтобы это по своей природе не существовало актуально; как говорилось выше о чувстве, что оно находится в потенции по отношению к ощущаемому, а не в акте. И из этого он заключает необходимость того, чтобы возможно было сказать: "как чувственная [способность] относится к чувственно ощущаемому, так и интеллект – к умопостигаемому" [33].

19. Он приводит это [замечание], чтобы опровергнуть мнение Эмпедокла и других древних, которые полагали, что познающее одной природы с познанным, как, например, мы якобы познаем землю землей и воду водой. Однако, Аристотель показывает выше, что это неистинно по отношению к чувству, так как чувственная [способность] не есть в акте, когда ощущает, но всего лишь в возможности; и то же самое он говорит об интеллекте.

20. Впрочем, есть различие между чувством и мышлением, поскольку чувство не есть постижение всего, но зрение [познает] только цвета, слух звуки и т.д.; интеллект же есть просто познавание всего. Ведь древние философы, считая, что познающее должно быть соприродно познанному, говорили, что для того, чтобы душа познавала все, нужно, чтобы она была смесью из всех начал. Однако, поскольку Аристотель уже доказал, что интеллект по подобию с чувством, не есть в акте то, что он познает, но только в потенции, он от противоположного заключает, что "интеллекту необходимо, поскольку он познает все, быть не смешанным" [34], то есть не быть составленным из всего, как то полагал Эмпедокл.

21. И в этом месте он приводит свидетельство Анаксагора, ведущего, однако, речь не о том же интеллекте, но об интеллекте, движущем все [вещи]. Итак, как говорил Анаксагор, интеллект не смешан, для того, чтобы он мог управлять движением и разделением, так мы можем говорить о человеческом интеллекте, что ему следует быть несмешанным, чтобы он мог познавать все. И далее [Аристотель] доказывает, и буквально по-гречески это звучит так: "Ибо проявляющее себя внутренне будет препятствовать внешнему и преграждать ему путь" [35]. Это может быть понято по сходству со зрением: ибо, если бы цвет находился в самом зрачке, этот внутренний цвет мешал бы видеть внешний цвет и некоторым образом препятствовал бы глазу, чтобы он не видел другое. Также если бы какая-то природа вещей, познаваемая интеллектом, например, земля или вода, или холод и жара, и что-либо еще в этом роде, была бы присуща интеллекту, то эта внутренняя природа препятствовала бы ему в некотором роде, не позволяя познавать другое.

22. Поскольку [интеллект] познает все, [Аристотель] заключает, что происходит так, что ему самому не случается обладать какой-либо определенной природой из тех чувственно воспринимаемых вещей (natura), которые он познает "но он обладает только такой природой, потому что он есть возможностный" [36], то есть [находится] в потенции по отношению к тому, что он мыслит, насколько это заложено в его природе. Но он становится действительным, когда мыслит это актуально, подобно тому, как чувство в акте делает чувственно ощущаемое актуальным, о чем было сказано выше во 2-ой [книге]. Поэтому [Аристотель] делает вывод, что интеллект перед тем как мыслить актуально "не есть что-либо актуальное из существующего" [37]. Это противоречит тому, что говорили Древние, будто все существует актуально.

23. И так как он упомянул изречение Анаксагора, который рассуждает об интеллекте, властвующем над всеми [вещами], то чтобы не думали, будто его вывод касается того интеллекта, [Аристотель] применяет такой оборот речи: "Итак, то, что называется интеллектом в душе, (я подразумеваю под интеллектом то, чем душа рассуждает и постигает), не есть что-либо актуальное" [38] и т.д. Отсюда проистекают две [вещи]: во-первых, здесь говорится не об интеллекте, который есть некая отделенная субстанция, но об интеллекте, названном им выше потенцией и частью души, при помощи которого душа мыслит; во-вторых, сказанным выше он доказал, что интеллект не обладает актуальной природой: однако до сих пор он еще не доказал, не есть ли интеллект – сила (virtus) (4) в теле, как говорит Аверроэс, но тотчас же выводит это из посылок так, как следует: "Поэтому нет разумного основания [считать], что сам [интеллект] смешан с телом" [39].

24. И второе он выводит из первого, уже выше им доказанного, а именно, что интеллект актуально не имеет ничего от природы чувственно ощущаемых вещей. Отсюда ясно, что он не смешивается с телом, ибо если бы он смешивался с телом, то имел бы какую-либо из природ телесных, и вот что он добавляет: "Ведь иначе он станет обладающим каким-нибудь качеством, горячим или холодным, если бы, подобно [способности] ощущения, имел некий орган" [40]. Ибо чувство соразмеряется со своим органом и некоторым образом привязывается к своей природе. Поэтому, в зависимости от изменений органов, изменяется и деятельность чувства. Это понимается так: "[интеллект] не смешивается с телом", поскольку у него нет органа, как у чувства. А то, что интеллект, [существующий] в душе, не имеет органа, он проясняет высказыванием тех, кто утверждал, что "душа – это место видов (species)" [41], понимая это место в широком смысле для всякого воспринимающего [свойства], по обычаю платоников; не душе в целом свойственно быть только местом для видов, но лишь интеллектуальной [части]: ведь чувственно ощутительная часть не воспринимает виды сама по себе, но посредством органа. Часть же интеллектуальная не воспринимает через орган, но сама по себе. Равным образом она не есть такое место видов, которое имеет их в действительности, но только в возможности.

25. Поскольку он уже показал, что подобает интеллекту на основании его сходства с чувством, он возвращается к первому [вопросу], который гласил "надлежит интеллектуальной части быть ничего не претерпевающей" [42]. И с изумительной тонкостью он выводит из ее подобия чувству ее отличие. Таким образом, он последовательно показывает, что "чувство и интеллект суть непретерпевающие не в одинаковом смысле", так как чувство разрушается при избытке ощущаемого, но не интеллект при избытке умопостигаемого. И он указывает причину этого на основании доказанного выше: "поскольку чувственная [способность] не существует без тела, интеллект же отделен" [43].

26. Однако эти последние слова используют [аверроисты], для обоснования своего заблуждения, желая благодаря этому получить, что интеллект не есть ни душа, ни часть души, но некая отделенная субстанция. Но они быстро забывают, что несколько выше говорил Аристотель: ведь там говорится, что "[способность] ощущения не существует без тела, а интеллект [от него] отделен" [44], как сказал и выше, что интеллект стал бы "качеством или горячим или холодным, если бы подобно [способности] ощущения, имел некий орган" [45]. И на том же основании в этом месте говорится, что [способность] ощущения не существует без тела, интеллект же отделен, так как чувство обладает органом, а интеллект – нет. В этих словах Аристотеля наиболее ясным и несомненным образом проявляется, что его мнение о возможностном интеллекте было таково: интеллект – это нечто принадлежащее душе, которая есть акт тела. Однако интеллект, [существующий] в душе, не имеет никакого телесного органа, как имеют его другие способности души.

27. Каким образом возможно, что душа есть форма тела, а некоторая сила души не есть сила (virtus) тела, это нетрудно понять, если бы кто принял во внимание [происходящее] с другими вещами. Ведь мы видим во многих [вещах], что некоторая форма есть акт тела, смешанного из элементов, и которая, однако, имеет некую способность. Эта последняя не является способностью никакого другого элемента, но соответствует той форме на основании высшей причины, например, небесного тела: как магнит обладает способностью притягивать железо, а яшма – способностью сворачивать кровь. Постепенно, мы замечаем, поскольку есть формы большего [или меньшего] достоинства, что формы имеют способности все более и более возвышенные по сравнению с материей; потому наивысшая из форм, которая есть человеческая душа, имеет способность, которая полностью превосходит телесную материю, а именно интеллект. Таким образом, интеллект отделен, так как не является способностью, [находящейся] в теле; но он есть способность, [находящаяся] в душе; душа же есть акт тела.

28. Но мы не говорим, что душа, которой присущ интеллект, так превосходит телесную материю, что не имеет существования в теле, но что интеллект, который Аристотель называет потенцией души, не есть акт тела. И [мы не говорим], что душа есть акт тела через посредство своих способностей (potentia), но наоборот, что душа сама по себе есть акт тела, наделяя тело специфическим бытием. Но некоторые из ее способностей суть акты некоторых частей тела, осуществляющие их в некоторых действиях; так та способность, которая есть интеллект, не есть акт какого-либо тела, так как ее деятельность не происходит посредством телесного органа.