355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Флавиус Арделян » Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира » Текст книги (страница 1)
Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира
  • Текст добавлен: 4 августа 2021, 12:03

Текст книги "Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира"


Автор книги: Флавиус Арделян



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Флавиус Арделян
Скырба святого с красной веревкой
Пузырь Мира и не’Мира

Copyright © Flavius Ardelean

© Наталия Осояну, перевод, 2021

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Скырба святого с красной веревкой

Пролегомена к «Трактату о сопротивлении материалов», содержащая сведения о рождении, жизни и смерти Святого Тауша

а именно его приключения от Гайстерштата до Мандрагоры: что он делал, что говорил, что видел и что чувствовал между Миром и не’Миром.

Поведал скелет Бартоломеус Костяной Кулак

Записал Флавиус Арделян

Эта история о дружбе

посвящается Алексу Мюнтцу



Кто может назвать мертвым того, чьи слова все еще вынуждают нас умолкнуть и чьи чувства по-прежнему движут нами?

Клайв Баркер. Сотканный мир

Пасмурным зимним утром, где-то по дороге между Каркарой и Тодесбахом, простенькая кибитка рассекала надвое заснеженное поле. Путь, проложенный в давние времена до Адоры и Вислы, идущий через Альрауну и Изворул-Бабей, дремал, притаившись под снегом, и лишь тот, кто уже бывал в здешних местах, знал, куда надо поворачивать и что лежит в каждой из сторон света – потому нередко случалось так, что тут или там какой-нибудь усталый пилигрим останавливался, потеряв ориентиры, и ждал, не покажется ли путешественник, едущий верхом, а то и, если удача смилостивится, ведущий в поводу еще одну лошадь, чтобы можно было поскорей убраться с этого поля.

Так уж вышло, что удача нашего путника притомилась и задержалась поблизости, чтобы отдохнуть: увидел он издалека кибитку и фигуру в длинном сером одеянии, восседающую на дощатом передке с поводьями в руках, правящую исхудалой клячей, которую годы не пощадили. Подъехав к путнику, возница остановил повозку и взмахнул костяной рукой – поприветствовал собрата по странствиям.

– Куда? – спросил он.

– В Альрауну, – тотчас же был ответ.

– А-а, Альрауна. Я как раз туда и направляюсь, дорогой путник, – проговорил возница и лишенными плоти пальцами указал на кучу ветоши и всякого тряпья у себя за спиной, где что-то было спрятано. – В тех стенах мне предстоит вернуть один тяжкий долг.

– Подвезешь? – спросил путник.

– А как иначе, дружище, как иначе?

Останься на черепе, что виднелся под капюшоном, хоть клочок кожи, эта кожа собралась бы складками, изображая улыбку.

– И сколько ты с меня возьмешь, славный возница? – спросил путник, в ответ на что скелет заявил, дескать, не время и не место для таких разговоров, лучше побыстрей забираться в кибитку, пока поле напрочь не засыпало снегом, а о плате можно поговорить и по дороге к стенам Альрауны.

– Смотри, возница, не обмани меня – не ровен час, запросишь больше, чем я могу дать.

Скелет заверил путника, что никогда не просит больше, чем человек может отдать, и вообще – его плата по силам любому.

– На дорогу уйдет пять дней, считая время на отдых и сон, – прибавил скелет, – только ты учти, дорогой путник, что я по натуре рассказчик, и мне нравится коротать долгий путь, повествуя байки выдуманные и байки правдивые, а моя выдумка может быть чьей-то правдой или наоборот, так что, коли запутаешься, кто есть кто и о чем вообще речь, не пугайся – это всего лишь правдивая выдумка и выдуманная правда.

– Толика баек еще никому ни разу не навредила, – сказал путник и услышал, как скелет клацает зубами, торчащими из голых челюстей, – не от холода, а, судя по всему, от смеха. Путник замолчал и вознамерился слушать.

Забравшись на передок кибитки, на место подле скелета, он бросил взгляд назад, пытаясь по очертаниям догадаться, что скрывается под кучей тряпья. Не догадавшись, спросил:

– Что ты везешь братьям в Альрауне?

Но на это скелет ответил, дескать, не твое дело, дорогой пилигрим.

– Скверно смотреть назад, – прибавил он. – Ничего там нет хорошего. Лучше устреми взгляд свой зоркий – ох, прости, я только сейчас заметил, что у тебя только один глаз, – на дорогу, да навостри уши, ибо я поведаю тебе самую примечательную историю из всех, какие случались в этих краях.

– Это какую, возница? – спросил одноглазый.

– Я расскажу тебе про Альрауну, которая раньше звалась Мандрагорой [1]1
  Альраун – существо, обитающее в корнях растения мандрагора, согласно поверью, бытовавшему в Средневековой Европе. – В этой части здесь и далее прим. перевод.


[Закрыть]
, чтобы ты изведал историю города, прежде чем подъедешь к его воротам; расскажу, как воздвигли ее неустанным трудом потомки мэтрэгуны [2]2
  Мэтрэгуна (mătrăguna) – в строгом смысле слова, румынское название белладонны (красавки). Однако исторически сложилось так, что оно используется в народе как синоним все той же мандрагоры, косвенным подтверждением чему может служить книга известного румынского историка и писателя Мирчи Элиаде «Zalmoxis, The Vanishing God» («Залмоксис, исчезающий бог»), изданная на английском языке: одна из ее глав именуется «Культ мандрагоры в Румынии», в то время как в стихах, приведенных параллельно на румынском и английском, встречается именно «мэтрэгуна». О причине путаницы с названиями двух растений нет единого мнения – возможно, дело всего лишь в том, что они по-румынски звучат похоже и оба имеют непосредственное отношение к магическим обрядам. Тем не менее, культовый статус имеет только мандрагора, она же – в этой книге – мэтрэгуна.


[Закрыть]
, а еще расскажу про Святого Тауша, защитника Мандрагоры – как он родился, рос и как отправился в Мир, воздвигать города, и, смею предположить, еще до того, как покажутся вдали городские стены, познаешь ты историю тайную и зримую как самой Мандрагоры, так и ее святого. Но не забывай, драгоценный мой путник: что одному выдумка, то другому – правда, и наоборот, так что коли запутаешься, кто есть кто и о чем вообще речь, не пугайся, ведь это всего лишь выдумка, то бишь самая правдивая правда.

– А как же плата? – опять осведомился путник, и услышал в ответ:

– Плату обсудим вечером, у костра, как нагрянет ночь. А до той поры молчи и слушай, что я тебе расскажу.

– Слушаю, возница, слушаю, только скажи мне вот о чем, чтобы я ведал: откуда тебе известно про жизнь и смерть Тауша и про эту его Мандрагору?

– Мне все это известно, потому что имя мое – Бартоломеус Костяной Кулак, славен я как грозный рассказчик и все видел сам. А теперь – слушай!

И вот так начал скелет свое повествование…

Часть первая
В которой предполагается…
Глава первая

В которой мы узнаем о том, как Тауш появился на свет в Крепости Духов и как все указывало на то, что быть ему знаменитым человеком; а еще – о трех знамениях, что сопровождали его рождение

Тауш родился в городе под названием Гайстерштат, и вошел он в Мир в то самое мгновение, которое появляется между днем и ночью и немедля исчезает – вот ты его видишь, чуешь, а вот оно взяло и сгинуло, – и прояви матушка хоть малую толику небрежности, она бы потеряла свое дитя, выскочило бы оно у ней меж бедер наружу и завершилась бы наша история еще до начала – раз, и все. Но повитухи, бабки древние и мудрые, знали, как надо держать младенца и какие слова следует нашептать, чтобы прогнать окружившую его пустоту. Так что мгновение минуло, а Тауш остался.

Ох и рады были его мать и отец, ибо, видишь ли, оказался он их первым ребенком, и ему суждено было остаться единственным, а когда они узнали от повитух, что маленький Тауш родился в шапочке, то есть сделается известным человеком, да не в одном лишь Гайстерштате, великое веселье охватило дом. Мать его проклинала свои мучения, что длились часами – очень уж трудно шли роды, как будто мир, в коем Тауш жил прежде жизни, был самым лучшим, а этот, снаружи, показался ему какой-то жуткой дырой, – но потом, узрев добрые знаки в нем самом и вокруг него, шепотом попросила прощения, и весь дом лил над ним слезы, и были то слезы радости.

Какие знаки, спрашиваешь? Ну, видишь ли, он еще даже не вышел целиком – половина его маленького тельца все еще оставалась внутри матери, – когда появился первый знак. Мучительные вопли роженицы и крики, которыми повитухи ее подбадривали – все это затихло, едва Тауш высунул голову в Мир, а те, кого в доме не было – люди на улицах, в домах и на рынках, – позже клялись и божились, что все в Мире остановилось: ветер улегся, животные притихли, дети бросили игры, люди умолкли, жучки-паучки замерли, небеса застыли и даже мысли оцепенели. Тишина воцарилась в Гайстерштате и окрестностях; люди и звери молчали, недвижные, покуда Тауша не извлекли из утробы матери и не вложили ей в руки. И все вокруг, просыпаясь, боялись вернуться в этот мир, ибо обитель тишины, куда перенес их маленький Тауш, была слаще сладкого. Некоторые избрали своим уделом вечное молчание, больше не сказали ни словечка, а движения их стали редкими и скупыми – так сильна оказалась ностальгия по тем мгновениям, когда Тауш, высунув голову из материнского лона, решил с горечью, что в Мире слишком много шума.

И был еще один знак, через несколько дней после рождения, когда все в Гайстерштате проснулись утром и мучились потом несколько часов беспокойством: что-то шло не так, как обычно. А что именно? Сам не знаю, но как-то все было неправильно. Только к вечеру они поняли, что стряслось, и отправились искать тараканов и прочих козявок, ползучих да летучих, по погребам и кладовкам, под мостами и в садах, однако во всем Гайстерштате от насекомых не осталось ни следа. Больше ни в кого не впивались комары, блохи не кусали, пчелы исчезли целыми роями, жуки-рогачи не возились на земле. Целый день провели жители города без жужжания и стрекота, прежде чем поняли, что это тишина жужжит и звенит в ушах, громче любого насекомого в целом мире. Говорят, многих обуял страх: ведь известно, что насекомые жили на земле задолго до человека, а еще – что им суждено властвовать тут и после гибели людской, возводя замки-муравейники из праха наших тел. Но так уж вышло в Гайстерштате, что все букашки-таракашки взяли и исчезли, остались люди, ущербные, одни-одинешеньки, – а это, если верить молве, может означать лишь конец всем и всему, да еще и тому, что могло бы приключиться отсюда и дотуда.

Но недолго они боялись, потому что какой-то парнишка выбежал на рынок и заорал во все горло, дескать, там, в том доме, где родился на днях малец, как бишь его, Тауш, стоит такой шум, такой гул и такое жужжание, что прям стены трясутся и окна дребезжат. И все, кто только мог, бросились туда стремглав, так что вскоре весь город собрался окрест дома младенца Тауша, где яблоку негде было упасть, и слушал гомон насекомых, доносящийся из жилища бедных родителей, кои стояли на крыльце и только плечами пожимали, объясняя соседям, мол, дитятко всю ночь плакало, а теперь, когда все букашки-таракашки сползлись к нему в комнату, спит аки ангелочек. Это и было второе чудо при рождении маленького Тауша, святого Мандрагоры. Откуда я о нем знаю, спрашиваешь ты меня, дорогой путник? От отца моего, славного рассказчика, а в роду нашем, как говорится, щепка от полена далеко не улетит, да и косточка от скелета далеко не укатится.

А третье, спрашиваешь? Хочешь узнать про третье чудо? Было и третье, ты верно догадался, да и прочие могли бы сохраниться, сбереги их кто-нибудь, – будь прокляты те рассказчики, которые знают, да не повествуют! Прежде чем я поведаю тебе о третьем чуде, должен ты узнать кое-что о Совете старейшин Гайстерштата и о том, почему он в те времена так прославился везде и всюду. Как ты отлично знаешь, дорогой попутчик, в этой части Ступни Тапала принято, чтобы у каждого города был совет старейшин, которые наставляют горожан днем и оберегают ночью – коли не знал ты, в Альрауне, куда мы направляемся, тоже такой имеется; и более того, в наши дни там есть еще и Городской Совет, что бы это ни значило, но с ним, как сказывают, лучше не связываться и в дела его носа не совать. Ну так вот, чтобы понять третье чудо, знать ты о Совете Гайстерштата должен следующее: никто в городе никогда его не видел, потому что собрали его не из самых старых горожан, а из таких стариков, что старше и быть не может, то бишь из покойников. Да-да, ты правильно понял – собрание то было из мертвых. И не просто мертвых, а тех, кто преставился давным-давно, не вчера и не позавчера – от тел их остались лишь рассеявшийся прах да раскрошившиеся кости. Словом, Совет старейшин Гайстерштата был целиком и полностью сборищем древних призраков.

Ну что ты так вытаращился на меня своим единственным глазом, я же просто говорю то, что слышал сам! Коли верить молве, в Доме собраний привидения время от времени устраивали сборище, решали то да се, а потом какой-нибудь важный горожанин – не из Совета, а из тех, кто ему служил, – выходил на площадь и сообщал народу обо всем, что замыслили духи, ибо те, овеянные хладными али теплыми тенями, из мира своего, никому не ведомого, руководили Гайстерштатом.

Почему я тебе все это рассказал? Чтобы ты понял, до чего великим был день, когда перед домом маленького Тауша на каменных ступеньках крыльца появился тот самый важный человек, о котором я упомянул, и, стоя бок о бок с родителями младенца, коих выгнали из дому на час-другой, объявил собравшимся зевакам, что в этот самый день – и даже в этот самый момент – духи Гайстерштата собрались держать совет вокруг колыбельки, где умиротворенно лепетал младенец Тауш. Совет все длился и длился, и лишь к вечеру глашатай, так ни слова и не сказав толпе, ушел с крыльца и направился к Дому собраний, размахивая руками, будто выкраивая в столпотворении место для свиты своей незримой, вошел туда, двери чуток придержал – видать, сперва впустил всех духов-правотворцев – да и запер. О чем говорили на том странном собрании, никто нам не расскажет, разве что букашки-таракашки, но кому охота их расспрашивать?

Вот так миновал первый год Тауша в Гайстерштате, и люди, один за другим, потихоньку начали привыкать к тишине и недвижности, которые охватывали город и как будто бы весь Мир, к исчезновению всех жучков-паучков на день, на два, покуда собирались те в комнате маленького Тауша, если он не мог спать, или у него болел животик, как у любого другого младенца, и к тому, как иной раз Дом собраний оставался на целый день покинутым, а глашатай призраков стоял в дозоре на каменном крыльце дома, где дитя по имени Тауш лопотало, будто разговаривая с воздухом.

Глава вторая

В которой мы узнаем о детстве Тауша и о том, как он трижды исчезал из Мира, возвращаясь всякий раз поумневшим и погрустневшим; Тауш прядет свой шнур

Теперь, когда я рассказал тебе про все чудесные события, что сопутствовали рождению Тауша, да не взбредет тебе в голову, что на том чудеса и закончились; нет, ибо вскоре после того как нашему Таушу исполнилось три года – а до той поры лепечущего младенца (поскольку заговорил Тауш очень поздно) сопровождали, как я уже говорил, букашки и призраки из Совета старейшин, да еще те странные тишина и неподвижность, как будто нечто неназываемое и недвижное приходило в Гайстерштат, тайком навещая Тауша, – ну так вот, как я уже сказал, прошло три года, и ему стало очень одиноко, а потому завел он привычку иной раз пропадать, подыскивая для этого в доме такие места, что только диву даешься.

Ты чего это? Зеваешь? Не вздумай уснуть, пока я рассказываю свою историю, древние мои предки такого бы не потерпели! Я сказал, спим и едим на привале, а не нравится – слазь и дуй пешком в свою Альрауну. Да будет тебе известно, дед мой часто повторял такие слова: мальчик мой, если я чего и понял про людей за восемьдесят семь лет, так это то, что едят, пьют и спят они чересчур много. Не будь как все! И вот я не такой, как все.

Теперь слушай.

И вот когда Таушу делался белый свет не мил, он исчезал, и можно было услышать, как мать его плачет: ой-ой, где же мальчик мой, верните мне мое дитятко! Потом она его находила где-нибудь под лестницей, в бочке с мукой, в прохладном погребе, с голубками на чердаке, а иной раз сидел он на куске сыра, в чулане, тихо и неподвижно – он мог так замирать хоть на целую вечность, – и в тот самый день мать могла бы открыть чулан, протянуть руку за тем, что ей требовалось, а то и голову туда засунуть хоть десять раз, хоть сто, но не увидеть его. Но стоило мальчику моргнуть, и бедная женщина пугалась до полусмерти, а потом ее жалобный плач превращался в слезы радости. Со временем она перестала плакать и смирилась с тем, что вот такой он, ее маленький Тауш, как привыкает человек ко всякой мысли, будь она хорошей или плохой. Все это я знаю от собственной матушки, которая в те времена была матери Тауша как сестра.

Но в один прекрасный день шутка, похоже, зашла слишком далеко: так мед, засахарившийся и загустевший, вроде и хорош, да только слишком уж хорош, чтобы быть хорошим. Тауш не вышел из укрытия, когда ночь спустилась на Гайстерштат, и не вышел на свет с зарей, и вот так прошел день, а за ним другой, потом еще один, пока не миновала целая неделя в опустевшем доме, куда пришла великая печаль. Одни знай себе твердили, что мать его сошла с ума и покончила с чудесами маленького Тауша собственными руками (ибо в то время никто не знал, от Мира его силы или от не’Мира); другие говорили, дескать, быть того не может, ведь женщина любила свое дитятко, уж скорее малец так хорошо спрятался, что потом сам себя не нашел; кто-то заявлял, мол, зверь какой проник в дом через дверь, которую позабыли закрыть, и сожрал его; кто-то трепался, что его украли и продадут на ярмарке («Приходите поглядеть на мальчишку-чудотворца!»); кто-то болтал, что забрали его духи из Совета; а кто-то слов зря не тратил – исчез он, ну и все, чего тут разглагольствовать? Такие были речи. Что ни творил маленький Тауш, все было непонятно для человеческого разума. Спросили бы они у букашек, узнали бы правду, но кто умеет разговаривать с букашками? Тауш был такой один.

Вернулся ли он, спрашиваешь? Вернулся, а как иначе, что бы я тогда рассказывал тебе целых пять дней и о чем бы тебе снились сны целых четыре ночи, ага? Вернулся он через неделю, как будто ничего не произошло, и матушка нашла его на заднем дворе играющим с соседской кошкой. Обняла, заплакала – радость-то какая! Хотела даже стол накрыть для родни и соседей, но, как пригляделась к своему чаду повнимательней, задумалась – и хмурилась потом три дня да не спала три ночи, ибо, как сказала она моей матери, всякая женщина знает своего ребенка, ведь так? А малыш Тауш сделался не таким, как прежде. Что-то с ним приключилось, глаза его как будто стали глубже, взгляд сделался мудрее, как будто до той поры Тауш читал строки, потаенные в окружающем воздухе, разбирал Мир в тишине, что царила у него в голове, буковку за буковкой, а теперь казалось, что он читает между этих строк, и то, что обнаружилось там – сокрытое за тем, что спрятано позади Мира, – заставляет его страдать и дрожать, словно в ознобе. Но Тауш молчал, и никто так никогда и не узнал, куда он подевался на целую неделю.

Однако догадки женщины о том, что ее малыш вернулся поумневшим, но и погрустневшим из тех диких мест, с изнанки Мира или где он там побывал, подтвердились, когда она стала подмечать новые странности, происходившие вокруг него. Когда они садились за стол, старая брынза ни с того ни с сего делалась свежей; когда Тауш приносил из чулана хлеб, тот из сухого и твердого, каким ждала его увидеть мать, становился свежим и мягким; когда маленький Тауш выходил из погреба, скисшее вино опять превращалось в молодое, как будто сок для него выжали из винограда совсем недавно; и так далее, и тому подобное. Но после того как женщина поняла, что происходит, она перестала расстраиваться и радовалась дарам своего мальчика, а тех, кто прознал об этом – ибо так заведено в Мире, люди болтать любят, – принимала она у себя в доме и раскладывала еду и питье рядом с ребенком, пока он знай себе играл с какой-нибудь выточенной из дерева игрушкой, которая в его воображении оживала и рождала сказки.

Но были не только три чуда при рождении, были еще и три исчезновения маленького Тауша, так что сиди смирно и слушай. И не беспокойся о том, что лежит в кибитке – моя это забота, не твоя! Ты лучше слушай.

Прошло около двух лет с тех пор, как малыш Тауш исчез на целую неделю, и все это время он никуда не уходил, не исчезал ни на миг. Но однажды мать снова не смогла его отыскать в доме, и опять плакала целый день, а потом другой, и третий, и прошла целая неделя, а за ней вторая, пока, наконец, маленький Тауш не вошел в ворота, как будто ничего не случилось, и не отправился в кладовку, чтобы перехватить там что-нибудь из еды, которая в его руках всегда становилась свежей. Когда вышел он из дома, женщина увидела его глаза, прочитала в них мудрость и боль; все поняла и промолчала. Поцеловала его в лоб и отпустила гулять во двор, на улицы – она ждала, она знала.

Не прошло и дня, как вслед за его уходом и возвращением появился первый знак – ясный, как родниковая вода. Перед домом случилась большая суматоха, а когда вышел Тауш поглядеть, что стряслось, увидел он упавшего коня с двумя сломанными ногами, который издавал тоненькие, жалобные звуки, а хозяин с топором в руках и со слезами на глазах как раз готовился ударить его в широкий лоб, чтобы избавить дорогого своего друга от жестоких мучений. Тауш тотчас же свистнул как сорванец и побежал к ним. Мужичок остановился, опустил топор. Мальчишка принялся шевелить пальцами особым образом и насвистывать особую мелодию, и, склонившись над сломанными ногами животного, начал мысленный труд, пустив в ход свои чувства. Через несколько мгновений конь тряхнул гривой и, рванувшись два, три раза, поднялся и предстал перед хозяином, горделивый и сильный. Сломанные его кости срослись. Толпа онемела, и много кто упал на колени перед мальчишкой пяти лет, маленьким Таушем, который, надо же, ушел во второй раз и вернулся – никто не знал, откуда – с новыми силами, достойными святых отшельников. Но Таушу не было дела до удивления и восхищения окружающих: вернулся он во двор к родителям, где продолжил играть и бездельничать в тени.

А что же слухи? Слухи, как известно, не стоят на месте, и молва погостила в каждом дворе, в каждом доме, так что вскоре в Гайстерштате не было мужчины, женщины или ребенка, которые не прознали бы о новом чуде Тауша. И начали они, кто с чем мог, у кого что было на подворье, приходить к Таушу, чтобы он позаботился о цыпленке, собаке или корове; еще его звали, когда рождались жеребята или телята, дескать, ты просто стой вон там, малец, говорили старухи, стой поближе, если вдруг кобыле или корове понадобишься. И маленький Тауш стоял, и с того дня до момента, когда он ушел из дома (да-да, ушел, но не торопи меня, каждой притче – свой черед), ни одно животное больше не заболело, и настало большое изобилие в мясе и молоке, яйцах и мехе в Гайстерштате. Но нравилось ли Таушу, что он заботится о тварях, чтобы те потом здоровыми приняли смерть от людских рук, мы уже не узнаем. Я бы рискнул сказать, что не нравилось, но что поделать, так уж живет человек, ни о чем не задумываясь. Мне-то откуда знать? Я всего лишь бедный скелет, который рассказывает байки под этим зимним солнцем. Прикрой-ка голову, не то еще сбрендишь и помрешь, а мы так не договаривались.

Теперь, если я поведаю тебе о третьем исчезновении Тауша, ты точно назовешь меня лжецом – три чуда при рождении, три ухода, что еще будет-то? Три жизни? Ну да, три, только вот две другие – не для этой истории, а для других, кои прозвучат в других местах и в другое время. Слушай!

Исполнилось нашему Таушу семь лет, но говорить он так и не начал. Я имею в виду, с людьми, потому что с жучками-паучками и зверями разговаривал он дни и ночи напролет. И вот, когда исполнилось ему семь, отец с матерью решили записать его в школу при церкви, чтобы обучился он грамоте, хотя в глубине души мать знала, что ее маленький Тауш в свои семь-то годочков мудрей всех учителей и священников Гайстерштата вместе взятых.

Когда они вернулись домой, сына там не нашли. Тауш исчез снова, в третий раз. Мать его не пролила ни слезинки ни в первый день, ни во второй, ни через неделю, ибо – я ведь уже об этом говорил? – человек ко всему привыкает. Прошла и вторая неделя без слез, но плацинды [3]3
  Плацинда (рум. placintă) – разновидность пирога в виде плоской лепешки с начинкой.


[Закрыть]
всегда были теплыми, чтобы мальчик смог поесть, когда вернется, где бы он ни пропадал. Но как пошла третья неделя, разрыдалась женщина и выплакала за час все слезы за предшествующие дни. До конца недели она плакала, а на четвертую неделю, видя, что мальчик не возвращается, сколотил отец маленького Тауша из шести досок гробик и положил на хранение до той поры, пока кто-нибудь не обнаружит его тело в каком-нибудь овраге или под мостом. Но не пригодилась домовина, потому что Тауш вновь вошел во двор, словно не отсутствовал ни единой минуты – и, наверное, до сих пор стоит где-нибудь эта деревянная штуковина, собирает пыль, а не прах. Увидев Тауша, все в доме обрадовались, да и Гайстерштат возликовал, что воротился маленький святой.

Но тяжко, как же тяжко было матери от мудрости и грусти, что светились в глазах мальчика, и несколько дней кряду не могла она встречаться с ним взглядом, когда целовала свое чадо в лоб или крепко его обнимала. Уверен, ты хочешь узнать, какое чудо принес с собой Тауш из одинокого паломничества, так что не буду тебя слишком сильно мучить ожиданием. Матушка Тауша увидела, как он сделал это в самый первый раз, когда присела на крыльцо, чтобы дать отдых ногам, рукам и спине, и задумалась про Тауша и про мужа своего – про все, что уже случилось и должно было случиться, – и вдруг какая-то толстенькая букашка прилетела, опустилась маленькому бирюку на плечо и усиками тронула его правое ухо. Тауш прекратил детские игры, и женщина снова увидела, какие у него глаза – глубокие, как омут, и мудрые, как небо. Мальчик встал, вышел за ворота на улицу и оттуда пустился по запутанным улочкам Гайстерштата. Женщина сразу же встала и пошла следом, боясь, как бы сынок не исчез снова, ведь слезы после предыдущего раза еще толком не высохли. Но Тауш не покинул город, а остановился перед домом пекаря Бруйта, у которого было три дочери и три сына, вошел не постучавшись и поднялся в большую хозяйскую комнату. Матушка его ускорила шаг, вошла следом, извиняясь налево и направо перед всеми, кого видела в комнатах и коридорах, обещая быстренько увести мальчишку из чужого жилища. Но, поднявшись наверх, обнаружила она маленького Тауша у ложа пекаря. Тот, весь белый, дрожал в ознобе, завернутый в одеяла, словно кто-то собирался отнести его в погреб на хранение, и все жизненные соки в нем пришли в разлад – в общем, лежал он на смертном одре.

Застеснялась женщина, потянула Тауша за руку, спрашивая, что это он делает у больного в доме, зачем мешает ему спокойно уснуть вечным сном. Тауш не ответил – а мы уже знаем, что он еще не разговаривал, хоть ему и исполнилось целых семь лет, – но просто снял рубашку и принялся пальцем в пупке ковырять. Семья умирающего глядела на него с изумлением и страхом, а мать от стыда чуть сквозь землю не провалилась, но не успел кто-нибудь что-то сказать или сделать, как Тауш начал вытаскивать из пупка красную нить, толстую и влажную – вытянул где-то метр, наматывая на кулак, после чего разорвал и оставшийся кончик запихнул обратно в пуп. Матушка его от изумления руки ко рту прижала, а люди вокруг начали шептаться: это ведь он, да, точно он, не так ли? Маленький Тауш, святой Гайстерштата.

Развернул Тауш нить и обмотал ее вокруг правого запястья пекаря. Потом надел рубашку и вышел из дома, держа мать за руку. Спрашиваешь, зачем он это сделал? Эх, многие люди задавались тем же вопросом в те дни, что последовали за смертью пекаря, многие ломали себе головы. Я знаю и могу тебе поведать, коли желаешь – ибо я об этом услышал от самого Тауша, когда позже, в пустоши, он мне заявил ни с того ни с сего, что гораздо важнее не исцелить человека, а правильно проводить его за пределы Мира. А жители Гайстерштата начали подозревать, что именно этим и занимается маленький Тауш – и, должно быть, это хорошо, ведь разве маленький святой когда-нибудь сотворил хоть какое-то зло? И вот теперь, когда падал человек на ложе, до мозга костей объятый предчувствием скорой смерти, посылали за Таушем, и чаще всего оказывалось, что он уже в пути, с какой-нибудь бабочкой на ладони или мухой на устах. Он приходил, раздевался, вытаскивал красную нить из пупка, а потом привязывал ее на правую руку умирающему, тем самым давая знать любому духу на любой заставе, что маленький Тауш, великий святой, был с этим человеком и утешил его в последние мгновения жизни.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю