Текст книги "Ах, маэстро паяц (СИ)"

Автор книги: Фиоретта Спеццафер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Спеццафер Фиоретта

Спеццафер Фиоретта

Ах, маэстро паяц

Mare Serenitatis.Море Ясности

   Агнесса заметила, что оставила корзинку на берегу реки только поздно вечером, когда уже примеряла новое платье. Бабушка попыталась успокоить ее, сказав, что до утра никуда она не денется, ведь кому она здесь нужна, кроме как нечистой силе. Но девушке не давала покоя оставленная вещь и она безрассудно решила сбегать за ней на ночь глядя. Бабушка поворчала, но останавливать не стала:

   -Надень крестик хотя бы! – крикнула она Агнессе.

   Но она облаченная в новехонькое платье только махнула рукой. Кого стоило ей бояться? Деревушка временно опустела, бережок реки находился вдалеке от главных дорог и никакой дурной человек за ней не погонится. А что же до чертей, в которых так верила ее бабушка, то давно уже они все перевелись.

   Вечер опустил свое темное покрывало на землю, и все под ним – дома, деревья, машины, превращалось в сплошные очертания. Только редкие огоньки – теплые и оранжевые, горевшие в окнах, разгоняли по-весеннему теплое дыхание ночи

   На противоположной деревушке Стара Лиска берегу, отделенном небольшой речкой, сбегавшей с лесистых холмов, сиял в сгущающемся мраке средневековый замок – Волчий Угол. Его освещали редкие огоньки современной подсветки, превращая его в некое странное явление, в мираж другого мира. Свет в окнах не горел уже – старые хозяева ложились рано. Раньше здесь водилось столько волков, что говорят пришлось возводить целый замок, чтобы обороняться от огромной стаи, возглавляемой гигантским чудищем. Ныне уже ни волков, ни легенд не осталось.

   Агнесса легко бежала по невидимым в густых, почти ночных сумерках дорожкам, все дальше от деревни. Хоть ее и охватывало широкое кольцо из полей и засеянных горохом и рапсом и бесконечно зеленых, все же куда бы девушка не бросила бы взгляд, всюду возвышался стеной лес. Он надежно оберегал Стару Лиску и Волчий Угол от шумных магистралей, проезжающих машин и вечно любопытных туристических глаз. Найти их даже по дорогам и картами было нелегко.

   Агнесса миновала ограду из ольх и домишки остались позади, а ее глазам открылся простор полей, укутанных в темно-синее покрывало. Дорога уводила ее в сторону дальше от реки, сокрытой зарослями ивняка, но Агнесса знала, что она неизменно приведет к заветному бережку.

   Во мраке и тусклом свете звезд слабый ветер перекатывал волны по цветущему рапсу, потерявшему свой желтый цвет. Небо на востоке уже было непроглядно черным, а запад озарялся зодиакальным светом. Звезды зажигались в беспорядке, и Агнесса пока не могла собрать их в единую картину созвездий.

   Но эта мирная картина нисколько не успокаивала Агнессу, спешащую по дороге меж плетеней и полей, она уже жалела о своих поспешных решениях, и с каждым шагом ей становилось все страшнее среди этих бескрайних угодий. Лес у самого горизонта казался мертвенным – страшными, безмолвными великанами, готовыми к долгой осаде. Шепот и шелест цветов и стеблей казались смешками притаившихся существ. Ей казалось, что брось она ненароком взгляд в сторону, как обязательно приметит одинокую фигуру меж стеблей.

   А по ночам было кому бродить... И может зря она так и не надела крестик.

   Агнесса только надеялась, что успеет обернуться до полуночи.

   Кроме шелеста рапса до ушей Агнессы доносилась трель камышовки и далекое пение козодоя – они немного успокаивали ее сердце, напоминая, что мир все такой же, как и прежде.

   Там, где кончался рапс, дорога разветвлялась. Одна тропинка бежала дальше по чистым, невспаханным полям, Агнесса прекрасно знала, что она сделает широкую дугу и выйдет к берегу реки. Вторая же тропка пролегала ниже полей и терялась в небольшой еловой чаще.

   Агнесса замешкалась, не зная какую дорогу выбрать. Через рощу было быстрее, но поздним вечером она такая пугающая! Зато через поля куда дольше. Она в нерешительности потопталась на месте и неуверенно спустилась к рощице, и оглядела ее.

   Меж мохнатых черных лап, почти у самых остроконечных верхушек сияла Луна. Ей не хватало всего крохотной щепки, чтобы стать идеально круглой. Но изъян оставался незамеченным, ведь она была величественной и серебристой с темными пятнышками, образующих таинственный рисунок. Агнесса никогда прежде не видела ее такой красивой и такой... серебристой. Всякий раз, когда Агнесса обращала внимание на спутник – он казался далеким и желтоватым. Но теперь же Луна была такой близкой, такой яркой и такой фарфорово-хрупкой. Она как никогда ясно видела черные моря, разливающиеся по хрустальной поверхности – чернильные пятна на белой бумаге. Ее таинственный свет заворожил Агнессу и легким прикосновением стер все страхи.

   Ночь все сгущалась, пение птиц утихло и на секунду повисла тишина, в которой взрывались тихие шорохи, шелестение и скрипы. Агнесса не могла бросить привычку будоражить свое воображение, она все посматривала на Луну и воображала, что перед ней приотворяются неведомые тайны и может быть, где-то под низкими ветвями елей притаилась фигура козлоногого Пана или быть может ей на встречу выйдет лесной дедушка. И ответом ей донеслось далекое уханье совы.

   Вряд ли бы она действительно хотела повстречаться с хозяином рощи, но сейчас ее разум был затуманен лунным светом и ей на секунду все казалось волшебной сказкой, из которой она выберется победительницей.

   Луна нисколько не тревожила Агнессу, она любовалась ею, забывая смотреть под ноги. Но все же когда она бросала украдкой взгляды по сторонам, сердце только тревожно начинало биться. Лунный свет – блеклый и серебристый искажал привычную картину, снегом укрывая ветви елей и травинки. Тени удлинялись и становились глубже, словно черные провали. Чащоба жила своей собственной потусторонней жизнью. Меж стволов раздавались скрипы, треск будто бы тяжелые, неуклюжие тела деревья пытались развернуться. Ветви их колыхались будто от порыва сильного ветра, и этот бесконечный шелест навевал Агнессе ощущение, будто ели пробудились ото сна и торопятся поскорей поделиться с соседями своими чудесными видениями. А может и вовсе убраться отсюда поскорей, пока эту чащу не выкорчевали.

   Дорога снова свернула вниз, и стройные разговорчивые ели остались за спиной. С реки тут же потянуло холодом, и Агнесса с удивлением обнаружила, что берег затянуло легким туманом – сквозь его завесу хорошо было видно, как лунный свет играет на речной ряби.

   Агнесса хотела уже было пробраться через жимолость и бузину, как до нее донеслось пение свирели. От страха она отшатнулась и в дикому ужасе осмотрелась. Она не одна! Мелодия была рваной и слабой словно невидимый музыкант был еще совсем неопытен. Агнесса почувствовала, как белая блузка под платьем прилипла к спине.

   "Не подходи ночью близко к воде, особенно у вербы – там тебя ждет водяной", наставляли бабки.

   "Но где такое видано?" думала Агнесса, "то лишь кто-то из деревни мучается бессонницей и тренируется играть вдалеке от недовольных соседей".

   Агнессе не очень хотелось проверять свою догадку и больше всего бы она сейчас повернулась и побежала бы назад. Но делать нечего. Она огладила бархатистый верх платья с широкими лямками и двумя рядами пуговиц на манер доломана, и тихо-тихо шагнула в расползающийся туман и заросли красной бузины.

   Бережок был хорош – его затянула мягкая молодая травка, украшенная клевером и пастушьей сумкой, а ближе к воде же узкой лентой лежала галька. Река спокойная, тихая, настоящая заводь. Рядом с картинно разросшейся вербой тянулся крепкий мосток для рыбалки, впрочем, никто здесь почему-то и не рыбачит. Тихо здесь было и спокойно – вокруг одни только березы, ивы да орешники. В жаркие дни только и слышно тихое потрескивание насекомых и кваканье лягушек, а по утрам пение птиц.

   Сейчас же, почти уже ночью, заводь молчала, даже ветер затих, слышно только тонущую мелодию свирели, которую наигрывал человек, сидящий на мостке и болтавший ногами над водой.

   Агнесса очень хотела разглядеть его, но ее ненадежное укрытие из молоденькой бузины было далековато и предательский туман так и норовил скрыть от нее его лицо. Дождавшись очередного витка безыскусной мелодии, она тихо выбралась из-за кустарника и скрываясь за ивняком подобралась ближе.

   Ей показалось, что никакой это не "он", а "оно". Оно казалось длиньше и выше, чем обычные люди и гибким словно ива. Немного странное будто замысловатая линия карандаша создание, авангардное явление на фоне классических фигур. Его ноги болтались совсем как у ожившей куклы. На ум Агнессе так и шла сказка о Полешке, но все же она надеялась, что это не деревянная прожорливая фигурка сидит сейчас на мостке.

   Оно отняло свирель от губ и взглянуло на нее и никакие ветви не помешали ему рассмотреть ее.

   -Поздновато для гулянок, – заметило оно и сыграло коротенькую мелодию.

   Смысла таиться уже не было, и она выскользнула на бережок. Голос звучал совсем-совсем обычно. Агнесса гадала про себя кто он? Глаза ее скользнули вдоль спины. Или кто он такой?

   -Корзинку забыла, – Агнесса подумала, что нужно звучать, как можно вежливей, – я не хотела вам мешать.

   -О, тут уже ничему не помешаешь, – дружелюбно сказал он, показав ей обычную деревянную свирель.

   Агнесса переминалась с ноги на ногу. Не знала, чего ждать, но и не позволяла доброжелательности одурманить себя. Лицо его, насколько позволяли тени его рассмотреть было располагающим, его отличало плавность линий, только подбородок был узким и острым. Но лунный свет, игравший на поверхности заводи, едва озарял его лицо, прятавшееся в тени, только туман настойчиво лез ему в лицо, от которого, как от живого, он раздраженно отмахивался.

   В голове Агнессы горело только одно слово – "странно".

   В воде что-то плюхнулось. "Сом, наверняка", подумала Агнесса, отодвигаясь подальше от берега.

   Он заметил ее движение и сказал тогда:

   -Иди. Я разрешаю тебе уйти.

   Агнессу словно в насмешку над ее нежным именем отличал несколько вспыльчивый и бурный нрав. И услышав его повелительные слова, она тут же рассердилась:

   -Какой порыв души! Спасибо и за что такая щедрость?

   Неведомое существо поднялось с мостка и подошло к ней чуть поближе. Его движения были пластичными и сюрреалистичными. Он то склонял голову на бок, то чуть прогибался назад, словно плохо владел своим телом, и, если бы не невидимые ниточки он бы уже завалился как марионетка. А его одежда была вывернута наизнанку. Агнесса даже и не знала, что напугало ее больше и гнев мгновенно схлынул.

   -Цирк. Навевает воспоминания.

   Агнесса и не поняла о чем он, но заметив, что он смотрит на юбку, догадалась. На подоле цвета слоновой кости, изукрашенном лентами, выступал цирк – шуты в смешных шапочках, жонглеры с полосатыми мячиками, невесомые девушки в пышных платьях, летающих на воздушных шариках – все они были безлики и казались тенями.

   -Давно я уже не был на выступлениях, но думается скоро меня снова позовут.

   Луна яркая и игривая софитом осветила его лицо, выбелила и посеребрила. Только под глазами залегли глубокие тени, словно даже лунному сиянию не под силу согнать их прочь. Его серые глаза казались пепельным светом Луны, и Агнессе словно прострелили сердце, настолько это была чарующая в своем странном явлении картина. Она не удержалась и снова взглянула на небесное светило. Небо было непроглядно черным, но тлевшим от сотен звезд-искр, но все они блекли на фоне горевшей Луны.

   -Такая яркая, – вырвалось у Агнессы, которую прожигал серый свет, – и безмятежная.

   -Не верь ей, она обманщица, – улыбнулся незнакомец, – и не настоящая. Подделка. Не верь здесь никому, все лгуны, так и норовят всех облапошить.

   -А вы?

   Агнесса знала, что если встретишь человека в одежде наизнанку, то стоило быть аккуратней.

   -А я терпеть не могу ложь, – скривился он, – это, знаешь ли, не то наследие, которым мне бы хотелось обладать.

   Он отвернулся от нее, и Агнесса забеспокоилась не обидела ли она его, в конце концов сейчас она была полностью в его милости. Но незнакомец лишь отошел к мостку и вдруг поднял ее корзинку.

   -Когда пойдешь через поля с люпинами, отдай полевику корзинку... – с этими словами он подошел к Агнессе и протянул ей корзинку.

   -Ой, зайчики! – воскликнула она, заглянув внутрь.

   Внутри на сорванной траве с цветами лежала серая зайчиха с несколькими детенышами. Она была совершенно спокойна и только смешно шевелила носиком. Агнесса хотела ее погладить, но подумала, что это будет лишним, вряд ли дикому животному понравится такое обращение.

   -Но я пойду через чащу, так быстрее! – возмутилась Агнесса, которая поняла, что это существо хочет использовать ее как бесплатного посыльного, а ей хотелось, как можно скорей оказаться дома, за безопасными стенами. И этот незнакомец был одной из причин.

   -Там уже залегло пугало, я даже здесь слышу его дыхание и чувствую его голод. Я-то тебя отпустил, – посмотрел он прямо в глаза Агнессы, – но ему все равно. Но когда пойдешь чрез поля, окликни старика и отдай ему корзинку. Только запомни крепко-накрепко, когда он будет предлагать тебе все что угодно, то ничего не бери, а только корзинку свою возьми. Ты же за ней и пришла, – Агнсса уловила в его спокойном голосе нотку насмешки, – а если ослушаешься, пеняй на себя. Жадин и скупцов не жаль.

   Агнессе волей-неволей пришлось взять корзинку. Она оказалась тяжелой, и девушка едва не выронила ее из рук. Она проглотила рвавшееся наружу ругательство.

   -А вот когда пойдешь через засеянное поле, не сходи с дорожки, но, если сглупишь и окажешься на меже или заблудишься, позови светлячков и они выведут тебя домой, но обязательно отдай им потом грошик. А не отдашь, пеняй на себя. Жадин и скупцов никто не жалует.

   Он достал из кармана монетку и вложил ей в руку. Она едва не вздрогнула от внезапного и холодного прикосновения. Монетка на ладони оказалась черной от старости. Карманов в платье не было и пришлось ей зажать грошик в руке.

   Агнесса почувствовала прилив благодарности к этому странному человеку, хоть и заставляет тащить ее тяжелую посылку. Но ведь все могло окончится намного хуже. Намного. Агнессе вовсе не хотелось, чтобы бабушка по утру отправившись ее искать нашла ее оторванную голову на берегу реки. Да и самой умирать не хотелось даже больше.

   -Спасибо, – как можно искренней сказала она.

   -А когда придет время, я приду за твоим должком.

   Агнесса разом помрачнела.

   -С этого бы и стоило начинать.

   -Выбирать тебе особо не из чего, – пожал он плечами, и его голова безвольно качнулась, – три раза я приду к тебе и три раза попрошу о помощи.

   -Почему это три? – возмутилась она, – помогли вы мне всего раз.

   -Ты либо совсем считать не умеешь, либо совершенно бессовестная душа. Я не тронул тебя, подсказал безопасный путь и дал совет, – невозмутимо парировал он, поглядывая на нее своими серыми глазами.

   -Хорошо, – скрипя зубами согласилась она, стараясь как можно яснее дать ему понять, что она совершенно не согласна, – но я еще подумаю над этими просьбами.

   -Так не делается, – теперь искренне возмутился незнакомец, – есть древние законы, древнее чем Луна и не подвластные ничьему слову, и законы эти гласят, если мы помогаем, то можем просить любой помощи.

   Агнесса решила не упорствовать, она хотела домой, а спор мог бы затянуться до самого утра. Она подхватила корзинку и собралась уходить:

   -Спасибо за помощь и до свидания.

   -Прощай, и не гуляй больше ночью.

   "Надеюсь, черти тебя на дно утащат", пожелала ему Агнесса и вдруг ее охватило озорство и мысль, что она может и умнее этого существа:

   -А как вас называют?

   -Я себя называют Рутгером, а другие – Эдейрн. Но имен у меня много, – совершенно равнодушно ответил он.

   Агнесса разочарованно наблюдала, как он опять уселся на мостке и начал поигрывать на свирели. Она сплюнула и пошла по тропке.

   Вслед ей донесся обрывистый напев свирели.

   Луна-обманщица ярко освещала тропку, и Агнесса торопилась как можно скорей оказаться подальше от этого мира. Но руки тянула корзинка с зайчиками, и некуда было положить грошик, а Агнесса очень боялась потерять его. Наконец она подхватила корзинку за дно и шагать стало легче. Зайчики совершенно не беспокоились и даже по сторонам не поглядывали.

   Чащоба чернела по правую сторону. Луна казалось, теперь уж избегала озарять ее, и она выглядела устрашающе. Агнесса прислушалась, но стояла тишина, ели больше не переговаривались меж собой, но тишина эта была нехорошая, как небо перед грозой, пропахшая гнилью и выжиданием – так хищные рыбы зарываются в песок и ждут, когда глупые рыбки сунутся в любопытстве.

   Ночь выжгла все краски кроме черного и серебряного, и поля усеянные лютиками и люпинами казались кромешно-синим живым полотном под дыханием ветра. Лес на востоке слился с небесами. Ночь скрывала знакомое, но раскрывало новое, таинственное, и Агнесса не была уверена, что ей это по душе – ночь таила столько опасностей и похоже милость ночных жителей явление редкое и ей просто повезло, что она все еще может идти на своих двоих. И убеждалась она что ночь ненастоящая, как и сама Луна – не бывало таких ночей, когда небо сплошь усеяна не звездами, а драгоценными камнями, а Луна не бывала такой огромной.

   Агнесса не радовалась и не ужасалась, она чувствовала себя скорей несчастной из-за того, что на ее долю выпало столько несчастий. От мысли, что она задолжала тому незнакомцу помощь, ее охватывала невероятная тоска.

   Когда лютики испарились под гнетом люпинов, Агнесса наконец приметила какой-то бугор среди цветов. Он шевелился и до ее слуха доносилось тихое ворчание. Она снова испугалась, ведь она и понятия не имела, что все же ждать от этого существа. Она даже слова молитв позабыла и чувствовала себя совершенно безоружной и беспомощной, но, все же прокашлявшись, позвала его:

   -Доброй ночи, хозяин.

   Бугор тут же распрямилась и кажется, обернулась к ней:

   -Доброй, доброй, панна, – медленно произнес он сухим и хриплым голосом.

   Она не видела, как жадно загорелись его глаза, когда он ее увидел. Она же видела только невысокое существо медленно бредущее к ней. А она смотрела на него во все глаза, пытаясь убедить себя, что это сон, ведь она никак не могла понять, как такое могло всегда существовать, и никто доселе и не видел. Оно носило на себе мох как одежду, и на ней росли люпины, а бородой ему служили листья. Кожа – кора древнего дерева, а волосы – трава.

   -Кое-кто у реки просил передать вам подарок.

   Руки у Агнессы дрожали, но она смешливо улыбнулась и пояснила существу, стараясь скрыть волнение:

   -Тяжелый.

   -Вестимо кто, – отозвался он и забрал корзинку, заглянув туда добавил, – хорошие! И живучие!

   Он, легко держа корзинку одной рукой, спустил всех зайцев на землю. Агнессе было любопытно, что он будет с ними делать.

   -Идите-идите, гнездышко вам готово. Обедать будет! И ужин подоспеет! Ух, панна, плакали ваши яблоньки, – глаза у хозяина так и горели удовольствием, – я уж позабочусь!

   Агнессе и сказать было нечего.

   -Ну, спасибо панна, что донесла. А теперь говори, чего желаешь, панна, всего дам и золота и серебра.

   Агнесса подумала, что от золота и серебра потом проблем не оберешься, и сказала ему, как наставлял ее незнакомец:

   -Спасибо, но за доброе дело плату не берут, только корзинку мою можно вернуть?

   Хозяин поставил ее рядом с Агнессой и продолжил настаивать:

   -Дам всего, хошь платья из чистого злата, а хошь богатый урожай и коровы доиться будут.

   -Спасибо, – упрямствовала Агнесса, которая коров только издалека видела, – но ничего не надо. Я пойду, поздно уже.

   -Стой, панна, негоже так. Плату бери, а иначе никак! – полевой хозяин начала сердиться.

   -Благодарю хозяин, но плату за свое дело я уже получила, – соврала она, припоминая обещанную помощь.

   -Уууу, дичь поганая! – окончательно рассердившись, закричал хозяин, – научил тебя, да?! Вот и убирайся подобру-поздорову, пока я ноги тебе не переломал как веточки, голову тебе не оторвал как цветам!

   Агнесса молча подхватила корзинку и пошла дальше по дороге. Вслед ей кричал хозяин, грозясь растерзать ее, но Агнесса догадывалась, что он ничего не может ей сделать, раз новый знакомый отпустил ее. Хотя дед-полевик страшно напугал ее, и она только надеялась, что больше их дороги не пересекутся.

   От этих мыслей ей стало немного легче, хоть благодарности она к тому знакомцу не испытывала, обманул он ее, и как бы хуже ей не было.

   Вопли хозяина стихли и вновь воцарилась тишина. На небе – чернота и игривая Луна. Сколько она уже ходит? Ей как назло вспомнились рассказы о зачарованных краях, где время текло иначе, чем в родном мире, и Агнесса ужаснулась, представив, как она возвращается в родную деревушку спустя пятьдесят лет.

   От пугающих мыслей ее отвлек безумный шум. Позади нее, там, где еще виднелись верхушки чащобы – загорелись огни – холодные как маленькие луны. И ветер принес зов флейт, барабанов и жуткий смех вперемешку с дикими напевами.

   Агнесса похолодела. Ее сердце объял такой ужас – дикий и безумный, что ее просто оглушило, ей хотелось, чтобы ее душа выпрыгнула из тела и оказалась как можно быстрее подальше отсюда.

   Вдруг рядом зашелестели люпины и рядом с ней оказался хозяин.

   -Тьфу, чумные отродья, такую ночь испортили! Вечно им не сидится, спугнули беса, будет теперь всю ночь шататься по полю, цветы давить. А ты, дичь поганая, беги отсюда, никакая плата тебе не поможет, – криво ухмыльнулся дед, и Агнесса поняла, что он дико доволен ее скорой смертью.

   Хозяин поля исчез в траве и видно было только змейку среди цветов, которая бежала в сторону далеких лесов. Ничего другого ей не оставалось, и она понеслась по дороге. Луна-обманщица вдруг поблекла и наступила самая обычная тьма, которая заволакивала глаза слепотой. Агнесса мельком взглянула на нее – она была бледно-хрустальной, а черные моря вдруг превратились в жуткую усмешку.

   Люпин и не думал заканчиваться, а сил уже не оставалось. Празднующая толпа неуклонно надвигалась как туча, что чернее ночного неба. Агнесса отчетливо ее видела и слышала, но не знала, успеет она добежать до дома.

   Она разжала ладонь, на которой уже отпечаталась монетка. Она понятия не имела, поможет ей это или нет, да и кто эти светлячки, в самом деле, но не ложится же здесь и не помирать.

   -Светлячки-светлячки, помогите мне домой вернуться, – позвала Агнесса, чувствуя себя невероятно глупо, и добавила на всякий случай, – а я вам грошик дам.

   Первую секунду ничего не происходило, только и слышно флейты да безумные песни. Агнесса стояла, обливаясь потом. Но вот шум прервало тихое хихиканье. Тонкое, звонкое, как ручеек. И среди люпинов показались пятнышки света – теплого, солнечного. Пятнышки света бежали к ней по обе стороны неровным строем, они кружились вокруг друг друга, мерцали, подпрыгивали, и Агнесса догадалась, что это были или фонарики или факелы, и кто-то их держал в руках.

   Но кто она так и не узнала, светлячки так и не вышли на дорогу, а остановились, скрываясь в цветах. Фонарики нетерпеливо дрожали и подпрыгивали, снова донеслось хихиканье.

   -Ведите, – неуверенно сказала Агнесса.

   А фонарики тут же запрыгали и со звонким хихиканьем понеслись вперед. Она тут же побежала вслед за ними.

   Правые фонарики куда-то исчезли, а вот левые засияли ярче и потянули Агнессу за собой в поле люпинов. Агнесса засомневалась было, все же это вотчина ворчливого полевика, но деваться некуда было.

   -Прости, дедушка, – пробормотала она.

   Она вместе со светлячками плутала меж люпинов как испуганный заяц, а толпа надвигалась все ближе. И Агнесса начала думать, что уже все пропало, когда перед ней показалась межа. Она ступила на нее и думала о словах незнакомца, что не следует ступать на межу.

   Но светлячки о том и не думали, они повели ее между люпином и рапсом совсем в иную сторону, но теперь они не бежали, а чинно и медленно шли по обе стороны. Агнесса уже не просто сомневалась, она проклинала и ругалась про себя, на всё и на себя, и на незнакомца и на эту ночь.

   Вдруг светлячки остановились и замерцали. Агнесса тоже встала, но они тут же запрыгали на месте словно говоря ей о чем-то. Растерявшись, она присела, и тогда они успокоились. Ничего так и не произошло и через пару минут фонарики побежали дальше. Теперь Агнесса оказалась на перепутье множества тропок, и она обязательно заблудилась бы, если бы не помощь светлячков. Они уверено бежали змейкой среди рапса и, сверкая своими фонариками и хихикали, словно хотели поддержать свою спутницу. Агнесса едва поспевала за ними. Они кружили с одной межи на другую, то останавливаясь и прячась неизвестно от кого, то наоборот ускоряя шаг. Она много слышала в детстве о волшебных дорогах, которые могли увести и в волшебный край и в ад и куда захочешь, но понимать их могли только такие же необыкновенные создания. Любой человек как она пропадал на этих тропках навсегда.

   Скоро Агнесса поняла, что не слышит ни песен, ни смеха, ни музыки. Вокруг стояла тишина, в которой раздавался только шелест рапса и хихиканье светлячков.

   Наконец они вывели ее на знакомую дорогу, недалеко от стражниц-ольх, за которыми выглядывала крыша замка.

   Агнесса готова была расплакаться от облегчения, но светлячки остановились вокруг нее в зарослях рапса и хихикали, подпрыгивая. Видно речь им заменял смех.

   -Спасибо вам за помощь, – сказала она и положила на придорожный камень грошик. Не успела она моргнуть, как он исчез.

   Светлячки вновь громко захихикали, зашуршали и бросились врассыпную. Их огоньки солнечными зайчиками петляли меж стеблей, но вскоре исчезли во мраке. Агнесса оглянулась. Небо растеряло свою страшную черноту и на западе все еще тлела темная синева, звезды словно сгорели за секунду, превратившись в тлеющие угольки.

   Агнесса медленно миновала ольховую ограду. Над головой вспыхнули Кассиопея и Ковш, а перед ее глазами поднимался замок, от его средневекового обличия уже ничего и не осталось кроме стен, но над серо-белой крепостью в стиле романтизма восходила крошечная лучина умирающей Луны, но все же пытающееся из последних сил сиять.

   Вместе с облегчением, Агнесса испытывала и странное разочарование и грусть. От того, что больше никогда не увидит это ясное море драгоценностей, эту насмешливую хрустальную Луну, и этот странный дикий мир. Но все же она точно знала, что никогда и ни за что не отправится его искать, ибо ей он не принадлежит. Как люди некогда услышавшие мелодию эльфов, и страдавшие от этой красоты до конца своих дней, так и ей никогда не забыть увиденного и порой томиться от неясной тоски.

   Она, наконец, достигла первых домов и снова облегченно вздохнула. Она жива и хоть на ней висело обещание, все было хорошо.

   Агнесса не заметила, когда подходила к двери своего дома, что позади нее в тени соседнего дома на старой колоде сидел ее новый знакомый. Он наблюдал, поигрывая свирелью в руке, как она открывает дверь и ее озаряет теплый домашний свет и он слышит, как старая женщина называет ее "Анежка".

***

Скорбное бесчувствие

Комната была похожа на выцветшую фотографию, будто прямиком из прошлого века – коричневая в середине, с ярким пятнышком лампы в самом центре, а по краям тусклая с переходом в черную кайму. Рутгеру было сложно сказать стала ситуация хуже или она уже попросту не может быть ХУЖЕ или комната такая и есть.

Музыка не пела, а скрипела, доносясь с допотопного патефона. Рутгер смотрел на композицию из трех фарфоровых статуэток, вокруг стояло еще множество подобных, но он пялился исключительно на этот китч. Он не очень был сведущ в вопросах искусства, не мог оценить красоту арии, разливавшейся по плоской по его ощущениям комнате, поэтому пристально разглядывал белоснежно-заплаточную безвкусицу, чья цветовая гамма пела полновесной гаммой чувств, превращаясь в идеальную симфонию.

Когда-то один из тысячи врачей заявил ему мол де у вас деперсонализация, психическая анестезия, anaesthesia dolorosa psychica. Глядя на безвкусную поделку, Рутгер думал, что не ошибся тогда, сменив врача.

–Могу подарить понравившуюся, – в голосе хозяина так и сквозила усмешка, раздражающая все чувства.

–Они достались мне по дешевке. Купил их в Германии, в Дрездене если быть точнее. Безвкусная реплика.

–Почему же не оригиналы?

–С ними труднее. Мейсенский фарфор и экспозиция в музее. А у меня коллекция.

Фарфоровое трио застыло в паутине несчастной (и бессмысленной) любви. И этот образ – застывшие в вечности, ему был близок. В вечности чувств, в вечности болезни, в вечности и не в состоянии переиграть сценку.

"Скорбное чувствие".

На сцене Коломбина выбирает Арлекина, а Пьеро недалеко с разбитым сердцем.

В вечности и без возможности переиграть сценку.

Театр в один день поменял правила, и импровизация была объявлена вне закона природы, и как бы Рутгер не исхитрялся, конец все был один. Его жизнь странно раздвоилась – в одной он всегда был несчастен и побит, а во второй... а во второй они с Арлекином сидели вдвоем в одиночестве, не всегда зная куда себя приткнуть, а Коломбина из нее всегда исчезала. Исчезала в реальности, где было ее место. В то время, как и Пьеро и Арлекин оставались частями картонной декорации, которой разумеется не было места в мире, где царила настоящая, не условная импровизация. Они были частью того искусственного, поддельного мира, существующий условно два часа, а потом опускался занавес, места пустели, софиты гасли, балаган уезжает; и самой малой частью (меньше четверти) они принадлежали (вопреки разуму) миру жизни. И эта театральная жизнь ломала второе существование. Рутгер не очень понимал, почему именно их жизнь.

–Нет, спасибо, я не настолько в отчаянии, чтобы заниматься самобичеванием.

Хозяин понимающе хмыкнул. Рутгер оторвал взгляд от уродливых статуэток и вернулся к креслу, напротив хозяйского и взял протянутую сигарету.

–Никогда не понимал, зачем ты все это коллекционируешь.

Всюду громоздились фигурки, развешаны маски и картины.

–La passione. Страсть – маленькая и немного безрассудная.

"Опять за свое".

–Эти статуэтки уродливы, – сказал актер, щелкая зажигалкой.

–Ну знаешь, я принципиально отказываюсь слышать критику от того, кто мейсенский фарфор не отличит от лиможского, – мужчина откинул голову и выпустил сигаретный дым.

Каштановые волосы чуть вились, лицо фактурное и мужественное, с правильными чертами – прямой нос, твердый подбородок. Дикая красота мужчины.