Текст книги "Пятое Евангелие"

Автор книги: Филипп Ванденберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Однажды совершенно неожиданно для себя – хоть Кесслер этого не хотел, но наверняка таким образом выплеснул свою ярость, – он выкрикнул итальянцу, проходившему в нескольких рядах впереди: «Скажите же, професс, кто такой этот Бараббас?»

В зале воцарилась мертвая тишина. Все взгляды были направлены на Манцони, который, словно собираясь вцепиться в горло бесстыжему нарушителю спокойствия, уже спешил с красным, словно спелый томат, лицом к рабочему месту Кесслера. Оказавшись у стола, он растерянно уставился на клочок пергамента, на котором из-за повреждений почти невозможно было ничего разобрать. Вопрос Кесслера завис в воздухе, словно это было какое-нибудь богохульное высказывание Карла Маркса. На самом же деле предполагалось, что все должно выглядеть так, будто молодой иезуит всего лишь задал вопрос своему старшему и более опытному брату по ордену.

Сначала Манцони устремил взгляд на пергамент. Затем внимательно изучил выражение лица Кесслера и взревел: «Покажите мне это место! Где вы видели слово “Бараббас”?»

Кесслер ухмыльнулся. От его внимания не ускользнуло то, что провокация возымела действие. Поэтому он не торопился отвечать на вопрос професса. Немец понял, что Манцони должен был знать на память текст лежавшего на рабочем столе фрагмента. Именно поэтому упоминание имени Бараббас» так разволновало итальянца. Ярость Кесслера росла с каждым мгновением: зачем было давать ему это бессмысленное задание?

Я у вас кое о чем спросил, брат во Христе, – еле слышно прошипел Манцони. Сложившаяся ситуация, а также факт что все присутствующие ожидали развязки, были крайне неприятны профессу. Поэтому он подошел вплотную к Кесслеру, пытаясь таким образом заставить собеседника говорить как можно тише. Но запугать его было не так-то просто. Кесслер ответил громче, чем было необходимо:

– Монсеньор, сначала я задал вам вопрос. Почему же мы не отвечаете?

На такое нахальство со стороны младшего брата по ордену Манцони явно не рассчитывал. Он сделал паузу, прокашлялся и нервно осмотрелся по сторонам, а затем достал из кармана белый платок и вытер им шею. Жест, который скорее должен был помочь выиграть время.

– Бараббас? – переспросил он наконец с наигранным удивлением. – Я не понимаю вашего вопроса. Бараббас – автор данной рукописи. Вы же сами это прекрасно знаете!

Кесслер не сдавался:

– Мой вопрос состоял не в этом, монсеньор. Я хотел узнать, кто на самом деле скрывается за этим именем.

– Абсолютно бессмысленный вопрос, – ответил професс Манцони вызывающе. – С таким же успехом вы могли бы спросить, кто на самом деле скрывается за именем Павел!

– Неудачное сравнение! – воскликнул Кесслер. – Задавая подобный вопрос я не вижу надобности, поскольку ответ на него уже дан во многих теологических трудах.

Манцони наконец нашел более или менее достойный ответ, способный заставить Кесслера наконец замолчать:

– Наша задача в том и состоит, чтобы дать ответ на этот вопрос. Это часть секретной миссии. Почему бы вам, браг во Христе, не взять на себя эту часть?

Манцони рассмеялся, а вместе с ним и те иезуиты, которые были на его стороне.

– Теперь вернемся К моему вопросу, – сказал итальянец, к которому вновь вернулось самообладание. – В каком именно месте вы натолкнулись на имя Бараббас?

– Уж во всяком случае не на этом изъеденном мышами клочке пергамента! – ответил Кесслер. – У меня лишь сложилось впечатление…

– Впечатление? Что это значит? Как я должен понимать фразу о том, что у вас сложилось некое впечатление?

Кесслер пожал плечами, выражение его лица резко изменилось. Он не отвечал, а лишь вызывающе смотрел на Манцони и довольно улыбался. Да, он вел себя так, словно ему было на самом деле все равно. И такое поведение должно было испугать сто противника. Глаза Манцони нервно забегали по залу, словно он искал поддержки у своих сторонников. Но все они сделали вид, что полностью погружены в работу.

8

С того момента Кесслера и Манцони разделила глубочайшая пропасть недоверия. Молодой иезуит предполагал, что професс, скорее всего, под благовидным предлогом отправит его домой. Или же сделает все возможное, чтобы лишить Кесслера возможности продолжить работу над расшифровкой пергамента. Но молодой иезуит даже не представлял, насколько итальянец его боялся. Манцони был полностью уверен в том, что Кесслер благодаря общению с Лозински узнал гораздо больше, чем хотел показать. Поэтому было бы глупо убирать немца из состава рабочей группы. Напротив, план Манцони состоял в том, чтобы доверить Кесслеру особое задание, которое исключило бы возможность того, что немец разболтает всем, что он узнал от коадъютора. У каждого ордена есть множество подобных заданий, которые заставляют получившего их клирика исчезнуть на годы. Или навсегда.

Кесслер, скорее всего, подозревал, что подобный вариант развития событий также возможен. Если трезво оцедить сложившуюся ситуацию, то вывод напрашивался сам собой. Во всяком случае, немец стал крайне осторожен и начал действовать довольно необычными для него методами. Первая попытка раздобыть дополнительные сведения при помощи информации полученной от Лозински, провалилась. Аббат монастыря Сан-Игнасио, невысокий седовласый старик по имени Пио дал Кесслеру разрешение осмотреть келью Лозински (ведь они были друзьями), но кто-то уже опередил молодого иезуита. Комнату коадъютора тщательно обыскали. На замечание Кесслера аббат с негодованием ответил, что это невозможно. Во всяком случае молодому иезуиту не удалось найти каких-либо документов Бесследно исчезли все папки, которые могли дать полное представление об исследованиях поляка. Не оказалось на месте даже мешка с обувью, с помощью которой Лозински, как предполагал Кесслер, распалял свою фантазию.

Из всех следов, оставленных коадъютором, лишь один оставлял Кесслеру хоть какую-то надежду на успех: дом неподалеку от Кампо Дей Фиори. Конечно, он должен был принимать во внимание, что за каждым его шагом могли следить. Поэтому молодой иезуит составил план, с помощью которого он собирался избавиться от возможных преследователей. Как и все гениальное, план этот был очень прост. Кесслер несколько раз прошел пешком от монастыря Сан-Игнасио до Камни Дей Фиори, оставаясь на приличном расстоянии от своей цели, а затем в один из вечеров сел на велосипед, который взял у привратника. На нем он мог передвигаться в плотном потоке машин гораздо быстрее, чем на любом другом транспортном средстве.

Кесслер завел велосипед в мрачный холодный подъезд. Поднимаясь по широким стертым ступеням в квартиру, куда так часто заходил Лозински, Кесслер думал только о том, что его могло ожидать за дверью. У него не было даже смутных предположений, а только чувство, что регулярные визиты в этот в дом должны были иметь связь с открытием коадъютора. Он даже не знал, как объяснить цель визита тому, кто отворит дверь. Единственной разумной идеей, пришедшей ему в голову, было сказать, что он друг Лозински и чудом остался в живых после покушения.

Тут же Кесслер вспомнил разговор, который довольно давно состоялся между ним и Манцони. Речь шла тогда о Лозински, и слова професса до сих пор звучали в голове Кесслера: нужно быть осторожным с Лозински, поскольку тот, хоть и является выдающимся ученым, в душе еретик. Манцони упомянул тогда, что нисколько не удивится, если Лозински продаст Господа нашего за тридцать сребреников.

Принимая во внимание сведения, которые молодой иезуит получил от коадъютора, слова професса представали перед ним сейчас в совсем ином свете. Казалось, Манцони и Лозински отличались не столько тем, что им было известно, сколько своей готовностью сделать это знание достоянием общественности.

Само по себе молчание не является грехом. Во всяком случае, ни в одной из десяти заповедей об этом речь не идет. Но как это ни удивительно, Церкви удалось молча причинить столько бед, сколько другие не смогли даже при помощи злых слов.

Не задумываясь ни на мгновение, Кесслер решительно нажал кнопку звонка возле окрашенной белой краской двери на третьем этаже. Он услышал приближающиеся шаги, дверь приоткрылась, и Кесслер увидел широкое лицо мужчины, который спросил:

– Чем могу быть вам полезен? Кто вы?

– Меня зовут Кесслер. Я друг Лозински, – ответил иезуит еле слышно. В это мгновение он совершенно забыл обо всем остальном.

– У Лозински не было друзей, – услышал он в ответ, и мужчина собрался было закрыть дверь.

Но Кесслер просунул в щель руку и почти выкрикнул:

– Я тот человек, которого должны были застрелить вместе с ним!

Довольно долго ничего не происходило. Затем дверь медленно открылась, и Кесслер увидел перед собой невысокого человека с бритой головой. Он сделал приглашающий жест, и немец вошел. Он оказался в центре большой комнаты, из которой в разных направлениях вели шесть дверей. Незнакомец подошел к Кесслеру и, прежде чем тот успел опомниться, крепко обнял его. В это мгновение одна из дверей открылась, и Кесслер увидел женщину, сидевшую в инвалидном кресле.

Девятая глава
Подземелья его святейшества
Вновь найденный

1

Еженедельная пресс-конференция в зале д’Анджели в Ватикане без особых происшествий подходила к концу, как это обычно бывало каждый четверг. На приглашение падре Микоша Вилошевича, югославского священника, руководившего пресс-службой Ватикана, откликнулось меньше пятидесяти журналистов. Остальные аккредитованные в Риме представители прессы знали, что Вилошевичу сказать нечего, поскольку все, что происходило за Леонинской стеной в те дни, имело высшую степень секретности.

Эта пресс-конференция, во время которой речь шла в основном о возможном причислении к праведникам одной монашки из Южной Америки, проводившей социальную работу в трущобах Рио и поплатившейся за свои благие намерения жизнью семь лет назад, ничем не отличалась бы от других, если бы Дезмон Брэйди, глава офиса американского телеканала Эн-би-си в Риме, не задал под конец свой вопрос:

– Падре, вы бы не могли рассказать подробнее, что стало причиной возникновения слухов о работе над новым папским посланием?

Ответ Вилошевича был краток и беспристрастен:

– Мне очень жаль, но я подобной информацией не располагаю.

– Говорят, это послание будет называться «Fides Evangelii», – не отступал Брэйди.

Последняя фраза всполошила всех присутствующих журналистов. В очередной раз оказалось, что у американца из Атланты отличные связи в Ватикане. Поговаривали, что его снабжали информацией даже те, кто работал в самой приемной Папы.

Вилошевич надеялся, что удастся отделаться коротким ответ, но сейчас ему было совсем не до шуток. Остальные журналисты тоже начади давить на него, а глава пресс-службы Ватикана не производил впечатление человека, способного достаточно долго стоять на своем и утверждать, что он ничего не знает.

– Господа, – сказал Вилошевич, – все вы знакомы с точкой зрения Церкви, в соответствии с которой дела, связанные с католической верой, являются делом католической церкви и общественности.

На эту фразу Чезаре Бонато из итальянского агентства новостей ANSA отреагировал моментально: «Chiacchierone!»– что означало примерно то же самое, что «болтун», и, если бы Вилошевич понял это замечание, имело бы определенные последствия. Но журналист тут же добавил вопрос относительно того не хотел ли он, Вилошевич, намекнуть, что именно упомянутое дело является для курии в высшей степени секретным.

Рассерженный и в некоторой степени обиженный чиновник Ватикана ответил:

– Не существует никакого папского послания, а потому оно не может быть в высшей степени секретным. Я благодарю вас за внимание.

Все должны были понять, что ритуал окончен. Вилошевич и его ассистенты, два молодых капеллана из Рима и из Вероны собирались уже сойти с белого подиума Надо заметить, что в католической церкви ни одно событие не проходит без подиума. В этот момент Бонато выкрикнул так громко, что перекрыл шум, царивший в помещении:

– Падре Вилошевич! Тот факт, что вы отрицаете существование послания Папы, вряд ли означает, что оно не существует, верно?

Такая формулировка вопроса заставила всех присутствующих улыбнуться, но она полностью соответствовала манере говорить, которую так любили чиновники Ватикана. Вилошевич знал Бонато. Он знал также, насколько хорошо этот репортер разбирается в делах, связанных с Церковью, ведь в свое время сам собирался быть священником, пока не встретил на своем пути искушение в виде прелестной молодой девушки. Поэтому Вилошевич поспешил к Бонато, надеясь, что удастся поговорить с ним наедине, чтобы их разговор больше никто не услышал. Но как только глава пресс-службы Ватикана оказался рядом с репортером, обоих тут же окружили остальные журналисты, как Иисуса и Филиппа перед тем, как хлебов стало в несколько раз больше.

– Что вы хотите этим сказать? – раздраженно спросил Вилошевич.

– Что же, – неторопливо ответил Бонато с вежливостью. Которая внешне выражена столь ярко, что может стать причиной скорее обратного эффекта, – всем нам известна политика Ватикана, целью которой является сохранение в тайне некоторых вещей. Это, так сказать, особенность католической церкви, которая не делает нашу работу проще.

– Вы услышали все, о чем мне известно! – воскликнул Вилошевич, но по его неуверенному взгляду можно было понять, что сам он не особенно в это верил.

– … О чем вам позволено говорить! – исправил священника Дезмон Брэйди. – А дозволено вам не так уж и много. Большая часть правды остается за стеной молчания.

Всего лишь за несколько мгновений настроение в зале резко изменилось. Все присутствующие были возмущены, и глава пресс-службы взглянул на своих ассистентов в надежде, что они придут ему на помощь. Но они не производили впечатления людей, способных помочь падре в подобной ситуации, и сами выглядели абсолютно беспомощными. Больше всего их пугал Брэйди. В одном из репортажей о политике Ватикана он позволил себе ряд довольно резких высказываний, а также имел смелость утверждать, что ни нацисты, ни коммунисты не окружали свою деятельность такой плотной завесой таинственности, как курия в Риме. Но если о тайнах говорить, то они вряд ли останутся тайнами и будут забыты. Поэтому Ватикан предпочитал о тайнах молчать. Возможно, именно по этой причине на тот репортаж Брэйди за Леонинскими стенами никак не отреагировали. Его никто даже не пытался в чем-либо обвинить. Смысл репортажа исчез, как запах фимиама.

Вилошевич вызывающе взглянул на Брэйди:

– Что вы хотите этим сказать?

– Я выразился достаточно ясно. В отличие от вас, падре Вилошевич. Но прошу принять во внимание, – добавил он излишне вежливо, – что мои упреки направлены не против вас лично – думаю, вы отдаете себе в этом отчет, – а против государственного секретариата и священных обязанностей сановников в Ватикане. Возможно, нужно наконец вспомним в какое время мы живем.

Чезаре Бонато, по-видимому, решил, что этого вполне достаточно, и напоследок сделал замечание, способное заставить покраснеть любого приверженца Папы:

– Это было бы не первое папское послание, которое, хоть его и составляют для верующих, никогда до них не дойдет. Я думаю о Папе Пие XI.

Это замечание подействовало на падре Вилошевича как нокаутирующий удар боксера. Он поискал глазами выход, но журналисты окружали главу пресс-службы столь плотным кольцом что о бегстве можно было забыть. Сам падре, Брэйди и большинство здесь присутствующих знали, на что намекал Бонам. Пий XI подготовил в 1938 году энциклику под названием «Ниmani Generis Unitas» [56]56
  «Humani Generis Unitas» (пат.) – «Единство человеческой расы»


[Закрыть], которая так никогда и не стала достоянием общественности. До сих пор неизвестны обстоятельства, помешавшие издать папское послание. Однако все знают, что речь в нем шла о расизме и антисемитизме, и энциклика в то время могла иметь огромное значение.

Вилошевич был буквально загнан в угол. Ему не оставалось ничего, кроме как атаковать Бонато: – Возможно, вы обладаете лучшими контактами в курии, чем я. Что вам известно о новой энциклике? Мне было бы очень интересно вас послушать!

Вилошевич, очевидно, надеялся, что его замечание прозвучит в достаточной степени иронично и разрядит обстановку, но оно лишь подогрело недовольство остальных журналистов. Началась неразбериха. Из отдельных выкриков можно было сделать вывод, что речь идет о не так давно найденном пергаменте, текст которого написали во времена Иисуса из Назарета. По Риму ползли абсолютно дикие слухи. Некоторые утверждали, что перевод рукописи Святая Церковь собиралась сохранить в тайне, как это произошло с предсказаниями Малахиаса, содержание которых было известно, однако ни один простой смертный не видел их своими глазами.

– Все это слухи и провокация! – возмущенно ответил Вилошевич. От ярости на лбу у него вздулась вена, которая к тому же сильно потемнела и придавала внешности падре нечто демоническое. – Назовите источник, из которого вы получили данную информацию! Тогда я охотно проведу расследование и передам официальный ответ лично вам в руки!

Брэйди лишь язвительно ухмылялся. Он ответил, что ни один журналист в мире не назовет источник, из которого была получена секретная информация, поскольку такие действия положили бы конец деятельности его информанта. Бонато ничего не говорил, лишь сочувственно улыбался, глядя на главу пресс-службы Ватикана. Однако состоявшаяся дискуссия свидетельствовала о том, что до каждого из присутствующих здесь журналистов дошли тревожные слухи, которые уже довольно длительное время расползались от стен Ватикана по всему Риму. Во всяком случае, существовало невероятное множество версий относительно того, что же на самом деле послужило причиной для беспокойства. Один испанский радиокорреспондент утверждал, что его святейшество тяжело болен и что болезнь эта неизлечима. Ведущий одной из колонок в «Мессаджеро» обладал сведениями о том, что третья тайна пророчества Фатимы была раскрыта самым жутким образом (однако сам он не мог пояснить, что же, собственно говоря, было жутким). Корреспондент журнала «Шпигель» в Риме утверждал: по его информации, целибат отменят уже в этом году, А Ларри Стоун из «Ньюсуик» уверял, что на самом деле речь шла о массовом отречении от Церкви епископов в Южной Америке. Эту спекуляцию все присутствующие высмеяли, несмотря на совершенно серьезное лицо Стоуна.

Вилошевич воспользовался тем, что журналисты развеселились и утратили бдительность, и начал интенсивно прокладывать себе дорогу к выходу из зала д’Анджели. Он подобрал свою сутану, хотя прекрасно понимал, как недостойно выглядит падре, поступая подобным образом. Но практическая сторона дела оказалась на тот момент гораздо важнее: глава пресс-службы мог делать гораздо более широкие шаги, а соответственно развивать значительно более высокую скорость. Не опуская сутану, Вилошевич промчался по каменному полу длинного коридора к мраморной лестнице, ведущей на третий этаж Апостольского дворца, где за высокими белыми дверями, запертыми за исключением одной, находится резиденция кардинала, выполняющего обязанности госсекретаря.

2

С госсекретарем Феличи, добродушным пожилым мужчиной с короткими седыми волосами и слегка дрожащими руками (он занимал свою должность уже при трех Папах) у Вилошевича сложились доверительные отношения. Можно было даже предположить, что глава пресс-службы сменит старика на этом посту. Но этот факт делал Вилошевича заклятым врагом кардинала Берлингера, главы Святого Официума, являющегося одной из ветвей власти в Ватикане. В лице Берлингера и Феличи сталкивались земля и огонь: Берлингер, убежденный консерватор был против любых изменений или новшеств, в то время как Феличи являлся либеральным и даже прогрессивным кардиналом, который уже перед последним конклавом считался рaраbіІе [57]57
  Считаться «рараbilе» – значит считаться одним из кандидатов на Святой престол.


[Закрыть], но, как он сам любил выражаться, башмаки рыбака казались ему на размер больше.

После того как Вилошевич пересек две приемные, скудно обставленные мебелью темного цвета и с коврами на стенах, – надо заметить, что в качестве секретаря в Ватикане выступают исключительно одетые в темные сутаны падре, – он вошел с поклоном в помещение, где было сильно натоплено. Там за невероятно широким письменным столом, заваленным грудами папок и бумаг, сидел Феличи.

– Господин кардинал! – воскликнул Вилошевич, находясь еще в другом конце комнаты. Он знал, что Феличи не терпел никакого другого обращения, кроме этого. – Господин кардинал, вы обязаны наконец что-то предпринять. Журналисты о чем-то пронюхали. Я не представляю, как мне от них отбиваться. Некоторые знают даже больше, чем я сам. Во всяком случае, после сегодняшней пресс– конференции у меня сложилось именно такое впечатление.

Дружеским жестом кардинал предложил главе пресс-службы присесть на обитый красной тканью стул с такой же красной спинкой, который одиноко стоял на приличном расстоянии от письменного стола в самом центре огромного ковра.

– Прошу вас, все по порядку… – предупредил Феличи и тут же произнес фразу, над которой в Ватикане потешались все кому не лень, поскольку старик использовал ее в любом разговоре: – И прошу вас, соблюдайте дистанцию!

– Вам легко говорить «соблюдайте дистанцию», – не сдержался Вилошевич, – меня атаковали пятьдесят журналистов и ознакомили с невероятными слухами, основанными на том, что готовится новая энциклика, которая будет иметь для Церкви огромное значение.

Феличи был невозмутим.

– Каждая энциклика имеет фундаментальное значение для святой католической церкви. Почему же эта должна от них отличаться?

– Значит, мы все же имеем дело с новой энцикликой? Тогда, по порядку, как вы и просили. Вопрос первый: когда? Вопрос второй: какого содержания?

– Я не говорил, что готовится новая энциклика, падре Вилошевич. Я лишь намекнул вам, что если бы и велись работы над новым папским посланием, то оно имело бы такое же фундаментальное значение, как и все другие, опубликованные до настоящего момента.

– Господин кардинал! – Вилошевич беспокойно заерзал на стуле. – Прошу вас, не испытывайте моего терпения! Продолжайте! Я по воле Господа и всех святых занимаю свою должность и являюсь руководителем пресс-службы. Я глас представителя Бога на земле, и журналисты правы, ожидая от меня объяснений. Даже воробьи на каждой крыше в Риме свистят, о том, что вот уже несколько месяцев в Ватикане неспокойно Но никто не знает, что тому причиной. Все об этом просто молчат. Неудивительно, что поползли совершенно дикие слухи! Сегодня мне сказали, что епископы из Южной Америки собираются отречься от Церкви.

– Надеюсь, Вилошевич, вы тут же объяснили, насколько данное предположение абсурдно?

Нет, я не сделал ровным счетом ничего! На любое абсурдное предположение я был вынужден отвечать молчанием. И буду продолжать молчать до тех пор, пока не получу объяснений свыше. Откуда мне знать, может быть, в этих предположениях есть доля истины?

– Это же просто смешно! – прошипел Феличи И поднялся из-за своего огромного письменного стола. Он заложил руки и спину, подошел к одному из высоких окон и взглянул на площадь Святого Петра, которая в это время года казалась заброшенной и никому не нужной. Даже белые мраморные фигуры на колоннадах Бернини, которые обычно выделялись среди окружающих строений, словно факелы на фоне ночного неба, излучали меланхолию.

– Слава Богу… – начал Феличи, не отводя взгляда от окна. – Слава Богу, что это дело не в моей юрисдикции. Им занимается глава Святого Официума, кардинал Берлингер.

Даже со стороны Вилошевич заметил, что на лице Феличи появилось злорадство, когда он назвал это имя. Кардинал подошел к Вилошевичу. Тот поднялся со своего стула, и оба стояли почти вплотную друг к другу. Феличи спокойно сказал:

– Я бы хотел, поскольку вы мой друг, открыть вам всю правду и рассказать, что на самом деле является причиной беспокойства внутри курии. Но, брат во Христе, дайте мне слово, что вы никому об этом не скажете и даже не намекнете. Пока не будет указания свыше, разумеется. Эта правда горька для нашей Церкви. Некоторые из тех, кто уже знает ее, считают, что Ватикан и католическая церковь не смогут существовать, если это знание станет достоянием общественности. Вот что вызывает беспокойство.

– Ради Бога! Умоляю вас всем святым! Объясните же наконец, о чем идет речь!

– Похоже, нам придется смириться с тем, что Матфей, Марк, Лука и Иоанн были не единственными евангелистами. По всей видимости, существует еще одно, пятое Евангелие. Евангелие от Бараббаса. Его обнаружили в одной коптской гробнице, а иезуиты Григорианы сейчас как раз заняты его переводом.

– Я вас не понимаю! – признался Вилошевич. – Ведь существование пятого Евангелия означало бы лишь укрепление позиций для учения святой матери Церкви!

– Да, все верно… Но только при условии, что оно соответствовало бы текстам четырех признанных Евангелий.

Вилошевич с трудом смог выдавить из себя лишь короткую фразу:

– А оно не соответствует?

– Наоборот, – ответил кардинал, – оно лишь подчеркивает слабые места четырех имеющихся Евангелий, которые по большей части основаны на том, что Матфей, Марк, Лука и Иоанн писали о событиях, которые им описывали другие люди. Бараббас же, автор пятого Евангелия, был современником Иисуса. Он пишет так, словно лично знал Иисуса Христа. Более того в Евангелии от Бараббаса многие места Нового Завета звучат совершенно иначе.

– Иисус Христос! – Вилошкевич глубоко вздохнул и тут же повторил: – Иисус Христос! – Затем продолжил: – И кто же этот Бараббас?

– Пока что на ваш вопрос нет ответа. Манцони из папского. университета делает все возможное, чтобы решить эту головоломку. Он собрал лучших членов своего ордена, но – как он утверждает – самые важные части текста, которые могли бы поведать нам, кем на самом деле являлся Бараббас, повреждены либо отсутствуют вовсе. Еще до того как стало известно, какое значение имеет этот пергамент, его разделили на части и продали. Сейчас же почти невозможно обнаружить все фрагменты и сложить их в одно целое.

– Но, – возразил Вилошевич, – существует целый ряд апокрифических Евангелий, признанных подделками. Как мы можем знать, что именно это Евангелие настоящее?

– К такому выводу после определенных тестов пришли ученые, определяющие возраст и подлинность древних артефактом Эксперты, профессионально занимающиеся изучением Библии и коптологи пришли к тому же выводу: текст настоящий.

– Каково же его содержание?

Кардинал вернулся к окну и вновь обратил взгляд на площадь перед собой. Но он смотрел не на площадь Святого Петра и колоннады. Он смотрел в пустоту. Феличи ответил:

– Этого я не знаю. Мне известно лишь, что предложение «Петр, ты скала, и на этой скале я собираюсь построить мою церковь» в пятом Евангелии не встречается ни разу. Понимаете ли вы, что это значит, Вилошевич? Вы это понимаете? – Феличи повысил голос, глаза его стали влажными. – Это значит, что все вокруг нас, абсолютно все здесь, в Ватикане, не имеет смысла. Вы, я, его святейшество и три четверти миллиарда человек потеряли свою веру!

– Господин кардинал! – Вилошевич подошел вплотную к Феличи – Господин кардинал, успокойтесь. Прошу вас ради всех святых, успокойтесь!

– Всех святых! – с горечью ответил Феличи. – О них вы тоже можете забыть!

Падре рухнул на стул и закрыл лицо ладонями. Он был не в состоянии осознать, как все, что он только что услышал от кардинала, могло оказаться правдой.

– Возможно, теперь вы, падре, сможете понять, почему в Ватикане неспокойно. Теперь вы понимаете, с чем приходится иметь дело курии? – заметил Феличи.

Вилошевич, извиняясь, ответил:

– Я не знал обо всем этом, Ваше Высокопреосвященство! самом деле, я не имел ни малейшего представления…

– Послушайте! – довольно грубо прервал собеседника кардинал. – Можете забыть про «Ваше Высокопреосвященство»! Как раз сейчас…

Падре лишь покорно кивнул. После паузы, длившейся, кажется, целую вечность, – все это время Феличи неподвижно стоял у окна и смотрел в пустоту, – Вилошевич наконец решился прервать молчание:

– Позвольте мне задать вопрос, господин кардинал. Сколько человек знают об этом открытии?

– Вопрос не в этом, – ответил кардинал. – Об этом открытии известно многим. Во всяком случае, о той его части, которая имеет отношение к науке. Коптологи и специалисты по классическим языкам давно знают о пергаментах, найденных неподалеку от Минии. Но поскольку расхитители гробниц, которым этот пергамент попал в руки, ради большей прибыли продали это сокровище как отдельные артефакты, ни один научно-исследовательский институт не смог подвергнуть пергамент и текст надлежащему анализу. До сих пор большая часть содержания остается загадкой. Но в начале пятидесятых годов у какого-то ученого, по-видимому, возникли определенные подозрения, поскольку именно тогда внезапно появилось множество людей, проявивших интерес К пергаменту. Они-то начали скупать фрагменты.

– Курии об этом было известно?

– Одним из покупателей был сам кардинал Берлингер. руководящий сейчас Святым Официумом. Он разослал эмиссаров во все уголки света с заданием покупать каждый фрагмент сколько бы он ни стоил. Якобы для музея в Ватикане. Эти люди и сами не знали, какое значение имела рукопись, части которой они должны были доставить в Рим. У них было задание любой ценой достичь поставленной цели.

– И чем все это закончилось? Результаты оказались успешными?

– В определенной степени.

– Но это значит…

– …что Манцони имеет в своем распоряжении большую часть пятого Евангелия, – заметил кардинал после паузы

Я знаю, о чем вы сейчас думаете, падре. Глаза отражают ваши мысли. Вы думаете, что раз уж часть пергамента находится в руках Церкви, то Церковь могла бы устроить так, чтобы вся рукопись или те ее части, которые представляют угрозу, просто исчезли. Ведь вы думаете именно об этом, падре!

Вилошевич кивнул. Ему было стыдно, поэтому он смог лишь тихо пробормотать:

– Да простит меня Бог!

– Вы не должны стыдиться, – возразил Феличи, – у меня возникла такая же мысль. И я, должен заметить, не единственный член курии, подумавший о такой возможности, узнав

правду. Но, падре, да будет вам известно, что во всем этом неприятном деле есть одна загвоздка.

– Загвоздка?

Феличи энергично закивал головой:

Как раз самые важные части пергамента не попали в руки Манцони. Берлингеру не удалось купить те из фрагментов, в которых Бараббас пишет о том, насколько близко он знал Господа нашего Иисуса Христа, а также сам Иисус говорит о будущем своих апостолов.

– Странно, – сказал Вилошевич, задумавшись. – Вряд ли это может быть простым совпадением!

– Конечно же! Ни о каком совпадении не может быть и речи! – ответил Феличи.

Вилошевич вскочил со стула.