Текст книги "Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

Соавторы: Т. А. Критчли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Тем временем новость об исчезнувшем одноглазом в испачканной рабочей блузе распространилась по округе, и прежде чем Томаса Найта успели опознать и посадить за решетку, туда по подозрению попали несколько подвернувшихся под руку горемык. На Боу-стрит из прихода Сент-Джайлза поступила информация от какого-то повара, что одноглазый мужчина в рабочей блузе и темных штанах, соответствующий описанию Найта, находится там. Его арестовали и привели на Боу-стрит, где он сказал, что является плотником, занимается поденной работой и проживает на Шай-лейн. Но вразумительно объяснить, где находился в момент убийств, не сумел, и магистраты задержали его для выяснения обстоятельств. Когда арестованный в следующий раз предстал перед судьями, домовладелец подтвердил, что он в самом деле снимает жилье на Шай-лейн и в момент убийств находился в своей комнате в постели. Поэтому его отпустили, а «Таймс» едко заметила, что благодаря идиотской манере изъясняться он создал неудобства себе самому и тем, кто повыше его.

В субботу на Боу-стрит поступило еще одно сообщение: на Уиндмил-стрит видели человека в запачканной кровью рабочей блузе, который шел с какими-то солдатами. Наступил момент, когда полиция в замешательстве без разбора хватала всех, кто был в одежде с кровавыми пятнами и хотя бы отдаленно напоминал Томаса Найта. Полицейского послали привести в суд нового подозреваемого. Он нашел мужчину в компании с несколькими матросами. Они объяснили, что мужчина завербовался к ним и получил семь шиллингов в качестве премии за добровольное поступление на службу. Но они решили, что это мошенничество, поскольку этот человек из-за хромоты не подходил для службы. Его привели в суд, где он объяснил происхождение кровавых пятен – сказал, что нес овечью голову, и с нее накапала кровь. Его оправдали и отпустили, но в это же время поступили сведения еще об одном важном открытии. Некто Харрис с товарищем, судя по всему квакеры, шли воскресным утром на собрание на Пенн-стрит и – как теперь вспомнили и сказали судьям Шэдуэлла – увидели у приходской сторожки посреди Рэтклифф-хайуэй матросскую фуфайку и носовой платок, и то и другое было сильно перепачкано в крови. По этому поводу магистраты повесили еще одно объявление:

«УБИЙСТВО!

Судом получена информация, что в прошлое воскресенье, примерно в четверть девятого, у сторожки прихода Святого Георгия на Рэтклифф-хайуэй (Миддлсекс) была замечена запачканная кровью матросская фуфайка (или рубашка) и рядом платок в таком же состоянии.

Просьба к тому или тем, кто подобрал и, возможно, сохранил эти предметы, незамедлительно принести их в суд, поскольку предполагается, что они могут послужить ключом к разгадке ужасных убийств на Рэтклифф-хайуэй. Просьба также к тем, кто обладает сведениями об упомянутых рубашке и платке, явиться в суд, и они будут щедро вознаграждены за труды. По поручению магистратов

Дж. Дж. Мэллет, главный клерк».

Предлагаемые вознаграждения были и в самом деле щедрыми. К этому дню они превысили 600 фунтов – солидное состояние в то время, когда жалованье мастерового за неделю составляло всего фунт. 14 декабря правительство увеличило обещанную награду со ста до пятисот фунтов – неслыханная сумма. К этому добавлялись пятьдесят фунтов от прихода Святого Георгия, двадцать – от речной полиции Темзы и пятьдесят гиней лично от достопочтенного Томаса Боуэса, что и было обнародовано 14 декабря.

Семью Марров похоронили на следующий день, в воскресенье, почти ровно через неделю после их смерти. В церковном дворе прихода Святого Георгия на Востоке вырыли одну на всех могилу. Погода всю неделю стояла холодная, и лопаты могильщиков звенели о землю, как о металл. Но день погребения выдался мягче, и дыхание столпившихся с раннего утра на Рэтклифф-хайуэй людей поднималось в воздухе, словно легкая дымка. Слышались постукивание замерзших ног о мостовую, приглушенный говор, хныканье нетерпеливых детей. Ровно в половине второго тела подняли по ступеням под своды неподражаемой башни архитектора Николаса Хоксмура с ее великолепным венцом из колонн и пронесли в церковь Святого Георгия на Востоке, прихожанами которой были Марры и где только месяц назад они гордо стояли перед купелью, когда крестили их сына. Плачущих женщин под плотными черными вуалями – мать и сестер миссис Марр – приветствовали сочувственными возгласами. Люди помнили, что в прошлое воскресенье они приехали в Лондон, чтобы провести день с родными, и ничего не знали о случившемся, пока не подошли к дому.

Картину описывает репортер того времени Джон Фэрберн:

«В этот день Рэтклифф-хайуэй представлял собой сцену мрачной скорби и стенаний. Наверное, не бывало случая, чтобы печаль сопровождалась таким всеобщим унынием, как в этот раз, когда молодую семью провожали в безотрадный дом смерти. Невозможно выразить, с какой торжественностью вели себя люди всех званий. Толпа образовала строй, проведя несколько часов в терпеливом ожидании. Многочисленные отстоявшие службу молящиеся остались, чтобы увидеть трогающее за душу зрелище. В половине второго не без трудностей подошла процессия. Церемонией руководил преподобный доктор Фаррингтон, который совершил заупокойную мессу, почти подавленный грузом своего долга. Процессия вступила в храм в следующем порядке:

впереди несли тело мистера Марра;

за ним тела миссис Марр и маленького Тимоти;

далее шли отец и мать мистера Марра;

мать миссис Марр;

четыре сестры миссис Марр;

единственный брат мистера Марра;

другие родственники усопших;

друзья мистера и миссис Марр;

всего восемнадцать скорбящих, среди которых девушка-служанка.

Горе престарелых родителей, братьев и сестер покойных являло собой самое душераздирающее зрелище, и собравшиеся дружно проливали слезы сострадания. После церковной службы тела принесли на кладбище и похоронили в одной могиле. Хотя народу было много, все вели себя благопристойно, однако не могли удержаться от крепких выражений, сообща призывая небеса обрушить возмездие на головы неизвестных убийц».

И вот небольшое, но трогательное заключение: после того как коронер вынес вердикт, родственники юного слуги забрали его тело и похоронили в другом месте. Марров погребли в южном конце кладбища и над могилой поставили высокий надгробный камень:

«В память о мистере Тимоти Марре двадцати четырех лет, его жене миссис Селии Марр двадцати четырех лет и их сыне Тимоти Марре трех месяцев от роду, которых жестоко убили 8 декабря 1811 года в их собственном доме номер 29 по Рэтклифф-хайуэй.

Встань, смертный, пред могилой сей,

Над ней слезу пролей.

Отец и мать во гробе спят,

Сын тоже рядом в ней.

Недолог был их путь земной,

Ушли в недобрый час ночной —

Убиты злобною рукой.

Пришлось им вместе смерть принять,

Лютее смерти нет,

Жестоких мук не передать,

Каких не видел свет.

Им не оплакивать друг друга,

Удел чужих по ним вздыхать.

Прожили жизнь в любви,

Час пробил вместе умирать.

Прохожий, вечно помни об их уделе грозном

И от греха отворотись, пока еще не поздно.

Жизнь в этом мире ненадежна,

Боль, горя круговерть.

Очистись от греха, не дай ему довлеть,

Ведь и тебя, как всех, подстерегает смерть».

Таким образом, в течение недели после убийства Марров не случилось ничего, кроме их похорон. Вапинг нисколько не изменился. Убийцы по-прежнему разгуливали на свободе. Огромные корабли все так же ставили паруса и выходили в плавание из замечательного нового лондонского дока. Наступал прилив, горизонты раздвигались до бесконечности, и все помыслы безразличных к местным слухам моряков были в бескрайнем мире. И у склонных к поэзии лондонских магистратов на той неделе появилась возможность выйти за пределы знакомых берегов. Утомленные допросами португальцев и ирландцев, окруженные идиотами и пьяницами и, не исключено, корпевшие над эпитафией на могилу Марров (ах, как хочется пофантазировать и предположить, что эти вирши вышли из-под пера Пая), они имели возможность посетить лекции, которые на Флит-стрит прочитал истинный поэт. В последующую за убийствами неделю Кольридж, изнывающий от всепобеждающей власти опиума, прочитал несколько лекций о пьесах Шекспира. Все это время газета «Лондон кроникл» сообщала об этих выступлениях, подверстав текст в колонку, которая так не вязалась со всем, что было напечатано рядом. Один заголовок кричал: «Убийство семьи Марров», а другой сообщал: «Лекции мистера Кольриджа». Читатель, потрясенный сообщением о выбитых мозгах и пролитой крови, мог обратиться к более спокойной и вечной теме. «Шекспировские чтения, – писала газета, – быстро приобретают у публики популярность, а поэт-лектор обладает необходимым даром, чтобы вызвать восхищение у тех, кого, как мы понимаем, особенно хочет порадовать – прекрасный пол».

В понедельник волнения возобновились – в суд Шэдуэлла в почтовом дилижансе привезли Томаса Найта. Ему повторили, в чем его подозревают. В субботу две недели назад он вернулся домой заметно удрученный. Снял блузу, а затем принялся ее отмывать и сушить у огня. Пятна на блузе очень напоминали кровь. На следующее утро Найт рано покинул комнату, которую снимал, не сказав хозяйке, куда направляется.

Задержанный отрицал все, кроме последнего, и изложил вполне связную историю, от которой ни разу не отступил. Заявил, что родился и вырос в Портсмуте, приехал в Лондон примерно шесть недель назад и все это время работал трепальщиком льна в компании господ Симов, где изготавливались канаты. Но в субботу две недели назад решил отправиться в Портсмут, где его жена жила со своим отцом. Она уже некоторое время болела, ее надо было привезти в город. В субботу вечером Томас пошел в паб «Королевский герб», который содержит мистер Эдвардс, где собирался получить жалованье за неделю, составлявшее двенадцать шиллингов. Он оставался у Эдвардса до одиннадцати часов и выпивал со своим товарищем по работе. Затем пошел домой и вскоре лег в кровать. Найт отрицал, что стирал блузу и вообще снимал ее до того, как отправился спать. Задержанный совершенно не был удручен, наоборот, пребывал после выпивки в добром расположении духа и шутил с хозяйкой, которая журила его за то, что он, пользуясь отсутствием жены, пускается в поздние загулы. На следующее утро он поднялся примерно в половине восьмого, пошел к мастеру Симов мистеру Додсу, сказал, что уезжает в Портсмут за женой, и попросил присмотреть за его инструментами, пока будет в отъезде. Потом заглянул в «Королевский герб» в надежде, что ему вернут полтора шиллинга, которые ему был должен Эдвардс, и недолго оставался там с товарищами. С час прогуливался по Шэдуэллу, встретил отца и сына Квиннов и зашел с ними в винный погребок выпить джина. Провел с ними время до десяти утра воскресенья, затем отправился в Портсмут. Из всего пути ехал только двенадцать миль и в Портсмут добрался лишь к вечеру в понедельник. Оставался с женой и ребенком в Госпорте до четверга, затем вся семья отправилась в Лондон. Вечером в четверг они прибыли в Питс-Филд, где переночевали. А на следующий день в Годалминге к нему подошли двое полицейских и предъявили обвинения, каковые он отверг и поклялся Господом, что невинен, как новорожденный младенец. Причина же, по которой не сообщил хозяйке дома, что уезжает в Портсмут, была проста: задолжал ей три шиллинга. Имея всего двенадцать шиллингов, Найт опасался, что хозяйка, если узнает, что он уезжает, станет настаивать, чтобы вернул долг.

Магистраты подвергли Найта строгому перекрестному допросу, но тот не отступал от первоначальной версии, и вскоре они убедились, что он не имеет отношения к убийству. Но тем не менее решили пока не отпускать. Очевидно, считали, что раз уж привезли его из Годалминга за общественный счет, то будет излишне великодушным позволить немедленно уйти, причинив так мало неудобств.

Магистраты других судов информировали министра внутренних дел так и тогда, как и когда считали нужным. Организованной системы обмена информацией не существовало, и нет свидетельств, чтобы Джон Беккетт или кто-либо другой в министерстве сортировали доклады, пытались руководить расследованием или координировали действия различных служб. В понедельник, когда судьи в Шэдуэлле допрашивали Томаса Найта, их коллеги на Куинс-сквер (ныне Куин-Эннс-гейт) подкинули Беккетту еще одну многообещающую ниточку. «При этом направляю для информации господина Райдера полученные под присягой от гвардейца сведения о двух неизвестных, вызывающих сильное подозрение персонах. Копии разосланы главным магистратам в Саутгемптоне, Ньюпорте, на Уайте и в Плимуте. Им предлагается ознакомиться с описанием внешности подозрительных личностей и принять меры к их задержанию и аресту».

Далее следовало приложение:

«Показания капрала Джорджа Джада, служащего в роте подполковника Кука второго батальона Колдстримского гвардейского полка:

В субботу вечером четырнадцатого числа сего месяца я проходил мимо погребка “Старая белая лошадь” на Пиккадилли. Примерно в половине седьмого ко мне пристали два типа в пальто. Один был ростом пять футов десять дюймов и держался от меня в нескольких ярдах в темноте. Другой – среднего роста, примерно пяти футов пяти дюймов, со шрамом на правой щеке. Он подошел ко мне и спросил, не знаю ли я, есть ли экипаж на Плимут. Я ответил, что не знаю. Тогда он предложил сходить в контору дилижансов и справиться, а за это обещал угостить выпивкой. Я сделал, как он просил, и узнал в конторе, что следующий дилижанс в Плимут будет только на следующий день в четыре утра. Он передал мои слова товарищу, который по-прежнему стоял поодаль, словно не хотел выходить на свет, немного с ним поговорил, а затем вернулся ко мне, дал денег на пинту пива и сказал, что это им не подходит и что они поедут почтовой каретой. Затем повернулся ко мне спиной и в этот момент уронил бумажку, которую я подобрал и положил в карман. Они ушли вместе в сторону Гайд-Парк-Корнер.

Записал полицейский Джеймс Блай из полиции Куинс-сквер, 15 декабря 1811 г.»

К этому показанию была приложена копия загадочного документа.

Знаки пунктуации не проставлены, текст написан почти безграмотным человеком. Первое слово не удается разобрать.

«…на остров Уайт

В понедельник други закруглил здеся делишки и намылился к дому да тут слушок, кумекаю надо по-быстрому рвать из Англии когти Дельце мы провернули еще то Давай вали куда ходим всегда Ваш друган Патрик Махони[12]12
  «Морнинг пост» любезно перевела этот текст для читателей: «Дорогие друзья, пошли слухи, а мы с вами совершили большое дело. Думаю, необходимо уехать из Англии как можно быстрее. Встретимся, где всегда. Остаюсь вашим преданным другом. Патрик Махони». – Примеч. авт.


[Закрыть]»

Личности ни одного из этих людей установить не удалось, и больше мы о них ничего не слышали. Но если бы они участвовали в убийстве семейства Марров, то вряд ли болтались бы в Лондоне целую неделю, прежде чем принять решение скрыться на острове Уайт. Последующие события подтвердили, что если они в самом деле покинули Лондон 15 декабря, то вряд ли были замешаны в преступлении на Рэтклифф-хайуэй. Но в то время показания капрала, его неожиданное столкновение с неизвестными и странная бумага, так удачно упавшая к его ногам, указывали на то, что провидение наконец склонилось на сторону правосудия. Теперь магистраты с известной долей надежды ждали сообщений от своих коллег из Саутгемптона, Плимута и Ньюпорта. Но так ничего и не получили.

Судьям из Уайтчепела повезло не больше. К ним привели двух португальских моряков по имени Ле Сильво и Бернард Гово. Допрос шел не без трудностей с обеих сторон и длился два часа. Тем вечером, когда убили Марров, их видели в половине двенадцатого в пабе «Артишок»[13]13
  Паб с этим названием до сих пор находится на Артишок-Хилл. – Примеч. авт.


[Закрыть], а затем около часа на соседней улице. Ле Сильво заявил, что явился домой в час, колотил в дверь, но жена открыла ему в тот момент, когда ночной сторож выкрикивал половину второго. Хозяин дома подтвердил его слова. Миссис Ле Сильво утверждала, что в одиннадцать часов муж был дома, но ее показания не приняли. Женщина, жившая с Гово, пыталась доказать его алиби, но ее рассказ сочли в высшей степени сомнительным. Разочарованные магистраты, не зная, как поступить, решили устроить португальцам еще одно слушание.

Тем временем Джон Хэрриот не сидел сложа руки. Его сотрудники обыскивали корабли, пытаясь выяснить, не появлялись ли в последнее время на борту какие-нибудь подозрительные личности. Они задавали вопросы во всех лавках металлического утиля на берегу, в ремонтных доках и других местах – не отыщется ли след молота. Однако все напрасно.

Охота продолжалась. В среду 18 декабря в Шэдуэлле обвинили некоего Томаса Тайлера в том, будто его высказывания в пивной в Дептфорде вызывают подозрения, словно он знает нечто важное. Задержанный, будучи пьяным, поклялся, что может доказать: брат Марра нанял шесть или семь человек, чтобы те совершили жестокое убийство. Он утверждал, что знает одного из них. Вроде бы тот человек говорил, что у него не лежала душа резать горло ребенку, теперь его мучает раскаяние. Он просто присутствовал во время преступления и готов предстать перед магистратами и рассказать все о том событии. Наконец как будто появился свидетель, который обещал дать обнадеживающее показание. Но и на этот раз все сорвалось. Арестованный заявил, что не отвечает за приписываемые ему слова, говорил их в бреду, а поскольку был ранен в голову на службе Его Величества, теперь иногда настолько заходится, особенно если выпьет, что не отвечает за свои слова. Об убийстве он ничего не знает. А если и говорил, что ему приписывают, значит, повторял чью-то пустую болтовню в какой-нибудь таверне. Хозяйка дома, где он проживал, и еще несколько знакомых подтвердили: всю упомянутую субботу он оставался в своей комнате. И за свое подчас неадекватное поведение получил репутацию полоумного. После долгого допроса судьи убедились: задержанный вполне заслуживает своей славы, и отпустили его.

И он был не единственным человеком из чокнутых и пьяниц, кого приводили в суд. В Вапинге хватало бродяг, чудаков, психов и мелких жуликов, и все подвергались риску быть заподозренным в убийстве. Достаточно было слова раздражительного соседа, пристального взгляда жадного до наград полицейского, пятна крови на рубашке – и очередного подозреваемого вели в сторожку. Вот так не повезло граверу по имени Симмонс. Его схватили, поскольку кто-то заявил, что у него сильная тяга к спиртному и он часто приходит домой на рогах, склонен к озорству и во время своих чудачеств может совершить все, что угодно. Трезвый он очень прилежный, но когда выпьет, на него нельзя положиться. К счастью для Симмонса, в ту ночь, когда убили Марров, у него был период трезвого трудолюбия, и окружающие слышали, как он до утра работал над своей гравировкой. Хозяин дома и его жена подтвердили: он не сумел бы незаметно уйти. Судьи сочли это надежным алиби, но отказались сразу отпустить бывшего подозреваемого, решив как следует припугнуть недостойного человека и попытаться обратить в трезвенника.

Наконец в четверг 19 декабря, после всех неудач и разочарований было сделано открытие чрезвычайной важности, и касалось оно молота. Вызывает удивление то, что его не сделали раньше. Молот находился в участке речной полиции Хэрриота со дня убийств и в то время, когда уже висело первое объявление с его описанием. Совершенно ясно: его опознание имело чрезвычайное значение для успеха расследования. Так же как и объявления о наградах или поиски Хэрриота и опросы в лавках на складах у реки. Хотя на сломанный кончик сразу обратили внимание, очевидно, что молот исследовали недостаточно. Нам неизвестно, кто сделал это открытие. Вероятно, один из полицейских Хэрриота или сам старик. А может, заглянувший магистрат или капитан Ост-Индской компании, который пришел выразить уважение знаменитому Джону Хэрриоту. Или джентльмен из горожан, не столь чувствительный, как его собратья, и скрывавший интерес под маской брезгливого отвращения, посмотрел на орудие убийства сквозь монокль и заметил нечто такое, от чего в волнении охнул. На свет тут же появился носовой платок, и с бойка аккуратно стерли сгустки запекшейся крови и прилипшие волосы. Стали видны нечеткие, но вполне различимые выбитые точками инициалы – И.П.[14]14
  Некоторые газеты сообщали, что на бойке молота были выбиты инициалы Дж. П., другие – И.П. – Примеч. авт.


[Закрыть] Важность открытия была очевидна, и на следующий день Хэрриот вывесил новое объявление:

«Участок речной полиции Темзы

Вапинг

Совершенно необходимо, чтобы каждый, кто может обладать сведениями о молоте, которым, как предполагается, совершено злодейское убийство, пришел и поделился ими».

Магистраты приказали сделать новое описание молота и официально и твердо потребовали, чтобы всякий, кто владеет хотя бы малейшей информацией о нем, немедленно предоставил ее в суд.

Любой мог по первому требованию осмотреть молот в помещении суда.

«Описание

Ручка молота составляет 23 дюйма в длину. Боек – от ударной площадки до конца узкой части – восемь с половиной дюймов. На ударной части имеется выщерблина, узкий конец сколот. Помечен едва различимыми буквами Дж. П., нанесенными точками на верхней стороне бойка. Выбиты скорее всего пробойником.

По приказу магистратов

И.В. Симмонс, главный клерк».

В четверг 19 декабря, в тот самый день, когда были обнаружены буквы на молоте, расследованием серьезно заинтересовался магистрат с Боу-стрит Аарон Грэм. Возможно, его к этому подвигла просьба министра внутренних дел. Он был полной противоположностью импульсивного Хэрриота – спокойным, умным чиновником с логическим складом пытливого ума. Грэм беспристрастно оценивал факты и обладал необходимым для сыска упорством. Он был воспитан в традициях Генри Филдинга, который лет за пятьдесят до этого учредил принципиально новое полицейское агентство на Боу-стрит, впервые начал публиковать списки разыскиваемых преступников и нанял штат сыщиков. В момент убийства Марров Аарону Грэму было пятьдесят восемь лет. Ему оставался всего год здоровой жизни, прежде чем болезнь не заставит его уйти с Боу-стрит и не сведет в могилу в 1818 году. Он разделял интерес к театру более известных магистратов с Боу-стрит и в течение нескольких сезонов организовывал полицейские дежурства во время концертов в «Друри-Лейн». Его единственный сын служил морским офицером, и благодаря ему Аарон получил некоторые знания о жизни и обычаях моряков. Район Рэтклифф-хайуэй был ему знаком лучше, чем Кэпперу и его коллегам. Кроме того, сама должность магистрата Боу-стрит подразумевала неподкупность и рвение. Грэм приобрел прекрасную репутацию в 1806 году, когда расследовал нашумевшее преступление – некий Ричард Патч был приговорен к смертной казни за то, что застрелил своего компаньона мистера Блайта. В то время дело Патча вызвало исключительный интерес и привлекло к себе внимание как пример логического, дедуктивного метода расследования Грэма, его последовательности в проверке фактов и редкой в те дни способности проявить себя активным сыщиком, а не пассивным получателем информации, которая может вовсе и не иметь отношения к преступлению. Кроме того, дело Патча имело немногие, но интересные моменты сходства с уникальными во всех других отношениях убийствами на Рэтклифф-хайуэй.

Ричард Патч был сыном уважаемого девонского землевладельца. Он родился в 1770 году, и к моменту совершения убийства ему исполнилось тридцать пять лет. В 1803 году, после серии сутяжнических споров по поводу уплаты десятины, приехал в Лондон и вступил в долю с Блайтом, бывшим купцом Вест-Индской компании, который в это время успешно занимался утилизацией старых кораблей. Они договорились стать компаньонами, и Патч, чтобы приобрести необходимый капитал, продал свою недвижимость в Девоне. Детали их соглашения не ясны, но 23 сентября 1805 года оно внезапно прервалось – Блайт был смертельно ранен в собственном доме выстрелом из пистолета. Патч пытался обеспечить себе алиби и, симулируя «кишечное расстройство», незадолго до рокового выстрела демонстративно выскочил в дворовый туалет. А за несколько дней до этого подготовил для преступления почву, изобразив, будто напали и стреляли в него.

Его сразу заподозрили и взяли под стражу. Множество косвенных улик говорило о его виновности. Показания давали уважаемые горожане, проходившие мимо дома Блайта 18 сентября, когда раздался первый выстрел и в момент убийства купца. Свидетели утверждали, что если бы преступник бежал через переднюю дверь, они бы непременно его увидели. Грэм дал указание исследовать туалет. Выяснилось, что в последнее время страдающие поносом люди им не пользовались. Зато удалось обнаружить пистолетный шомпол. В спальне Патча полицейские нашли пару явно новых носков. Когда их развернули, оказалось, что они грязные со стороны подошвы, словно владелец крался в них по улице. Первому, кто появился на месте преступления, Патч сказал, что убийцы скрылись на стоящем на некотором расстоянии от причала судне. Был отлив, судно лежало футах в шестидесяти от причала в грязи, и никаких следов к нему не вело. Еще одна улика против Патча заключалась в том, что он постоянно мошенничал со своим компаньоном.

Суд состоялся 5 апреля 1806 года и стал сенсацией. Присутствовали три королевских герцога, для которых была устроена специальная ложа, пришло много знати, и даже русский посол с секретарем сочли нужным посетить заседание. Хотя улики были косвенными, присяжные посчитали их достаточными и приговорили Патча к смертной казни. Исполнение отложили до следующего вторника, поскольку решили, что будет разумнее повесить Патча вместе с Бенджаменом и Сарой Герринг (мужем и женой, которых осудили как фальшивомонетчиков). Таким образом, по словам «Ньюгейт кэлендар», удастся избежать неудобств из-за двух публичных казней, следующих одна за другой.

Как иногда случается в отношениях между следователем и преступником, Патч с уважением относился к Грэму и даже проникся к нему теплыми чувствами. Магистрат был последним, кто встретился с осужденным в ночь перед казнью. Перед тем как проститься, Патч взял Грэма за руку и с волнением произнес: «Надеюсь, мы встретимся на небесах!»

К 1811 году эта благочестивая надежда еще не сбылась, и Аарон Грэм был вполне жив и здоров, чтобы применить свои таланты и энтузиазм в деле раскрытия убийства семейства Марров. Он, казалось, был заметно озадачен явным отсутствием мотива. Кровавая бойня, погубившая целую семью, включая грудного младенца, который уж точно ни для кого не представлял угрозы, больше походила на месть, чем на убийство с целью наживы, тем более что из дома ничего не украли. Грэм стал раздумывать, где таится корень подобной злобы. Ходили слухи о враждебных отношениях Тимоти Марра с братом, поговаривали, что он выиграл судебную тяжбу, что братья совершенно не общались друг с другом. Грэм решил присмотреться ко второму мистеру Марру. Поскольку регулярного обмена информацией между магистратами не существовало, вряд ли он знал о показаниях Уилки. Впрочем, маловероятно, что они бы произвели на него какое-либо впечатление, если бы ему их показали.

Недоумение Грэма вызывало поведение самого Марра. Странно было в такой поздний час посылать служанку покупать устрицы и платить по счету. Скорее всего обе лавки к полночи закрыты, и она должна была наткнуться на запертые двери. Что, собственно, и случилось. А не дал ли Марр девушке это поручение, чтобы выпроводить ее из дома? Возможно, у него была назначена тайная встреча, он ожидал посетителя и лишние свидетели были ему ни к чему. Поиски устриц должны были занять не меньше получаса, а при удачном стечении обстоятельств и больше. Джуэлл зарекомендовала себя исполнительной служанкой, и Марр не сомневался, что она будет ходить от лавки к лавке, прежде чем вернется с пустыми руками.

Марр был моряком, а на Рэтклифф-хайуэй жил всего восемь месяцев. Возможно, гость был неприятным напоминанием из его морского прошлого. Может, шантажистом, знавшим о каком-нибудь неблаговидном поступке, который совершил Марр и который, если о нем станет известно, мог бы нанести ущерб его нынешней репутации и скромному процветанию. Но с какой стати шантажисту убивать свою жертву? Не правильнее ли предположить, что имел место сговор и гости в припадке ярости или заподозрив предательство убили сообщника?

Но в таком случае почему Марр отослал из дома одну служанку? Не следовало ли также отделаться от юного Гоуэна? Пытливые глаза и чуткие уши любопытного четырнадцатилетнего парня представляли не меньшую опасность для тайных дел. Избавиться от него ничего не стоило. Он хоть и молод, но можно было послать его с Маргарет в качестве мужской защиты: буйные субботние вечера на Рэтклифф-хайуэй печально известны.

Ум магистрата, вероятно, искал логическое объяснение загадочному полуночному поручению. Теперь настаивать на истинности показаний мог только один человек – сама Маргарет Джуэлл. Не осталось никого в живых, кто мог бы подтвердить, что она получила именно такие указания. А если ее история – вымысел? Это бы объясняло, почему существовали две версии того, кто дал служанке задание идти за устрицами – Марр или его жена. Во время дознания она показала, что поручение ей дал хозяин. Но, читая изложение фактов, отправленное магистратами министру внутренних дел, Грэм обнаружил: служанку послала за устрицами миссис Марр. Этот вариант мог появиться, поскольку, по мнению большинства, казалось естественным, что об ужине для семьи должна заботиться женщина. Но и Маргарет могла дать два разных показания: одно магистратам на первом допросе, другое коронеру. Вот такая мелкая и на первый взгляд несущественная ложь способна разоблачить преступника.

Что, если сама девушка нашла предлог, чтобы уйти из дома? Может, кто-то ее предупредил, что она сохранит жизнь лишь в том случае, если будет в полночь отсутствовать? Может, некий неизвестный велел ей разыграть спектакль, бродя от лавки к лавке и изображая, будто ищет устрицы? У кого был мотив уничтожить всю семью Марров, но сохранить жизнь девушке? Неужели братом Марра руководила не только ненависть к Тимоти, но и любовь к его служанке? Есть ли какие-нибудь свидетельства преступной связи между ними?

Грэм вспомнил описание поведения девушки в тот момент, когда обнаружили тела убитых, а также на допросе, когда она упала в такой глубокий обморок, что, несмотря на все усилия, ее не сумели привести в чувство. Могут так себя вести сообщницы или те, кому что-то известно о преступлении? Грэм решил, что такое не исключено. Одно дело планировать преступление или пойти на поводу у зла и совсем другое – увидеть его плоды – льющуюся кровь и вышибленные мозги. Однако не было оснований считать девушку порочной. Или, возможно, она согласилась только на то, чтобы ее хозяина обворовали. Хотя и это наказывалось смертной казнью. Приговор был бы таким же, как за убийство, если бы похищенное составило больше пяти фунтов. Не исключено, что она была вообще формально невиновна. Ей могли дать указания уйти к полуночи из дома, не объяснив причин или назвав совсем отличные от действительных. Степень ее соучастия в преступлении пока была не ясна.