Текст книги "Быль и небыль. Русские народные сказки, легенды, притчи"
Автор книги: (Фольклор) Народное творчество
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Сват Наум
Жил на свете мóлодец. Парень ладный был – хорош, пригож, а именья – ни кола, ни двора, ни мила живота. Хлеба – что в брюхе, а платья – что на себе.
Вот он и раздумался:
– Долго ли мне бобылем мыкаться – на чужих дворах, при чужих полях? Видно, надо свой дом заводить. Да лиха беда – начало. Сам я молодой, а ум в голове и того моложе. Эх, были бы у меня живы покойник-батюшка али матушка-покойница, сказали б они мне, с какого краю начинать.
В таких мыслях шел раз парень по бережку. Видит – лодочка плывет, а в лодочке женщина – не так, чтобы древняя, не так, чтобы молодая. Бабушка – не скажешь, сестрицей не назовешь.
Снял парень шапку, покивал, помахал.
– Тетенька, – кричит, – а, тетенька! Пристань к берегу!
Подгребла женщина к берегу, спрашивает:
– Что тебе, молодец, надо?
– Да вот что, тетенька, была у меня на ручье мельница. Мельницу в разлив водой унесло, а жернова по воде уплыли. Ты, часом, не видела ли их?
– Тьфу, дурак! – говорит женщина. – Да когда же это жернова по воде плавали?
– Так-то так, тетка! – говорит парень. – Да все на свете бывает.
Плюнула женщина и оттолкнулась от берега, а он дальше идет. Прошел немного – видит: опять лодочка выплывает, а в лодочке – старичок.
– Эй, дедушка, не видал ли жернова? Мельницу у меня давеча унесло, а жернова по воде уплыли…
– А, так это твои жернова плавали? Видел я их вчерась, видел. Только они не вниз, а вверх по реке пошли. Вороти назад – не там ищешь.
Поклонился парень старичку и говорит:
– Нет, дедушка, где искал, там и нашел. Сделай милость, пристань к берегу!
Причалил старичок.
– Как тебя величать, дедушка? – спрашивает парень.
– Дед Наум.
– Ну, дед Наум, наставь на ум. Научи меня, как на свете жить.
Посмотрел на него старичок.
– А тебе, что ж, – говорит, – своего ума не хватает?
– Отчего не хватает? Как раз хватает, чтобы чужого призанять.
– Ишь ты какой! Ну, залезай в лодку, берись за весла, а я на корму сяду.
Поплевал парень на ладони, налег на весла, а старичок за руль взялся – правит. Ходко идет лодочка, как ножом воду режет.
– Ну, – говорит старичок, – сказывай, какая у тебя забота?
– Так и так, – отвечает парень, – один я на свете, нет у меня ни дома, ни родни…
– Что ж, это беда поправимая. Жениться тебе надо.
– Правда твоя, дедушка, женился бы я, да разве за меня выдадут? Какой у меня зажиток? Весь я тут.
– А что? – говорит старичок. – И этого не мало. Только надо за дело умеючи браться. Есть у меня невеста на примете – и собой хороша, и на работу проворна, и родители богатые – полон дом добра. Отца хлебом не корми, а похвастать дай.
– Ну, – говорит парень. – Разве такой за меня отдаст?
– Такой-то и отдаст. Погоди маленько, сам увидишь.
– Ах, дедушка, сосватай ты меня, дак будешь мне родней родного батюшки. Право слово – заместо отца почитать тебя стану.
Старичок говорит:
– Ладно, ладно, сосватаю. Подгребай-ка, братец, к берегу. Заночуешь у меня, а завтра, благословясь, и пойдем.
Вот утречком встали сват и жених, студеной водицей умылись и пошли себе.
Недолго шли, видят: дом – не дом, а хоромы! Двор большой, метен чисто, окошки светлые, и крыльцо с навесом.
Остановился жених, поглядел на свата: вперед ли идти, или назад ворочаться? Ворочаться-то будет жалко, а вперед идти – будто страшно. Не ровен час, прогонит хозяин.
А сват говорит:
– Ничего, не робей! Ничем ты его не хуже. Он нынче богат, а ты завтра богат будешь. У него дочка пригожая, дак пусть он ее за тебя отдаст, твои дочки еще приглядней будут. Он хвастаться горазд, а мы его и тут за пояс заткнем. Знай одно – держись веселей.
Заходят они в дом – хозяевам поклон, дочке особо. Хороша дочка – глаз не отвесть. Загляделся на нее парень и про хозяев забыл. Ну, да благо сват свое дело помнит: прямо к свадьбе разговор ведет.
Слушает его хозяин, потчует гостей винцом да закусочкой, а сам промежду прочим спрашивает:
– А что же вас двое только? Неужто больше никого и родни нет?
– Как не быть! Да если всю нашу родню и породу собирать, так два года надобно. Наши-то по всей России живут – здесь пашут, там рубят, там сети заводят, там стены кладут… Никак нельзя их от хозяйства отымать. А мы-то двое уж тут – и на свадьбе оба будем, коли дело сладится.
– Что ж, – говорит хозяин, – парень будто ничего… Да есть ли у него такой дом, как у меня? Ты погляди, сватушка, из какого лесу строено. Такого лесу и на дворец не ставят. Корабельный лес!
Встал сват с места, походил под стеною, погладил дерево ладошкой.
– Правда твоя, – говорит, – прочная постройка. Два века выстоит. А все не то, что у нашего жениха. Поверишь ли, почтенный, у него, когда бревна на дом возили, так в понедельник видишь, что комель везут, а в середу только вершина мимо прошла!
Покачал головой хозяин – не понять ему: то ли бахвалится сват, то ли смеется над ним.
– Вот что! – говорит. – Покажу я вам своего любимого конька. Дорого он мне стал, да я не жалею. Всем коням конь! И сбруя на нем под стать: до последнего гвоздика серебряная. Пусть-ка жених на таком коне за невестой приедет – отдам за него дочку, слова не скажу. А не приедет на таком коне, то и свадьбе не бывать.
Вышли они на крыльцо, и проводят перед ними коня. Не конь – загляденье! И сбруя на солнышке, как ручеек, блестит – смотреть больно!
Понурил голову жених, а сват ничего, не робеет.
– Ты, – говорит, – не думай, хозяин, что мы тебе врем, на сватовстве у тебя выпивши. А конь – что! Коня мы еще получше найдем. Приготовляйся к свадьбе.
Идут они домой. Жених только под ноги себе смотрит да кудрями трясет.
А свату все нипочем. Глядит весело и жениха утешает:
– Да полно ты! Не горюй! Все хорошо. Только что вот ехать нам не на чем. Да разве это задача? На свадьбу съездить и черт коня даст.
Едва слово обронил, а черт тут как тут.
– Дам, – говорит, – как не дать! Завтра и поезжайте! Вот приходите на зорьке сюда, к этому самому месту – все и будет готово.
На другой день пришли сват и жених, куда приказано, видят: стоит конь, да такой, что и во сне никому не приснится, и сбруя на нем золотая, так огнем и горит. А рядом – другой конь, малость по-тяжельше, и сбруя на нем наборная, с серебром. Это уж, видно, для свата. Сели они и поехали.
Диву дался хозяин, как увидел этаких коней.
«Ну, – думает, – значит, жених и вправду богатый, побогаче меня».
И порешил отдать за парня дочку.
Честным пирком да и за свадебку. Гостей созвали, в колокола ударили, повенчали молодых, а после венца, как водится, – веселье. Пьют, едят, песни поют… Под конец на лошадях кататься вздумали.
Хозяин говорит:
– Вот у моего зятя – конь! Такого коня и на свете нет!
Идут смотреть – вот те и на! И вправду нет коня – как не бывало! Даже слуху не слыхать. Да и сватов конь куды-то слинял.
Помертвел жених, а сват его в бок толкает: «дескать, прежде смерти ничего не бойся. Наше от нас не уйдет».
А сам шапку в руки.
– Что ж, – говорит, – честные гости, свадьба! Смотреть-то, выходит, некого, – свели коней. Да ведь недаром говорят: не то худо, что потерял, а то худо, что не хватился. Вы себе пейте, кушайте да веселитесь – ваше дело пир пировать, а мое дело – коней искать. Я женихов сват, я за него и в ответе.
Повернулся старичок, да и за ворота. Никто ему и слова сказать не поспел.
Вот идет он, идет – не путем, не дорогой, не полем, не лесом – а как ноги несут.
Идет и думает:
«И на что нечистому эдакие кони? Ему на козле скакать положено. Эх, знал бы дорогу, сам бы, кажись, в пекло пошел да и вывел оттуда лошадок наших».
Только сказал, глядь: перед ним большой камень. И под камнем нора.
Заглянул он в нору, – глубокая, так холодом и несет. Обогнул камень и пошел дальше.
Шел, шел, ни вправо, ни влево, а все прямо, да прямо. Смотрит: опять тот самый камень и нора холодом дышит.
Что за чудо? Он опять обогнул камень и дальше идет.
Идет-идет, идет-идет, – и пришел. Опять перед ним тот же камень, а под камнем нора.
– Ну, – говорит, – которую дорогу не обойдешь, не объедешь, та, стало быть, и прямая.
И, недолго думая, полез в нору.
На земле – день белый, солнышко, теплынь, а под землей холодно да темно. Ночная дорога – длинная. Притомился старичок, продрог.
«Что, – думает, – уж не повернуть ли мне назад?»
А тут, глядь, и кончилась нора: вышел он на простор.
Вышел и смотрит по сторонам, – как тут под землей нелюди живут? А как мы живем, так и они живут. Все у них есть – небо и земля, песок и вода, березки и камушки. Только чтó у нас черное, то у них белое, а чтó у нас белое, то черное. Всего-то и разницы. А так – худого слова не скажешь. И лес высоко стоит, и трава густо стелется – смотреть весело.
Идет сват Наум мимо поля по дорожке, – любуется на хлеба. Вдруг слышит: лошадь сгорготала! Он туда-сюда поглядел, так и есть – давешние кони! Забрались, татаре, в хлеб и хозяйствуют: не столько рвут, сколько мнут да топчут.
– А, голубчики, вот вы где!
Отломил он с березы ветку, выгнал коней на дорогу да и привязал их к дереву. А сам дальше пошел.
Идет, идет – видит, луга широкие, а на лугах стада пасутся. Справа-то все овцы, а слева-то все свиньи, и стережет оба стада змея. Свернулась на солнышке в три кольца и дремлет. А голову – нет-нет да и подымет: раз направо поглядит, раз налево.
Приметила змея незваного гостя да как зашипит… А сват, недолго думая, подобрал с земли острый камешек, прицелился и бросил. Свистнул камешек и будто ножиком голову змее срезал. Она и развернуться-то не поспела. А он дальше пошел.
Шел, шел, долго ли, коротко ли, а пришел наконец. Привела его дорожка к большому дому. Он – во двор. Пусто. На крылечко, в сени – никого! А в горнице шумно, гамно, посудой брякают, песни кричат… Хоть святых вон выноси!
Заглянул старичок в дверь: полным-полно. Народу – что людей! И все такие сытые, гладкие… Кто по-городскому одет, кто по-деревенскому, а у всех одежа чистая, хорошая. Бедных вовсе не видать.
И что за господа под землей живут? Поглядел он, поглядел, и екнуло у него сердце. Глаза-то у господ у всех, как у одного, – черные, без белка. Будто уголь черны, будто уголь горят. Ясное дело – черти!
Попятился старик, да поздно. Приметили его хозяева.
– А-а! – кричат. – Сват Наум пришел! Иди сюда, сват! Садись, сват! Там не доел – здесь доешь! Там не допил, здесь допьешь! Там не допел – здесь допоешь!
И уж за рукава его хватают.
Делать нечего, собрался он с духом.
– Хлеб да соль! – говорит. И шагнул через порог.
Раздвинулись черти, дали ему место на лавке.
– Ну, ну! – кричат. – Угощайся! Больше гостей на свадьбе, больше веселья.
Посмотрел сват по сторонам, покачал головой.
– Это разве свадьба, – говорит. – Были бы у вас поминки, тогда дело другое. На поминках-то оно водится, что в дому гости, а хозяин на погосте. А свадьба без молодых не бывает.
Перемигнулись черти черными своими глазищами, рассмехнулись. А один, горбатый, седой, говорит:
– Наши молодые покуда наверху, за своим столом сидят, а придет время – и за наш угодят. Дай срок!
– Какие же это молодые? – спрашивает сват.
– Эвона! Сам сватал, а не знает. Какие у вас, такие и у нас.
– Вон что! – Примолк сват. Сидит на лавочке, примечает. Ишь ты! Ведь и впрямь накрыт у чертей свадебный стол, да мало того, что свадебный, точь-в-точь такой, как наверху, у богатого тестя: там поросята молочные, и здесь – молочные, там уха с головизной, и здесь – с головизной, с чем там пироги, с тем и здесь пироги…
– А вот чего я в толк не возьму, – говорит сват, – какая вам радость чужую свадьбу справлять? Не великое веселье – во чужом пиру похмелье.
– Что за чужой пир? – отвечает горбатый. – Нынче наш праздник. Как узнает тесть, что у зятя ни гроша за душой, так и начнет он его поедом есть. А муж на жене станет сердце срывать, а жена муженька попрекать, а все втроем – свата дорогого ругать, ко всем чертям посылать… А нам того и надобно. Где свары да ссоры – тут уж наша пожива, наша добыча! Так-то, сватушка!
Тут один молоденький чертик обиделся, да как закричит:
– Какой это сватушка! Не он сватал, – я сватал. Кабы не дал я жениху коней на свадьбу, не едать бы вам нынче свадебных пирогов.
– Э, нет, – говорит сват. – Не тот мастер сватать, кто сватает конем, а тот, кто сватает умом. Были бы у меня такие лошадки, как у вашей милости, я бы за своего жениха царевну высватал, а не то что…
– Думаешь, умнее черта быть?
– Умней, может, и не умнее, а глупей – так, может, и не глупее!
Подмигнул молодой черт всему своему проклятому братству и говорит:
– Что ж, давай потягаемся, кто кого умней. Загадаю я тебе загадку. Угадаешь – полную шапку золота насыплю и домой отпущу. Не угадаешь – останешься здесь на веки вечные, служить мне будешь! Идет?
– Идет.
– Ну, вот тебе загадка: с копытами, а не конь, с хвостом, а не пес, с рогами, а не козел, о двух ногах, а не человек. Угадаешь?
– Как не угадать! – отвечает сват. – Обидно даже! Видно, вы наш умок ни во что не считаете.
– Да ты не финти! Говори, коли гадал!
– Что ж говорить? Где загадка, там и отгадка. Самая это ваша милость в полной форме.
Захохотали черти. Копытами стучат, рога расправляют, хвосты кажут. Смотреть страшно!
Зажмурился сват Наум, встал с места – и к дверям.
А молодой черт его за полы хватает.
– Погоди! – кричит. – Эта загадка и вправду легкая. Я тебе другую загадаю.
Рассердился сват.
– Это против уговору, – говорит. – Ну, да ладно. Хочешь умом хвастаться, хвастайся. Только уж теперь мой черед. Я загадку загадаю, а ты отгадывай.
– А заклад какой?
– Да все тот же: отгадаешь, останусь у вас навечно копыта твои чистить, не угадаешь, мне вольная воля, да шапка золота, да в придачу, что спрошу. Идет?
– Идет.
– Ладно. Слушай. Шел я путем-дорогой, видел: добро добро топчет. Взял я добро да и выгнал добром добро из добра. Добро из добра от добра убежало. Угадывай!
Стоит черт, с копыта на копыто переступает.
– Что? – говорит. – Как ты сказал? Добро добром из добра… Ума не приложу… Это, видать, от Писания. Нам, чертям, эдакое и угадывать зазорно.
– Стало быть, не знаешь? Ладно, мой заклад. Или, может, хочешь – еще одну загадку загану? Угадаешь – все насмарку, у тебя останусь. Не угадаешь – уйду и что приглянется с собой возьму. Идет?
– Идет.
– Слушай. Шел не путем, не дорогой, видел: зло добро стережет. Взял я зло да злом зло и ударил. От того зла злу конец пришел. Угадаешь?
Мнется черт, хвост ниже земли опустил.
– Это, – говорит, – опять от Писания. Откуда мне знать?
– Стало быть, мой заклад?
– Выходит, твой!
– Ну, сыпь золото в шапку!
Насыпал черт полный картуз до самого верху.
– А в придачу-то что берешь? – спрашивает.
– А тое самое добро, что из добра выгнал.
– Да полно тебе загадки загадывать – толком говори!
Засмеялся сват.
– Видел я, – говорит, – давеча в хлебах лошадок наших свадебных. Взял добрую погонялку да и выгнал добро из добра. Вот мне этих коньков за первую загадочку и пожалуйте.
– Ладно, пусть твои. А за вторую что?
– А как шел я к вам, так приметил два стада: справа-то все овечки, а слева-то все свинки. И сторожит оба стада змея. Вы уж не гневайтесь – змейку-то я камешком прикончил. У вас, чай, и без нее этого зла довольно. А свинок да овечек мне бы с собой прихватить!
– Ишь ты, хитрый какой! – говорят черти. – Да что с тобой поделаешь, бери!
Поклонился сват.
– Счастливо оставаться! – говорит. И на крыльцо.
Смотрит – что такое? Пусто кругом. Ни тропы, ни дороги, – одна трясина.
– Как же быть-то? – спрашивает сват. – Где у вас тут обратная дорога?
– А на что нам обратная дорога? – говорят черти. – От нас обратно не ходят.
– Да ведь мне наверх надо! И со всем добром. Неужто мне здесь на коне гарцевать да свиней пасти.
Усмехаются черти:
– А что тебя держит? Иди. А не хочешь идти – на коне скачи. Ишь, кони-то у тебя какие! Царские!
Призадумался сват Наум.
– Так, – говорит. – Кони царские, стада барские, а идти, видать, некуда. Ну, что ж, останусь у вас век вековать.
Достал он из кармана веревочку и дает один конец молодому черту.
– Подержи-ка, братец!
Тот удивился, взял. А сват Наум так и эдак веревочку натягивает, то вдоль, то поперек.
– Отсюда – туды – две сажени, – говорит. – Оттуда – сюды – три…
– Ты что это меришь? – черти спрашивают.
Поглядел на них сват Наум скóса.
– Как это что? – говорит. – Местность мерю. Келейку ставить хочу. А поживем да попривыкнем, так и цельный монастырь построим. Чай, у вас не праведники живут, а грешники. Надо же им грехи-то замаливать…
Всполошились черти.
– Пошел ты от нас прочь, – кричат, – со своим с монастырем. Навязался на нашу голову! Гоните его, братцы! Гоните! Что смотрите!
Да как дадут ему в спину пинка…
Перышком взвился сват Наум и полетел. Сколько летел – неизвестно, куда летел – неведомо… Закрылись у него от страха глаза, и ничего он не видел. Только слышал, как ветер в ушах свистит.
И вдруг, батюшки-светы! Летел будто вверх, а упал вниз. Брякнулся оземь и открыл глаза.
Видит – полная ночь кругом, с неба месяц светит, и стоит он перед теми самыми воротами, откуда днем ушел. Рядом кони дремлют, а свиньи да овцы по всей дороге полегли – конца краю не видать. Ну, он хозяев будить не стал, а дождался утречка. Чуть солнышко встало, заходит в дом и говорит:
– Вот что, хозяева, пришел я к вам не без горя, да и не без радости. Пока мы здесь свадьбу играли, погорел женихов двор. Как есть – погорел, до щепочки. Только и выручил я из пекла, что овец, да свиней, да жениховых коней, да вот старую шапку и золота охапку. Получайте свое!
Потемнел было тесть. «Вот, – думает, – выдал дочку за богача, а он – погорелец. Приведет в дом пару овец да паленую свинью – и взятки гладки».
А как вышел за ворота, да поглядел – сразу и обмяк.
– Зятюшка, дорогой, – говорит, – не горюй, оставайся у меня в доме жить. Мне же и с дочкой расставаться жалко. В тесноте, да не в обиде…
Поклонился зять тестю:
– Твоя воля, батюшка. Останусь. Только я ведь не один. Мой сват мне заместо отца родного, я без него и шагу не ступлю.
– А мы и ему поклонимся, – говорит тесть. – Кланяйся, дочка, проси свата нашим домком не побрезговать.
Молодая кланяется, а молодой еще ниже.
– Оставайся с нами, сват Наум, наставляй нас на ум!
Ну что ж, погордился сват, сколько следует.
«Что вы да что вы!» – говорит. А потом и согласился.
Так и зажили они вместе тихо да мирно – себе и добрым людям на радость, а чертям – нáзло.
Петров день
Вот, говорят, в прежние-то времена Господь часто по земле ходил. Примет какое ни на есть мирское обличие и ходит меж нас, грешных, сердца испытует.
Неспорно, нынче в эдакое плохо верится. А как подумаешь, дак ведь и вера – тоже! Дело темное! Недалеко ходить – было времячко, что люди – вон по железной дороге ездить опасались, картошечку кушать отказывались, табак курить за грех почитали. Верится, ай нет? А ведь было!..
Ну вот, стало быть, соскучился Господь на небесах. Мудреного нет: тоже, поди, человеком был. Какая ни есть, а прилюбилась ему, значит, земля.
Он и говорит апостолу Петру:
– Петр, а Петр, давай-ка мы с тобой, братец, на землю сходим, поглядим, как там да что. Ну! Какое твое мнение?
Апостол Петр отвечает:
– Сходить-то можно, да вот служба как? Мне райские двери сторожить надо.
– А что – двери? Не убегут двери.
– А ключи куда?
– Ключи на гвоздик повесь.
– А возьмет кто?
– Ну, кому тут взять! Народ кругом праведный.
А Петр-апостол сомневается:
– Праведный, праведный! Как соблазну нет, так и праведный. А как найдет искушенье, откуда и грешники взялись! Нет уж, лучше не искушать. Бес, он тоже силен!
Покачал головой Господь:
– Маловер ты, Петр. Был маловер, маловер и есть. Ну, коли опасаешься, под порог спрячь. Вон щелочка-то…
– Разве что под порог!..
Спрятал апостол Петр ключи под порог, щелку щепочкой заткнул, и пошли себе.
Ну вот, значит, идут они в самом то есть рабском виде: лапотки плохонькие, одежонка еле держится, на боку – сума…
Апостолу было обидно.
– Что ж это мы, – говорит, – Господи? Хуже последнего нищего?..
А Господь ему:
– А как в Писании про последних-то сказано?
– Последние будут первыми.
– То-то!
Апостол и примолк.
Ну, вот ходят это они, смотрят, разговоры разговаривают. Где утешут, где присоветуют, где просто слово доброе скажут, – время-то и бежит.
На ночь глядя пришли они в деревню.
Притомился Господь. Сел у крайней избушки на завалинку и говорит:
– Постучись, Петр. Авось либо ночевать пустят.
Изумился Петр-апостол.
– Полно те, Господи! В эту избенку-то ночевать!
– А чем тебе избенка нехороша?
– Да ведь бедность, Господи! Хуже этой избы, кажись, во всей деревне нет. Того и жди – развалится.
– Стоит покуда.
– Нет уж, Господи, воля твоя, а я в другую избу постучусь.
– Это в какую же?
– А вон отсюда видать – не изба, хоромы! Там и ночевать пристанем.
– Да ведь не пустят!
– Как не пустят? Там и места и добра – всего много. А здесь, прости Господи, – босоты да голоты понавешаны шесты. Анбары – ветром полны.
Махнул рукой Господь:
– Ладно уж. Покуда не научишься, умен не будешь. Ступай, стучись.
Пошел апостол Петр. Пошел да и пропал. Час ходит, другой ходит… Уж на что Господь долготерпелив, а и то соскучился, вздремнул на завалинке.
А времячко-то идет. Вовсе темно стало, холодно – ночь полная… Тут и воротился апостол Петр. Сел подле Господа одесную и молчит, разбудить боится. Да Господь и в тишине слышит. Открыл глаза, оборотился к апостолу и спрашивает:
– Ну что, Петруша? Пошли ночевать?
– Да куды, Господи? Правда твоя – не пускают ведь. Почитай, всю деревню обошел, только и слышал: «Проваливай, да проваливай! Много вас таких-то!» А того и не знают, что един Бог в небе…
– Ну а в том, богатом-то доме как? В хоромах-то?
– И не спрашивай, Господи! Так обругали, что и сказать совестно. И побирушки-то, и воры, и бездельники… Мне, апостолу, и повторять зазорно. Истинно – нет стыда у людей: корки жалеют, углы берегут… А ведь хозяйство какое богатое!
Вздохнул Господь:
– А что в Писании-то про богатых сказано?
– Легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в Царствие Божие.
– То-то. Забыл ты Писание, Петр!
– Помилуй, Господи! Да меня ночью разбуди, я каждую букву помню.
– Что ж ночью? Во сне ума не надобно. Ты днем помни.
Встал Господь и постучал в дверь:
– Милость ваша… родителям Царство Небесное… Пустите странников ночку переночевать.
Глядь – отворили дверь.
Вышла на порог хозяйка.
– Заходите, странички, заходите, Господь с вами… Ночка-то нынче холодная, росная… Грейтесь!
Зашли. Поглядел апостол кругом: ох, бедно живут! Корочку попросить – и то стыдно.
А хозяйка уже хлопочет, на стол собирает.
– Вот, – говорит, – хлебца краюшечка, вот – кваску, вот – капустки. Не осудите, странички. Был хозяин жив, все у нас было. А нынче сами едва перебиваемся.
Кланяется ей Господь:
– Спасибо, хозяюшка! Много довольны.
А Петр-апостол не вытерпел.
– Эх, – говорит, – горяченького бы сейчас! Озябли мы!
Призадумалась хозяйка. На печку поглядела, на ребятишек, на странников… А потом и говорит:
– Видно, не зря вас Господь нынче-то привел. Завтра у нас праздник – Петров день. Престол справляем. Так я для праздника ребятишкам-то похлебки наварила. Да авось и без похлебки сыты будут. Кушайте, странички, на здоровье. В печке-то не простыло.
Подала на стол чашку с похлебкой и маслица влила.
– Надо бы, – говорит, – побольше, да нету больше. Не осудите.
– А завтра что есть будете? – апостол спрашивает. – В Петров-то день?
– А что Бог пошлет…
Взялись они за ложки.
– Петр, а Петр? – Господь говорит. – Ведь хороша похлебка?
А Петр-апостол только усмехается.
– Это, – говорит, – батюшка, с голоду так оказывает. А хорошенько распробовать, так и слова доброго она не стоит, похлебка эта. Варена на праздник, а вовсе постная, жиру и не видать.
Поглядел на него Господь строго.
– Ой ли? – говорит. – А ну, считай, сколько в чашке глазков плавает. Со вниманием считай!
Стал считать апостол.
Считал-считал, сбился.
– Тьфу, прости Господи, – говорит, – да разве их сосчитаешь! Ведь не монета – масло! В очах рябит…
– Ну, коли рябит, круглым счетом говори!
– Круглым счетом – до сотни будет.
– Не меньше?
– Да и не больше.
– Ладно. Подай мне суму.
Подал суму апостол Петр, а Господь пошарил в ней рукой и достает горсть золотых. Положил на стол.
– Считай, Петр, не масло – монета.
Тот сосчитал.
– Ровно сто будет.
– Не меньше.
– Как раз.
– Ну, – говорит Господь вдовице, – это тебе, голубушка. Прими, сделай милость.
А та не берет.
– Господи! За что же это?
– А за похлебку. Сколько глазков – столько и монет.
– Что ты, батюшка! Да разве оно стоит?
– Стоит, милая, стоит, не сомневайся. Еще мы у тебя в долгу – дай срок, разочтемся. А пока суд да дело, покажи-ка ты нам, где ночь ночевать. Устали мы.
Уложила она их как могла. И сама в уголочке прикорнула. Спит и не спит: от радости, как от горя, плохо спится. «Чем, – думает, – завтра гостей своих потчевать буду?»
Утречком, чуть свет, вскочила она, один золотой в кулак, и скорей – к богатой соседке.
– Акимовна, благодетельница, продай ты мне мучицы, сделай божецкую милость! Да яичек, да сметанки, да молочка…
– Ишь ты! Продай! А платить чем будешь?
Та ладошку-то и раскрыла.
– Вот, – говорит.
Акимовна аж глаза распахнула.
– Где взяла? Клад нашла, что ли?
– Клад не клад, а вчерась, под самую под полночь… – и рассказала соседке про странников все как было.
Та и взвилась:
– Ах-ти мне, горе какое! Ведь и ко мне вечор странники эти стучались. Прогнала я их, матушка, сама прогнала, голубушка. Кто ж их, разбойников, знал. Деньги-то в суме не светят.
Отсчитала она соседке яичек десятка два, что помельче, сметанки отлила, что пожиже, да и говорит:
– Кумушка, голубушка, что ж тебе на них, иродов, разоряться! Вчера кормила и нынче кормить будешь? Дай-кось я их к себе покличу. Люди, видать, святые – от них и в дому светлее, и в мошне полнее.
Накинула платок на плечи – и к бедной соседке.
Стала на пороге – кланяется:
– Странички, люди божьи! Не погневайтесь! Милости прошу к нашему шалашу. Откушайте нашего хлеба-соли, ради Петрова дня.
Поклонились ей в ответ странники, с хозяйкой попрощались и пошли.
Привела их Акимовна в свои хоромы, за стол усадила. Сама ног не чует, вкруг стола так и летает. Что есть в печи – на стол мечи! Двенадцать перемен подала: три каши, блины, пироги, рыбное, студень, лапша… А уж щи-то, щи! Эдаких щей и царь не едал, – со свининой, с салом, и такие-то жирные, что будто ледком их подернуло.
Ест апостол Петр, похваливает.
– Вот это, – говорит, – полдник! Не чета вчерашнему ужину.
– Неспорно, – Господь отвечает, – вчерашнему не чета!
А сам, почитай, и не ест. Так только – попробовал.
Ну вот, погостили они у этой хозяйки, помолились, поклонились, – идти хотят.
А хозяйка на суму поглядывает.
– А что ж, – говорит, – благодетели! Милостивцы! Неужто ж вы меня не одарите? Уж так я вам угождала, так старалася…
– Отчего не одарить? Петр, сосчитай, сколько во щах глазков плавает?
Поглядел в миску Петр-апостол.
– Ох, – говорит, – щи! Жирней жирного! Тут и считать не мудрено: одно око на всю миску, да зато – во всю миску.
– Ладно, – говорит Господь.
Опустил он руку в суму, достает монету. Одну монету, да зато большую, тяжелую – медную!
– Вот, – говорит, – хозяюшка! Прими! Какое угощенье – такая и плата.
И пошел себе. Апостол Петр за ним.
А хозяйка как стояла на пороге, так и осталась стоять. Может, и посейчас стоит.
Вот идут Господь с апостолом по дороге. Качает головой апостол, под ноги себе смотрит, думает.
– А что, – говорит, – Господи, спросить я тебя хочу.
– Спроси, Петр.
– Да вот не возьму я в толк: как это так? Вчерашняя-то похлебка дрянь была, а мы за нее сто золотых отдали. А сегодняшние щи, прямо сказать, – золото, а мы за них один медяк пожертвовали. Справедливость-то господня где? Гляжу, а не вижу.
Вздохнул Господь:
– Эх, Петр, Петр, туда ли смотришь? Поверху ты глядишь, а поверху, известно, один жир плавает. Ты поглубже, поглубже зачерпни – со дна.
– А что на дне-то? Капуста?
– Нет, другого огороду овощь! Да что ж ты? Апостол! Капусту разглядел, а душу человечью не приметил. Сам-то посуди. Похлебка вчерашняя – дрянь, говоришь? Ну, верно, дрянь – похлебка, да зато баба – золото. А сегодняшние щи – золото, да баба – дрянь. Уразумел?
Ничего не ответил Петр-апостол. Сумный идет, раздумчивый.
– Ты чего? – спрашивает Господь. – Какая у тебя печаль?
– Да что, – отвечает апостол, – хожу я по стопам твоим с младых ногтей и о законе твоем размышляю день и ночь, а мудрости твоей никак не постигну. Хоть бы мне денек один – от восходу до закату – в твоем звании побыть. Может, и я бы, скудоумный, умудрился.
Усмехнулся Господь.
– Будь, – говорит, – по-твоему. Нынче ты именинник – надо тебя почтить. Господствуй, пока солнышко на покой не уйдет. Милуй, карай, молитвы принимай. С чего начинать станешь?
– В церкву пойду, – апостол говорит. – Молитвы принимать.
– Ладно, пойдем.
Пошли они. Идут лугом. А на лугу гусей! гусей! – как снег выпал. Травы не видать. И стережет гусей баба.
Приметила она странников и кричит:
– Страннички, а страннички! Вы не в церкву ли?
– В церкву.
– Погодите, и я с вами. Петру-апостолу свечку поставить.
Погладил апостол бороду.
– Похвально, тетка, – говорит, – пойдем. Только гуси-то твои как? На кого оставишь? Кто их без тебя беречь будет?
А баба не сомневается.
– Пусть, – говорит, – Господь бережет. Он всевидящий, доглядит.
Тот так и стал. А Господь эдак тихонько, под самое ухо, говорит ему:
– Ну, брат, не постыди упования.
Что тут будешь делать? Сел Петр-апостол на пенек и весь денек – до закату солнечного – гусиную обедню слушал. А как солнышко на покой ушло, воротилась баба.
– Слава тебе, Господи, – говорит, – целы мои гуси!
Встал апостол, размял ноги и говорит ей строго:
– Ты, баба, вот что: ты на Бога-то уповай, да и сама не зевай. Мыслимое ли дело, чтобы Господь за тебя гусей стерег. Ныне ты его в гусятнике поставишь, а завтра куды? К печке? Щи варить? Ой, баба! Смотри у меня!
И пошел себе. А Господь уже при дороге стоит. Ждет.
– Ну что, Петр, – спрашивает, – умудрился?
– Да вишь, как оно обернулось, Господи, – Петр отвечает. – Большую власть ты мне дал, да на малые дела.
– А Богу и малое не малó, и великое – не великó.
– Темны слова твои, Господи.
– А ты вникай. Слова темны, да мысли светлы.
И пошли дальше. Господь – впереди, апостол – позади, как полагается. А на селе праздник, пьют, гуляют… Там – на гармони играют, там – песни поют.
Вот остановился Господь под окошечком и слушает.
А в доме поют, да так славно, – и про дороженьку, и про березыньку, и как дéвица мóлодца полюбила…
Опустил голову Господь, внемлет. И апостол рядом стоит, тоже слушает.
Про березыньку послушал и про дороженьку послушал, а как запели про дéвицу да про мóлодца – дале пошел. Уж больно песня-то мирская.
